Приложение № 1 Кризис феодальной системы хозяйства

СООТНОШЕНИЕ ОБРОЧНОЙ И БАРЩИННОЙ ФОРМ ЭКСПЛУАТАЦИИ

КРЕПОСТНОГО ТРУДА В РАЙОНАХ РОССИИ (середина XIX в.)

Районы	% издольных	% оброчных
I. Великороссия:
а) Нечернозёмный	41,1	58,9
б) Чернозёмный	71,2	28,8
в) Поволжский	73,3	26,7
г) Приуральский северный	90,2	9,8
д) Астраханская губерния	13,0	87,0
е) Восточные степные	83,0	17,0
II. Новороссийские степные	99,9	0,1
III. Украина:
а) Правобережная	97,4	2,6
б) Левобережная	99,3	0,7
IV. Северо-Западный край	92,4	7,6
V. Земля войска Донского	97,2	2,8
	71,9	28,1

Развитие товарно-денежных отноше­ний рост городов и мануфактур, торгового капитала приводили к тому, что прогрессивные возможности феодализма на определенном этапе уже исчезали; развитие противоречий, свойственных феодализму, приводило в конце концов к его разложению. Этот процесс в России наблюдался уже во второй половине XVIII в. Вследствие роста товарного производства и капита­листических элементов в промышленности и сельском хозяйстве все больше разрушалось натуральное хозяй­ство, увеличивалась роль вольнонаемного труда, при­ходили в упадок формы промышленности, использовав­шие принудительный труд. Заметно повысилось в это время значение денежной формы ренты.

Один из показателей разложения феодализма – частичное ослабление в начале XIX в. монополии дво­рянства на земельную собственность, предоставление купечеству, мещанам и государственным крестьянам права приобретать землю. В первой половине XIX в. наемный труд все шире применялся не только в промышленности, но и в сель­ском хозяйстве: в обширных и плодородных районах Новороссии, Поволжья, в центральных районах Рос­сии. Вотчинные и посессионные мануфактуры, приме­нявшие принудительный труд, уступали место капита­листическим формам промышленности. На протяжении первой половины XIX в. в промышленность внедрялось машинное производство. В некоторых ее отраслях (хлопчатобумажной, свеклосахарной и др.) победила крупная машинная индустрия; начал развиваться железнодорожный транспорт. В конце XVIII – первой половине XIX в. происходил интенсивный процесс разрушения натурально-хозяйственных связей и роста товарно-капиталистических отношений как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Росли «вширь и вглубь» внутренний и внеш­ний рынки. Рынок расширялся и в результате присо­единения к России Финляндии, части Закавказья, Казахстана, усиления экономических связей со Сред­ней Азией. Казахстан и Средняя Азия все более пре­вращались в районы, поставлявшие сырье: хлопок, кожи, мясо – для центральных районов страны.

Развитие товарных отношений создавало у помещи­ков стимулы к расширению сельскохозяйственного про­изводства. За счет крестьянских наделов, лугов, ле­сов и т. д. увеличивались посевные площади. Помещи­ки отрезали себе лучшие земли; одновременно расхи­щался государственный земельный фонд. Сокращение наделов крестьян было одной из форм возросшей экс­плуатации крестьянства в первой половине XIX в. Увеличивалось число безземельных крестьян и тем са­мым уничтожалось важнейшее условие феодально-кре­постнической системы хозяйства – наделение крестья­нина землей. Сокращение размеров земель, находящихся во вла­дении крестьян, при растущих податях вело к увели­чению недоимок, особенно в губерниях Черноземного центра и украинских губерниях. Рост производства хлеба достигался в основном путем увеличения распа­шек; урожайность изменялась на протяжении рассмат­риваемого отрезка времени мало. Эксплуатация крестьян помещиками усиливалась как вследствие роста барщины и оброка, так и ввиду сокращения наделов, т. е. обезземеливания крестьян, увеличения «подводной» и других повинностей крепост­ных крестьян в связи с ростом товарно-денежных от­ношений и необходимостью подвоза хлеба в города, на рынки. По некоторым подсчетам, «подводная» по­винность требовала от крестьян не меньше труда, чем летние работы на барщине.

