9. Из речи а. Ф. Керенского к делегатам с фронта 29 апреля 1917г.

В настоящее время положение русского государства сложно и трудно. Процесс перехода от рабства к свободе не может протекать в форме парада, как это бывало раньше. <…> Прошло время изолированных государств. Мир давно уже превратился в единую семью, часто враждующую внутри себя, но связанную самыми тесными узами – культурными, экономическими и всякими другими. Вырвать из этого целого единое государство, оборвать его связи с внешним миром, значит – отсечь от него живые члены, обречь его, быть может, на смерть от истечения кровью. В настоящее время торжеством новых идей, созданием демократического государства в Европе мы можем сыграть колоссальную роль в мировой истории, если сумеем заставить другие народы пойти нашим путём, если мы заставим и наших друзей, и наших врагов уважать нашу свободу. Но для этого нужно, чтобы они увидели, что с идеями русской демократии бороться невозможно. Этот путь мы можем пройти лишь как организованное, сильное, внушающее уважение и единое государственное тело. Если же мы, как недостойные рабы, не будем организованным, сильным государством, то наступит мрачный кровавый период взаимных столкновений, и идеи наши будут брошены под каблук того государственного принципа, что сила есть право, а не право – сила. Каждый из нас, от солдата до министра и от министра до солдата, может делать всё, что хочет, но должен это делать с открытыми глазами и поставить служение общему выше частного. <…>

Если сейчас не будут сознаны трагизм и безвыходность положения, если не поймут, что сейчас на всех лежит ответственность, если наш государственный организм не будет действовать так же правильно, как хорошо прилаженный механизм, - тогда всё, о чём мы молчали, к чему мы стремимся, будет отброшено ещё на несколько лет назад, а может быть, затоплено кровью.

Я хочу верить, что мы найдём выход из своего положения и пойдём вперёд той же открытой и ясной дорогой демократического государства, скованного сознанием гражданского долга и твёрдой воли, и что всё, что нам передали наши предшественники, всю нашу многовековую культуру, всё, что дал нам русский гений, мы сумеем бережно донести и отдать Учредительному Собранию, единому хозяину Русской Земли. Но для этого надо не только верить, но и найти в себе желание действовать.

(цит. по: Антология мировой правовой мысли. В 5 т.

Т. V. Россия конец XIX – XX в. – М., 1999. С.441-442)

10. Из выступления ф. И. Дана на VIII Всероссийском съезде Советов 23 декабря 1920 г.

Основной вопрос о дальнейшей победе нашей революции… есть прежде всего вопрос об отношении к крестьянству, вопрос о создании определённых отношений между городом и деревней, между пролетариатом и крестьянством.

Ясно, что в том случае крестьянство может увидеть в пролетариате своего не только друга и союзника, но и руководителя, только в том случае можно установить дружественные отношения между городом и деревней, если верховным законом Советской власти по отношению к крестьянству будет не то принуждение, о котором так усердно говорит председатель Совета Народных Комиссаров, а будет та политика, которая считается с тем, что худо ли, хорошо ли, но десятки миллионов русских крестьянских хозяйств – сейчас хозяйства мелкособственнические, хозяйства, которые по нашей марксистской терминологии называются мелкобуржуазными, и что втянуть эти хозяйства в орбиту мирового социалистического переворота… можно не путём физического насилия над крестьянством, а путём целого ряда экономических, политических и культурных мер…

Между тем, что же мы видим на самом деле? Мы видим, прежде всего, что до сих пор в области продовольствия по отношению к крестьянству применялась политика чисто насильнического характера. Нам вчера приводили блестящие цифры, что мы, слава богу, за этот год выкачали гораздо больше, чем царское правительство в последний год своего существования. По этому поводу я позволю себе сказать, что продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо хотя она выкачала триста миллионов пудов, но это куплено повсеместным сокращением посевной площади, достигшей почти одной четверти прежних засевов, сокращением скотоводства, прекращением посевов технических растений, глубоким упадком сельского хозяйства и выкачиванием из деревни хлеба, в результате чего – так же, как прежде выколачиванием подати, - мы разрушили ту основу, на которой только и может существовать наше на три четверти крестьянское хозяйство.<…>

Мы считаем, что такой путь углубления насилия над крестьянством пагубен. Мы считаем и предупреждаем, что этот путь углубления и усиления насилия над крестьянством приведёт только к тому, что поднимется непроходимая пропасть между городом и деревней, и тогда крестьянство, освобождённое от страха царя и помещика, станет опорой буржуазной контрреволюции в России. И все, кому дороги интересы революции, должны протестовать против этого насилия и требовать широкой самодеятельности для рабочего класса и помнить, что строить гораздо легче с свободно организованным крестьянским классом.

(цит. по: История России, 1917 – 1940. С.133-134)

БЛОК II

ДИАЛОГИЧЕСКИЕ ЖАНРЫ РЕЧИ

1. Мать Анжелы, крупная предпринимательница, владелица Лихоборского Торгового Дома, связана с криминальными структурами. В ходе беседы с дочерью она пытается выяснить, откуда Анжела получила информацию о том, что она причастна к одному из громких заказных убийств

- Там, - сказала Анжелка, быстро запихивая Тимошу в ящик с игрушками. – Даже девчонки из бухгалтерии говорили, что на них наехали Лихоборы.

- Это кто такое сморозил, Анжелка? – с нехорошим спокойствием спросила Вера Степановна. – С кем ты говорила из бухгалтерии?

На Анжелку вдруг повеяло ледяным холодком: каждое сказанное и несказанное слово падало на весы, а по следам слов, в глубине тяжёлых бессонных маминых зрачков скакали чёрные всадники смерти и белые всадники жизни.

- С кем – ты – говорила? – Мамин голос гремел под чёрной коробкой безжалостными раскатами.

Анжелка отрицательно помотала головой. Слёзы вытекали из глаз, заслоняя её от мамы.

- Успокойся, детка, - сказала Вера Степановна с интонациями опытного хирурга, - успокойся и выслушай меня внимательно. Я что, в чём-то тебя обвиняю? Мы что – враги, соперницы? Для кого я стараюсь, для кого тяну жилы из себя и своры народа? Только ради тебя и себя, ради нас с тобой. Нас двое – ты да я – а больше никого на всём этом подлом свете. Может, я была тебе плохой матерью, мало с тобой цацкалась, за ручку не держала – зато теперь у тебя есть всё, доверху с пенкой. А то б сидели сейчас на пару в этой вот конуре, грызли сухари и презирали друг друга за убогую жизнь. Такая была бы затяжная любовь. Душевная. А сейчас на нас работают сотни людей, миллионы долларов. И не потому, что я такая умная, а потому, что так обломилось. На моём месте хотят быть тысячи, миллионы людей – и кто-нибудь да окажется, если сумеет меня спихнуть. Ты этого хочешь? Нет? Тогда объясни мне, кто распускает свой поганый язык, откуда идёт эта сплетня – потому что, клянусь могилой матери, я не имею к этому взрыву никакого отношения. Ты слышишь?

Анжелка кивнула.

- Дымшиц? – спросила Вера Степановна.

Анжелка всхлипнула и тоненьким своим голоском призналась:

- Я ничего тебе не скажу, мама. Давай считать, что я ничего не говорила, а ты ничем не клялась.

(Эргали Гер «Дар слова»)