64

Министерство образования Российской Федерации

Московский государственный областной университет

И.И.Валуйцева

Сравнительно-историческая, типологическая и ареальная лингвистика

Учебное пособие

Печатается по решению кафедры

теоретической и прикладной лингвистики МГОУ

Москва 2003

Рецензент:

кандидат филологических наук, доцент Максименко О.И.

И.И.Валуйцева Сравнительно-историческая, типологическая и ареальная лингвистика. Учебное пособие. – М.: Изд-во «Народный учитель», 2003 г.

64 с.

В книге излагаются основные понятия, категории и методы сравнительно-исторического, типологического и ареального языкознания. Она знакомит с важнейшими этапами развития этих дисциплин. Пособие предназначается для студентов высших учебных заведений, аспирантов, соискателей филологических факультетов, а также для всех, интересующихся проблемами лингвистики.

 И.И.Валуйцева, 2003

 Изд-во МГОУ «Народный учитель», 2003

Оглавление

Предисловие 4

Раздел 1 Сравнительно-историческое языкознание 5 -24

Раздел 2 Ареальная лингвистика 25-39

Раздел 3 Типологическое языкознание и

лингвистика универсалий 40-59

Основные термины 60-61

Литература 62-64

Предисловие

Предлагаемое пособие составлено в соответствии с программой курса «Сравнительно-историческая, типологическая и ареальная лингвистика», читаемого на лингвистическом факультете МГОУ по направлению 620200 «Лингвистика и новые информационные технологии» специальности 021800 «Теоретическая и прикладная лингвистика». Учитывая небольшое количество аудиторных часов, отводимое на преподавание названной дисциплины, автор счел возможным ограничиться лишь основными проблемами каждого из разделов, не останавливаясь подробно на частных моментах, которые предполагается обсудить на семинарских занятиях. Учебно-методический характер пособия объясняет и тот факт, что в нем отсутствует подробный анализ существующей специальной литературы и сведены к минимуму ссылки на работы предшественников (они приводятся в списке использованной литературы). Предлагаемое пособие не претендует на создание какой-либо оригинальной концепции по затрагиваемым в ней вопросам. Ее цель состоит прежде всего в том, чтобы дать студентам определенный минимум сведений, призванный служить фундаментом для дальнейшего более углубленного знакомства с каждым из представленных в курсе направлений лингвистических исследований.

Все замечания, способствующие улучшению работы, будут с благодарностью приняты.

Автор считает приятным долгом выразить глубокую благодарность сотрудникам кафедры теоретической и прикладной лингвистики МГОУ, принимавшим участие в обсуждении данного пособия и способствовавшим уточнению ряда содержащихся в нем положений и формулировок.

Раздел 1 Сравнительно-историческое языкознание

#1. Сравнительно-историческое языкознание, или компаративистика (от лат. comparo – «сравнивать») можно определить как изучение истории отдельных языков и групп языков, связанных между собой родственными отношениями. Оно представляет собой такое направление в науке о языке, целью которого являются лингвогенетические исследования. Совокупность приемов, используемых для осуществления таких исследований, и составляет сравнительно-исторический метод. В отличие от предшествующего этапа развития лингвистической науки сравнительно-исторический метод не может быть отождествлен с лингвогенетической проблематикой в целом, поскольку при разработке последней могут использоваться и приемы, выходящие за пределы сравнительно-исторического метода в собственном смысле слова.

Это позволяет определить и специфику сравнительно-исторического языкознания по отношению к типологическому и ареальному. Первое имеет дело с родственными отношениями между языками и основной устанавливаемой им группировкой является семья языков, восходящих к общему предку. Типологическая лингвистика занимается такими сходствами, которые обусловлены общими чертами в структурных моделях сопоставляемых языков и не связаны с наличием или отсутствием общего происхождения последних. Таким образом, типология изучает прежде всего явления языкового изоморфизма¹ и оперирует понятием языкового типа. Наконец, предметом ареальной лингвистики признается изучение тех черт в сравниваемых языках, которые обусловлены их географическим положением. Отсюда следует, что ареальная лингвистика занимается отношениями языкового сродства (иногда называемого также «вторичным родством»). Важнейшим понятием ареальной лингвистики является понятие «языковой союз».

При всем принципиальном различии между указанными направлениями существует и определенная связь. Результаты типологического и ареального изучения могут использоваться для решения задач лингвогенетического характера и наоборот, полученные путем лингвогенетических исследований данные иногда помогают решить отдельные вопросы экстралингвистического характера (исторические, культурологические и т.п.).

Однако следует учитывать, что историческое изучение языков не решает и не ставит перед собой целью решить проблемы глоттохронологии, т. е. происхождения языка в целом как определенного явления действительности, хотя некоторые результаты лингвогенетического и типологического исследования и привлекаются к такому рассмотрению.

Следует отметить, что рассматриваемые лингвистические методы могут использоваться и применительно к изучению одного языка (например, его исторического развития, изменения языкового типа, географического распространения тех или иных представленных в нем явлений и т.п.), о чем также будет говориться в соответствующих частях пособия.

#2. Для выполнения задач лингвогенетического исследования посредством сравнительно-исторического метода используется определенная система приемов, важнейшими из которых являются: 1) генетическое отождествление фактов 2) реконструкция архетипов (праформ) 3) локализация отдельных явлений и их совокупности.