Барщинное хозяйство в то время переживало кри­зис, сводящийся к проблеме: «Что выгоднее для хо­зяина – обрабатывать землю наемными людьми, где их найти можно, или собственными крестьянами». Стоимость хлеба, вывозимого за границу, возросла в несколько раз, хотя внутренний хлебный рынок про­должал играть первенствующую роль. На рынок – для городов, армии, неземледельческого населения и за границу – поступало уже несколько больше 20% еже­годного урожая хлеба. Емкость внутреннего рынка в связи с развитием промышленности и городов росла. Деньги, полученные, в частности, от продажи хлеба, начинают играть в хозяйстве помещика все большую роль. Количество хлеба, предназначенного для внут­реннего рынка, было значительно больше того, которое шло на экспорт. Историки и экономисты часто преуве­личивают влияние экспорта хлеба на разложение на­турального хозяйства России первой половины XIX в. Экспорт хлеба составил значительную величину за пя­тилетие 1816-1820 гг., т. е. в годы относительно вы­соких урожаев в России и низких – в Европе; кроме того, экспорт хлеба из России резко увеличился после отмены хлебных законов в Англии. Но в целом доля экспортируемого хлеба составляла в начале XIX в. лишь около 1% и только за пятилетие перед кресть­янской реформой повысилась до 5% от всего валового сбора.

Некоторые помещики стали применять машины для обработки почвы, вводили иногда четырехполье, рацио­нальный плодосмен и т. д. Но попытки усовершенст­вовать сельское хозяйство при сохранении крепостного строя потерпели неудачу. Незаинтересованность кре­постного крестьянина в труде не позволяла широко использовать в хозяйстве машины, а вольнонаемных квалифицированных рабочих было мало, к тому же их труд оценивался дорого. О медленном росте производительности труда в сельском хозяйстве дореформенной деревни свидетель­ствует стабильность урожаев на протя­жении первой половины XIX в., а урожайность отра­жает уровень сельскохозяйственной техники, качество труда и т. д.

Сопоставляя увеличение численности населения и данные об урожайности зерновых в XIX в. (дорефор­менный период), можно обнаружить, что количество хлебов в расчете на душу населения снизилось, т. е. производительность труда в сельском хозяйстве не росла.

Низкая производительность крестьянского труда подрывала не только хозяйство крестьян, но обуслов­ливала в конечном счете и разорение помещичьих имений. Помещик часто отождествлял повышение до­ходности имения с ростом производительности труда. Однако доходность и производительность – не тож­дественные понятия. Даже при снижающейся произво­дительности крепостного труда отдельные помещики поднимали временно доходность своих хозяйств, уве­личивая размер ренты, в частности денежной, усили­вая эксплуатацию крестьян, присваивая часть их необходимого труда. Однако эти меры еще более подрывали хозяйство крестьян, не обе­спечивали общего роста производительности труда в сельском хозяйстве. Производительность труда вольнонаемного работни­ка и в сельском хозяйстве была выше, чем крепост­ного. Н. Г. Чернышевский считал, что вольнонаемный работник производит в день в 3 раза с лишним больше продукции, чем крепостной крестьянин на барщине Прогрессивной части русского общества были ясны истинные причины экономической отсталости России. В тех районах, в которых обязательный, принуди­тельный труд имел меньшее распространение, поля лучше обрабатывались, была относительно выше и про­изводительность труда. В этих условиях мелкое крестьянское хозяйство оказывалось более прогрессивным, чем крупное барщинное хозяйство помещиков. Используя «Статистическое описание Киевской гу­бернии» Журавского, Чернышевский показывает, что в Киевской губернии за год отрабатывалось до 65 млн. барщинных дней, между тем как требовалось примерно лишь 17,5 млн. дней; он делал вывод, что «три четвер­ти барщины растрачиваются так себе, то туда, то сюда», т. е. в значительной степени непроизводи­тельно.

