2. Обострение англо-русских отношений

В 1848 ― 1849 гг.

3 апреля 1848 г. Николай написал королеве английской Виктории знаменательное во многих отношениях письмо. Царь был растерян и подавлен: Европа представлялась ему уже лежащей в развалинах. Он писал Виктории как пред­ставительнице одного из двух государств, еще не поколеблен­ных бушующим ураганом. Он приглашал Англию соединиться с Россией и спасти общественный порядок. Момент был выбран подходящий. По мере развертывания революционных событий в Европе Пальмерстон все более беспокоился по поводу гро­зившего, казалось бы, Австрии распада. Он боялся: 1) втор­жения французов в Северную Италию с целью изгнания австрий­цев и 2) поглощения славянских народов Россией, что прибли­зило бы царские войска к Константинополю. И в том и в другом случае он, к удовольствию своему, встретил поддержку царя. Николай изо всех сил противился расширению влияния революционной Франции. С другой стороны, он не только не содействовал распаду Австрии, но и спас ее своей интер­венцией. В Англии учли очень скоро, какой драгоценный, со своей точки зрения, момент упускает царь и какую безумную ошибку он совершает. Пальмерстон, конечно, и пальцем не пошевелил, чтобы воспротивиться русской интер­венции, когда венгерские делегаты обивали все английские и французские пороги, прося о помощи. Он был вполне удовле­творен тем, что Австрия осталась противовесом и барьером на Ближнем Востоке против русского продвижения в Турции, и что этот результат достигнут был пролитием русской, а не английской крови. Это не помешало Пальмерстону выступить осенью того же 1849 г. в роли благороднейшего защитника угнетенных венгров, а одновременно и подо­рвать среди панически настроенных турок веру во всемогу­щество русского царя.

Русская нота Турции об эмигрантах. Это случилось в связи с новой нелепой дипломатической ошибкой Николая: 25 августа 1849 г. царь приказал канцлеру Нессельроде направить турецкому прави­тельству ноту с требованием выдачи четырех поляков (Бема, Дембинского, Замойского и Высоцкого), которые участвовали в свое время в восстании 1830 — 1831 гг., а в 1849 г. служили в революционной венгерской армии. Нота была составлена в очень резких, повелительных тонах. Русский посланник в Константинополе, Титов, должен был потребовать у Порты ясного и точного ответа: «да или нет», и объяснить министрам султана, что они «должны взвесить последствия отказа». Нота прямо давала понять, что Николай не остановится перед объявлением войны. Аналогичную ноту, но в более сдержанных выражениях, послала султану и Австрия относительно вы­дачи Кошута и других венгерских революционеров, бежавших в Турцию. Султан Абдул-Меджид обратился за советом к Стрэтфорду-Каннингу, который еще с июня 1828 г. нахо­дился в Константинополе со «специальным поручением». Стрэтфорд и французский представитель Опик убедили сул­тана, что необходимо отказать царю и Францу-Иосифу в их незаконных требованиях. Стрэтфорд сделал это, предугадав желание Пальмерстона, но еще не получив от него полно­мочий. 2 октября 1849 г. Пальмерстон перенес все это дело на рассмотрение пленума британского правительства. Лорд Рос­сель, глава кабинета, одобрил поведение Стрэтфорда и линию поведения, предложенную Пальмерстоном. В Вене и в Петер­бурге были сделаны «дружественные представления» англий­ского и французского правительств о желательности прекра­тить нажим на Турцию по делу об эмигрантах. Одновременно адмиралу Паркеру с английской эскадрой велено было послать большой фрегат к Дарданеллам и приблизить к турецким водам всю его эскадру, которая крейсировала недалеко от греческих берегов. Намек был понят. Николай прекратил все это дело. Положение было облегчено ему мягким и не­привычно-любезным тоном английского министра. Пальмерстон не хотел в этот момент раздувать инцидент: не имея союзников, он не желал воевать с Россией.

3. ЛУИ-НАПОЛЕОН И ВЕЛИКИЕ ДЕРЖАВЫ

Наполеон III как дипломат. Начиная с 10 декабря 1848 г., когда Луи-Наполеон был избран в президенты республики, и вплоть до переворота 2 декабря 1851 г. включительно, вся монархическая Европа с большой симпатией следила за развитием его внутренней и внешней политики. Уже самое избрание племянника Наполеона I на высший пост в республике указывало на быстрый рост реакционных настроений в среде буржуазии и крестьянства Франции. Но то, что стал делать на своем посту новый пре­зидент, окончательно убедило монархическую Европу, что этот человек быстро и бесповоротно, не стесняясь средствами, сведет к нулю все, что дала революция 1848 г. И это обеспечило Луи-Наполеону полное сочувствие всех руководителей евро­пейской реакции. Только Фридрих-Вильгельм IV не доверял. Луи-Наполеону. Что касается внешней политики президента, то впервые Европу взволновало выступление его по римскому вопросу. Папа Пий IX, изгнанный революцией из Рима и проживавший в городе Гаэте, обратился ко всем католиче­ским державам с просьбой о помощи. Раньше, чем Австрия успела послать войска в Рим, Луи-Наполеон уже отправил в Италию сначала небольшой, а затем очень значительный (в 30 тысяч человек) отряд французских войск под начальством генерала Удино, который с боя взял Рим и уже 14 июля вос­становил светскую власть папы. С одной стороны, «восточным монархам» с Николаем во главе это было очень по душе, так как знаменовало прочное водворение реакции во всей Цен­тральной Италии. А с другой, — все указывало на то, что фран­цузы не собираются уходить из Рима. Это беспокоило и Пальмерстона в Англии и Шварценберга в Австрии. Эта римская экспедиция, так успешно законченная к середине июля 1849 г., воочию показала Европе, что Луи-Наполеон, весьма мало стесняющийся в вопросах внутренней политики, совсем уже ни с кем и ни с чем не намерен считаться в политике внешней.