Основой для применения сравнительно-исторического метода является тот факт, что в отдельно взятом языке или нескольких языках-представителях языковой семьи всегда имеется (хотя и с разной степенью очевидности) определенное число генетически тождественных единиц, то есть фактов, восходящих к одному исходному прошлому состоянию, но претерпевших изменения. При этом необходимо учитывать, что соотношения между такими единицами должны носить системный (регулярный) характер. Иначе говоря, в идеале благодаря сравнительно-историческому методу должна быть выработана определенная совокупность правил, применение которых позволило бы «переводить» одну систему в другую (хотя в реальности дело обстоит гораздо сложнее, поскольку «сводимость» может нарушаться благодаря аналогии, заимствованиям, параллельному развитию и т.п.).

В связи со сказанным обращают внимание на то обстоятельство, что само применение сравнительно-исторического метода исходит из постулата о произвольности языкового знака, в наиболее четком виде сформулированного Ф. де Соссюром. Сущность указанного принципа состоит в том, что означаемое не мотивировано означающим и связь между ними основана исключительно на традиции. Поэтому-то регулярные совпадения (ср., например, рус. борода – стсл. брада, рус. город – стсл. градъ и т.п.) с необходимостью свидетельствуют о происхождении их из общего источника, т.е. о языковом родстве.

#3. Для того, чтобы генетическое отождествление сравниваемых фактов отвечало критериям научной объективности, необходим учет следующих моментов:

• правильный отбор языкового материала. Например, непродуктивны для этой цели звукоподражания и междометия, поскольку здесь велика вероятность совпадения в разных (в том числе и неродственных) языках. Не рекомендуется и использование так называемых культурных слов и специальных терминов, так как здесь особенно часто имеет место явление заимствования. Напротив, привлекать к анализу следует такие языковые единицы, которые принадлежат к основным сферам человеческой деятельности и в отношении которых можно с достаточным основанием выдвинуть предположение о том, что они унаследованы данным языком еще от праязыкового состояния. Сюда относятся названия элементарных действий, явлений природы, местоимения, простые числительные, предлоги и т.п. Особенно показательными считаются соответствия в морфологических элементах (формах словоизменения), поскольку, как подчеркивали еще основоположники сравнительно-исторического языкознания, они, как правило, никогда не заимствуются (хотя в дальнейшем отмечалось, что это положение не носит абсолютного характера).

• установление ряда сравниваемых единиц и их отношение друг к другу. Невозможно установить историю какой-либо формы, если ее не с чем сравнивать. По замечанию крупнейшего компаративиста конца XIX - первой половины XX в. А. Мейе, сравнение представляет собой единственное орудие, которым располагает лингвист для построения истории языков. При этом приходится учитывать, что во внимание должны приниматься показания рассматриваемого элемента в нескольких родственных языках, так как совпадение только в двух языках (типа латинского «sapo» и мордовского «сапонь» - «мыло») может носить случайный характер.

• строгий учет фонетических соответствий, согласно которым звуковые единицы, изменяющиеся определенным образом в определенном положении в одном слове, претерпевают аналогичные изменения в аналогичных условиях в других словах. Так, например, праславянское сочетание or в позиции между согласными давало в восточнославянских языках -оро-, а в южнославянских –ра- : рус. город, стсл. градъ, рус. порох, стсл - прахъ и т.д.

• возможность того, что звуки в различных позициях могут изменяться по-разному, а сходные по артикуляции звуки могут восходить к разным источникам. Так, например, имевшиеся в древнерусском языке редуцированные (сверхкраткие) звуковые единицы, обозначавшиеся знаками ъ и ь под ударением переходили с XII в. в о и е, а без ударения - исчезали (ср. др.рус. сънъ – совр. сон). С другой стороны, в современном русском языке гласный в словах «нёс» и «пёс» звучит в принципе одинаково, но в первом случае он восходит к е (др.рус. - несъ) , а во втором – к ь (др.рус. - пьсъ).

• чисто внешнее созвучие сравниваемых слов не может быть основанием для заключения о существующем между ними родстве. Так, совпадение английского и персидского bad «плохой» ничего не говорит об их генетической общности (хотя оба эти языка и принадлежат к индоевропейской семье). Аналогично, современный немецкий глагол haben близок по звучанию и по значению с латинским habere (иметь), однако данные исторической фонетики показывают, что генетическое тождество тут отсутствует и на самом деле нем. haben соответствует латинскому capere – «хватать». Напротив, носящее регулярный характер частичное сходство и частичное расхождение (типа рус. брат – лат frater, рус. боб – лат faba, рус. берут – лат. ferunt, позволяющее вывести соответствие лат. f – слав. б) может служить доказательством родственных отношений между этими языками. Иногда внешнее созвучие может вообще отсутствовать, хотя само соответствие носит вполне регулярный характер (таково приводимое А. Мейе соотношение арм. erku – лат. duo).

• значения сравниваемых слов могут как полностью совпадать, так и расходиться в результате действия законов полисемии. Так, рус. борода и нем. Bart имеют одно и то же значение, тогда как соответствующее рус. город нем. Garten означает «сад». Однако оба они могут быть возведены к единому первоначальному значению «огороженное место».

• при сравнительно-историческом изучении обязателен учет степени родства языков. Иначе говоря, при сравнении идут от наиболее близкородственных языков к языкам других родственных групп. Например: от фактов русского языка обращаются к явлениям древнерусского, украинского и белорусского языков, затем – других славянских, балтийских, далее германских, иранских и др. Таким образом, последовательно может быть воссоздана история родственных языков, хотя далеко не всегда все ее «звенья» сохраняются до наших дней.

#4. Как ни важно сопоставление материально родственных слов, позволяющее осуществить генетическое отождествление языковых фактов, само по себе оно еще не составляет истории. Важнейшим этапом ее создания является установление наиболее древней формы/архетипа/праформы, позволяющей выявить сам факт изменений и их характер. В тех случаях, когда реконструированная праформа не засвидетельствована в сохранившихся памятниках письменности, перед ней ставят звездочку (*). Этот знак был предложен немецким языковедом XIX в. А. Шлейхером.