Замена барщины оброком, переход от отработочной к денежной докапиталистической ренте свидетельст­вуют о росте товарно-денежных отношений, подрывав­ших основы крепостного способа производства. Возникали капиталистические отношения в сельском хозяй­стве (применение отдельными помещиками труда воль­нонаемных рабочих, купеческое предпринимательство и т. д.). Происходил, особенно интенсивно среди госу­дарственных крестьян, процесс расслоения крестьянства. Помещики изыскивали различные спосо­бы повышения производительности крестьянского тру­да, однако паллиативные мероприятия при наличии внеэкономического принуждения к труду не решали эту проблему. Производительность труда была низкой и в хозяй­стве крестьян, хотя они были в некоторой степени за­интересованы в ее повышении. Однако они не имели ни достаточного времени, ни соответствующих средств производства для работы в своем хозяйстве... «...Если у нас мало капиталов, – писал Чернышевский, – ви­ной тому крепостное право, мешающее развитию сво­бодного труда, который один производителен, один уве­личивает богатства нации...», в то время как обяза­тельный труд разорителен для на­ции.

Разложение феодально-крепостнических отношений, их кризис неодинаково проявлялись в отдельных райо­нах страны. Наряду с центральной частью России, где оброчная форма ренты была развита наиболее широко, процесс разложения феодализма охватил районы Ук­раины, Белоруссии, Прибалтики, Предкавказья и др. Народы Сибири, Севера, Казахстана, Северного Кавказа, находившиеся на стадии патриархально-феодальных отношений, тоже постепенно втягивались, хотя и в бо­лее слабой степени, в процесс товарного производства. С 1826 по 1861 г. произошло свыше 1186 восстаний крестьян, особенно в помещичьих име­ниях, а также среди казенных крестьян. В не менее острой форме выражался в первой половине XIX в. протест рабочих мануфактур, главным образом посес­сионных рабочих и приписных крестьян. В тот же пе­риод происходили волнения мастеровых, вотчинных и кабальных рабочих.

На протяжении первой половины XIX в. экономика России в силу медленного роста производительных сил отстает от ряда европейских стран. Хотя русская про­мышленность развивалась сравнительно быстро, все же в начале XIX в. Англия обогнала Россию по выплав­ке чугуна; к тому времени Россия отставала по этому показателю также от США и Франции, а в 50-х годах XIX в. – еще и от Германии и даже от Австрии. Производительность труда в промышленности поднималась главным образом в отраслях, где исполь­зовался вольнонаемный труд.

А. П. Заблоцкий-Десятовский в статье «Причины колебаний цен на хлеб в России» считал, что народ­ное хозяйство страны находится «в неустроенном, хао­тическом состоянии» и что для «исправления экономи­ческого организма необходимо возбудить нравственные силы производителей».

Задолго до разрешения казенным крестьянам, ку­печеству и т. д. покупать землю правительство пыталось «обсудить» проблему земельной собственно­сти в научных кругах, ставя вопрос: «В чем состоит собственность земледельца – В земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общественности иметь может?» (Труды Вольного экономического общества. 1766). Вольное экономическое общество, перед которым была поставлена эта задача, несколько ее изменило и сформулировало так: «Что полезнее для общества – чтобы крестьянин имел в собственности землю, или токмо движимое имение, и сколь далеко его права на то или другое имение простираться должны». Общество получило 160 ответов на этот вопрос. Первая премия была присуждена де Беарде, который считал, что «лучший способ привлечь, возбудить, по­ощрить хлебопашцев, без сумнения, есть тот, чтоб дать им в собственность самую ту землю, которую они обрабатывают». По мнению де Беарде, 2000 крестьян, к работе приневоленных, не сделают государству столько пользы, сколько 100 земледельцев, предвидя­щих надежный путь к своему обогащению. В заключе­ние он предлагал постепенно, через известный срок, «дать крестьянам волю и землю».

Проблема земельной собственности неоднократно освещалась в той или иной связи в работах Вольного экономического общества. Помещик Зубов предлагал в первой четверти XIX в. «утвердить землю в незыблемую собственность крестьянам, предо­ставив им с платежом государственной повинности и оброка право продавать в своих землях участки». В этом он видел главное средство улучшения сельско­го хозяйства. Было пред­ложено сжечь том трудов Общества, в котором Зубов опубликовал свою статью.

