В начало преступление и наказание на телеэкране (по материалам выступления автора в Академии мвд России)

 

 

Для начала – эпизод из моей журналистской молодости. В прямом эфире шел репортаж из отделения милиции. Из камеры вывели хулигана, зачитали ему обвинительное заключение, грозившее приличным сроком. По моей просьбе перед отправкой в следственный изолятор разрешили свидание с женой. Молодая красивая жена. И хулиган симпатичный. Льются слезы, уверения, что ждать будет – сплошная лирика. А потом выступает майор, хромая на все падежи, и по бумажке читает о вреде хулиганства... Досталось мне за тот репортаж! Дескать, внушили жалость к хулиганам, дискредитировали милицию. Ведь проступок парня не был показан на экране, и рассказано о нем было казенно, сухо – а наказание предстало во всей эмоциональной конкретности.

Я вспомнил этот случай, когда работник пресс-службы МВД отчитывался: в эфир прошло столько-то положительных материалов о милиции. Видел я на днях один такой материал. Сидит журналист у генерала и подхалимским голосом задает явно обговоренные заранее вопросы, генерал его презирает, генералу скучно. А я думаю: что мой коллега получил за десять минут унижения – права выручил, например? И смысл интервью до меня плохо доходит.

Вот такая штука телевидение – здесь эмоции играют порой более важную роль, чем слова.

Чтобы быть убедительным, сошлюсь на опыт телевидения Великобритании. На всех телестанциях – и коммерческих, и государственных, соблюдается предписание министра внутренних дел. Понимал министр специфику ТВ! И – запретил, начиная с 1988 года синхронный показ на экране любых высказываний ирландских террористов и связанных с ними лиц. То есть можно показать, как ирландский Басаев открывает рот, но что он при этом говорит – должен нейтрально пересказать диктор. А у нас главным объектом показа становятся интонации, отношения корреспондентки с этим бандитом, и забывается, что на его руках кровь сотен жителей Буденновска.

Грех и преступление всегда легче «расписать», чем праведное поведение. Даже в басне Крылова дети сочувствуют легкомысленной тунеядке-Стрекозе, а не зануде и труженику, моралисту-Муравью. В одном из рассказов Чехова монах, вернувшийся из города, так красочно рассказывает о грехе, что наутро весь монастырь оказывается пуст: все сбежали в город.

Какой вывод следует из сказанного для работников пресс-центров ведомства? Попробуем рассмотреть это по предложенной здесь схеме работы на трех уровнях: с корреспондентами, с руководителями прессы и с законодателями.

Сформировался определенный стереотип. Для корреспондента работник милицейского пресс-центра – это перестраховщик, не смыслящий в специфике ТВ, желающий видеть свое ведомство «в лучшем виде», т.е. застегнутым на все пуговицы. С другой стороны, журналист для милицейского работника – чуть ли не враг, желающий показать родное ведомство в неприглядном свете. Такие отношения ненормальны, непродуктивны. Вспомнить хотя бы, как очевидцы рассказывали про Буденновск: журналисты здоровались с чеченскими террористами, а у наших бойцов, что называется, руки чесались дать очередь по тем и другим. Почему так получается? Да потому, что пресс-центры стали преградой на пути журналистов к информации, а чеченцы, наоборот, использовали их в своих целях, распространяли через них нужную им информацию. В данном случае неплохо поучиться у чеченцев – вот как надо работать с прессой!

Надо понимать психологию наших корреспондентов. Они люди самолюбивые и не терпят, когда милиция ими командует, когда майор или полковник обращаются свысока, диктуют что-то, чуть ли не допрашивают. Почитайте в «Общей газете» дневник покойной журналистки Чайковой, которая вступила в чересчур близкие отношения с чеченской оппозицией в том числе и по причине бестолкового обращения с журналистами официальных представителей российской стороны. Надо дать журналисту эксклюзивный материал, нашего героя, чтобы он не делал этакого Робин Гуда из Басаева!

Молодому журналисту нужен фон, на котором его скромную персону заметят, оценят, предложат выгодный контракт. Елена Масюк, между прочим, начинала во «Взгляде», маскируясь под валютную проститутку у гостиницы «Националь», а из машины ее снимали скрытой камерой. Потом она делала интервью со старейшей проституткой Москвы по кличке «Шлеп-нога», у нее был цикл передач «Нечистая сила» (для чего редакциям такие репортажи и циклы – другой вопрос). Потом объехала все горячие точки, Чернобыль и прочее, а ее хотели, чуть ли не в строй поставить и инструкции читать? Ну нет, ей должны были предложить что-то романтическое, капитана Жеглова, засаду на разбойников – не знаю что. Упустили – ушла к чеченцам, говорит глупости: мол, уважаю Басаева. Чудовищно! Уважает убийцу. И он ее использует как канал информации. Через нее передал информацию о радиоактивном контейнере в Измайлове. Что будет в следующий раз – можно только гадать. Лишь бы не кончилось, как с Чайковой^2[2].