Процесс реконструкции (восстановления) архетипа обычно начинается именно с выявления закономерных звуковых соответствий. Например, сопоставляя лат. слово hostis («враг»), рус. гость, готское gast с тем же значением² выявляют соотношение лат. h - слав. г – герм. g, т.е. то, что латинским глухим спирантам соответствовал звонкий смычный. Привлекая данные санскрита, устанавливают соответствие им смычного придыхательного gh. Учитывая приведенные закономерные соответствия, архетип данного слова можно представить в виде *ghost.

#5. При рассмотрении приведенного выше примера возникает еще одна проблема: в то время как в латинском, славянском и санскритском корнях представлен гласный о, германское слово содержит а. Закономерность такого соответствия подтверждается и в ряде других случаев (ср. лат. nox, рус. ночь, готск. nachts). Следовательно, при реконструкции архетипа необходимо ответить и на вопрос о том, какова древность каждой из сравниваемых языковых единиц, т.е. определить их хронологию (локализацию во времени). Следует отметить, что в компаративистике принято различать два типа хронологии: абсолютную и относительную.

Абсолютная хронология представляет собой установление той эпохи, к которой относится та или иная форма. С этой целью исследуются сохранившиеся памятники древней письменности. Так, например, их изучение показывает, что немецкое слово Welt («мир, свет») ранее имело форму werolt. Порой полезную информацию могут содержать и памятники на других языках, в которых представлены интересующие ученых факты. Известно, что в общеславянском языке были носовые гласные о и е, для которых в старославянской азбуке имелись особые знаки «юс большой» и «юс малый» (Ѫ и А). Однако в относящемся к 949 г. сочинении византийского автора Константина Порфирородного «О народах» (написанном, естественно, на греческом языке) приведены названия днепровских порогов без отражения носового характера их произношения (напр. Veruci, который в старославянском написании имеет вид ВЕРѪЏИ, т.е. содержит носовое о). Отсюда можно сделать вывод о том, что к моменту создания указанного памятника (Х в.) носовые гласные в восточнославянской речи были уже утрачены.

Анализ древних письменных текстов с целью установления хронологии языковых явлений иногда называют филологическим методом. Его роль при изучении истории языка весьма значительна, однако вместе с тем возможности такого исследования достаточно ограничены в силу ряда причин.

1). Языки, принадлежащие к одной семье, получают письменную фиксацию в разное время. Например, древнейшие памятники хеттского языка относятся к XIV-XIII вв. до нашей эры, древнегреческого - X в. до н.э., готского – V в.н.э., а многие из языков никогда не обладали письменностью.

2). В древних письменных памятниках могут содержаться не только древние факты, но и новообразования (инновации), появившиеся благодаря происходившим в период создания того или иного текста языковым процессам. Например, в относящемся к эпохе после падения редуцированных древнерусском памятнике зафиксирована форма «на цках», возникшая в результате исчезновения ъ и последующего образования аффрикаты благодаря соседству взрывного со спирантом: дъскахъ – дсках - цках.

3) Далеко не всегда письменность отражает изменения в устной речи, поскольку является гораздо консервативнее последней (хороший пример – современный английский язык и его запись по нормам существующей орфографии, отражающей, в основном, нормы произношения XV-XVI столетий).

4) Даже там, где существующий корпус сохранившихся текстов достаточно полно представляет последовательные этапы языкового развития, он далеко не всегда обеспечивает непрерывность наблюдения процесса эволюции. Так, по замечанию А.Мейе, наиболее существенные изменения, определившие переход от древнего латинского типа к древнему романскому, произошли именно в тот период (III-X вв. н.э.), который отделяет памятники поздней латыни от первых памятников романских языков, тогда как все самое существенное в языковых изменениях остается вне поля зрения исследователя.

5). Нередки случаи, когда языки, зафиксированные относительно поздно, содержат факты более древние, нежели языки с богатой письменной традицией. Так, литовский язык, получивший письменность во второй половине XVI столетия, сохранил ряд архаичных черт (например, закрытый слог), отсутствующих в памятниках старославянского языка, первые тексты на котором были созданы во второй половине IX в.

Хотя, согласно выводу А. Мейе, изучение текстов представляет собой лишь суррогат непосредственного наблюдения в тех случаях, когда последнее невозможно, работа над текстами по-прежнему является одним из важнейших компонентов сравнительно-исторического языкознания. Причем особую ценность для компаративиста имеют как раз памятники, созданные малограмотными людьми, плохо знавшими нормы литературного языка и традиционной орфографии своей эпохи и отражавшими на письме особенности живого произношения. Так, латинские тексты III-X вв., написанные недостаточно образованными авторами, допускавшими ошибки с точки зрения классической латыни, позволили внести ряд уточнений в сравнительную грамматику романских языков и уточнить хронологию относящихся сюда фактов. Аналогичную ценность для истории русского языка представляют собой знаменитые берестяные грамоты, обнаруженные в Новгороде при археологических раскопках. Правда, при анализе текстов такого рода приходится учитывать и возможность так называемых гиперкорректных написаний, когда плохо усвоенные орфографические правила накладываются на живую речь. Так, малограмотный человек может написать не только «марковь», но и «кортошка».