Подавляющая часть земель не могла быть объектом купли-продажи, но все же в первой половине XIX в., в период кризиса феодально-крепостнического хозяйст­ва, монополия дворянства на земельную собственность была в некоторой степени подорвана, что отражало развитие капиталисти­ческих отношений в стране. К 1858 г. в 33 губерниях России 268 473 крестьянам принадлежало в среднем по 4 десятины на каждого владельца. Наибольшее число крестьян-собственников имелось в тот период в Тверской губ. (50226), Самарской (23084), Полтав­ской (21983), Курской губ. (17216) и т. д. Крупные земельные собственники-крестьяне жили в Тавриче­ской губ. (там приходилось 187 десятин в среднем на владельца), Екатеринославской, Херсонской и Орен­бургской. В центрально-промышленном районе положение было таким: в Московской губ. имелось 5157 крестьян, которым принадлежало 20 106 десятин земли, в Твер­ской губ. эти цифры были соответственно 50 226 кре­стьян и 101673 десятины, во Владимирской губ. – 4725 крестьян и 19 860 десятин земли. И в других райо­нах страны наиболее зажиточная часть крестьян поку­пала земли и владела ими как личной собственностью на основании закона 1801 года.

Усиливалось расслоение деревни. В на­чале 1850-х годов 11,5% государственных крестьян Псковской губ. оставили хлебопашество, 7,9% кресть­ян обрабатывали свою землю, часть ее отдавая взай­мы; свои земли обрабатывали 53,5% крестьян; в то же время уже 27,1% крестьян пользовались своей и чужой землей. Во Владимирской губ. в 1853-1854 гг. имелось 67 239 крестьян-промышленников, в Тверской губ.113430. Крестьяне, а также отдельные крестьянские общества широко арендовали земли и у сосед­них помещиков. В период кризиса феодально-крепост. хозяйства усилились имущественное неравенство, дифференциация и среди помещичьих крестьян. В вотчинах Воронцовых, например, в первой четверти XIX в. число крестьян, не способных платить оброк составляло в отдельных деревнях до 38%. Помещичьи крестьяне занимались торговлей, арендой земли и мельниц и т. д., выплачивая ежегодно аренду в сумме от 300 руб. и больше. В 1818 г. из 1524 оброчных крестьян Костромской вотчины Ворон­цовых выкупились 10% наиболее зажиточных кре­стьян. О степени расслоения крестьянства можно судить по таким данным: среди 12 северо-западных деревень Воронцовых было 11,4% безлошадных и бескоровных дворов, 13,7% – с одной коровой без лошади или с лошадью без коровы, 23,3% – с лошадью и двумя-тре­мя коровами, 23,1% – с двумя лошадьми и четырьмя-пятью коровами и более, 2,9% – с тремя лошадьми и пятью коровами и более. Землю в собственность приобретали кроме крестьян купцы, однодворцы, казацкие общины и т. д., но все эти земли составляли в конце первой половины XIX в. не более 5-6%.

Основная и главная часть земель в России перед крестьянской реформой была собствен­ностью помещиков и государства; за крестьянами при­знавалось право владеть и пользоваться землей преимущественно в форме общинного землевладения. В прибалтийских губерниях крепостное право от­менили еще в первой четверти XIХ в.: в Курляндии – в 1817 г., Лифляндии – в 1819 г., в Эстляндии – в 1816 г., причем вся земля была признана собственно­стью помещиков, а крестьянам предоставлялось право краткосрочной аренды земли за различные повинности землевладельцу. Обеднение крестьянства в Прибалтике вынудило прави­тельство предоставить крестьянам право покупки зем­ли и запретить дальнейшее присоединение крестьян­ских земель к помещичьим владениям. После 1860 г. прибалтийское дворянство интенсивно продавало зем­лю наиболее зажиточному крестьянству по вольным, а не выкупным ценам, как это было установлено в других районах страны. В условиях подворного и уча­сткового землевладения дифференциация среди при­балтийского крестьянства была очень глубокой. Обра­зовался, с одной стороны, значительный слой бедней­шего крестьянства: бобылей, батраков, с другой кулачества. В этом районе общинное владе­ние не получило развития. Особенно широко распрост­ранилось оно в Великороссии.

