Предисловие

Критика – это исповедь

Реми де Гурмон

Для того чтобы художественное произведение вошло в жизнь, мало одного творчества художника – надо, чтоб оно было понято и принято. Творчество это акт мужеский – осеменяющий, оплодотворяющий; понимание – женский – вынашивающий и рождающий. Конечно и вне понимания художественное произведение есть и пребывает как семя. Но бытие его только возможно, а форма, в которой оно будет жить, зависит от того, кем и как оно будет впервые воспринято, так как первый понявший кладет на его дальнейшее бытие черты своей индивидуальности. Но зачатие может происходить много раз, так как сущность творческого семени бессмертна, а понимание связано с эпохой.

Матерью произведения каждый раз является критика. Поэтому она должна быть положительной. В этом смысл ее существования.

Но есть случаи, когда она может и должна быть отрицательной: когда она обращена на произведения уже признанные, образующие слабыми своими сторонами заслоны в понимании публики. Эти окостенения надо пробивать безжалостно я тотчас же, чтобы они не становились преградой на путях новых рождений.

Такими правилами руководился писавший эту книгу. Она обнимает статьи об искусстве за десять лет (1904–1914). Она вся в движении и представляет собою постепенное развитие и углубление художественного понимания. Оценки и симпатии автора незаметно меняются на ее страницах. Разве может быть иначе, раз критика есть исповедь, а книга обнимает, десять лет?

Меняется и самый подход к искусству; импрессионистический и эстетический энтузиазм становится более подробной и расчленяющей любовью к понимаемым художникам Она захватывает течения и устремления французского и русского искусства от импрессионизма до возникновения кубизма, не касаясь последнего. Статьи расположены в хронологическом порядке, поскольку он не нарушался логической группировкой тем.

Развернутые метафоры, лежащие в основе этого Предисловия (творческий акт, оплодотворяемый восприятием, «пониманием» критика и читателя), глубоко раскрывают познавательное назначение не только художественного творчества, но и критики. Волошинское представление о значении для критика «понимания» взглядов и замыслов критикуемого художника, как неоднократно отмечал сам Волошин, очень близко к требованию Гете «стать на точку зрения творца для правильной оценки художественного произведения» (см. с. 331), Следует отметить, что эта мысль Гете предвосхитила известную формулу в письме Пушкина к А. А. Бестужеву (январь 1825 г.) в связи с разбором комедии Грибоедова: «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным».

Понимание, сопричастность к творческому акту читателя и критика, убежденность в том, что художественное произведение может быть оценено и истолковано только с эстетических, философских позиций самого творца, – одно из основных положений в системе эстетических взглядов Волошина, И это убеждение органически связывает представление о субъективности творческого акта с признанием творческой субъективности читателя и критика, равноправных участников, завершающих рождение художественного произведения. Более того, Волошин полагает, что дальнейшая историческая судьба художественного произведения зависит в значительной мере от понимания читателей и критики.

Вот что об этом неоднократно писал Волошин: «Конечная цель искусства в том. чтобы каждый стал пересоздателем и творцом окружающей природы, будь он творцом иль ступенью самосознания художественного произведения». «Надо воспитывать понимание. Ни один не должен оста ваться безграмотным в искусстве», – писал около 1921 г. Волошин в за метке «Искусство видеть природу и понимание художественных произведений. (Чем должны быть народные музеи}». «Для расцвета народного искусства широкое понимание масс так же необходимо, как творчество», – не устает он снова и снова повторять в заметках, записях и деловых записках начала 1920-х гг. «Школа должна воспитывать понимание, а не создавать ремесленников», программа преподавания должна быть основана «на развитии в учениках не творческих способностей, а понимания литературных и поэтических произведений» («Записка об учреждении народной литературной школы и мастерской» и набросок («Художественная программа»).

Какой же путь ведет к пониманию? Каким образом можно наиболее верно постичь произведение искусства?

Прежде всего, критику должна быть присуща способность сосредоточить все свое внимание на художественном произведении, независимо от того, кто его создал и когда. Волошину всегда претила скептическая пренебрежительность к разбираемым произведениям, желание «отделаться несколькими более или менее удачными остротами» – которое, по его мнению, «стало хорошим тоном в критике». Он ратует за ответственность критика, за самое бережное отношение к творцу. Волошин считал основной целью критики – помощь большой публике в уяснении новых, еще не привычных ей явлений современного искусства. Произведение искусства, поскольку оно «несет в себе и нечто новое», «всегда, неизбежно, помимо воли автора, является загадкой». Только те, кто повторяют мысли, образы, формы и приемы предшествовавшего литературного периода, не нуждаются ни в каких ключах, ни в каких разъяснениях (набросок к выступлению на литературном вечере «О непонимании», 1906– 1907 гг.).