#6. Более важной с точки зрения процесса реконструкции является относительная хронология языковых явлений, т.е. установление того, какие из элементов являются первичными, а какие – вторичными (в приведенном выше примере – hostis- гость - gast- ghost o признается более древним, чем a). В качестве образца такого рода работы можно привести представленное в ряде индоевропейских языков слово со значением «теплый». Таджикское garm, армянское ǯerm, древнеиндийское gharma, греческое thermos, латинское formus, немецкое warm. Прежде всего, сравнивают между собой формы garm и ǯerm. Поскольку известно, что g ǯ только перед гласными переднего ряда, делается вывод, что первичным гласным в слове должен быть именно e (*germ). Древнеиндийский пример gharmah свидетельствует о том, что этот g является придыхательным, а перед конечной согласной наличествовал другой гласный (*ghermah). Греческое thermos позволяет восстановить первичную форму гласного o (ср. выше пример с гость) и показатель падежа s (*ghermos). Наконец, немецкое warm и латинское formus дают основание предполагать наличие лабиализации начала слова. Итоговая форма реконструированного архетипа, таким образом, примет вид *gh^w ermos.

Следует учитывать, что исследователями были установлены некоторые универсальные правила, позволяющие уточнить относительную хронологию ряда явлений. Так, например, выявлено, что сочетание «чистых» (неносовых) гласных с носовыми согласными n или m предшествуют появлению носовых гласных, начальные мягкие согласные перед гласными переднего ряда появляются позже, чем немягкие и т.д.

#7. Рассмотренный нами способ восстановления архетипа, связанный с привлечением данных ряда родственных языков и их сравнением между собой, иногда называют внешней реконструкцией. Помимо нее применяют и прием внутренней реконструкции, то есть сравнение фактов одного языка в его синхронном (одновременном) состоянии с целью выявить имевшиеся у последнего более древние формы. Так, сопоставляя друг с другом формы пеку-печешь, можно сделать вывод о том, что исходной формой второго лица было пекешь, а согласный к перед гласным переднего ряда переходил в ч (отражение процесса так называемого первого смягчения заднеязычных).

В некоторых случаях прием внутренней реконструкции может сочетаться (при наличии соответствующих письменных памятников) с рассмотренным выше филологическим методом. Так, в современном русском языке гласный в словах стол и сон звучит одинаково, однако в первом случае он сохраняется во всех формах словоизменения (стола, столу и т.д.), тогда как во втором - картина иная (сна, сну и т.д.). Отсюда можно сделать предположение, согласно которому первоначально в этих словах наличествовали разные гласные, что подтверждается и данными древних памятников: столъ – сънъ.

Наряду с памятниками письменности для реконструкции тех или иных фактов прошлого большую роль играют данные диалектов (территориальных разновидностей) языка. Уже компаративистами XIX в. было отмечено то обстоятельство, что в диалектах могут иметься как инновации, отсутствующие в литературном языке, так и более архаичные явления. Так, сравнивая слова нёс, пёс и лес, можно увидеть, что в последнем случае отсутствует переход е в о под ударением перед твердым согласным. Прибегая к методу внутренней реконструкции, можно предположить, что е в слове лес иного происхождения, чем в словах нёс и пёс. Действительно, если, как мы писали выше, в первом случае е восходит к е, а во втором – к редуцированному ь, то третье слово в древнерусских памятниках представлено в виде лѢсъ³. Обращение к фактам русских диалектов позволяет установить, что в ряде из них данное слово звучит как лиес (с дифтонгическим сочетанием гласных), что дает возможность реконструировать фонетический облик исследуемой единицы.

Определенную роль для сравнительно-исторического исследования могут сыграть и древние заимствования из данного языка в другие, поскольку они могут сохранять более архаичный вид и не подвергаться тем фонетическим процессам, которые имели место в этом языке в более поздние эпохи его существования. Так, предположение о том, что полногласные формы в восточнославянском восходят к сочетаниям «гласный + р или л» находит подтверждение в том, что в венгерском языке имеется заимствованное из славянского слово szalma «солома», позволяющее реконструировать форму *solma, отражающую тот этап, когда такие сочетания еще не изменились.

Особое место среди приемов, используемых современной компаративистикой, занимает предложенный в 50-х годах прошлого века американским языковедом М.Сводешем глоттохронологический (лексико-статистический) метод, целью которого является установление времени распада праязыка на отдельные языки. За основу был взят метод, применяемый при археологических раскопках, когда по остаткам веществ органического происхождения (кости, дерево, трава и т.п.) устанавливают возраст соответствующего предмета благодаря тому, что скорость распада радиоактивного изотопа углерода носит постоянный характер. Аналогично, по предположению Сводеша, «глубину залегания» праязыков можно определить на основе закономерностей морфемного распада. Для этого составляется словник основного словаря, отражающего универсальные общечеловеческие понятия (названия некоторых частей тела, элементарных действий и качеств и т.п.), как это имеет место в традиционном сравнительно-историческом языкознании. Сам Сводеш предложил список из 100 слов сравниваемых родственных языков с совпадающей семантикой и учетом звуковых соответствий. Считая, что темп изменений приблизительно одинаков и составляет 85% за одно тысячелетие, американский ученый представил формулу

t = log C - log r,

где C – первоначальный словарь, t – время, за которое в языке сохранился его процент, а r – индекс сохранения слов основного словаря за одно тысячелетие.

Этот метод нашел особенно широкое применение при изучении индейских и палеоазиатских языков. Например, было вычислено, что эскимосский и алеутский языки разделились 2900+400 лет назад, тогда как образчики углерода, найденные в древнейших стойбищах алеутов и эскимосов, имеют возраст 3000 лет. Однако целый ряд ученых отмечал, что этот метод не может считаться надежным прежде всего потому, что нет четких критериев отбора самого словаря. Кроме того, даже те слова, которые будут отобраны для включения в него, обладают разными возможностями изменения. Наконец, само по себе установление приблизительного возраста родственных языков еще не говорит о том, как проистекало их историческое развитие.