При феодализме, хотя и медленно, развивались производительные силы: распространялось пашенное земле­делие, осваивались новые земли, возникали новые отрасли сельского хозяйства и промышленности, росло разделение труда и т. д. Под влиянием роста произво­дительных сил менялись и формы эксплуатации про­изводителей. Рост населения и усовершенствование орудий тру­да в сельском хозяйстве влекли за собой постепенные изменения систем земледелия, что обусловливало подъем производительности труда. Условно можно считать, что в конце XVI в. она в земледелии превы­шала уровень XII в. приблизительно в 2 раза, а в конце XVII в. в 2,5 раза. В XVI и XVII вв. в наибо­лее развитых районах господствовало трехполье, но во многих других имелось двухполье, перелог, а в леси­стых местах подсека. Незначительно применялась многопольная система земледелия с травосеянием. Менялся и технический уровень сельского хозяйст­ва. В XVIII в. преобладало трехполье, основным ору­дием производства была соха. В этот период несколь­ко улучшилась обработка земли, подбор культур при­менительно к отдельным районам страны, осваивались новые земли, начинали вводить посев трав, в ряде районов шире использовался плуг и т. д. Исследователи говорят о кризисе трехполья к кон­цу XVIII в., хотя это был не столько кризис системы земледелия, сколько кризис феодально-крепостниче­ских отношений. Трудно исчислить среднюю урожай­ность культур по стране в целом, тем не менее анке­ты Вольного экономического общества, «Топографиче­ские примечания», данные по ведомостям посева и урожайности и другие источники дают представление о среднем урожае по губерниям во второй половине XVIII в. Так, средний урожай в «самах» за 1782-1783 гг. и 1794-1796 гг. по Московской губ. оценивал­ся соответственно в 2 и 2,5, во Владимирской – 2,5 и 2, в Ревельской – 5 и 6, Рязанской – 4,5 и 2,5, Курской – 3 и 3,5, в Тамбовской губ. – в 3,5 и 3. О крайне медленном росте производительности тру­да в сельском хозяйстве дореформенной деревни сви­детельствует стабильность урожайности и на протяжении первой половины XIX в., что объяс­нялось кризисом крепостнической системы хозяйства, не создававшей стимулов к повышению производитель­ности труда крестьянина.

Типичной урожайностью в первой половине XIX в. был «сам»-3,5, хотя в отдельные годы (1804, 1818, 1842, 1843 и др.) урожайность достигала «сам»-4 и несколько больше; в то же время в отдельные годы (1811, 1823, 1832, 1839, 1848, 1855, 1859) она была ниже, чем «сам»-3. С 1801 по 1854 г. в редкие годы (1839, 1850) не­урожаи не постигали отдельных губерний или всей России. Исследователи насчитывают за 830 лет (1024-1854 гг.) 120 учтенных неурожаев, в том числе 10 повсеместных. Увеличение числа учтенных неуро­жайных лет в XVII-XIX вв. можно объяснить тем, что за эти столетия имеются более полные сведения. Главной причиной неурожаев была засуха, несвоевременные морозы, проливные дожди, градоби­тие, наводнения, а также вред, наносимый мышами и червями. По борьбе с последствиями неурожаев при­нимались меры: выдавались хлеб из запасов магази­нов и деньги на покупку хлеба с возвратом их в ма­газины, снижались недоимки и повинности, хлеб при­возили из-за границы, запрещался вывоз его из России, запрещалось винокурение и т. д.