Отношения Николая I к Наполеону III. Когда, 11 декабря 1851 г., Николай получил первые официальные вести о перевороте 2 декабря, он не мог воздержаться от выражений восторга. Русский посол в Париже граф Киселев получил приказ немедленно отпра­виться во дворец к принцу-президенту и передать ему вербаль­ную ноту, в которой Николай полностью принимал ту версию, будто Наполеон спас Францию от «красной революции». Главное, что восхищало царя, это то, что принц-президент одним молодецким ударом истребил и революционеров и не­навистных Николаю либералов. «Одним ударом Луи-Бонапарт убил и красных и конституционных доктринеров. Никогда бы им не воскресать!» — так торжествовал канцлер Нессель­роде. Радовались не только в Петербурге, но и в Вене. Едва только в Вену пришло сообщение о том, что принц Луи-Напо­леон расправился с республикой, как Франц-Иосиф 31 декабря 1851 г. особым указом объявил австрийскую конституцию 1848 г. уничтоженной, а свою власть восстановленной во всей ее самодержавной полноте.

Но идиллии не суждено было продолжаться. Уже с весны, а особенно с лета 1852 г., после триумфальных поездок принца-президента по Франции, стало ясно, что Луи-Наполеон в очень близком будущем примет титул императора.

Николай смутился. Его любимец, охранитель обществен­ного порядка, не желает довольствоваться своей властью: он хочет стать монархом «божьей милостью». Николай пробовал через посла Киселева в самых ласковых выражениях отгово­рить Луи-Наполеона. Конечно, ничего из этого не вышло. Повидимому, Николай окончательно стал на непримиримую точку зрения в этом вопросе под влиянием австрийского ми­нистра Буоля. Буоль доказывал, что можно признать Луи-Наполеона императором, но нужно ему показать, что «монархи божьей милостью» не могут его считать вполне равным себе. Во-первых, он монарх не наследственный: еще актами Вен­ского конгресса 1815 г. династия Бонапартов была объявлена исключенной из французского престолонаследия; поэтому обращение к Луи-Наполеону должно быть не «государь и дорогой брат», а «государь и добрый друг». Во-вторых, остальные монар­хи не могут никак называть его Наполеоном III. Ведь именуя его третьим, они, значит, тем самым признают, что после Наполеона I законно царствовал во Франции сын Наполеона, «Наполеон II», и что, следовательно, Бурбоны, которые занимали престол в 1815—1830 гг., были просто узурпаторами! Николай понимал, что Луи-Наполеон именно затем и надумал называться третьим, чтобы оскорбить память Венского кон­гресса и всех его участников, в том числе и Александра I.

И все-таки из сообщений прусского посла при петербург­ском дворе генерала фон Рохова явствует, что Николай ко­лебался. Только горячие убеждения фон Рохова, который всецело поддерживал точку зрения графа Буоля, оконча­тельно убедили Николая, что следует настаивать на «добром друге» вместо «дорогого брата» и на титуле «император Луи-Наполеон» вместо «император Наполеон III». А дальше про­изошло следующее: парижский посол Н. Д. Киселев был в большой тревоге из-за неприятной и, как ему уже тогда казалось, небезопасной возни с титулованием нового импе­ратора. Но Нессельроде его успокоил из Петербурга: ведь и Австрия и Пруссия, а не одна только Россия решили пред­ставить свои поздравления и верительные грамоты в одина­ковой форме. Не будет же новый император французов из-за этих мелочей ссориться разом со всеми тремя «восточными монархами». Киселев на время успокоился. Он получил аккре­дитивные грамоты, адресованные «императору Луи-Наполеону», и поздравительное письмо ему же от Николая, начинавшееся об­ращением: «Государь и добрый друг». Но каково же было волне­ние и негодование посла, когда оказалось, что Австрия и Пруссия изменили своему «союзнику» и обратились к новому импера­тору, как к «Наполеону III», со словами: «Государь и дорогой брат». Фридрих-Вильгельм IV отделался каким-то нелепым объяснением перед Николаем, а Буоль, инициатор всей этой истории, оправдывался тем, что его с пути истинного сбила Пруссия. Николай почувствовал, что эта, на вид пустая, история содержит в себе нечто зловещее, и что его довольно коварно обманули те, на кого он положился. В конце декабря происходил в Петербурге обычный декабрьский парад, на ко­тором присутствовал и дипломатический корпус. Вдруг, обра­тившись к послу Пруссии генералу фон Рохову и послу Австрии графу фон Менсдорфу, Николай сказал: «Меня обма­нули и от меня дезертировали!» И австриец и пруссак не по­смели ничего ответить на это неожиданное приветствие.