#8. Воссоздание совокупности архетипов (праформ) и моделей их изменения (типов склонения, спряжения и т.п.) ставит вопрос о восстановлении праязыка в целом, т.е. того исходного языка, из которого произошли существующие в настоящий момент или существовавшие ранее родственные языки. Указанная проблема была поставлена в середине XIX в. и стала предметом острой дискуссии в течение нескольких десятилетий, причем выявилось два основных подхода к ней, условно называемых «реалистическим» и «скептическим».

Согласно первому, при наличии достаточного количества материала для сравнения и правильного применения принципов сравнительно-исторического исследования можно восстановить архетип, соответствующий языковой реальности прошлого, т.е. действительно отражающий праязыковое состояние. В некоторых случаях (например, при изучении романских языков) такие попытки действительно оказывались результативными: восстановленные факты народной латыни (праязыка, или языка-основы последних) находили затем подтверждение во вновь обнаруживаемых вульгарнолатинских надписях.

Наиболее ярким представителем «реалистического» направления являлся немецкий языковед середины позапрошлого столетия Август Шлейхер, считавший, что ему удалось восстановить даже индоевропейский праязык. Он счел возможным написать на нем небольшую басню. Дальнейшие исследования показали наивность и необоснованность подобной попытки. Более того, Шлейхеру были неизвестны памятники ряда древних индоевропейских языков, открытые и расшифрованные впоследствии. В русской компаративистике «реалистические» тенденции (хотя и без шлейхеровской крайности) были присущи представителям Московской лингвистической школы, основоположником которой был академик Ф.Ф. Фортунатов.

Представители «скептического» направления, не отрицая ни самого понятия праязыка, ни целесообразности реконструкции его фактов, выражали сомнение в том, что реконструкция даст возможность действительного «восстановления» его как реально существовавшего языка в живом звучании. Эту точку зрения на рубеже XIX-XX столетий сформулировал немецкий компаративист Б. Дельбрюк, заметивший, что существование праязыка несомненно, но вопрос состоит в том, что мы можем знать о нем. Наиболее четко позиция «скептиков» выражена в известных словах А. Мейе: «… Никакая реконструкция не сможет представить «общий язык» таким, каким он был в живой речи. «Восстановление» Шлейхером индоевропейского праязыка при помощи исторически засвидетельствованных языков этого семейства было гениальным нововведением; но составление текста на этом реконструированном языке было грубой ошибкой. Сравнение дает систему сопоставлений, на основании которой можно построить историю языковой семьи; однако это сравнение не дает нам реального языка со всеми присущими ему выразительными средствами».⁴ В качестве примера французский лингвист опять-таки приводит пример латыни: если бы исследователи знали о ней только то, что можно найти в современных романских языках, они не имели бы никакого представления о склонении, хотя даже в период распада Римской империи последнее существовало и еще играло в грамматической системе языка важную роль.

Отсюда следует, что реконструированные единицы представляют собой своеобразные формулы, отражающие имеющиеся к моменту сравнительно-исторического исследования знания о праязыке, которые, естественно, могут меняться по мере привлечения нового материала. Так, реконструированное индоевропейское название лошади последовательно принимало следующий вид: *akvas - *ekvos- *ekwos, а после расшифровки хеттских памятников и выдвижения гипотезы о наличии в индоевропейском языке особых ларингальных фонем - *hekwos.⁵ В этой связи показателен относящийся уже к XX в. случай, когда один из компаративистов (Г.Хирт) «переписал» басню Шлейхера с учетом новых данных об индоевропейском праязыке: почти в каждое «восстановленное» слово были внесены более или менее существенные коррективы⁶.

В языкознании XX в. подобный подход, целью которого является фиксация отношений между фактами сравниваемых языков при помощи «форм под звездочкой», получил название операционного. Стремление же наполнить его конкретным смысловым содержанием составляет интерпретационный аспект исследования.

#9. Как уже неоднократно упоминалось выше, одной из важнейших категорий сравнительно-исторического языкознания является понятие «фонетического закона», т.е. звукового перехода, совершаемого при определенных условиях. Во второй половине XIX столетия вопрос об их сущности был одним из центральных в науке о языке, причем некоторые лингвисты были склонны приравнять их к законам природы, действующим «со слепой необходимостью». Однако, поскольку реальные факты часто вступали в противоречие с такой трактовкой, к началу XX в. стал преобладать тезис, согласно которому о «законах» применительно к эволюции языка следует говорить лишь как об отражении определенных тенденций, отнюдь не имеющих императивного характера. По замечанию А. Мейе, они означают возможность, а не необходимость: можно определить, каким образом должен изменяться согласный, оказавшийся между двумя гласными, но из этого вовсе не следует, что он в этой позиции обязательно изменится.

Кроме того, используя «фонетические законы» (в языкознании XX столетия с целью избежать отмеченной выше двусмысленности, связанной с самим термином «закон», чаще стали говорить о «фонетических передвижениях») принимают во внимание следующие моменты.

1. Действие нескольких «фонетических законов» может перекрещиваться, в связи с чем изменения тех или иных единиц могут носить различный характер. Один из наиболее известных примеров такого рода связан с именем датского языковеда XIX столетия К. Вернера, установившего, что характер передвижения согласных в германских языках зависел от места ударения.

2. Помимо «фонетических законов», языковые изменения могут быть вызваны и явлением так называемой аналогии, т.е. влиянием одних форм на другие. Так, древнерусские формы дательного падежа множественного числа на –омъ у слов типа стол (столомъ) заменились формами на –ам (столам), что объясняют воздействием типа склонения существительных на –а (рукам).