Достоверных данных о размерах сбора хлебов в до­реформенной России не существует. Имеются лишь оценки отдельных экономистов-статистиков. Профес­сор К. И. Арсеньев (Арсеньев К. И. Начертание статистики Российского государ­ства. СПб., 1818), не указывая года, определял сбор хлеба в 200 млн. четвертей, отмечая относительно урожайности, что «получается с небольшим третие зерно». Важно отметить, что этот ученый видел глав­ную причину медленного развития сельского хозяйст­ва в России в крепостном праве: «Крепостность земле­дельцев есть также великая преграда для улучшения состояния земледелия. Человек, не уверенный в пол­ном возмездии за труд свой, в половину не произведет того, что в состоянии сделать человек, свободный от всяких уз принуждения. Доказано, что земля, возде­ланная вольными крестьянами, дает обильнейшие пло­ды, нежели земля одинакового качества, обработанная крепостными». Ежегодный сбор хлеба в России с 1834 по 1840 г. равнялся 179 млн. четвертей. Правда, эти оценки урожая были крайне условны. Официальная комиссия, учрежденная для исследо­вания производительности труда в сельском хозяйст­ве, опубликовала следующие данные о сборе хлебов в Европейской России (без Польши и Финляндии): 1800-1813 – 155,0 млн. четвертей, 1834-1840 – 179,0; 1840-1847 – 209,7; 1857-1863 – 220,0 млн. четвертей. Поскольку урожайность в дореформенное время почти не повысилась, сбор увеличивался главным об­разом вследствие расширения запашки.

Животноводство в Европейской России перед рефор­мой переживало период застоя: число лошадей за де­сятилетие перед крестьянской реформой уменьшилось на 1 млн. с лишним, несколько сократилось и пого­ловье коров. На уменьшение поголовья скота повлияла Крымская война 1854-1857 гг., но несомненно одно: производительность труда в сельском хозяйстве повы­шалась очень медленно.

По урожайности Россия занимала одно из последних мест среди основных европейских государств; процент площади производительно используемых зе­мель был значительно меньше, чем во Франции, Прус­сии или Австрии. Экономист Л. В. Тенгоборский оп­ределял урожай с десятины в России в 4,63 четверти, во Франции – в 7,36, в Пруссии – в 5,74, в Австрии – в 6,6 четверти. Еще больше Россия отставала по урожайности от капиталистической Англии, самой передовой страны того времени. Это отставание объяснялось не столько «северным положением почти всех краев империи» (как писал один генерал-майор, взявшийся ответить на вопрос, как выгоднее помещи­кам обрабатывать землю: использовать труд крепостных крестьян или наемных рабочих), сколько феодаль­но-крепостническим способом производства, когда все большее значение приобретала проблема повышения производительности труда.

Производительность вольнонаемного труда и в сельском хозяйстве была выше, чем крепостного: «Принужденные работники мало помышляют о рабочем дне, работа их столько безус­пешна, худа, убыточна и требует столько надзора, что вред, сим причиненный, превосходит издержки, нуж­ные на наем вольных работников». Экономист Л. Якоб сравнивает результаты экс­плуатации земли в имении князя Шаховского (Мос­ковская губ.) на основе барщины и на основе вольно­наемного труда. В первом случае доход от поместья составлял около 2 тыс. четвертей (в переводе на рожь), а во втором – 11488 четвертей. Рассматривая состояние имения князя Мещерского (Волоколамский уезд Московской губ.), автор делает вывод, что «если бы возможно было, дабы вся сия земля обрабатывалась вольными людьми, то доход с оного но крайней мере удвоился бы». Причины низкой производительности труда крепостных людей и «принужденных работников», по мне­нию Якоба, были следующие: «1) «принужденный работник» будет всегда делать столь мало, сколько то возможно; 2) слабость и бессилие работника; 3) худое имущество и состояние крепостных людей; 4) крепостные люди, получившие землю от своего владельца, худо пользуются оною, ибо они не имеют ни времени, ни капитала, ниже охоты надлежаще про­изводить земледелие; 5) наконец, принудительная работа даже самими владельцами не ценится столь высоко, как работа за наличные деньги, и потому они первую весьма щедро расточают».

