Валентина Ярская, Вероника Щебланова,

Ирина Суркова, Наталья Михайлова, Никита Борщов

Социальная антропология насилия

Саратов 2004

Аннотация. Коллективная монография посвящена анализу проблем насилия. В книге анализируется социально-антропологическая семантика понятий социального насилия, терроризма, дискриминации и расизма, толерантности и власти как специфической комбинации отношений современного общества в аспекте глобализации. Работа базируется на понимании целостности власти и стратегий наказания, эти категории рассматриваются в рамках концептуализации и одновременно инструментальности в исследовании социальных процессов. Если исполнить заказ на всестороннее рассмотрение и полный охват всех форм насилия, понадобится, пожалуй, работа отдельного исследовательского института. Поэтому задача настоящего проекта, - скорее, в постановке еще недостаточно исследованных и разработанных, а также нетрадиционных проблем. Опираясь на полевые материалы и теоретические обобщения, авторы попытались объяснить феномен насилия как социокультурное явление. С использованием антропологического подхода в монографии акцентируется социальное содержание насильственных феноменов, непосредственно сопряжённых с характером взаимодействий человека, общества, власти, зачастую приобретающих расистские, дискриминационные формы. Среди множества форм насилия в социально-антропологическом ключе исследуются террор как экстремальное насилие, информационное насилие, насилие как средство власти, дисциплинирования и контроля, практики расизма и гендерной дискриминации, ведущие к насилию, социальные последствия насилия. Выводы, сформиулированные авторами, могут способствовать реальной оценке насилия и предвидению его последствий. Так, социальная политика в сферах образования и межэтнического взаимодействия анализируется как ключ к образованию толерантной среды, глобализации антропологического диалога.

Книга адресуется широкой общественности, академическим кругам, преподавателям средней и высшей школы, студентам, магистрантам и аспирантам любых направлений и специальностей, чиновникам и управленцам.

Авторский коллектив: Заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор философских наук В. Ярская (руководитель проекта), кандидат социологических наук В. Щебланова (ответственный редактор), кандидат социологических наук И.Суркова, кандидат культурологических наук Н.Михайлова, кандидат философских наук Н.Борщов

Рецензенты:

доктор философских наук В.Гасилин,

доктор социологических наук П. Романов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение. Социальное пространство насилия

1. Культурная эволюция насилия и власть дискриминации

2. Стратегии наказания и власть насилия: армия и тюрьма

3. Терроризм, его социальные и культурные следствия

4. Информационное насилие в современном обществе

Заключение. Перспективы толерантности

Библиография

Приложение

ВВЕДЕНИЕ

СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО НАСИЛИЯ

Российское и все мировое сообщество шокировано всплеском кровавых терактов. То там, то сям мы слышим, что осуществляется поиск причин, по которым невозможно предвидеть и предотвратить трагические события, анализируются недостатки и слабости в деятельности силовых структур, политиков, властей. Иногда говорят о бездействии общества, которое идет вроде бы на пути к статусу гражданского. Гораздо реже обсуждаются способствующие к воспроизводству насилия проблемы, коренящиеся в самом обществе, массовом сознании, стереотипах действия и захватывающие все сегменты общества – от семьи до армии. Авторский коллектив предлагаемого исследования пытается взглянуть на проблему не с точки зрения внешней интервенции, а изнутри.

Антропологическое осмысление проблем насилия предполагает знакомство с его культурными и социальными истоками, многообразием форм его проявления – с древнейших времён до самой изощренной современности, а также его воспроизведение в широком полотне разнообразных выражений - государственное и оппозиционное, групповое и индивидуальное, массовое, стихийное и организованное. На протяжении последних столетий в России неоднократно менялась власть и, соответственно, принципы, формы и методы управления государством, решались жизненно важные проблемы.

Одновременно оставались актуальными характерные имперские проблемы, например, национальные и религиозные, а также общие вопросы безопасности. Быстрое вхождение России в мировое сообщество показало неготовность наших сограждан не только к межкультурному взаимодействию, но и оптимальному реагированию на акты насилия, предотвращению террористических актов. Проблема насилия и конфликтов актуальна сегодня во всем мире, США и Канаде, Югославии и Ирландии, на Ближнем и Дальнем Востоке. Остро стоит проблема на Северном Кавказе, Чечне, республиках Средней Азии.

Человечество столкнулось с глобальной опасностью разрыва социального пространства и времени культуры, стало заложником колоссальных средств уничтожения, которые могут объединить зло международного экстремизма в форме террора в катастрофу человечества. Не менее глобальными становятся проблема форм диалога между национальными культурами, требующая научного анализа едва ли не с первоначальной отметки, проблемы межкультурного взаимодействия, которые в течение долгих лет нахождения России за железным занавесом оставались в тени. Результатом отсутствия опыта международных контактов у наших соотечественников явилось непонимание и собственных этнокультурных характеристик, и особенностей поведения представителей других культур.

Одним из важных векторов исследования остается вопрос о глобальной и антропологической природе человеческого общества. Несмотря на очевидные различия между народами, они продолжают сохранять устойчивые связи и даже усиливают их благодаря процессам глобализации. Целые исторические эпохи и многие века общество раскалывали вражда, агрессия и недоверие, начиная с греков и варваров, христиан и еретиков, мусульман и неверных. Однако дух культуры таков, что общество всякий раз находит все новые формы взаимодействия, единства и сплоченности.

Научный анализ генезиса социального насилия может способствовать всесторонней подготовке людей к вступлению в контакт с представителями иных культур, уважению чужих миров и наведению мостов толерантности и сотрудничества. Понятие глобализация в наше время все чаще привлекается для характеристики различных социальных и культурных процессов, этот термин называют одной из несущих конструкций пропагандистских потоков современного дискурса политиков, журналистов, без данной категории не обходится и лексикон повседневности простых граждан. Кроме того, сложилась лексическая дихотомия глобальный – региональный, либо триада глобальный – региональный - локальный.

По нашему мнению, антропология культурных и социальных различий регионов или отдельных местностей более четко противостоит понятию глобализма, нежели обозначенные выше терминологические связки. Поэтому наше внимание приковано, прежде всего, к генетическим истокам насилия, социальным последствиям террора, соотношению процессов глобализации социальных хронотопов и конструированию этнического неравенства в аспекте неравенства социального. Поиски этнической идентичности и самоидентификации на самом деле погружается не только в процессы социальной идентификации, но и конструирование конфликтов. Одновременно реализуются властный хабитус и тоталитарный этос, не предусматривающие социальную ответственность и толерантные ценности как принципы социального действия и социальных практик.

В наши дни явным упрощением действительности выступало бы чисто экономическое объяснение насилия. И неомарксистская, и неовеберианская традиции рассматривают культурные различия как зависимые от экономических отношений собственности, рыночной ситуации. Вместе с тем, пространство социального неравенства выглядит сегодня не в черно-белом, а цветном формате, это параметры меж- и внутрипоколенческой мобильности, моделей потребления, различий во вкусах, стилях жизни. Социальное пространство по П. Бурдье¹, - это пространство связей - воображаемых и реальных, устойчивых и флуктуирующих, параллельно сосуществующих и накладывающихся, сходящихся и разбегающихся. В отличие от определенности социальной структуры, социальное пространство представляет собой динамичное многомерное образование, бесконечно продуцирующее новые групповые солидарности и находящееся в постоянном поиске равновесных состояний. Поэтому поиск первопричин насилия упирается не только в социальные структуры и экономическое неравенство, но и огромный клубок противоречивых связей, отношений, стилей и культур, а также неразработанность стратегий социальной политики в широком формате ее направлений – этнического, гендерного, молодежного, геронтологического, пенитенциарного и других возможных многочисленных ипостасей.

Такая логика рассуждений предполагает понимание класса как совокупности агентов социального пространства, занимающих сходную позицию, которые, находясь в подобных условиях, имеют шансы для выработки жизненной практики. В случае необходимости мобилизации такой совокупности агентов они будут оказывать меньше сопротивления, чем какая-либо другая совокупность агентов. Высокие статусные позиции обычно связаны с наличием экономических и культурных капиталов, которые человек может использовать для включения в высокую культуру и достижения материального благополучия.

Выбор жизненного стиля мотивирован потребностью солидаризации с желаемой позицией, усиления субъективного статуса и дистанцирования от других. Здесь доминирует стремление усилить социальную позицию через демонстративное различение, потребление более качественных товаров, либо провозгласить о своем статусе через участие в высокой культуре. Область социального пространства, объединяя оси экономических, властных, социальных и культурных измерений, подчеркивает значение культурных ресурсов, хабитусов и социальных практик в социальном структурировании.

С другой стороны, конкретные социальные процессы разворачиваются на фоне глобального мирового пространства, в локальных его частях. В итоге географическая среда в определенной степени направляет развитие, если иметь в виду формирование региональных экономических и этнических связей. Они становятся все более значимыми факторами, но описание ситуации только географическими терминами становится менее адекватным. На первое место выходят культурные, экономические, социальные связи, для описания которых нужен специальный язык в рамках соответствующих теорий.