3. Заимствованные слова, попадая в данный язык, как уже отмечалось, чаще всего не подчиняются тем «фонетическим законам», которые действуют в этом языке в момент заимствования. Так, в славянских языках в определенную историческую эпоху заднеязычные согласные г,к,х не могли находиться в позиции перед гласными переднего ряда (ср. примеры типа пеку-печешь, бегу-бежишь, сухой-суше и т.д.). Однако в старославянских текстах можно встретить слова типа хитонъ, Генисаретъ и др., заимствованные из греческой Библии. Но далеко не всегда легко отделить заимствованные элементы от исконных. Так, по замечанию А. Мейе, в целом глаголы и прилагательные чаще бывают исконные, чем заимствованные. Тем не менее такой немецкий сильный глагол как schreiben «писать» заимствован из латинского scribere, а французские существительные pied «нога», veuve «вдова» и др. относятся еще к общеиндоевропейскому пласту.

4. Одинаковые или сходные изменения могут происходить в родственных языках и после их разделения и дифференциации праязыка (т.н. «параллельное развитие»). Так, в ряде глаголов многих славянских языков в первом лице единственного числа встречается окончание –м, а в сербо-хорватском это является нормой. Однако в общеславянском оно наблюдалось лишь у нескольких неправильных глаголов (ср. рус. ем) и начало распространяться уже в средние века. Подобные же факты имелись в истории армянского и индо-иранских языков. Так, в санскрите «я несу» - bharam, а в поздней части Авесты – barami. Однако в более ранней части последней представлена только форма bara, откуда следует, что развитие этого окончания произошло уже после периода индо-иранской общности.

#10. В предыдущих параграфах при рассмотрении проблем реконструкции речь шла почти исключительно о фонетической стороне восстановления праформ, что позволяет реконструировать и фонологическую систему праязыка в целом. Эта сторона сравнительно-исторических исследований всегда считалось наиболее обоснованной и доказательной, что в немалой степени объясняется ограниченным количеством фонем в системе любого языка, которое не превышает нескольких десятков.

На этой основе реконструируются и явления морфологического характера (грамматические категории, типы склонения, спряжения и т.п.). А. Мейе отмечал, что в морфологии правила изменений не являются такими строгими, как в фонетике, поскольку в этой области могут сохраняться пережиточные явления (так обстоит дело, например, с категорией грамматического рода). Но вместе с тем следует признать, что и морфология развивается по общим формулам, как это имеет место в фонетике. Так, в индоевропейском праязыке существительное и глагол были одинаково флективными. Однако если многие индоевропейские языки в дальнейшем значительно сократили именную флексию (романские, английский, персидский), то большинство из них сохранило достаточно разнообразную глагольную флексию.

Сложнее обстоит дело с методикой применения сравнительно-исторического метода в области синтаксиса, прежде всего – в плане восстановления синтаксических архетипов. Так, если можно говорить о реконструкции той или иной определенной синтаксической модели, то не приходится говорить о ее материальной реконструкции, т.е. о восстановлении тех слов, которые встречаются в одной и той же конструкции. Указанное обстоятельство дало в свое время А. Шлейхеру основание утверждать, что синтаксис вообще относится к лингвистике лишь наполовину, поскольку, в отличие от фонетики и морфологии, здесь значительная роль принадлежит субъективному фактору.

Процесс реконструкции синтаксических моделей обычно начинают с выделения двучленных сочетаний и обнаружения общей модели их образования в сравниваемых языках. Затем уже ведутся исследования по выявлению архетипов более крупных синтаксических единств (предложений). При этом учитываются морфологические особенности таких моделей на основе закономерностей, сформулированных в сравнительно-исторической морфологии. Однако при отсутствии памятников письменности (т.е. при попытках реконструкции синтаксической системы более древней эпохи) исследователь далеко не всегда обладает достаточно надежным материалом для соответствующих выводов и обобщений. Поэтому, хотя работа в этой области достаточно интенсивно велась еще в XIX столетии (известны труды Б.Дельбрюка по сравнительному синтаксису индоевропейских языков, А.А. Потебни и Ф. Миклошича в области славянских языков и др.), и был получен ряд интересных результатов (развитие предложения от паратаксиса⁷ к гипотаксису⁸, преобладание примыкания над другими типами синтаксической связи и т.п.) – положение о меньшей разработанности сравнительно-исторического метода в данной области по-прежнему остается в силе.

Наконец, еще сложнее обстоит дело в области сравнительно-исторической семантики, т.е. реконструкции архаичных значений слов. Здесь возникают серьезные трудности при разграничении исконной и заимствованной лексики. Словарный состав считается наиболее подвижным элементом языка, поскольку процесс архаизации и обновления лексики протекает беспрерывно, пока данный язык используется как средство коммуникации. С другой стороны, сохранение самой древней формы того или иного слова может сопровождаться существенным изменением значения. Так, индоевропейское *pәter представлено в ряде исторически зафиксированных языков (лат. pater, франц. pére, гот. fotor, англ. father, нем. Vater). Но если в индоевропейском оно обозначало прежде всего общественную функцию (высшее божество как стоящее во главе всех остальных глав семейств), то в последствии в индоевропейских языках стало преобладать (при определенной сохранности прежнего употребления в религиозной сфере) значение «родитель», а во французском языке словом «pére» стали также называть самца кролика.

Таким образом, изменение значения слова часто объясняется не столько внутри-, сколько экстралингвистическими факторами. Ср., например, соотношение между русским скот и готским skatts «деньги», немецким Shatz «сокровище», объясняемое тем, что для этих народов скот, составляя основное богатство, служил средством обмена, то есть выполнял функцию денег. В связи с этим А. Мейе подчеркивал, что, с одной стороны, смысловое соответствие должно быть таким же точным, как звуковое⁹, а, с другой стороны, - большая часть этимологий не может быть установлена сравнительным методом и историю слов приходится устанавливать на основании исторических свидетельств. Аналогичные сложности возникают и при изучении того, как происходил процесс перехода слов из одного языка в другой: совпадение русского шёлк с англ. silk, шведск. и датск. Silke дало основание предполагать заимствование его из германских языков. Но позднее большее распространение получила точка зрения, согласно которой оно первоначально попало в русский из восточных языков и уже через его посредство проникло в германские.