А. П. Заблоцкий-Десятовский приводил следующий пример: в хозяйстве купца Рекка 53 человека (в пере­воде на годового работника) обрабатывали 480 десятин, или один человек – 9 десятин с лишним; в имении же князей К. – в при самой усиленной барщине один че­ловек обрабатывал не больше 5 десятин. Приведя ряд подобных примеров эффективности вольнонаемного труда, автор делает вывод: «Эти примеры достаточно убеждают в возможности обработки земли вольнонаем­ными работниками… Из всего, что было сказано выше, очевидно, что крепостной труд менее производителен, нежели вольнонаемный» (Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время» 1889). Принуди­тельный труд был настолько непроизводителен, что в ряде хозяйств обмолот хлеба с помощью машин произ­водился даже медленнее, чем без них. В тех районах страны, где меньше использовался обязательный, при­нудительный труд, поля лучше обрабатывались и про­изводительность труда была несколько выше. Так, наиболее высокая урожайность достигалась в прибал­тийских и южных (степных) губерниях. На эти райо­ны приходилась и значительная часть наемного труда, используемого в земледелии страны. Примерно из 700 тыс. сельскохозяйственных рабочих около 300 тыс. трудились в Новороссии и 120 тыс. – в Прибалтике.

Помещики пытались компенсировать низкую произ­водительность барщинного труда усилением эксплуата­ции. Однако, повышая в отдельных случаях доходы помещиков, эта мера еще более подрывала хозяйство крестьян, не обеспечивая общего роста производитель­ности труда в сельском хозяйстве, что отмечали и не­которые либеральные помещики.

Отрасли сельскохозяйственного производства. Во второй четверти XIX в. интенсивно развивалось свекловодство, хотя еще в 30-х годах высказывались сомнения в целесообразности производства сахара из свеклы. Быстро росли посевы картофеля, особенно в центральных и северных губерниях Великороссии, в Прибалтике и Белоруссии; расширялось производ­ство вина, шелководство, осваивались целинные степ­ные земли на Юге. В первой половине XIX в. в сель­ском хозяйстве начали использоваться машины, особен­но на Юге и в Прибалтике. Некоторые помещики вводили четырехполье, рациональный плодосмен и т. п. В животноводстве росло мериносовое овцеводство. Растущий интерес к проблемам развития сельского хозяйства ведет к возникновению обществ по его изу­чению: Московское общество сельского хозяйства, Бе­лорусское вольное экономическое общество, Общество сельского хозяйства в Южной России, Ярославское, Пензенское, Лифляндское, Калужское, Кавказское, Смоленское, Симбирское и другие общества. Этот период оставил довольно богатую литературу по иссле­дованию сельскохозяйственных проблем. Повышением внимания к сельскому хозяйству в связи с его медлен­ным развитием можно объяснить также устройство различных сельскохозяйственных съездов, выставок и т. п.

Правительство пыталось внедрить передовые спосо­бы ведения хозяйства путем устройства образцовых усадеб, ферм и т. п. В 1838 г. было учреждено Общест­во для приготовления искусственных удобрений и снаб­жения ими населения. Однако эти меры правительства, как и попытки помещиков рационализировать ведение сельского хозяйства, применить «аглицкую» систему на основе сохранения крепостного строя, не имели боль­шого успеха, хотя производительные силы в эпоху фео­дализма развивались медленнее, чем в последующие периоды.

