Глава III

Определение понятия "быть милостивым". - К кому и почему люди бывают

милостивы? - В каком настроении люди бывают милостивы? - Как должен

пользоваться оратор этой страстью для своей цели?

Так как понятие "сердиться" противоположно понятию "быть милостивым" и

гнев противоположен милости, то следует рассмотреть, находясь в каком

состоянии, люди бывают милостивы, по отношению к кому они бывают милостивы и

вследствие чего они делаются милостивыми. Определим понятие

"смилостивиться", как прекращение и успокоение гнева. Если же люди гневаются

на тех, кто ими пренебрегает, а пренебрежение есть нечто произвольное, то

очевидно, что они бывают милостивы по отношению к тем, кто не делает ничего

подобного, или делает это непроизвольно, или кажется таковым, и к тем, кто

желал сделать противоположное тому, что сделал, и ко всем тем, кто к нам

относится так же, как к самому себе, ибо ни о ком не думают, что он

относится с пренебрежением к самому себе, - и к тем, кто сознается и

раскаивается [в своей вине]: в этом случае люди перестают сердиться, как бы

получив вознаграждение в виде сожаления о сделанном. Доказательство этому

[можно найти] при наказании рабов: мы больше наказываем тех, кто нам

возражает и отрицает свою вину, а на тех, кто признает себя достойным

наказания, мы перестаем сердиться. Причина этому та, что отрицание

очевидного есть бесстыдство, а бесстыдство есть пренебрежение и презрение,

потому что мы не стыдимся тех, кого сильно презираем. [Мы бываем милостивы]

еще к тем, кто принижает себя по отношению к нам и не противоречит нам, ибо

полагаем, что такие люди признают себя более слабыми, [чем мы], а люди более

слабые испытывают страх, испытывая же страх, никто не склонен к

пренебрежению. А что гнев исчезает по отношению к лицам, принижающим себя,

это видно и на собаках, которые не кусают людей, когда они садятся.

[Милостивы мы] и по отношению к тем, кто серьезно относится к нам, когда мы

серьезны: нам кажется, что такие люди заботятся о нас, а не относятся к нам

с презрением, - и к тем, кто оказал нам услуги большей важности [чем их вина

перед нами], и к тем, кто упрашивает и умоляет нас, потому что такие люди

ниже нас. [Милостивы мы] и к тем, кто не относится высокомерно, насмешливо и

пренебрежительно или ни к кому, или ни к кому из хороших людей, или ни к

кому из таких, каковы мы сами. Вообще понятие того, что способствует

милостивому настроению следует выводить из понятия противоположного. Не

сердимся мы и на тех, кого боимся или стыдимся, пока мы испытываем эти

чувства, потому что невозможно в одно и тоже время бояться и сердиться. И на

тех, кто сделал что-нибудь под влиянием гнева, мы или совсем не сердимся,

или менее сердимся, потому что они, как представляется, поступили так не

вследствие пренебрежения, ибо никто не чувствует пренебрежения в то время

как сердится -пренебрежение не заключает в себе огорчения, а гнев соединен с

ним [Милостиво мы относимся] еще к тем, кто нас уважает.

Очевидно, что те, состояние которых противоположно гневу, милостивы, а

такое [состояние сопровождает] шутку, смех, праздник, счастье, успех,

насыщение, вообще беспечальное состояние, невысокомерное удовольствие и

скромную надежду. [Милостивое настроение является] и в тех случаях, когда

гнев затягивается и не имеет свежести, потому что время утоляет гнев. Точно

так же наказание, наложенное раньше на какое-нибудь лицо, смягчает даже

более сильный гнев, направленный против какого-нибудь другого лица.

Поэтому-то, когда народ гневался на Филократа, последний на вопрос какого-то

человека: "Почему ты не оправдываешься?" - благоразумно отвечал: "Еще не

время". - "А когда же будет время?" - "Когда увижу, что кто-нибудь другой

оклеветан". -Потому что люди смягчаются, когда сорвут свой гнев на

ком-нибудь другом, как это было с Эргофилом: хотя на него сердились больше,

чем на Каллисфена, однако оправдали его именно потому, что накануне осудили

на смерть Каллисфена. [Милостивы мы] и к тем, к кому чувствуем сострадание,

а также к тем, кто перенес большее бедствие, чем какое мы могли бы причинить

им под влиянием гнева; в этом случае мы как бы думаем, что получили

удовлетворение. [Мы бываем милостивы] и тогда, когда, по нашему мнению, мы

сами неправы и терпим по справедливости, потому что гнев не бывает направлен

против справедливого, в данном же случае, по нашему мнению, мы страдаем не

противно справедливости, а гнев, как мы сказали, возбуждается именно этим

[то есть противным справедливости]. В виду этого прежде [чем наказывать

делом], следует наказывать словом; в таком случае даже и рабы, подвергаемые

наказанию, менее негодуют. [Гнев наш смягчается] еще и в том случае, когда

мы думаем, что [наказываемый] не догадается, что он [терпит] именно от нас и

именно за то, что мы от него претерпели, потому что гнев бывает направлен

против какого-нибудь определенного лица, как это очевидно из определения

гнева. Поэтому справедливо говорит поэт:

Назови Одиссея, городов сокрушителя...

как будто бы он не счел себя отмщенным, если бы [его противник] не

почувствовал, кем и за что [он наказан]. Таким образом, мы не сердимся и на

всех тех, кто не может этого чувствовать, и на мертвых, ввиду того, что они

испытали самое ужасное бедствие и не почувствуют боли и не ощутят нашего

гнева, чего именно и хотят гневающиеся. Поэтому хорошо [сказал] поэт о

Гекторе, желая утишить гнев Ахилла за умершего друга:

Землю, землю немую неистовый муж оскорбляет!

Очевидно, что ораторы, желающие смягчить [своих слушателей], должны в

своей речи исходить из этих общих положений; таким путем они могут

[слушателей] привести в нужное настроение, а тех, на кого [слушатели]

гневаются, выставить или страшными, или достойными уважения, или оказавшими

услугу ранее, или поступившими против воли, или весьма сожалеющими о своем

поступке.