В связи с этим в конце XIX столетия возникло направление «Слова и вещи» (Р.Мерингер, Г.Шухардт и др.), представители которого утверждали, что изучать историю того или иного слова можно только в тесной связи с историей обозначаемого им предмета и что, следовательно, у каждого слова имеется своя собственная история.

#11. После получения совокупности восстановленных праформ и моделей их изменения возникает вопрос об их совмещении во времени и пространстве, т.е. о воссоздании праязыковой системы. Здесь также существует целый ряд сложностей, затрудняющих работу исследователя.

Одна из них, на которую обратили внимание уже языковеды второй половины XIX столетия, получила впоследствии название плоскостной реконструкции. Иначе говоря, при отсутствии достоверных исторических свидетельств существует опасность совместить в одной плоскости (т.е. в пределах одной восстановленной системы) факты, имеющие разную относительную хронологию, т.е. существовавшие в праязыке в разные исторические эпохи. Немецкий языковед В.Шмидт, говоря об этом аспекте реконструкции, заметил, что восстанавливаемое нами индоевропейское предложение часто можно сравнить с фразой, где будут стоять рядом слова из принадлежавшего епископу Ульфиле готского перевода Библии IV в., лексические единицы из древненемецкого перевода евангельской гармонии Татиана IX в. и слова из выполненного Мартином Лютером перевода Библии на немецкий язык XVI в. В связи с этим, при восстановлении праязыка всегда стоит вопрос о придании реконструкции «объемного» характера, т.е. выделении в самом праязыке различных периодов развития. Так, в общеславянском различают первое и второе смягчение заднеязычных, в германских языках – первое и второе передвижение согласных и т.д.

Другой проблемой, встающий перед исследователем, стремящимся реконструировать праязык, является вопрос о его диалектном членении. Иначе говоря, воссоздавая ту или иную праформу, необходимо определить, относится ли она к праязыковому состоянию в целом или принадлежит какой-либо части/отдельным говорам. Указанная проблема оказывается тесно связанной с вопросом о территориальном распространении праязыка, его первоначальном диалектном членении и возможной миграции его носителей. В этом пункте интересы компаративистики тесно связаны с проблематикой ареальной лингвистики.

Сказанное относится и к таким моментам языковой эволюции, как контакты с другими языками. Причем после распада праязыка его «потомки» могли взаимодействовать как с родственными, так и с неродственными языками, подвергаться дифференциации и интеграции и т.д. Так, например, при изучении романских языков было обращено внимание на то обстоятельство, что в них довольно часто одна и та же латинская лексическая единица может быть представлена двояко – как исконная, т.е. унаследованная от латыни как праязыка и связанная с исходной формой закономерными звуковыми соответствиями, и как заимствование, взятое из латыни уже после начала самостоятельного существования романских языков и могущее иметь несколько иной облик.

Несмотря на отмеченные сложности, праязыковая схема, хотя и не раз подвергавшаяся критике в XIX-XX вв., по-прежнему остается важнейшим приемом сравнительно-исторического языкознания. Согласно более распространенной точке зрения реконструкция языка-основы представляет собой не столько цель, сколько средство, позволяющее получить определенную «точку отсчета» при изучении истории родственных языков. Что касается упомянутой выше проблемы этапов развития праязыка, то иногда говорят о двух пределах реконструкции. Нижний уровень составляет эпоха, непосредственно предшествующая его распаду, тогда как верхний уровень подвижен и определяется имеющейся на момент исследования возможностью проследить более ранние этапы его развития.

#12. Рассмотренные в предыдущем параграфе проблемы, связанные с характеристикой праязыка, отразились и на решении вопроса о том, как происходил сам процесс распада праязыка. Применительно к индоевропейскому материалу¹⁰ компаративистика XIX в. предложила две основные концепции: теория родословного дерева и теория волн.

Теория родословного дерева связана с именем Августа Шлейхера. Будучи по своему научному мировоззрению представителем натуралистического направления, т.е. рассматривая язык как живой организм, немецкий ученый широко пользовался в своих трудах естественнонаучной терминологией, отчасти сохранившейся до наших дней. Например: семья языков, мертвый язык, родословное дерево и др., носящие отчетливо выраженный биологический характер. Сам процесс распада языков также изображался им аналогично эволюции от общего предка к все более отдаленным потомкам.

Суть предложенной немецким языковедом концепции сводилась к тому, что развитие языка, подобно эволюции животного и растительного мира, идет только путем расхождения (по позднейшей терминологии – дивергенции); какое-либо схождение (конвергенция) исключалась.

Языки, первыми выделившиеся из праязыка, Шлейхер назвал языками-основами. Они могут распадаться на отдельные языки, языки - на диалекты, а последние – на поддиалекты. В дальнейшем процесс обособления может привести к тому, что диалекты и поддиалекты опять превратятся в самостоятельные языки, которые, в свою очередь, подвергнутся процессу дробления. Применительно к индоевропейским языкам указанный процесс представлен в виде следующей схемы.¹¹

Уже в последней трети XIX в. предложенная А.Шлейхером схема подверглась резкой критике. Ей вменялось в вину то, что она представляет расщепление праязыка в виде единичного акта и не учитывает сохраняющихся взаимосвязей отдельных групп, игнорирует процессы скрещивания и смешения языков и т.д.

