1. Лирика а.С.Пушкина о назначении поэта и поэзии («Поэт», «Поэту», «Пророк», «Из Пиндемонти», «Памятник»).

 Лирика Александра Сергеевича Пушкина очень разнообразна, но ведущее место в ней занимает тема поэта и поэзии, ведь поэтическое творчество было его основным занятием, и он высоко оценивал роль и характер поэта. Его перу принадлежат более десятка стихотворений, раскрывающих с разных сторон тему поэта и поэзии. Важнейшие из них: “Пророк” (1826), “Разговор книгопродавца с поэтом” (1824), “Поэт” (1827), “Поэт и толпа” (1828), “Поэту” (1830), “Эхо” (1831), “Из Пендимонти” (1836), “Я памятник себе воздвиг нерукотворный...” (1836). Каковы же в понимании Пушкина назначение поэта и задачи поэзии в этом мире?     В стихотворении “Пророк” поэт сравнивается с пророком. В произведении говорится о свойствах, какими должен обладать поэт, в отличие от обыкновенного человека, чтобы достойно выполнять свое предназначение. В основу “Пророка” положен рассказ библейского пророка Исайи, видевшего Господа. Этим стихотворение отличается от других, в которых, говоря о поэзии и поэте, Пушкин использовал образы античной мифологии (Музы, Аполлон, Парнас). Лирический герой произведения проходит путь от грешника, который “влачился” без цели в “пустыне мрачной”, до возродившегося, очистившегося, проникшего в тайны бытия пророка. Это пробуждение пушкинского пророка подготовлено его состоянием: он был “духовной жаждою томим”. Посланник Бога серафим преобразует всю природу человека, чтобы сделать из него поэта, У грешника открываются глаза:     Отверзлись вещие зеницы,     Как у испуганной орлицы...     Человек получил чуткий слух, вместо “грешного”, “празднословного”, “лукавого” языка- “жало мудрыя змеи”, вместо “сердца трепетного” -“угль, пылающий огнем”. Но и этого полного преображения, изменения чувств и способностей человека оказывается недостаточно, чтобы стать настоящим поэтом: “Как труп в пустыне я лежал”. Нужна еще высокая цель, высокая идея, во имя которой поэт творит и которая оживляет, дает смысл, содержание всему тому, что он так глубоко и точно видит и слышит. И в завершении Господь вкладывает в пророка свою божественную волю:     Восстань, пророк, и виждь, и внемли,     Исполнись волею моей,     И, обходя моря и земли,     Глаголом жги сердца людей.     Именно в этом видит Пушкин назначение поэта: если Бог одарил его поэтическим талантом, то всю силу и красоту своего слова он должен использовать так, чтобы действительно “жечь сердца людей”, показывая им подлинную, неприкрашенную правду жизни.     Стихотворение “Разговор книгопродавца с поэтом” также посвящено теме поэта и поэзии. Поэт тоскует о тех временах, когда он “писал из вдохновенья, не из платы”. Но слава лирического героя отобрала у него покой: “свет узнал и раскупил” его “сладкозвучные творенья”. Но “гоненье низкого невежды” и “восхищение глупца” вовсе не стоят того, чтобы творить ради них, считал Пушкин. Светская чернь недостойна вдохновения великого поэта. Восхищению толпы, славе в свете лирический герой предпочитает свободу. Но книгопродавец возражает:     Наш век — торгаш; в сей век железный     Без денег и свободы нет.     Он хочет приобрести рукопись новой поэмы поэта и предлагает:     Не продается вдохновенье,     Но можно рукопись продать.     Что ж медлить?     Поэт соглашается, но выражая свое согласие, резко переходит на прозу: “Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся”. Ведь в продаже своего творчества никакой поэзии нет. Поэту дан дар от Бога, он призван “глаголом жечь сердца людей”, а не продавать свои стихи. Но такова жизнь, и в этом - трагедия для истинного певца, для великого поэта.     Трагической судьбе поэта, его одиночеству, трудным взаимоотношениям с “толпой”, то есть светской чернью, посвящены стихотворения “Поэт”, “Поэт и толпа”, “Поэту”, “Эхо”.     В стихотворении “Поэт” Пушкин подчеркивает божественное происхождение поэтического дара. В первой части произведения мы видим, что поэт - обычный человек, как все; он погружен “в заботы суетного света”:     Молчит его святая лира;     Душа вкушает хладный сон,     И меж детей ничтожных мира,     Быть может, всех ничтожней он.     Но во второй части происходит преображение. Причем превращения в душе поэта происходят благодаря “божественному глаголу”. И в этом смысле стихотворение “Поэт” сродни “Пророку”. Путь грешника по пустыне был столь же бесцелен, как и “заботы суетного света”, в которые погружен поэт. Но вот благодаря высшей силе происходит преображение, и душа поэта пробуждается, как и душа пророка. Теперь лирическому герою чужды “забавы мира” и людская молва. Теперь он тоскует в той среде, в которой вращался ранее. Пророк отправляется к людям, чтобы “жечь” их сердца словом Божиим. А поэту нет места среди людей, среди толпы, которая не понимает его, и он бежит, “дикий и суровый”,     На берега пустынных волн,     В широкошумные дубровы...     