Становится очевидной относительная независимость форм социального неравенства, определяющих эволюцию общества. Эти связи формируют социальные формы пространства и времени, которые исследуются в социологии. Потребление выступает различительным знаком социальных классов, через стилизацию жизни спонтанные различения преднамеренно усиливаются. Одной из функций культуры выступает конструирование жизненного пространства и субъективного времени с одновременным поиском выхода из ограниченного пространства².

Но, с другой стороны, люди сближаются в пространстве – по принуждению или по выбору³. Стилизация жизни отражает стремление легитимизировать различия между агентами и их классами в социальном пространстве, навязать другим свое видение деления социального мира и свои позиции в нем. Вместе с тем региональные пространства, завязанные на этническое время, подверглись конфликтным искажениям и маргинализации, насильственному разрыву в процессах департации, дискриминации, нарушениях прав человека.

Судьба населения завоеванных территорий могла быть разной - некоторые племена были сметены с лица земли, другие - уцелели и даже во многом сохранили прежний уклад жизни под владычеством новой власти. Но это всегда было результатом насилия, насильственных войн и захватов, хотя возможны были и промежуточные варианты - от полной ассимиляции до сохранения традиционных структур.

Эпоха западной экспансии изменила судьбы неевропейских народов. Многое из того, что происходит сейчас на пространствах, которыми недавно управляли из Лондона, Парижа и Москвы, является последствием тех решений, которые принимались в метрополии столетия назад. Судьба населения завоеванных территорий могла быть разной - некоторые племена были сметены с лица земли, другие - уцелели и даже во многом сохранили прежний уклад жизни под владычеством новой власти. Возможны были все без исключения промежуточные варианты - от ассимиляции до сохранения традиций.

Существующее распределение капиталов в пространстве социальных отношений детерминирует сходные условия существования людей, диспозиции и социальные практики, связанные с борьбой за капиталы и социальные позиции. Основные формы капитала - экономический, культурный, социальный и символический, - совместно определяют агентов в их борьбе за позиции внутри социального пространства. Борьба за капиталы определяет процесс социальной дифференциации и различные формы дискриминации, такой порядок включает в себя ценности, специфические нормы, их соотношение с культурной системой, историей и всего общества, и отдельного этноса. Это критерии принадлежности индивидов к обществу, отдельным стратам, этническим группам.

В отличие от стран Дальнего Востока, которым удалось приспособиться к новым порядкам и создать эффективную экономику, страны ислама не могут похвастать экономическими успехами, фундаменталистские режимы отстают от своих соседей экономически и технологически. Весь мир ждет, когда экстремистски настроенные группировки, наконец, смягчат свои агрессивные и насильственные замыслы и прекратят поддерживать варварский террор.

Интерес к социально-антропологическим источникам и последствиям насилия возрастает, как у зарубежных, так и у отечественных исследователей. Наследие П.Сорокина и Э.Дюркгейма оставило большой след в социологической науке и в том числе по проблемам власти и насилия. Г.П.Федотов отмечал, что национальная проблема в посткоммунистической России гораздо сложнее всех других проблем, в том числе даже экономических⁴. Сегодня не оставлены без внимания интерпретативная парадигма, культурно-исторический подход Н.Бердяева, психологические подходы к национальному характеру О.Бауэра, не забыты труды нашего соотечественника Г.Шпета. В интерпретациях понятия народ в смысле этничности привлекаются примордиалистский и конструктивистский подходы, объяснения этнического феномена в работах Ю.В.Бромлея, Л.Н.Гумилева, Э.Геллнера, В.А.Тишкова. Важными методологическими и теоретическими источниками для исследований природы насилия явились работы классических и современных авторов: С.Арутюнян, П. Бурдье, В.Воронков, М. Губогло, Г. Гусейнов, Л. Дробижева, Т. Заславская, В. Ильин, И. Ильин, Л. Ионин, О.Карпенко, Т.Кнутсон, В. Кочетков, Д. Левинсон, Ю. Левада, А. Муталимов, Д. Рисмен, Й.Ричмонд, В.Степин, А. Сусоколов, В.Федотова, Э. Фромм, М. Фуко, С. Хантингтон. Недавно оформились важнейшие и самостоятельные темы по социологии безопасности, глубоко проанализированные В.Н. Кузнецовым, и по социологии силового предпринимательства В.В. Волкова.

Несмотря на большое число литературных источников по проблеме, отсутствует фундаментальное системное исследование этнокультурных и общекультурных, социальных особенностей генезиса дискриминаций, повседневного расизма как предтечи насилия, перерастания насилия в терроризм. Большинство современных отечественных и зарубежных исследований насилия построены по принципу теорий среднего уровня. Практически отсутствуют эмпирические исследования важнейших, культурных факторов генезиса насилия, особенно его экстремистской формы.

Для изучения этнокультурных характеристик в монографическом исследовании применялись такие методы, как интервью, анкетирование и анализ документов. Интерпретация форм насилия как социально детерминированных феноменов культуры лежит в основе их генеза, эволюции, развития и взаимодействия, возможны социологическое обоснование определения террора как экстремальной формы насилия, терроризма как деятельности и проведение этого принципа в типологии насилия соотнесенно с культурными практиками, практиками идентификации и выбора жизненного стиля.

Но до всякого нападения извне, до любого и всегда неожиданного и ужасного акта терорризма не гарантирована безопасность человека и внутри своего дома, общины, своей страны. Во всех обществах в отсутствии толерантного сознания подвергаются физическому, политическому, гендерному, интеллектуальному и психологическому насилию представители возрастных, этнических и гендерных групп, иногда независимо от уровня доходов, положения в обществе и культурного уровня.

Так, целое море проблем вызывают различные формы гендерного неравенства, дискриминации, гендерного расизма. Еще не встала на путь исправительных стратегий отечественная пенитенциарная система, до сих пор культивирующая неравенство, двойные структурации, дискриминационные практики. Армейский социум потрясают не только дедовщина, но и гендерное насилие.

Поэтому важно определить, является ли вопрос формирования толерантности основополагающим для развития человека, государства и общества. Социальная дифференциация проявляется в экономическом, политическом, символическом, культурном полях, что предполагает многомерное изучение не только проявлений индивидуальных вкусов и направленного влияния выбора жизненных стилей, но и субъективного отношения к идентификации – социальной, этнической. Даже культурные практики, предполагающие географическую экспансию и власть, ущемляют идентичность и свободу. Они генерируют насилие внутри социума - в семье, армии, тюрьме, школе, государстве.

КУЛЬТУРНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ НАСИЛИЯ

И ВЛАСТЬ ДИСКРИМИНАЦИЙ

Дискурс насилия

Несмотря на некоторые природные и антропологические предпосылки насилия, оно по сути есть феномен культуры, институциальный атрибут социальных процессов и отношений. История народов мира демонстрирует эволюцию форм и видов физического и социального насилия, геноцида, истребления, уничтожения. Многие так называемые пещерные инстинкты ярко представили себя на разных этапах эволюции и взаимодействия культур, последнее время они проявляются уже в масштабах цивилизаций. Процессы глобализации культуры дополняются усилением международного терроризма, влияния локальных культурных течений, этнизацией социальных конфликтов.

В современном обществе сложилась система государственного и частного информационного насилия. Средства массовой информации навязывают выгодные им и их реальным хозяевам оценки, мнения, электоральное поведение. Насилие входит в язык, семантику передач, повседневные коммуникации.

Сейчас мы наблюдаем активно внедряемую в массовое сознание новую порцию оптимистических мифов, коррелирующую с новой глобализационной волной и сопровождающей ее реальной логикой действий субъектов в борьбе за ограниченные ресурсы планеты. Глобальные прогнозы обладают особой значимостью, обнаруживая ответственность субъекта предсказания, связь с социальным временем и усилением конструирующего отношения субъекта к действительности, воспитанием гражданственности и гуманизма. При этом стремление международного сообщества спрогнозировать хронотоп успешного социального развития не помешало тому, что события 11 сентября 2001, 23 октября 2002 и августа - сентября 2004 года оказалось непредсказуемыми, показав возможности разрыва культурных хронотопов посредством насилия и террора. Последний получает такой огромный размах по жестокости и трагическим последствиям, что назван нашим Президентом прямой интервенцией, войной против России.

Современное общество характеризуется невиданным увеличением влияния информационной составляющей на социальные процессы, какими бы концептуальными параметрами мы его не снабжали - постиндустриальное, информационное, рыночное, гражданское, сетевое. В начале прошлого столетия произошла англо-бурская война, которую начала Великобритания, затем - русско-японская война, этих войнах широко использовались националистическая и шовинистическая пропаганда. Конфликты сотрясали на протяжении всего ХХ века и благополучные, и развивающиеся страны: этнические и конфессиональные трения в Бельгии, США, Канаде, Ирландии, постоянная напряженность в Израиле, у нас на Кавказе.

Насилие – это социальный феномен, сложный, многоаспектный по своей структуре и включенности в социальные сети. События последнего времени в России - погромы на рынках, теракты, массовые беспорядки на Манежной площади после проигрыша российской футбольной сборной на чемпионате мира 2002 г. и, наконец, убийства детей мигрантов в Волгограде и Санкт-Петербурге - позволяют говорить о вариациях этого социального явления и требуют глубокого объяснения различных форм насилия.