Почему руководители телекомпаний дают в эфир высказывания экстремистов всех мастей? Да потому, что стали заложниками неверно понятой свободы слова. Чуть что – демократическая пресса поднимает шум: «цензуру вводят в Останкино!». Не видят разницы между цензурой и редакционной политикой. В телерадиокомпаниях отсутствуют вещательные кодексы, наподобие тех, что приняты на Западе. Словно с цепи сорвавшись, телекомпании погнались за рейтингом, ничем не брезгуя на этом пути. Рейтинг – это деньги за рекламу. Давно ли мы издевались над западным, «буржуазным» ТВ? Но там есть понятие респектабельности, есть сдерживающие факторы, есть чувство достоинства нации, есть упомянутые кодексы. У нас же пока – увы – дикий передел эфира. И, видимо, бесполезно работать с телечиновником, который знает, что пребывать ему на этом посту недолго – ему не до интересов России, успеть бы обеспечить себя и внуков... Но все-таки, если вести работу на этом «втором уровне», надо иметь в виду следующее. Документ под названием «Руководство для создателей передач Би-би-си» (Великобритания) предписывает телевизионщикам тесно сотрудничать с полицией при организации внестудийных передач, ставить полицию в известность о любых съемках на улице, помогать полиции в ее повседневной работе; передачи не должны наделять преступников привлекательными чертами; в случаях угона самолетов, захвата заложников, похищения детей полиция может попросить воздержаться от сообщений, если есть опасность для жизни похищенного. Кодекс американской компании Эн-би-си-ньюс предостерегает от интервьюирования участников беспорядков – такие интервью «могут скорее подстрекать, чем информировать; полезные факты могут сообщить полиция, представители власти, наблюдатели». Кто же запустил у нас «теорию», что журналист не должен сотрудничать с властями, что он – всегда в оппозиции? Как правильно написали наши теоретики еще при социализме, хозяева ТВ в США принадлежат к высшим слоям общества и не заинтересованы в том, чтобы «раскачивать лодку», вызывать социальные потрясения. Репортер, провоцирующий такие вещи, будет уволен. У нас же дестабилизирующая информация принимается с восторгом, идет в эфир, работник высоко оплачивается – все во имя рейтинга. Скандал поднимает рейтинг – да здравствует скандал! Только межгосударственная телерадиокомпания «Мир» набралась смелости и не дала в эфир передачу про чеченских «Робин Гудов», которые много дней кормили, поили, возили по горам съемочную группу – а в эфир вот не попало ничего, и правильно.

Наконец, работа на третьем, законодательном уровне. Людей, подозреваемых в совершении преступлений, показывать синхронно – опасно для общества (потому в Великобритании и существует запрет). Даже «блатная романтика» тюремных камер едва ли оправдана на телеэкране. Не единожды, говоря о мотивах преступления, осужденные говорили: хотел увидеть себя по телевизору. Нужна систематизация этих случаев, накопление материала и предъявление законодателям.

Был бы законодательный запрет на интервью с террористами – телекомпания НТВ не смогла бы бороться за свой рейтинг при помощи показа «мужественного» бандита, стало быть, незачем было бы карабкаться к нему по каменистым тропам высокооплачиваемой репортерше – вся «романтика» оказалась бы подрубленной на корню. И не подходили бы ко мне на факультете во время Дня открытых дверей шестнадцатилетние школьницы: «Пошлите меня в Чечню! Хочу быть как Елена Масюк!». Дожили. Вроде как Зоя Космодемьянская – только совсем наоборот, берущая интервью у гитлеровцев.

Профессия телерепортера, хотя и стала массовой (каналов и программ теперь множество), остается довольно престижной в нашем обществе. Я понимаю, что этот престиж часто обеспечен не столько важностью работы телевизионного журналиста, сколько самим фактом его присутствия на экране. У работников правоохранительных органов все обстоит как раз наоборот: и хочется показать себя обществу, и боязно каждый раз – как бы не сказать лишнее, ведь нельзя умнее начальства выглядеть. Вот и нет на экранах достойного отражения этой деятельности.

В заключение еще два случая из практики. Молодой милиционер, спрашиваю, как в Москве служится? Он отвечает: нарушители уж больно культурные, приходится и мне книжки читать, в театры ходить. С юмором парень. А майор из пресс-службы без юмора – велел это все вырезать, чтоб не подрывать авторитет милиции. Вырезали! В другой раз договорились телеинтервью с генералом делать в тире. Я стреляю и задаю вопрос. Он стреляет – отвечает. В конце подсчитываем очки. Специалисты из пресс-центра убедили, что для генерала это несолидно. Это ведь не только в милиции, так же и у летчиков, и у моряков, везде теперь пресс-службы есть – для лучшего контакта с журналистами.