Он полон “звуков и смятенья”, его вдохновение ищет выхода, и его “святая лира” больше не может молчать. Так рождаются стихи, способные потрясти человеческие души, способные “жечь” сердца людей.     Но не всегда люди внемлют призывам поэта, не всегда он находит понимание среди них. Чаще всего поэт одинок в обществе, в “толпе”, под которой Александр Сергеевич подразумевает светскую чернь. Об этом стихотворение “Поэт и толпа”. Пушкин сокрушается и негодует над косностью и глупостью черни, называя ее “тупой”, “хладной”, “надменной”, “непосвященной”. В этом произведении поэт выплескивает свое отчаяние и горечь, ведь толпа не принимает его, им не слышны и не понятны его призывы:     К какой он цели нас ведет?     О чем бренчит? Чему нас учит? -     толкуют “сердцем хладные скопцы”, “клеветники, рабы, глупцы”. Песнь поэта для них - пустой звук; она не имеет материального выражения, потому чернь отвергает такое искусство:     Какая польза нам от ней? -     говорят они. Певец же выражает презрение к “бессмысленному народу”:     Подите прочь - какое дело     Поэту мирному до вас!     В разврате каменейте смело,     Не оживит вас лиры глас!     Душе противны вы, как гробы.     Пушкин возмущен духовной бедностью толпы, ее сонным существованием, без порывов ввысь, без устремления к прекрасному. Что стоит мнение такой толпы, не умеющей услышать и понять великого поэта? Он не нуждается в ее признании и любви. Певец не желает “сердца собратьев исправлять”, ведь такие сердца “лиры глас” не оживят. А поэт рожден “не для житейского волненья”, а для “вдохновенья, для звуков сладких и молитв”.     Этой же теме посвящено послание “Поэту”. Автор призывает безымянного поэта не обращать внимания на “суд глупца” и “смех толпы холодной”:     Ты царь: живи один. Дорогою свободной     Иди, куда влечет тебя свободный ум.     Автор утверждает, что лучший судья своему творчеству — сам поэт. Мнение непросвещенной толпы, глубоко равнодушной к истинной поэзии, неважно. Но если “взыскательный художник” доволен своим трудом, значит, его творчество действительно чего-то стоит. И тогда     ...пускай толпа его бранит     И плюет на алтарь, где твой огонь горит,     И в детской резвости колеблет твой треножник.     Об одиночестве поэта и непонимании читателей говорится и в стихотворении “Эхо”. Настроение автора в начале и в конце этого произведения неодинаково. В начале Пушкин рассказывает о том, как рождаются стихи. Любой звук побуждает поэта к творчеству, вселяет вдохновение: и рев зверя, и гром, и пение девушки, и крик пастухов. У поэта “на всякий звук” есть “свой отклик в воздухе пустом”. Именно поэтому певец и сравнивается с эхом. Но, как и эхо, ответа на свои “отклики” поэт не получает. Таким образом, концовка стихотворения печальна, ведь судьба поэта подчас трагична: не все его призывы пробуждают сердца людей, не всем близки его стихи.     В стихотворениях “Поэт”, “Поэту”, “Поэт и толпа” Пушкин провозглашает идею свободы и независимости от толпы, светской черни. Александр Сергеевич желает сохранить независимость своего таланта от посягательств на него со стороны света. Этим настроением проникнуто стихотворение “Из Пиндемонти”. Поэт рассуждает о том, какая свобода нужна человеку. По мнению автора, “громкие права” “оспоривать налоги или мешать царям друг с другом воевать” ничего не значат. От них “кружится голова”, но реальной свободы подобная “сладкая участь” не сулит. Что же за “лучшие права” и “лучшая свобода”, которые “потребны” Пушкину?     ...Никому     Отчета не давать, себе лишь самому     Служить и угождать; для власти, для ливреи     Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;     По прихоти своей скитаться здесь и там...     Именно это автор считает высшим счастьем, истинными правами. Это та цель, к которой, по мысли Александра Сергеевича, следует стремиться. Окончательное утверждение гражданского долга поэта, подведение итогов своей творческой деятельности Пушкин осуществляет в стихотворении “Я памятник себе воздвиг нерукотворный...”, где говорит, что все его назначение, весь смысл его творчества заключается в том,     Что чувства добрые я лирой пробуждал,     Что в мой жестокий век восславил я Свободу     И милость к падшим призывал.     Стихотворение является своеобразным завещанием поэта. Обращаясь к Музе, автор призывает ее быть послушной “веленью Божию”, воспринимать равнодушно “хвалу и клевету” и, главное, “не оспоривать глупца”. Этот призыв обращен к поэту, которому предстоит творить в будущем.     В стихотворении “Я памятник себе воздвиг нерукотворный...” — сознание выполненного долга перед народом. А долг этот, по мнению Пушкина, заключается в служении России, в защите передовых идей своего времени, в пробуждении людских сердец, в изображении подлинной, неприкрашенной правды жизни. Пушкин вносит в поэзию принцип гражданственности, что впоследствии будет продолжено другими великими русскими поэтами.