И произведения классиков, по убеждению Волошина, через определенные промежутки времени требуют переосмысления. Эти произведения более или менее далекого прошлого продолжают «жить своею собственной жизнью» и тогда, когда цели и задачи их авторов «утеряли свое первоначальное значение». Неизбежный процесс переосмысления также невозможен без участия критика.

Наконец, как полагает Волошин, у критики есть еще одна задача? помочь самим творцам понять созданное ими, если речь идет о произведениях современной литературы. Таким образом, проникновение критика в замысел художника, уяснение созданного им поддерживают, утверждают поиски и даже самое направление творческих дерзаний писателя и художника, которые чаще всего не способны оценить объективно свое произведение. В одной из тетрадей 1909 г. Волошин отмечает, что только что созданное произведение воспринимается как несовершенное воплощение творческой воли, иногда даже вызывает чуть ли не ненависть творца.

Собственное произведение художник начинает чувствовать «своим» «лишь тогда, когда начинает со стороны понимать его» (тетрадь записей). Волошин сам остро ощущал необходимость для него своевременной критической помощи. В письме к Ю. Л. Оболенской от 25 декабря 1923 г. он писал: «Мне всегда не хватает зеркала понимания того, что я пишу, не хватает благосклонного и критического уха, которое бы помогало мне весить и судить пои опыты и достижения».

Волошин убежденно и органически принадлежал к «субъективной критике». Он не боялся казаться увлеченным и был в ней таким же «капризным и страстным лириком», как А. Н. Бенуа. Образцами для него были «историк-поэт» Жюль Леметр, творческая фантазия которого воссоздавала «живых людей, говор голосов и трепетные страсти», Анатоль Франс, одаренный той «грацией воображения, из которой расцветают легенды», Реми де Гурмон, для которого чужая книга нередко служила «только предлогом для своих собственных построений».

Волошин вполне мог отнести к себе самому цитировавшиеся им слова известного публициста конца XIX–начала XX в. кн. А. И. Урусова: «Есть, люди, истинное призвание которых – мыслить, выдумывать, болтать, развевая эти мысли на воздух, служа миссионерами художественных и других идей» (с. 504). Не случайно Волошин называл себя «коробейником идей», как свидетельствует в воспоминаниях о нем «Живое о живом» Марина Цветаева. При этом он решительно не хочет кому-либо навязывать свои или чужие идеи: «...мне важны всходы. Надо писать так, чтобы читатель, прочтя статью, вполне искренне стал считать ее мысли своими собственными <...> Я дам вам мысли, слова, образы. То, что понравится вам, – ваша память запомнит, а ваш мозг сам найдет для них доказательства несравненно более убедительные и неоспоримые, чем те, что я мог бы предложить...», – обращался Волошин к читателям в наброске статьи «Демонизм машин».

Таковы представления автора «Ликов творчества» о критике вообще и о литературной критике в частности. В них он выступает как сын своей эпохи: Волошин глубоко чувствовал назревание коренных перемен – в общеевропейском или даже в общепланетарном масштабе – как в социально-политических сферах, так и в области искусства, поэтому он я выступил как новатор, способствовавший ломке устоявшихся идей и форм. Однако в его методологии и методах анализа было много эклектичного, путаного, автор часто «тонул» в омутах идеалистических учений, часто оказывался во власти утопических построений, заслонявших или подменявших собою подлинную историческую реальность. Это должен учитывать читатель конца XX в. В то же время и для наших дней наследие Волошина представляет значительный интерес.

Свежий и пристальный взгляд критика открывает незамеченные или забытые черты в «ликах творчества» его современников, выявляет новые аспекты в их истолковании и изучении. Наконец, он обогащает наше представление о литературном процессе первых десятилетий XX в. Читая и перечитывая критические статьи Волошина, мы вслушиваемся в «шум времени», мы ощущаем «ветер истории», и нас обогащает глубокое понимание многих явлений художественной жизни прошлого), не потерявших своего значения для настоящего и будущего.