Есть мнение, что насилие, на словах отвергаемое многими, одновременно несет в себе черты архетипического притяжения, дикой привлекательности, ореола героики и революционности, справедливого возмездия. В таких случаях вдохновители террористов объясняют акты насилия потребностью, исходящей из глубочайших недр души. И, несмотря на известный всем корыстный и циничный расчет, сопровождающий все подготовленные определенными центрами варварские теракты, есть точка зрения, полагающая насилие антропологической константой и непреходящим феноменом культуры. Для того, чтобы избавить нашу культуру от столь ужасающего сопровождения, необходимо со всей серьезностью отнестись к тому факту, что насилие часто наделено зловещей, магической силой. Еще недавно наши школьные учебники восхищались национально-освободительными движениями, цареубийцами, народовольцами, революционерами.

Сегодня очаги насилия представляют собой результат падения социалистической системы и перехода к либеральной экономике, что сопровождалось распадом Югославии, СССР, Чехословакии. В бывшем СССР дезинтеграционные процессы породили территориальные претензии, потоки беженцев и переселенцев. При этом, имея универсальный характер, социальное насилие конкретизируется и в открытых, и закамуфлированных формах локально определенных сфер общественной жизни. Без ясного осознания присутствия насилия в умах и сердцах, например, целого класса рецидивистов, убийц и насильников, эффективное противостояние его эскалации невозможно. В определенном смысле насилие привлекает, зомбирует, попадая в русло экстремистских идей и варваров-исполнителей зловещих проектов. Иные формы насилия, не совпадающие с террором, кажутся безобидными, и тогда оказывается, что очарование, идущее от него, слишком велико, чтобы от насилия можно было избавиться лишь путем простого запрета⁵, ибо оно есть постоянный атрибут исторического процесса и человеческой жизни.

Вместе с тем необходимо научиться проводить грань между насилием негативного свойства, деструктивным по своей сути и отвратительным в своих проявлениях, и насилием – допустимым и даже в определенной степени необходимым, умением постоять за себя. Скорее всего, здесь речь идет даже не о насилии, а о противодействии ему.

При определенном его толковании, объяснении можно считать, что оно появилось задолго до цивилизованного общества. В массовом сознании насилие чаще сводится к стереотипу как чисто физическому надругательству над личностью, но это узкий, односторонний подход. На самом деле насилие в любом обществе и при любом государственном строе - категория социальная, прежде всего по своим побудительным мотивам и последствиям. Имея универсальный характер, оно существует в многообразных формах во всех сферах жизни: политической, экономической, духовной и семейно-бытовой. Насилие невозможно сосчитать, измерить, даже если бы его можно было охватить чисто внешним образом, оно не сводится к своим внешним проявлениям.

Мы наблюдаем незаконное экспериментирование над людьми, терроризм, захват заложников, геноцид, апартеид, работорговлю, пытки, насилие в различных формах и проявлениях. И это еще не весь перечень дискриминационных практик, актов насилия. Сами правительства, административные и военные органы, международные корпорации, медики, родители применяют незаконные действия в отношении бедных, женщин, детей, этнических, культурных и религиозных меньшинств, диссидентов, бездомных, безработных, стариков⁶.

Особое внимание уделяется международным сообществом защите прав человека от социального насилия и злоупотреблений властью. Насилие, его идеология, и его проявления – вне зависимости от конкретных побудительных мотивов – являются проявлением культурной или социальной патологии. Только принципы и подходы, исключающие насилие как средство решения проблем, могут изменить мир, создать в обществе условия, показы­вающие насилие в его истинном свете – как извращение и отклонение от нормы человеческих взаимоотношений.

Прежде всего, надо учесть, каким образом в эволюции культур закрепляется и передается коммуникативный образ насилия, и наоборот, как язык позволяет сохранять насилие в самом дискурсе. С другой стороны, академизм и профессионализм в сфере социальной антропологии и социологии насилия остаются разделенными и взаимодействуют недостаточно эффективно. Но в таком случае трудно говорить о создании правового гражданского общества, хотя согласимся, этот процесс требует времени и стратегических действий, но мы должна начать его, если не хотим поставить на карту все завоевания гражданства⁷.

В социальной, политической, экономической, духовной, семейно-бытовой сферах насилие выступает как силовое воздействие, противоречащее процессам идентификации, юридическим нормам, нравственным принципам, системе ценностей, свободе. Институциальность насилия в том, что социальные институты – государство, СМИ, образование, семья – устойчиво воспроизводят информационные и социальные практики, в том числе социальные действия, связанные с насилием и агрессией. Основными генетическими источниками экстремизма и насилия выступают, в том числе конструирующие их духовные, культурные, экономические, политические, языковые источники. Поэтому взаимосвязь научного и повседневного дискурса, семантики языка и дискриминационных практик представляет интерес для анализа⁸.

Для объяснения всплеска насилия стоит обратиться к концепции природы человеческой агрессии, восходящей к идеям Э. Фромма. Ему принадлежит разделение агрессивности на позитивную, поставленную на службу витальным интересам вида, и негативную, обязанную своим возникновением стремлению к удовлетворению влечения к жестокости самой по себе⁹. Если бы наши отношения с миром были безоблачными, то тема насилия снялась сама собой. Дополнительным стимулом к возникновению насилия служат отношения, в которых попирается человеческое достоинство, ущемляется человеческая свобода, отнимается право на жизнь.

Трудности, связанные с определением насилия, получают разрешение, если поместить его в пространство свободной воли и рассматривать как одну из разновидностей властно-волевых отношений между людьми. Вместе с тем осуществляемое в форме насилия разрушение человеческой коммуникации не является тотальным. В процессе насилия одни индивиды навязывают себя, свои цели и нормы другим, стремятся подчинить их себе. Это не просто разрыв интерсубъективной коммуникации, а такой разрыв, который осуществляется по ее собственным законам, оправдывая себя тем, что задает якобы более высокую коммуникативную основу.

Язык многих отечественных чиновников, политиков, известных ученых, преподавателей, педагогов отражает слабое знакомство с предметной областью наук, анализирующих этносоциальные процессы и отношения, социальные проблемы насилия и взаимодействие культур. Остаются мало исследованными этнические перемещения в социальных группах, семейные отношения и языковые процессы, соотношение традиционных и современных культур, социальное поведение в постиндустриальном обществе, механизмы миграции. В публикациях акценты часто смещены в сторону содержания, наполненного дискриминационной семантикой, оказывая влияние на социальные практики и националистический дискурс повседневности.

Да и сами языковые коммуникации в этнологическом контексте изобилуют неологизмами, языковыми фантомами и мистификациями. Ведь надо учитывать, что понятия этноса и этничности выступают продуктом социального конструирования, кодирования в культуре, приобретения собственной семантики за счет взаимодействия языковых и культурных дискурсов. «Национальный вопрос в той или иной стране конструируется по-разному в зависимости не только от политической ситуации, но и от того, какой смысл вкладывается в само понятие нации»¹⁰.

Тезаурус традиционных этнологических понятий этимологически воспроизводит дискриминационное социальное пространство. Ведь на поверку именно понятия нации, народности, национальности, этнической группы, национального меньшинства стали предпосылками неравенства субъектов СССР, предпосылками современных этнических конфликтов. Понятие этноса иногда употребляется в качестве рядоположенного понятию народ, хотя даже в примордиалистской стратегии возможна версия его интерпретации как обобщенного индивида со своим временем жизни и жизненным путем, событийным хронотопом в движении к нации как государственности.

С одной стороны, именно нация, ее этнические особенности чаще являются основой государственной мифологии, необходимой в моменты войн и катастроф. С другой стороны, в мирное время нация становится тормозом в развитии (изоляционизм средневековой Японии) и источником конфликтов по отношению к соседям или внутренним инородцам. Многофункциональное же понимание нации объединяет граждан одного государства, культурными ценностями, общей территорией.

П. Сорокин утверждал, что нет национальных проблем и национального неравенства, а есть общая проблема неравенства, выступающая в различных видах и производимая различным сочетанием общих социальных факторов, среди которых нельзя отыскать специально национального фактора, отличного от религиозных, экономических, интеллектуальных, правовых, бытовых, профессиональных, территориальных факторов¹¹.

Современная наука подчеркивает новый дискурс этничности, лежащий в поле изменений ситуации, историчности, различий контекстов¹², что еще совсем недавно можно было обнаружить как ядро научных дискуссий по этнологии. Объяснительные модели межэтнических конфликтов связаны с проблемами безопасности, депривации, статусного несоответствия, анализом роли этнических лидеров. Процессы модернизации, интеллектуализации народов привели к тому, что в престижных видах деятельности нарастает конкуренция между титульными национальностями и русскими¹³.

В отсутствие адекватной политической стратегии и рационального управления сферой социального государство становится десоциализированным, этнические формы власти и государственности фабрикуют войны и конфликты. Привычные стереотипы, проблема воспитания толерантности в структуре этнической идентификации не находят должного места и в содержании образовательных программ по многим профессиям. Поэтому в контексте исследования различных форм насилия перед нами встают как внутренние проблемы расовые и этнические дискриминации.