2. Лирика «дружества святого» А.С.Пушкина. Анализ стихотворения «19 октября» 1825 года.

Ранчин А. М.

Стихотворение начинается печально, и день лицейской годовщины изображен как грустный, несчастливый:

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

Проглянет день как будто поневоле

И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Б.В.Томашевский заметил, что “это описание звучит торжественно и красочно”; по его мнению, грусть поэта вызвана только одиночеством, но не впечатлениями, навеянными северной осенью (Томашевский Б.В. . Пушкин. Т. 2. Юг, Михайловское. Изд. 2-ое. М., 1990. С. 338). Едва ли это так. Замечательный пушкинист оказался в плену ассоциаций, связывающих пейзаж “19 октября” с пейзажем более позднего, также хрестоматийно известного пушкинского стихотворения — “Осени”. Природа в “Осени” действительно торжественна и прекрасна, исполнена красоты “пышного <...> увяданья”. Оба стихотворения перекликаются друг с другом. Посеребренному морозом “увянувшему полю” из “19 октября” соответствуют звенящий “промерзлый дол” и трескающийся под конским копытом лед. В обоих стихотворениях говорится о “кратком дне” и о пылающем камине. Наконец, и “19 октября”, и “Осень” написаны восьмистишной строфой (но только в первом стихотворении строфы составлены из двух самостоятельных четверостиший, а в “Осени” это одна из форм октавы — цельной восьмистрочной строфы с особым принципом рифмовки).