Кроме крепостных помещичьих крестьян и кресть­ян, принадлежавших двору, царской фамилии, духов­ному ведомству, в XVIII в. определенную группу со­ставляли государственные крестьяне, черносошные крестьяне, жившие преимущественно на Севере; в начале 60-х годов XVIII в. их насчитывалось 627 тыс. За первую половину XIX в. численность государст­венных крестьян увеличилась, а крепостных – умень­шилась. Государственные крестьяне занимали главным образом районы Приуралья, Севера России, Среднего и Нижнего Поволжья, Юга страны. На начало 1859 г. процент государственных крестьян был наиболее высок в следующих губерниях: Курляндской, Лифляндской и Эстляндской (100), Вятской, Вологодской, Олонецкой (93), Таврической (92), Бессарабской (86), Казанской (82). Незначительный процент государственных кресть­ян был в Подольской губ. (12), Киевской (16), Волын­ской (18), Тульской (19), Костромской губ. (20) и т. д. Удельный вес крепостного населения во многих районах был высок и составлял в 1859 г. в Смоленской и Тульской губерниях 69%, Могилевской – 65, Калуж­ской – 62, Минской – 60, Нижегородской – 59, Влади­мирской и Киевской – 58, Костромской, Витебской и Ярославской – 57, Волынской и Рязанской – 56, Псковской – 54, в Тверской – 51% . В то же время в некоторых губерниях крепостных не было совсем. Крепостное население концентрирова­лось преимущественно в старых губерниях Русского государства, а на окраине страны, в Приуралье, По­волжье, на Юге и Севере, в Сибири, численность его была незначительна. Хотя черносошные и пашенные крестьяне и обладали по сравнению с другими груп­пами крестьян наибольшей самостоятельностью в рам­ках феодально-крепостного хозяйства, но и их поло­жение было крайне неустойчиво: в любое время по ре­шению царской власти они могли стать и становились крепостными, частной собственностью какого-либо феодала-помещика. Черносошные крестьяне уплачива­ли подушную подать в размере 70 коп., а с 1794 г.– по 1 руб. с души, в некоторых губерниях эту разницу в подушной подати крестьяне должны были платить наполовину хлебом. Государственные крестьяне наряду с исполнением таких повинностей, как подводная, дорожная, должны были обрабатывать в Сибири десятинную пашню, за­мененную в 60-х годах XVIII в., после волнений крестьян, денежным налогом и частично оброчным про­виантом. К этому времени производство продукции сельского хозяйства Сибири уже значительно увеличи­лось. Десятинная, или государева, пашня пашенных крестьян Сибири, дополненная позднее натуральным и денежным оброком, была главной формой эксплуата­ции в XVII и начале XVIII в. Во второй половине XVIII в. денежная рента у этой группы крестьян на­чинает теснить все другие поборы. Денежный оброк, уплачиваемый черносошными крестьянами, равнялся в 1760 г. 1 руб. с души, а в 1768 г., как и с казен­ных крестьян, – 2 руб. и с 1783 г.– 3 руб. с души. Государственные крестьяне Правобережной Украи­ны, Белоруссии и Прибалтики находились на так на­зываемом хозяйственном положении. Поскольку госу­дарственная земля в этих районах сдавалась в аренду (посессию), то в конечном счете государственные крестьяне там как бы тоже находились на своеобраз­ной барщине у крупных арендаторов (посессоров). В то же время часть крестьян платила денежную ренту (чинш) и натуральную (данины). Государственные крестьяне других районов платили денежный оброк. Размер барщины, чинша и данин определялся инвен­тарями.

От государственных и крепостных крестьян отлича­лось положение посессионных кресть­ян, приписанных к заводам и фабрикам (посессионных нельзя было продавать отдельно от завода; правом владения ими пользовались не только дворяне). До 1747 г. посессионные работники-крестьяне не платили государственных податей. Но в 1747 г. они были обложены семигривным подушным окладом, в то время как государственные крестьяне, приписанные к заводам, платили подушную подать и оброк.

Феодализму в России были свойственны все формы докапиталистической ренты. Возникновение новой формы ренты не означало полного исчезновения прежней; новая форма ренты не вытесняла полиостью старой, поэтому правильнее гово­рить о ведущей, преобладающей форме ренты на том или ином историческом этапе. Денежная рента начина­ет играть ведущую роль в экономике феодальной России только во второй половине XVIII в.; значение денежной ренты росло вначале в центральной части страны, а потом и в других ее районах. Не следует отождествлять денеж­ный оброк с капиталистической поземельной рентой: она предполагает наличие капиталистических отноше­ний в земледелии, денежный оброк – феодально-крепо­стнических. Делая вывод о значительной роли денеж­ной ренты, мы не забываем, что в тот период среди крепостных помещичьих крестьян преимущественно в черноземных русских и особенно украинских губерни­ях преобладала все еще отработочная рента, хотя из­вестная часть крепостных была на денежном оброке, а некоторая часть крестьян, выполнявших летом бар­щинные работы, зимой переводилась на денежный оброк.