Понятно, что перспектива не за ними, а за плюрализмом жизненных стилей, диалогом культур, правами человека, равноправием чистых и смешанных, старых и молодых, больших и малых, богатых и бедных наций, этносов, рас, групп и индивидов. Не сбросив расистские стереотипы и установки, нация не сможет стать монолитом перед лицом террора.

Расизм как идеология насилия

Известны отечественные и зарубежные работы¹⁴, в которых идея расы представлена понятием, сконструированным в рамках идеологии, характерной для обществ, внутри которых власть тем или иным образом регулируется. Казавшееся ранее малоперспективным социально-антропологическое направление становится ареной современных научных и политических дискуссий по этническим и расовым проблемам. Расизм в первую очередь связывают с идеологией, в этом качестве он возник исторически, тесно переплетясь с идеологией национализма¹⁵, а в современной Европе антииммигрантские и антибеженские настроения сочетают расистский язык с лексикой защитников нации-государства¹⁶.

Раса кодируется в культуре¹⁷, семантика расы создается сложным взаимодействием дискурсов, в которых языки культуры начинают ассимилировать термины расовой и этнической принадлежности. Термин расизм имеет самое прямое отношение к нашей городской и культурной повседневности, но одновременно это - установление отношения зависимости между социальным положением группы и ее культурными характеристиками. Расизм начинается там, где утверждают, что определенная группа людей отличается не кровью и генотипом, но тем, что такой тип поведения задан их культурой. Одни должны работать, другие — торговать наркотиками, третьи — осуществлять джихад.

В России религия отделена от государства, отсутствует религиозное воспитание, хотя планируется преподавание христианства в школах, разработана программа, но отсутствуют квалифицированные кадры. Однако внедрение приказным порядком христианства в отечественных школах, открытие университетской церкви - неравенство в отношении других конфессий. Например, в курсе истории отсутствует представление о многонациональном характере нашей страны, угро-финны, тюркские и ираноязычные народы, находившиеся в теснейшем контакте со славянами, отсутствуют, восточные племена действуют как враги, хотя они присутствовали на Руси не только в качестве захватчиков и террористов¹⁸.

Обсуждая глобальные проблемы образования, вроде целесообразности единого экзамена, двенадцатилетки, мы забываем сложности, с которыми непосредственно сталкиваются далеко не все и которые мало кого интересуют. Это проблемы социальной адаптации детей с ограниченными возможностями, причем это общее обозначение всех детей, у которых нет возможности спокойно учиться в обычных школах¹⁹. При этом часто отрицательное отношение к этносам обусловлено родительским влиянием: запугивают цыганами, отмечают цвет кожи, дети смотрят документальные сцены драк фанатов, избиения «черных» в московском метро. В более интеллигентных школах таких сочинений не пишут, но волна национализма в школе захлестывает, подростки выражают эмоции сильнее и примитивнее взрослых.

К сожалению, даже в рамках вузовского образования употребляются те же самые конструкции, что и в слэнговой речи – черные, косоглазые, кавказцы, чучмеки, татарва, поналезли, повылезали. Значительная часть родителей предвзято относится к другим этническим группам, что сказывается на воспитании определенного отношения к национальному окружению. На вопрос теста о причине отсталости России старшеклассник из элитной гимназии отмечает пункт татаро-монгольское иго, в этом их убедила учительница истории.

Растет дистанцирование этносов друг от друга, но, чтобы обучать мыслить, учитель должен быть нестандартен, демонстрировать социальную ответственность. В школьном курсе истории фактически отсутствует представление о многонациональном характере нашей страны. И хотя уже нет Советского Союза, этнический и конфессиональный состав населения не изменился, русские и православные часто воспринимаются как синонимы. Угро-финны, составлявшие большую часть населения севера Восточно-европейской равнины, тюркские и ираноязычные народы находились в теснейшем контакте со славянами, но в курсе истории практически отсутствуют. Многовековое развитие сводится к беспрерывным войнам, жестоким завоеваниям, освобождениям отнятых территорий. Всюду восстания, революции, но полностью отсутствуют люди²⁰.

Концептуальный аппарат этнологии, в том числе понятие этноса, эволюционирует в истории культуры и по сути дела является, как и другие понятия и категории, продуктом социального конструирования, научного и публицистического дискурса, а в сфере образования – дискурсивной формы обучения, культурного и образовательного уровня учителя. Нельзя отрицать откровенно дискриминационный характер понятий титульной (коренной) нации, которые маститые профессора определяют по стажу проживания в данной территории, или понимания, например, немцев, эстонцев, русских не в качестве этноса, а лишь в одной функции - государственной, интегрирующей нации.

Одно из важных методологических направлений оказывается расположенным в плоскости механизмов приобретения социальными, экономическими и политическими конфликтами этнических параметров, этнической формы. Для оценки сепаратизма в русской среде представляют интерес версии истории, которые вырабатываются в регионах, претензии на суверенитет маскируются этнической спецификой, апелляцией к историческому вкладу в развитие цивилизации. Логическим продолжением националистических принципов становится рост субэтнического национализма, - например, немало сторонников понимания казачества как самостоятельного этноса. Налицо типичная для национализма идеализация русской истории.

Взаимосвязь между моралью и насилием как социальным действием, имеет сложный характер, обозначенный прямой и косвенной взаимозависимостью. Он обу­словливается рядом факторов исторического, социально-экономического, правового, культурологического, психологического характера²¹. Во всем мире и в том числе современной России преступность, террор, экстремизм и насилие приобрели новые качества: вооруженность, криминальный профессионализм, организованность.

Мотивы и цели насилия играют настолько большую роль, что в определенных случаях в качестве насильственных могут выступать даже действия, направленные на поддержание жизни. Насилие представляет собой узурпацию человеческой свободы, в том числе свободы этноса, социальной группы в ее наличном бытии, внешнем выражении. Собственно говоря, механизм, технология насилия состоят в том, что люди принуждаются к определенным поступкам или чаще всего удерживаются от определенных поступков с помощью прямого или косвенного воздействия. Террор в таком случае - это, может быть, - вывернутая наизнанку философия общего дела, ведь революционный террор долгое время был овеян ореолом революционной романтики.

В таком контексте экстремизм и насилие есть узурпация свободной воли, посягательство на свободу, раскрывается как агрессивная форма конфликта, принуждения, экстремизма. Расистский дискурс начинается там, где возникают сравнения и приоритеты этнического свойства, но мы плохо анализируем неудачи, ошибки, уроки истории, не опираемся на результаты науки. В итоге расистское, технократическое мышление пронизывает наше поведение.

Этноцентристская образность въелась не только в наше повседневное сознание, но и в ткань СМИ - как обычный – националистический расизм. В определенном смысле, осуществив семантический перенос, можно сказать, что есть и технократический, есть и гендерный расизм. В национальной идее пока остаются перегибы в сторону национализма, дискриминации по этническому признаку, должно быть развитое понятие гражданственности и нации как принадлежности к государству, а не этничности. Это касается и судебной, и исполнительной власти. От того, каким дискурсом мы теоретически конструируем и организуем социальную реальность в ее параметрах неравенства и дискриминаций, непосредственно зависит стиль социальных практик. Приблизительно это имеют в виду, когда говорят о дискурсивной организации общества²². Порой официальные лица по телевидению преподносят тему миграции в терминах угрозы, претензий на блага, потенциальной преступности, разрушающей социальную сплоченность.

Нагрузка на городскую инфраструктуру, ухудшение криминогенной ситуации, рост ксенофобских настроений, активизация национал-экстремистских группировок одновременно демонстрируют нам, что специфика общественных проблем — в их дискурсивной природе, дискурсивном производстве²³. Концентрация на тенденциозно истолкованных образах прошлого и будущего рассматриваются как средство для решения практических политических и экономических задач, придавая им эмоциональную привлекательность.

Национализм становится оболочкой для различных идеологических конструкций, проблема становится общественной, когда она обсуждается публично. В России нет, для сравнения, проблемы инвалидов, а на Западе есть. Люди, страдающие из-за отсутствия возможности жить полноценной социальной жизнью, отсутствия инфраструктуры, специальных приспособлений, существуют, а такой проблемы, дискурса в обществе просто нет.

Удивляет идеализм ораторов и авторов, которые полагают обсуждение положения социальной интеграции инвалидов в образование делом решенным, а затем обратим свое внимание на целый ряд вопросов, требующих хотя бы первичного обсуждения не только академической, но и публицистической когортой. Между тем по результатам Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург) выходит, что сегодня возник новый дискурс о миграции, и публичный дискурс об этничности потерял свою нейтральность. При этом средства массовой информации открыто заговорили на расистском языке, а бытовой расизм (и ранее поддерживаемый академическим и образовательным дискурсом) выплеснулся на страницы газет²⁴.

Только устранив из общественной жизни причины нынешней эндемической склонности к насилию за счет установления в обществе разумных, справедливых основ, можно заставить граждан, группы, действующие на социальной сцене, уважать закон и порядок, превратить это в естественную норму человеческих взаимоотношений²⁵. Чтобы дискриминации по этническому признаку был положен конец, необходим переход к толерантности, гражданскому пониманию нации и одновременному вытеснению этничности из политики в сферу культуры. Недаром отличительной чертой советского наследия считается официальная, объективированная кодификация этнического многообразия именно как национального многообразия. В течение столетий Россия развивалась как жесткое унитарное государство, но старые имперские структуры не соответствуют потребностям новой эпохи. Появилась кардинальная проблема - совместить централизацию власти и многонациональную государственную структуру с требованиями современности. Подобное наследие также не может, конечно, не порождать агрессию и стремление к насилию.