Но на фоне этого сходства особенно отчетливы различия. В “Осени” говорится не только о роще, которая “отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей“, но и о “в багрец и золото” одетых лесах; а в “19 октября” — только об опадающей листве. Основной мотив заключительных строф “Осени” — пробуждение творческого воображения, поэтического дара. Во второй строфе “19 октября” выражен противоположный мотив: “вотще воображенье / Вокруг меня товарищей зовет”. Нет, осенний пейзаж в стихотворении, обращенном к лицейским друзьям, печален и мрачен.

Но продолжим чтение.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку

И пожелать веселых много лет.

Я пью один: вотще воображенье

Вокруг меня товарищей зовет;

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы

Меня друзья сегодня именуют...

Горе пушкинского лирического героя рождено одиночеством, разлукой с друзьями — это одиночество поэт не в состоянии преодолеть даже силой воображения. По аналогии с судьбой лирического героя, которому не дано ни наяву, ни в мечтах прийти на лицейский праздник, Пушкин упоминает о другом лицеисте, которого также нет на торжестве друзей—лицеистов:

Но многие ль и там из вас пируют?

Еще кого не досчитались вы?

Кто изменил пленительной привычке?

Кого из вас увлек холодный свет?

Чей глас умолк на братской перекличке?

Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Пушкин начинает рассказ о судьбах друзей—лицеистов с упоминания о Николае Корсакове, умершем в Италии в сентябре 1820 г. Таким образом поэт усиливает мотив отчуждения от дружеского круга, сопоставляя свою горькую долю с участью товарища, которому уже никогда не суждено отпраздновать лицейскую годовщину. Разлука самого поэта с однокашниками—лицеистами изображается столь же непреодолимой, как и уход Корсакова в обитель смерти. Сходство двух судеб усилено благодаря тому, что о Корсакове сначала говорится теми же словами, какими обычно говорится о живых: “Он не пришел...”. Лирического героя—поэта сближает с покойным Корсаковым и творческий дар: Корсаков был композитором и писал романсы на стихи Пушкина; поэт не случайно называет его “певцом”: это слово было традиционным наименованием стихотворца.

В двух следующих строфах мотив разлуки как бы смягчается: разлука навеки сменяется “долгой разлукой”, о которой говорит другой лицеист, морской офицер Федор Матюшкин. Но разлука Матюшкина с друзьями — все же временная, в отличие от смерти, навсегда вырвавшей из лицейского круга Корсакова. Матюшкин, возможно, сейчас проходит “тропик знойный / И вечный лед полунощных морей”. И он помнит о друзьях и мечтает о желанной встрече:

Ты сохранил в блуждающей судьбе

Прекрасных лет первоначальны нравы:

Лицейский шум, лицейские забавы

Средь бурных волн мечталися тебе;

Ты простирал из-за моря нам руку,

Ты нас одних в младой душе носил

И повторял: “На долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!”

Судьба Матюшкина является также параллелью судьбе лирического героя, как и горькая участь Корсакова. В этом новом сопоставлении трагическое звучание мотива разлуки поэта ослабляется, приглушается. Матюшкин жив и вновь увидится с друзьями; поэт также жив. А значит, и он должен встретиться с товарищами по Лицею. Не случайно именно вслед за рассказом о Матюшкине следует знаменитый “гимн лицейской дружбе”, составляющий самостоятельную строфу:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

Неизменность лицейской дружбы и освящение ее поэзией — эти ключевые для всего стихотворения мотивы впервые появляются именно здесь. Именно с появлением этих лейтмотивов минорное настроение лирического героя постепенно сменяется радостью, связанной с воспоминанием о прежних встречах и с надеждой на встречу в будущем.