Во многом как полемический отклик на нее была создана вторая упомянутая выше концепция – «теория волн» И.Шмидта, основывавшаяся на принципе лингвистической непрерывности¹².

Согласно И.Шмидту, говорить о цельности праязыка нельзя уже потому, что он изначально представляет собой не единство, а диалектную раздробленность. Отсюда следует, что первоначально не могло существовать и четких границ между индоевропейскими языками. Каждый из них можно рассматривать как переходный по отношению к другому, а все они связаны между собой цепью переходных явлений. Языки, географически ближе расположенные друг к другу, проявляют больше сходства, чем дальше отстоящие. Так, можно заметить, что существуют постепенные переходы от индийских языков через иранские к славянским, от последних – к балтийским¹³ и т.д., причем славянские языки содержат больше арийских черт, чем литовский, а иранские – больше общих со славянскими черт, чем санскрит. Сами же границы между индоевропейскими языками – явление вторичное, вызванное утратой тех языков, которые играли роль переходных звеньев. Поэтому теория родословного дерева не является адекватной, а родственные языки целесообразно представить в виде цепи, состоящей из различных звеньев, не имеющей ни начала, ни конца. Применительно к индоевропейским языкам это выглядит так:

Соответственно, согласно Шмидту, то или иное новообразование возникает в определенном центре и затем распространяется, охватывая прежде всего географически близко расположенные языки. Затем оно прекращается по мере отдаления от центра, подобно тому, как это имеет место с волнами от брошенного в воду камня.

Модель Шмидта также подверглась достаточно серьезной критике. Прежде всего потому, что она, по существу, не дает представления о том, как происходил сам процесс расщепления языковых групп. Постепенно, однако, утвердилась точка зрения, согласно которой обе эти схемы могут использоваться в компаративистике, но имеют разную целенаправленность. Первая квалифицируется как динамическая, схематизирующая процесс языковой дивергенции, а вторая – как статическая, отражающая синхронные генетические взаимодействия языков на определенном этапе.

#13. После установления родственных связей между языками создаётся их генеалогическая классификация, то есть группировка на основе происхождения от общего предка. Основные понятия генеалогической классификации – семья, группа, подгруппа и, наконец, отдельный язык. Классический пример подобного подразделения – индоевропейская семья, славянская группа, восточнославянская подгруппа, русский, украинский и белорусский языки. Правда, в настоящее время подобное подразделение может быть применено не ко всем языкам. Так, армянский или греческий, будучи несомненными членами индоевропейской семьи, не имеют близкородственных языков в том смысле, что не включаются в какую-либо группу и, тем более, подгруппу, а, скажем, баскский язык вообще находится вне общепринятой генеалогической классификации, несмотря на многочисленные попытки доказать его родство с другими, прежде всего кавказскими, языками. Что касается возможности наличия общего предка у тех языков, которые в настоящий момент принадлежат к различным языковым семьям, то, хотя в определённых случаях подобная гипотеза допустима, доказать её чрезвычайно сложно. В частности, одной из таких попыток являлось постулирование так называемой ностратической макросемьи языков, объединяющей афразийские, индоевропейские, картвельские, уральские, дравидийские и алтайские языки (хотя точных ее границ определить не удалось).

С точки зрения классической компаративистики (в основном разделяющей в данном вопросе с небольшими изменениями концепцию А. Шлейхера) генеалогическая классификация – в отличие от типологических, которые могут быть построены на разных основаниях – в принципе может быть только одна, подобно тому, как у живого существа всегда наличествует только одна пара биологических родителей. Однако в лингвистике ХХ столетия это положение было поставлено под сомнение, прежде всего в работах Н.С. Трубецкого. Названный учёный утверждал, что само понятие «языковой семьи» вовсе не предполагает происхождения от общего предка (хотя и не исключает его), поскольку даже выявленные закономерные звуковые соответствия могут быть результатом массовых заимствований. Например, в древнейших заимствованиях западнофинских языков из восточнославянского, имевшиеся в последнем звонкие взрывные б, д, г закономерно передаются финскими краткими глухими p, t, k, тогда как славянские глухие п, т, к – финским двойными (долгими) pp, tt, kk. Отсюда делается вывод, что заимствованные слова осознаются как таковые лишь постольку, поскольку они нарушают закономерные звуковые соответствия; если же подобного нарушения нет (как и в приведённых выше случаях, когда заимствования сделаны в древнюю эпоху), то заимствованная лексика вообще может рассматриваться как исконная. Следовательно – заключает Трубецкой – один язык в принципе может переходить в другой. Например, в традиционной генеалогической классификации¹⁴ албанский выделяется в отдельный член индоевропейской семьи, тогда как Трубецкой квалифицирует его как «полуроманский» язык, поскольку он встал на путь замены своих оригинальных черт и элементов новолатинскими, но не дошёл в этом процессе до конца.¹⁵ Таким образом, согласно Трубецкому, языковое семейство может быть продуктом или чисто дивергентного, или чисто конвергентного развития, либо сочетать оба этих процесса. Поэтому предположение, что индоевропейская семья языков образовалась благодаря схождению первоначально неродственных языков (представлявших в действительности предков позднейших групп, или, по терминологии Шлейхера, «ветвей» индоевропейской семьи), надо считать не менее правдоподобным, чем традиционную гипотезу, согласно которой все индоевропейские языки образовались путём распада единого праиндоевропейского языка.

Несмотря на огромный авторитет Трубецкого как лингвиста, большинством компаративистов данная гипотеза принята не была, хотя выдвинутые им идеи нашли применение в такой области языкознания как ареальная лингвистика.