Между тем российская идентичность – не проект, но отчасти уже реальность: более половины населения идентифицируют себя как гражданина России и меньше - как представителя своего этноса. И, если классический дискурс сменяется новыми формами шовинизма, национализма, то это - лишь вариации на тему неравенства, дискриминации, нарушения прав и свобод человека. Проблемно-деловая игра по проблеме немецкой автономии в г. Марксе более десяти лет назад вскрыла расизм на бытовом и управленческом уровне²⁶. Один из секретарей Обкома КПСС в беседах с населением по поводу возможного возвращения поволжских немцев из мест исторической депортации прямо предупреждал: приедут, огороды отымут.

Нерешенность проблемы ведет к насилию, но более спокойные немцы Поволжья стремились решить проблему на интеллектуальном уровне, на конференциях и круглых столах, а более горячие и эмоциональные народы Кавказа встали, как известно, на другой путь. В ситуациях такого рода требуется аналитическое решение, ориентированное на удовлетворение потребностей сторон посредством устранения источника проблемы. Как заметил С.Кириенко, люди прибегают к законам шариата, если не действуют остальные²⁷.

В воспроизводстве мифов об этнических мигрантах, о так называемых гостях с юга демократическая печать преуспела больше, чем откровенно расистские издания русских националистов, прежде всего потому, что демократические (коммерческие) СМИ рассчитаны на массовую аудиторию. Быстрое распространение этих стереотипов в массовом сознании стало поводом для постепенной трансформации политической стратегии в национальной сфере²⁸. Новый политический дискурс стал полезен в оправдании практик социальных институтов и государственных структур.

Источниками изменения сознания и массовых коммуникаций выступают дискурсивные практики, при их помощи возможно уменьшение доли расизма в современной коммуникационной культуре. Так, полагают, что одно из последствий глобализации – это отсутствие больших различий между азиатским и европейским национализмом.

Дискриминация в пространстве неравенства

Власть дискриминаций есть власть неравенства. В социальном конструировании классов огромную роль играет чувство позиции, занимаемой в социальном пространстве, того, что можно и чего нельзя себе позволить. К сожалению, межкультурные взаимодействия, этнические стереотипы, проблема воспитания толерантности зачастую не находят должного места и в содержании образовательных программ по многим социально-гуманитарным, экономическим и политологическим профессиям. Между тем основными регуляторами этносоциальных отношений выступают технологии социального контроля и диалога культур, которые зачастую требуют изменений в социальной структуре, социальных институтах и этнополитическом курсе, необходимы для удовлетворения ущемленных национальных и социальных потребностей и установления новых, самодостаточных отношений.

Поэтому методология этнокультурной политики сегодня явно отстает от темпа насилия, она не базируется на понимании социального пространства в контексте целостного антропологического и системного подходов, социальное проектирование и отслеживание тенденций в лучшем случае заменяются тривиальным обращением к статистике, которая оказывается в режиме post factum. Видимо, правы те, кто обращают внимание на ущербность конституирования отечественной национальной политики. Видимо, нужны усилия специалистов по социальной антропологии, которые анализируют не только культурные и социальные источники дискриминационных практик, различных форм насилия, но и формируют представления о социальных следствиях насилия. В самом деле, язык выступает этническим символом и основой идентификации, хотя это положение поддерживается не всеми, так как реализация, например, статуса государственных языков и реального двуязычия выступает не только фактором согласия, но и в ряде случаев сильнейшим конфликтогенным источником.

Этническая идентичность пересекается с культурной идентичностью, например, в смешанных браках, то есть реальное существование этноса неотделимо от его этносоциальной идентификации. Другая сторона открывается нам в социальной конструкции как облике самого этноса и его обусловленности содержанием понятия этноса. Недаром некоторые исследователи указывают, что внешней формой выражения этноса является этноним – самоназвание: русские, французы, грузины. В целом этнокультуры воспроизводят и конструируют национальную культуру.

Это содержание дополнительно формирует особые социокультурные конструкты в понятиях причин и следствий насилия, детализации факторов, мотивации в структурно-функциональной методологии, поведенческой концепции, концепции коллективного действия, которые, в свою очередь, связаны с проблемами безопасности, депривации, статусного несоответствия, анализом роли этнических, военных и политических лидеров. В итоге главное методологическое направление оказывается расположенным в плоскости механизмов приобретения социальными, экономическими и политическими конфликтами этнических параметров, приобретения ими этнической окраски. Все большую популярность у современных авторов приобретает многофункциональное понимание нации, которая объединяет индивидов – граждан государства с общим или близкими языками, культурными ценностями, общей территории.

Тезаурус традиционных этнологических понятий этимологически воспроизводит дискриминационное социальное пространство, поскольку понятия нации, народности, национальности, этнической группы, национального меньшинства стали предпосылками неравенства субъектов СССР, а в определенном смысле и предпосылками современных этнических конфликтов. После критики сталинского определения нации появились многочисленные попытки изменить эту дефиницию, так как наличие государственности, определенного типа общества для этого определения необязательно, хотя обязательна обусловленность социально-психологическими параметрами национального характера, культурными механизмами.

Противоречие на пути дефинитивных изменений понятия нации предлагается иногда разрешить более активным оперированием понятия народ, что представляется спорным - по крайней мере, в двух отношениях: рядоположенностью этого понятия с понятием этнос и более широкого его содержания за счет включения других социальных и этнических групп. Обыденное мышление с легкостью привлекает новояз, стала привычной неприязнь к лицам кавказской национальности, они же рассматриваются как потенциальный источник взятки.

К примеру, отсутствие регистрации служило столичным школам предлогом, чтобы отказаться принять детей беженцев, но по указу Московского правительства от сентября 2000 года дети могут учиться в школе без московской прописки. Хотя действие Конституции РФ и Конвенции о правах ребенка никто не отменял, остается множество препятствий, мешающих, например, чеченскому ребенку учиться в нормальной школе.

Широко известны основные научные подходы к пониманию этничности. Примордиалистский, объективистский, - рассматривает этнос как некую общность, имеющую общих предков и единую расово-биологическую породу (пример - теория этногенеза Л. Гумилева²⁹). Конструктивистский, - понимает этнос в субъективистском ключе – как воображаемое сообщество, созданное на основе тождественности каждого члена с созданным культурной элитой национальным мифом.

Здесь важно, как определяется взаимодействие объективных демографических параметров, с одной стороны, и политических и социальных стратегий, которые разворачиваются на фоне этих реалий, — с другой. Системе советских представлений ближе позитивистский дух, примордиалистское понимание нации как исторической общности, объединенной территорией, хозяйственным укладом, культурой, обычаями, религией, языком и самоназванием³⁰. При этом многие кровавые конфликты в мире начинались с вопроса о языке, это мощнейшее средство модернизации, интеграции. На каком языке говорит налогоплательщик, на таком языке должно говорить государство, бюрократия. Языковое многообразие - это богатство любого государства, оно должно найти ресурсы и возможность удовлетворить языковые запросы.

Одним из продуктивных направлений, обогащающих конструктивистскую парадигму и способствующих преодолению социальной необоснованности, является институциализм. В исследованиях постсоветского пространства³¹ рассматривается роль институциальных определений нации, национальной принадлежности в обращении к социальному контексту, который конституирует поля напряжений, этнические или национальные идентификации. Исследовательское внимание направлено на институциальное конституирование — как социальных интересов, так и деятелей. Имеются в виду территориализация этничности и официальная регистрация этнической или национальной принадлежности граждан. Интерактивный подход к национальным проблемам рассматривает взаимодействие между соотносящимися полями (relational fields) этнического меньшинства, национализирующегося государства, внешнего отечества.

Фобии, как и образы врага, также конструируются, но для того чтобы эти конструкции социально состоялись, были общественно звучными, они должны быть встроены в жизненный мир обыденных реципиентов. Эти контексты позволяют говорить о потенциале политического конструирования. Советское наследство институциальных дефиниций национальности — это тот габитус, который структурирует базовые интерпретативные стратегии в актуальной этнополитической реальности. По логике П. Бурдье, нужно исследовать локальный габитус — повседневный мир людей в конкретном регионе и конкретном историческом и социальном времени³².

При необходимости описать вероятностный характер и причины различий в развертывании этнонациональных ситуаций или конфликтов исследователи обращаются к реалиям интенсивности соперничества за рабочие места или демографическим, гендерным характеристикам. Обыватель является прирожденным примордиалистом — он застает реальность в готовой форме, а себя самого — в роли существа, подавленного отчужденным коллективным сознанием. Но и политик застает ситуацию с обозначенными, исторически устоявшимися групповыми границами и конкретным соотношением этнических организмов. По всему миру, особенно в Соединенных Штатах, экономическая глобализация создает разрыв между денационализированными элитами и националистическими массами. Здоровый национализм может быть привлекательным для общества и способен послужить альтернативой более узким изоляционистским подходам, которые могут получить общественную поддержку.