Далее следует строфа, содержащая антитезу: “новые (лицемерные и ложные) друзья — друзья истинные (лицеисты). Вслед за этим фрагментом описываются три встречи лирического героя — опального изгнанника с тремя бывшими соучениками: с Пущиным, Горчаковым, Дельвигом. Каждой из встреч посвящена отдельная строфа. В этих строфах изображено преодоление разлуки и одиночества поэта:

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. <...>

И первая из этих встреч — приезд в Михайловское Пущина — мыслится как некие частица и замена ежегодного лицейского праздника: “Ты усладил изгнанья день печальный, / Ты в день его Лицея превратил”.

Вслед за упоминанием имени Дельвига в стихотворении развертывается мотив лицейского союза как братства поэтов. Драгоценная встреча с другом—стихотворцем пробуждает в лирическом герое чувство жизни:

... О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго успыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

Далее Пушкин называет имя другого поэта — однокашника, Вильгельма Кюхельбекера. На самом деле Пушкин и Кюхельбекер не были близкими друзьями, во многом различны были их литературные симпатии и эстетические представления. Но сейчас автору стихотворения “19 октября” важнее мотив духовного родства поэтов — выпускников Лицея, а не реальные разногласия. Здесь Кюхельбекер именуется “Мой брат родной по музе, по судьбам”.

Обращение к друзьям—поэтам пробуждает творческий дар и в душе лирического героя. Об этом Пушкин не пишет, но такая перемена подразумевается. Ведь сразу вслед за строфами, посвященными Дельвигу и Кюхельбекеру, содержится описание встречи на будущем праздничном пире — встречи, которая происходит в ожившем, “проснувшемся” воображении поэта:

Пора и мне... пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

О, сколько слез и сколько восклицаний,

И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!

И всю до дна в честь нашего союза!

Благослови, ликующая муза,

Благослови: да здравствует Лицей!

В начале стихотворения утверждалось бессилие поэтической способности перед лицом разлуки и безжалостного рока: поэт даже мысленно не может представить себя в кругу пирующих друзей, и эта невозможность даже воображаемого участия в лицейском празднике усугубляла тягостные переживания лирического героя (“вотще воображенье / Вокруг меня товарищей зовет”). Теперь, вопреки прежде сказанному, воображение торжествует над явью, и одинокий лирический герой видит себя рядом с друзьями — правда, на будущем, а не на нынешнем празднике. Но эта будущая встреча как бы заменяет нынешнее “неприсутствие” и тем самым оказывается реальнее яви.

Так открывается вторая часть стихотворения — череда заздравных тостов:

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым, и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого, о други, угадайте...

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал Лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!

В двух первых строфах говорилось о печальном пире, ибо это пир одинокий и потому противоестественный. Вино способно было дать лишь “минутное забвенье горьких мук”. Теперь изображается подлинный пир — прекрасный и радостный.

Интересно, что в первоначальной редакции стихотворения мотив бессилия воображения перед горестной разлукой отсутствовал. Таким образом не было и неожиданного и вместе с тем искусно подготовленного перехода к противоположному мотиву всевластия поэтической мечты, побеждающей пространство и время. Не говорилось и о смерти Корсакова, и о Матюшкине, вдалеке от товарищей плывущем “средь бурных волн”. Вслед за строками “Пролей мне в грудь отрадное похмелье, / Минутное забвенье горьких мук”, завершающими первую строфу, в тексте этой редакции находились такие стихи:

Товарищи! сегодня праздник наш.

Заветный срок! сегодня там, далече,

На пир любви, на сладостное вече

Стеклися вы при звоне мирных чаш.

Вы собрались, мгновенно молодея,

Усталый дух в минувшем обновить,

Поговорить на языке Лицея

И с жизнью вновь свободно пошалить.

Пушкин зачеркнул эту строфу и продолжил так:

На пир любви душой стремлюся я...

Вот вижу вас, вот милых обнимаю.