В социальном пространстве агенты, занимающие сходные позиции, находятся в сходных условиях, имеют шансы производить сходные практики. Социальные дистанции вписаны в отношения к телу, языку, времени³³. Благополучное, нравственное и толерантное по отношению к другому развертывание пространства этноса во времени его жизни от его прошлого к реальности настоящего и есть социальный хронотоп этноса. Но его антропология и оказывается неравнодушной к универсализации, противится глобализации.

Отсюда проявляется антропологически окрашенная нетерпимость, экстремистски оформленные практики, которым, если не способствуют, то и не противостоят семейные, образовательные, другие социальные и политические институции. Проблемы оказываются в структуре взаимосвязи с деятельностью власти различного уровня, социальной панорамой противостояния этносов и религий. Вместе с тем прозрачно наличие и обратного влияния этнических и конфессиональных организаций на социальные и политические процессы в регионах и муниципальных образованиях.

Между тем, для того, чтобы дискриминации по этническому признаку был положен конец, необходим переход к гражданскому пониманию нации, перемещению категории этничности из политики в сферу культуры. Для России задача всегда состояла в поддержании нужной пропорции между сознанием национальным и имперским. Пространство, в котором мы обитаем и которое мы познаем, является социально обозначенным и сконструированным. Физическое пространство есть социальная конструкция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии… объективация и натурализация прошлых и настоящих социальных отношений³⁴. Пространство империи полиэтнично, но перегородки между этносами, ее составляющими, не доходят до вершины, теряясь уже в среднем слое чиновничества.

Изобретались сложные механизмы сосуществования, статусы национальных областей: в Российской империи, помимо губерний, административными единицами являлись Польша, Финляндия, Хивинское ханство, Бухарский эмират - каждая со своей степенью автономии. Имперская система - бюрократическая конструкция с замешанной на религии, культуре, этничности идеологией. Здесь для понимания дискриминации становится важной категория жизненного пространства, определяемого как интенциональные отношения, реальные и потенциальные связи, перспективы развития и социальный опыт личности. Социальные перемены поставили на повестку дня решение межэтнических противоречий, доставшихся от тоталитарного прошлого, открыли возможности для свободного выбора каждым народом своего пути в общем цивилизационном процессе, индивидуальной и коллективной этнической идентичности, сохранении и развитии национальных культур. Но это динамическое пространство, очерчиваемое совокупностью векторов реальных и потенциальных возможностей социального действия.

Сложилась лексическая дихотомия глобальный – региональный, либо триада глобальный – региональный - локальный. При этом европейцы выступают против усиленной миграции, других процессов интеграции и глобализации. Иногда задаются вопросом, сводятся ли процессы глобализации и в какой мере утопичности и противоречивости навязываемого миру безальтернативного варианта глобализации, исчезновением системной биполярности мира и устремлением высвободившейся энергии противостояния в глобальное укрепление однополюсного мира. Однако взаимосвязь пространства и времени более глубока, чем предполагалось ранее, это побудило ввести новую категорию – хронотопа, важную для понимания развития насилия, конфликта.

Возможно, мир и согласие, общественный порядок и единство отвечают подлинной природе, родовой сути человека. Одновременно мы видим постоянные разрывы мирных хронотопов, единство и порядок, оказывается, невозможны без постоянных конфликтов, войн и насилия, сами опираются на силу и принуждение, господство одних и бесправие других, социальное и экономическое неравенство, неравный доступ к культурному и образовательному капиталу. Иными словами, насилие оказывается спутником социальной жизни в той же степени, что и толерантность, партнерство, единение.

Так, чеченская проблема возникла не из-за того, что чеченцы жили тейпами, и у них была вайнахская демократия, а оттого, что сегодняшние проблемы не были решены, нашлись влиятельные внешние игроки, которые использовали определенную ситуацию в частных или коллективных стратегиях, нашлись. Поэтому наше внимание обращено не только на соотношение процессов глобализации социальных и этнических хронотопов и конструирование этнического неравенства в аспекте социального неравенства, но и геополитическим процессам, идеологии власти, борьбе за сферы влияния. Даже географическая близость может быть не только предметом территориального спора, но и основой положительного взаимовлияния, успешного взаимодействия. Культурные дистанции между различными географическими группами этноса могут быть значительнее, чем между ними и группами, с кем они контактируют столетиями.

Концептуальная слабость обнаруживается в конкретных ситуациях напряженности, подчас перерастающих в открытое применение насилия. Поэтому сейчас специально рассматриваются подходы к исследованию конфликтных ситуаций³⁵, возникших с формированием постсоветского пространства. Совокупность образов и эмоций, используемых в опыте самоидентификации, основана на переживаниях войны, сталинского террора, идее русской жертвенности с примесью мессианства как некоего символа надежды, которая компенсирует страдания. Важны, например, не абсолютные цифры мигрантов, а чувства этнокультурного дискомфорта, опасения криминализации в районах компактного проживания мигрантов, угроза сохранению привычной микросреды - все это питает ксенофобские, националистические настроения, генерируя насилие.

Реальное определение нации в самосознании в гораздо большей мере оказывается ситуативным даже при сравнении с такой общностью, как социальный класс. Ведь каждому изначально известна его собственная национальная принадлежность, вопрос в том, нужно ли вербализировать это знание, в какой связи, контексте. Различия теоретических подходов к пониманию этничности влекут за собой и различия в понимании насильственных конфликтов с выраженной этнической составляющей. Примордиализм исходит из неизбежности насилия как определенной формы взаимодействия этносов — объективно существующих общностей, обладающих коллективным сознанием, ментальностью, жизненным циклом, противоборствующими интересами и коллективными стратегиями. Насилие оказывается здесь неустранимым, объективным атрибутом коллективного соперничества.

Радикальный конструктивизм обнаруживает насилие лишь в качестве элитарных стратегий. Здесь социальный мир и его обыденные конструкторы лишаются автономии как чистые реципиенты моделей взаимодействия и мировосприятия, которые вносятся усилиями институциальных агентов. Однако социальные науки создают соответствующий дискриминационный дискурс, усваиваемый властными институтами и структурами, которые, в свою очередь, реконструируют социальный мир по соответствующей логике.

Дискриминационные практики лишь отчасти коррелируют с развернутостью националистических идеологий, или политикой. Нельзя игнорировать то обстоятельство, что политик в соответствующих дискриминационных решениях опирается не на академический, а повседневный примордиализм, массовое сознание. Можно обнаружить, что это —общность, культура, менталитет, цивилизационный разлом. Если не исследовать габитусы и дискриминационные практики, то этот пласт отношений остается в ведении специалистов по традиционным менталитетам.

Магистральное различие объективистских и деятельностных подходов в изучении насильственных конфликтов проявляется в направлении анализа. Одна из парадигм сфокусирована на обнаружении объективных факторов, структурных параметров, подталкивающих этнические группы к насилию. Другая обнаруживает субъективные причины того, почему эти факторы работают в политических стратегиях, принимаемых решениях. В конструктивистском дискурсе насилие развернуто на территории бывшего СССР лишь в некоторых точках, где присутствовал субъектный фактор — конкретные политические стратегии элит. Иными словами, одна парадигма стремится описать исторически жесткие, системные предпосылки, другая —оперативные, институциальные стратегии, которые увеличивают вероятность эскалации насилия.

Релятивистский подход не ограничивается констатацией различных типов перерастания конфликта в насильственную фазу: от действий толпы погромщиков до операции МВД или военизированных отрядов радикальных политических партий. Здесь анализируются ситуации, которые лежат в основе насильственных стратегий. Политическое время течет не монотонно, оно спрессовано в определенных отрезках или, наоборот, разряжено из-за отсутствия значимых событий. Важно, что эти действия осуществляются в пределах определенного социального времени³⁶. Соперничество остается номинальным, пока не наполнится энергетикой социальной проблем жилья, работы, образования и безопасности детей.

Примордиалистский подход в данном случае ярко представлен региональными приложениями таких различных концепций, как теория этногенеза Л.Н. Гумилева³⁷, теория столкновения цивилизаций С. Хантингтона, формационно-модернизационная теория. Конструктивистская (модернистская) парадигма представлена тезисом о продуцировании конфликтов соответствующими стратегиями этнических элит, сконструированных во многом самим российским (советским) государством. При этом мы отдаем себе отчет в том, что территории, на которых происходила смена или отмена титульности проживающих здесь групп, представляют собой площадку для формирования насилия. Этнические группы, выступающие в конфликтной ситуации, очерчиваются вокруг оппозиции титульные—нетитульные, коренные—пришлые, большинство—меньшинство, старожилы—мигранты и, наконец, репрессированные и нерепрессированные, депортированные и недепортированные группы. В. Тишков на одной из конференций выразил сожаление по поводу когда-то им самим предложенной конструкции титульный этнос.

Распространение этнического насилия на бытовом уровне, где возможен повседневный моральный террор и отдельные эксцессы погромного типа называют неинституциальным, диффузным, спорадическим, его характеризуют рутинность и привычное знакомство с репертуаром насилия, кристаллизация неформальных групп. Решение, ведущее к эскалации насилия или его предотвращению, связано с функцией лидерства, причем учитывается возможность воспользоваться ресурсами насильственного действия в определенном месте и времени. Вместе с тем детерминация чеченского кризиса, например, выходит за пределы локально действующих факторов.

В объективистском контексте глобальная причина возникновения насилия кроется в аномии жизненного пространства для этнических групп. В традиционном обществе племя боролось за территорию, нишу, угодья, воду, солнце, теперь еще за деньги и власть, существует инстинкт владения территорией, и в борьбе за жизненное пространство погибает или зависимым от сильного слабый. Вместе с тем сегодня в основе межэтнической напряженности лежат процессы, связанные с модернизацией и интеллектуализацией народов. Без них метрополия не могла развиваться, как и регионы. Они привели к тому, что в престижных видах деятельности нарастала конкуренция между титульными национальностями и русскими³⁸. В такого рода конфликты втянуты глобальные интересы, но серьезное значение в возникновении конфликтов отводится конкурентности в сфере власти, управления³⁹.

Урбанизация, образование и широкая доступность информации порождают у групп, вовлеченных в модернизационный процесс, новые потребности и представления о способах их удовлетворения. Однако реальные возможности таких обществ, в том числе социально-экономические, растут медленнее, чем потребности людей. Несовершенство политической системы, ее несоответствие новой ситуации ведут к новым жертвам насилия, а причины острых конфликтов интерпретируются стремлением социальных групп, вовлекаемых в политический процесс, дать свою интерпретацию национальных интересов сообщества⁴⁰.

Исследователи подчеркивали опасность депривации в связи с ухудшением условий жизни группы, она рассматривалась как разрыв между ценностями - ожиданиями людей и возможностями⁴¹. На бытовом уровне, да и среди профессионалов можно слышать, что насилие и конфликт – детище экономических проблем. Однако это утверждение достаточно легко опровергается примерами Канады, Бельгии. Часто переносят акцент именно на ожидания и ориентации, реализовать которые оказывается невозможно. В период улучшения социальной ситуации 80-х возросли потребности и ожидания, что сделало необходимым прорыв в области модернизации, вместо этого началось ухудшение экономического положения, нарастание политической нестабильности, и в целом усиление межнациональной напряженности в стране явилось не только следствием социально-экономического кризиса.

Мы фиксируем, что повседневная жизнь полна насилия. Оно выступает синонимом разрушения, деструктивного поведения и подразумевает совершение действий, идущих в разрез с волей другого человека. Психологи сходятся во мнении, что насилие, хотя и отражает иррациональное состояние души, представляет специфически человеческий феномен, поскольку очень часто выходит за пределы биологической целесообразности и включает осознанное целеполагание. Основной мотив насильственного поведения – утверждение за счет другого. По мнению большинства, насилие – безусловное зло, исторически человеческие отношения представляют собой более или менее выраженную борьбу за власть, сопровождаются насилием. По другой версии это очевидное измерение нашего бытия, человек находит выход нерастраченной энергии⁴².

Вопросы власти, гедонистических стремлений элитных элементов к ее обладанию, о связи с материальным вознаграждением в форме обеспечения доступа к ресурсам и привилегиям является ключевым для понимания причин роста насилия, этнического национализма и конфликтов⁴³. Прочность государственной власти, социальная стабильность общества во многом зависят от представительства национальностей в руководстве органов власти. Национальный состав чиновничьей прослойки имел место на протяжении всей российской государственности, строго следили за национальным представительством и в советский период. Сегодня этот вопрос в большинстве органов власти, за исключением Северного Кавказа, остается открытым.

Переплетение религиозного и этнического может создать взрывоопасную ситуацию, так как в межэтнических конфликтах часто используется религиозный фактор. Множество национальных проблем порождено противоречивостью принципов национально-территориального и административно-территориального устройства. Политика межэтнического соглашения должна стать основой стратегии развития, этническая принадлежность не может быть поводом для привилегий или дискриминации. Этносы реально не выступают самостоятельными субъектами политического действия, ими являются элитные группы, имеющие властные притязания, они формируют конкретное содержание национальных интересов. Поэтому для понимания истинного механизма этнических конфликтов мы учитываем конкретные политические взаимодействия центральных и региональных политических элит, и тогда видно, что доминантой этнических конфликтов и насилия явилось недопущение к власти новых элитных групп.

Все более очевидным становятся расхождения между национальными и демократическими движениями, это характерно и для других стран в ХХ1 столетии. Реальные причины значительной части этнических конфликтов - борьба между этническими группами внутри элит за власть, доступ к ресурсам, в качестве которых выступают и нефть, и оружие, и наркотики, и традиционные каналы контрабанды. Иными словами, то, что часто преподносится как этнический конфликт, является столкновением интересов клановых групп криминального происхождения внутри этносов. Как только элитные группы договариваются о разделе ресурсов, власти, сфер влияния, обострение этнических конфликтов смягчается.

Вместе с тем политизация сферы этнических отношений, усугубляемая различиями в уровнях социально-экономического развития регионов, явилась одной из причин возникновения сепаратистских тенденций, вооруженных конфликтов, потенциальных зон межэтнического напряжения, проблем беженцев, вынужденных переселенцев и мигрантов. Этнический конфликт попадает в сферу не просто регионального - общефедерального, иногда международного регулирования. Дело усугубляется наличием жертв, беженцев и вынужденных мигрантов из зоны конфликта. Практически во всех регионах России, где происходит рост миграции по этническим и религиозным причинам, в странах ближнего зарубежья наблюдается приход к власти этноэлит, стремящихся к этнократическим и теократическим режимам. Наряду с этими фактами отмечается сокращение числа профессионалов-управленцев, данная тенденция имеет место и в регионах Российской Федерации⁴⁴. Называют две перспективы современных процессов: быстрое сокращение населения или постепенное изменение его этнического состава за счет мигрантов⁴⁵. Но главное следствие плохо управляемых миграционных и этнополитических процессов – это ситуация, которую моментально использует международный терроризм.

Этническая идентификация и национализмы⁴⁶

Поиск этнической идентичности и самоидентификации погружается не только в процессы социальной идентификации, но и конструирование конфликтов, реализацию властного хабитуса и тоталитарного этоса, не предусматривающие социальную ответственность и толерантные ценности как принципы социальных изменений. Начиная с марксизма, этнонациональная идентичность, традиционные ценности, этнокультурное своеобразие народов не расценивались как важная ценность. Так разработчики первого в новой истории теоретического макропроекта глобализации относились к проблеме этничности, на первый план действительно ярко выступили в то время классы.

В обществе существует множество мифов о проблеме насилия, причем стереотипизация этой проблемы начинается с представлений о внешнем виде и социальном положении людей, подвергающихся насилию. Насилие существует во всех группах, независимо от уровня дохода, образования, положения в обществе. Именно насилие составляет главное зло, с которым человеку предстоит вести борьбу, причем насилие угнетателей, а не тех, кто восстал против угнетения. Историки сослужили весьма плохую службу, соотнося человеческую историю, главным образом, со сменой династий и войнами, а не с эволюцией человеческой мысли. Не менее пагубным был и подход тех, кто, исследуя вопросы морали, обращал свое негодование главным образом не против насилия системы, а против форм насилия, сопровождающих протест против нее. Обстоятельства нашей жизни таковы, что именно богатые и сильные первыми использовали насилие и принуждение – и вовсе не обязательно чисто физическое – для установления и поддержания своего превосходства и власти над другими, защиты своих привилегий и комфорта.

В марксизме подразумевалось снятие противоречивости интернационализации-глобализации через замену нехорошего субъекта - капитала - хорошим субъектом - пролетариатом. Проект потерпел фиаско - крах государства, на гербе которого был изображен земной шар, гимном правящей партии которого была песня с характерным названием интернационал, поэты воспевали республику советов. Другие глобальные проекты и концептуальные идеи глобального мироустройства оказались не более жизнеспособными – так, вера в степень цивилизованности европейского мира оказалась девальвирована первой мировой войной. Попытка же упорядочить мир по трафаретам В. Вильсона через самоопределяющиеся нации, полученные в наследство от развалившихся российской, оттоманской и австро-венгерской империй, и лигу наций (как институт снятия глобализационных противоречий) окончилась второй мировой войной.

Интересна также послевоенная история распада британской, французской, португальской, голландской колониальных империй, нередко через кровопролитные войны, и возникновение не только в нищей периферии, но и в цитадели благополучных многонациональных стран такого явления, как неонационализм. Этой девиации от глобализирующих и доминирующих в мире тенденций до сих пор не находится адекватного противоядия.

Известно, что ядром общества в целом как системы, как и его составляющей части - этноса, является нормативный структурируемый порядок, посредством которого организуется коллективная жизнь населения. Этот порядок выражается в менталитете этноса и задает критерии принадлежности тех или иных индивидов к обществу и отдельным стратам, в том числе этническим.