Я праздника порядок учреждаю...

Я вдохновен, о, слушайте, друзья:

Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!

Садитеся, как вы садились там,

Когда места в сени святого крова

Отличие предписывало вам.

Поэтическое воображение здесь всецело торжествовало над реальностью: поэт мысленно не только присутствует на празднике, но и устанавливает сценарий, правила, и распределяет места. Своей волею он свободно воскрешает мир прошлого, переносит друзей в лицейское прошлое и приводит на пир тех, кто в действительности далеко от празднующих. Он как бы отменяет самую смерть: на пир придут все лицеисты; значит, среди них будет и умерший Корсаков:

Спартанскою душой пленяя нас,

Воспитанный суровою Минервой,

Пускай опять Вольховский сядет первый:

Последним я, иль Брогльо, иль Данзас.

Но многие не явятся меж нами...

Пускай, друзья, пустеет место их.

Они придут; конечно, над водами

Иль на холме под сенью лип густых

Они твердят томительный урок,

Или роман украдкой пожирают,

Или стихи влюбленные слагают,

И позабыт полуденный звонок.

Они придут! — за праздные приборы

Усядутся; напенят свой стакан,

В нестройный хор сольются разговоры,

И загремит веселый наш пеан.

В окончательном тексте Пушкин усложнил структуру произведения, заменив несколько наивную уверенность во всемогуществе поэтического дара и мотив возвращения в идиллический мир далекого лицейского отрочества переходом от горести к оживлению и веселью. Власть воображения от этого ничего не потеряла, а семантика стихотворного текста стала несоизмеримо богаче.

Продолжим чтение стихотворения в окончательной редакции.

В предпоследней строфе Пушкин противопоставляет себя, одинокого изгнанника, неведомому товарищу, которому “под старость день Лицея / Торжествовать придется одному”. Его участь, в отличие от судьбы поэта, подлинно несчастна, ибо он одинок навсегда, и вино в его чаше будет действительно горьким:

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой...

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведет,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провел без горя и забот.

Оказывается, день 19 октября 1825 г. поэт “провел без горя и забот”. Эти слова из последней строки стихотворения разительно не соответствуют, противоречат свидетельствам о настроении лирического героя в этот же день, содержащимся в первых строфах: “Пролей мне в грудь отрадное похмелье, / Минутное забвенье горьких мук”, “Печален я”, “И милого душа моя не ждет”.

“19 октября” — это стихотворение о победе воображения. Поэтическим даром лирический герой преображает и мир вокруг, и собственные чувства и мысли. Воображение торжествует над разлукой и одиночеством и приводит поэта в круг друзей. Но в стихотворении открыто, явно выражена не эта, а противоположная мысль — о неспособности воображения соединить поэта с лицейскими товарищами. Вспомним еще раз концовку второй строфы: “... вотще воображенье / Вокруг меня товарищей зовет; / Знакомое не слышно приближенье, / И милого душа моя не ждет”. Однако сама структура, сам текст пушкинского произведения есть победа воображения над действительностью. Стихотворение, открывающееся мотивом “невстречи”, продолжается описанием прихода лирического героя на желанный пир. Поэт как бы переживает и проживает милый ему сердцу день дважды: сначала наяву — в одиночестве, в окружении печальной и пасмурной осенней природы; затем — в радостном мире вымысла, соединяющего “затворника <...> опального” с товарищами—лицеистами. И смеем ли мы утверждать, что горькая явь реальнее живых и зримых образов, рожденных фантазией?

Стихотворение писалось Пушкиным в Михайловском между 10 и 20 октября 1825 г. (см.: Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина: 1799—1826. Составитель М.А.Цявловский. Изд. 2-ое, испр. и доп. Л., 1991. С. 568). Таким образом, опыт “проживания” Пушкиным “дня Лицея” 19 октября и опыт написания поэтом посвященного этому дню стихотворения совпали во времени.