Под менталитетом этноса можно понимать совокупность формальных и неформальных норм, стереотипов сознания, поведения и общения, стиля жизни, системы ценностей, традиций, религиозных, национальных, культурных особенностей. Это регулярно воспроизводимый и внутренне непротиворечивый способ восприятия окружающей действительности, сложившийся у той или иной части населения (этноса) и принимаемый этой частью населения как истинный, правильный. Одно и то же событие может вызвать совершенно разные реакции у жителя Рязани, Саратова или Кавказа, у жителя севера и юга, у представителя казахской или курдской диаспоры.

Волна демократизации жизни российского общества породила процессы этнизации, часто называемые в научной литературе взрывом этничности и выраженные в росте национального самосознания, в стремлении к своим национальным корням, культуре, к актуализации этнической принадлежности, в идее национального возрождения и развития, что, несомненно, имело место и в нашем городе. Однако процессы этнизации внесли и ряд деструктивных моментов, в условиях модернизации российского общества, перехода к рыночной экономике, приватизации государственной собственности усилилась конкуренция в борьбе за обладание промышленными объектами и природными ресурсами. Идеи национального самосохранения и возрождения народов сменились борьбой за власть, в которой активно использовался и используется национальный фактор. Этничность, главное предназначение которой - самосохранение и саморазвитие этносов, вместо мобилизации усилий народов на адаптацию к изменившимся условиям все чаще стала использоваться для достижения политических и экономических целей, дискриминации и насилия.

Национализм участвует в разработке национальной идеологии, пригодной для массового употребления, а не для горстки интеллектуалов, а это - задача сложная, и положительный результат достигается далеко не всегда. Хотя понятие народ определяется сложнее, в Грузии объяснят, какой пропастью разделены сваны, картвелы, менгрелы, кахетинцы, имеретинцы. Но теперь многие понимают, что сначала полноценный человек, а потом - полноценный народ, в этом достоинство и человека, и нации.

Противники сближения с западной цивилизацией отмечают, что гражданского общества как явления у нас не существует по историческим причинам. Вместо этого в России возможно существование разнородной структуры евразийского общества, а гражданское общество - это социально-политический продукт развития западноевропейской романо-германской цивилизации. Сторонники подобного дискурса высказываются в духе откровенного шовинизма: дескать, со стороны государства отмечается неудовлетворительное отношение к русскому народу - нации, которая должна быть титульной и государственно-образующей.

За последние десять лет русский этнос пытался вновь идентифицировать себя в качестве несущего ядра новой российской государственности⁴⁷. Второе направление предполагало в качестве общеукрепляющих начал в национальной политике присутствие идей космополитизации и максимальной либерализации всевозможных прав и свобод, подчеркивался наднациональный характер российской государственности.

Кроме того, и в научном, и повседневном сознании давно отмечено, что этничность не является предметом свободного выбора. В большинстве случаев человек выбирает свою этническую принадлежность в процессе социализации. Нередки случаи, когда, отдаваясь во власть этнических чувств, люди действуют в конфликтных ситуациях вопреки здравому смыслу, элементарному расчету и не только не улучшают, но зачастую ухудшают свое положение.

Когда этносы выступают территориально организованными структурами, этнические конфликты приобретают особую остроту, если их объекты имеют территориальный характер или территориальное происхождение. Но этнические конфликты обладают способностью вовлекать в свою орбиту разные фрагменты социальной реальности, например, классовые, экономические, экологические, политические. Нередки случаи, когда конфликт, на ранних этапах которого преобладали экономические или другие противоречия, перерастает в этнический конфликт и наоборот.

В ХХ веке мир стал свидетелем двух вариантов реализации права наций на самоопределение - либерального и большевистского. Ценой неимоверных усилий и жертв большевикам удалось восстановить российскую государственность благодаря сознательной политизации этнического фактора, путем создания этноадминистративных образований, что на время умиротворило местные элиты. Большевики отказались от названия Россия, ввели нейтральное и более привлекательное для национальных элит Союз Советских Социалистических Республик, подчеркивалось равенство наций и народностей, добровольный отказ русских от политического доминирования в новом государстве. Как следствие - избирательная справедливость в отношении того или иного этноса, феномен разделенных народов. Тезаурус традиционных этнологических понятий этимологически воспроизводит дискриминационное социальное пространство, поскольку понятия нации, народности, национальности, этнической группы, национального меньшинства стали предпосылками неравенства субъектов СССР, предпосылками современных этнических конфликтов.

Российская действительность и опыт развитых стран указывают на динамичное развитие межэтнических и межконфессиональных факторов, вносящих существенные корректировки в современные социально-политические процессы, не всегда способствующие улучшению благосостояния населения. Вместе с тем функции специалистов претерпевают изменения: наравне с консультативными услугами все чаще приходится непосредственно разрешать межнациональные конфликты⁴⁸. Таким образом, несмотря на важность национальных и конфессиональных проблем, в органах государственного и муниципального управления им не уделяется должного внимания: количество специалистов ограничено, отсутствует координация и контроль.

Считается, что именно этнический конфликт предстает наиболее фундаментальным явлением в истории человечества, классовый конфликт при таком подходе становится кратковременным эпизодом истории, и то последних тысячелетий. В глубокой древности это были межплеменные войны, которые велись за обладание средой обитания, в них погибали или ассимилировались целые народы. Социальная, политическая, экономическая подоплека этих форм насилия замаскирована, закамуфлирована, подается в привычной упаковке.

Форма национализма, всесторонне рассмотренная в книге Воображаемые сообщества⁴⁹, - это официальный национализм. Данная форма сложилась исторически как реакционный ответ на народные национализмы снизу, направленные против правителей, аристократов и имперских центров. Наиболее показательный пример представляет собой Российская империя, в которой цари правили сотнями этнических групп и множеством религиозных общин, а в собственных кругах говорили по-французски, что было знаком цивилизованного отличия от подданных.

Скорость, с которой происходили социальные, культурные, экономические и политические изменения, основанные на индустриальной революции и современных системах коммуникаций, сделала нацию первой политической формой, основанной на идее прогресса. Однако в Европе, которая считала себя христианской, число мусульман растет, Россию долго рассматривали как азиатскую державу, проблемы становятся запутанными из-за массовых миграций населения. Результат миграций, новых идентичностей говорит о принципиальной историчности понятий этнос, нация, народ.

Ещё одной формой национализма является лингвистический национализм, возникший в начале девятнадцатого века в период расцвета династических империй Европы. Так, французские колониалисты были настроены на разрушение культуры китайского мандаринского стиля, романизируя вьетнамцев при помощи школ и поддержки издательств. Вьетнамские националисты признали эту революцию, создав базу для массовой грамотности вьетнамцев, но лишились связей с литературной традицией, основанной на китайском языке.

Сейчас формула православие, самодержавие, народность, пройдя коммунистическое преломление как социализм, коммунистическая власть, советский народ, модифицируется, а синкретизм религиозности, национальности и государственности изживает себя в ползучей модернизации, возрождаясь в мифологии евразийства. Это, между прочим, давно наблюдается и в понимании молодежной политики. Классический расизм сменяется различными вариациями шовинизма, национализма, по сути, это лишь вариации на тему неравенства, дискриминации, нарушения прав и свобод человека.

Радикальный русский национализм характерен сегодня лишь для маргинальных групп и партий. Вместе с тем его умеренная версия стала хорошим тоном в политике, обсуждении проблем миграции населения, реституции культурных ценностей, дискуссии по профессионализации армии, положения русских в странах ближнего и дальнего зарубежья. Откровенная националистическая идеология – в переносном смысле расизм – редко проявляется как прямое признание превосходства одной этнокультуры над другой. Однако неявно элементы национализма и шовинизма присутствуют в привычных традициях антизападничества, антиамериканизма, антисемитизма. В связи с терактами и чеченской, а теперь и грузинской проблематикой растет кавказофобия, несмотря на то, что в реальности банды террористов демонстрируют интернационализм.

В национальной идее пока остаются перегибы в сторону национализма, дискриминации по этническому признаку. Это относится и к исполнительной, и к судебной власти, и к СМИ, становится предметом популизма, симптомом поворота к национализму. Появляются шансы влиять на принятие властных решений, что является ключевым для понимания причин роста национализма. Эти пороки сознания мы называем условно расизмом, желая заострить внимание на проблеме развития социума как социального пространства согласия, в котором должно быть развитое понятие гражданственности и нации как принадлежности к государству, а не этничности.

К образу врага приводит не просто плохое материальное положение, хотя известны случаи, когда в поисках заработка для семьи чеченские мужчины убегают к боевикам. Страхи и неудовлетворенность росли, люди переживали переход от традиционного общества к современному, переносили неудовлетворенность на центр, русских, которые с ним ассоциировались. К тому же в законах о местном самоуправлении отсутствуют статьи, продиктованные концептуальными положениями или стратегическими принципами государственной этносоциальной политики.

Телевидение может мгновенно передавать образы и символы на самых различных языках даже едва грамотным и юным зрителям. Кроме того, все больше людей привыкают использовать различные языки в различных контекстах, это никак не влияет на изменение их национальной идентификации. Национализм не зависит, как это было в прежние времена, от проживания на территории родной страны. В этом случае борьба государства против одного из меньшинств может восприниматься как борьба титульного этноса, возникает ненависть и отчуждение, хотя только часть институциализированного этноса (армия, полиция) принимает участие в борьбе против другого народа.