3. Марксизм и позитивизм

Среди приемов борьбы буржуазной теории права с марксизмом немалое место занимает ассимиляция марксистского учения о праве с различными буржуазными школами и учениями. Если поставить в один ряд все сопоставления, сделанные по этому поводу в западной юридической литературе, то получится весьма странная картина, ибо марксизм оказывается разновидностью всех важнейших буржуазных правовых школ – естественного права (Кельзен, Штумпф), социологической юриспруденции (Кельзен), исторической школы права (Росс, Егер), юриспруденции интереса (Фехнер), натуралистическо-органических концепций (Бюрдо) и т. д. Обращает на себя внимание, что наиболее часто западные авторы отождествляют марксизм с тем буржуазным учением, к которому сами они относятся наиболее критически. Таким образом, все аргументы, обращаемые против критикуемой теории, в глазах читателя mutatis mutandis переносятся и на марксизм.

Особенно часто марксистскую теорию права пытаются представить как разновидность позитивизма. Проводимое западными авторами сближение позитивизма и фашизма нередко имеет в этой связи дальний провокационный прицел. Позитивизм изображается затем как общая черта собирательного понятия тоталитарной государственности, которым активно пользуется современный антикоммунизм.

Конечно, если вырывать отдельные положения из контекста, то эти положения могут быть использованы для поверхностных аналогий. Например, позитивизм исходит из идеи верховенства закона, подчинения судьи закону, и марксистская теория права защищает эти принципы. Позитивизм считает закон наиболее совершенной правовой формой, и марксистская теория отводит ему основную роль в системе источников права. На этой аналогии основывается Р. Давид, когда утверждает, что «концепция права, существующая в СССР и народных республиках, вряд ли может претендовать на полную оригинальность». Являясь результатом творчества Карла Маркса и В. И. Ленина, которые оба сформировались как юристы в странах, входящих в романо-германскую правовую семью, эта концепция связана с тенденцией юридического позитивизма, преобладавшего в XIX в., и сохранившего свое значение в XX в., позитивизма, который хотел видеть в праве выражение воли законодателя.

Однако это никак не служит доказательством близости позитивизма и марксизма. Перед нами достаточно частый случай отражения и обоснования в различных идеологиях одних и тех же существенных черт социальной эволюции. Да и сам принципы верховенства закона, подчинения судьи закону в общем контексте марксистского учения о государстве и праве имеют совершенно иной социальный смысл, чем в общем контексте юридико-позитивистских представлений, подобно тому как различна судьба этих принципов в практике капиталистической государственности и при социализме.

Марксизм с первых дней своего существования последовательно критиковал юридический позитивизм, как и другие формы позитивизма, например вульгарную политическую экономию.

Марксизм показал научную несостоятельность юридического позитивизма и его апологетический характер уже тогда, когда в буржуазном правоведении еще никто и не помышлял о столь модном в последствии «преодолении позитивизма».

Основной аргумент, с помощью которого пытаются сблизить марксистскую теорию права с позитивизмом, сводится к тому, что они якобы решают вопрос о соотношении права и государства, объявляют первое продуктом второго и тем самым открывают дорогу этатизму и тоталитарной государственности. Нетрудно увидеть, что авторы, проводящие это сближение, существенно видоизменяют само понятие позитивизма. Его методологическая основа – изучение права из самого себя - остается в стороне (даже буржуазные критики отдают себе отчет, насколько бессмысленны попытки сближать методологию марксизма и позитивизма), и юридический позитивизм выступает лишь как учение, считающее право продуктом государства, результатом его деятельности. Но суть в том, что этот аспект позитивизма столь же неразрывно связан с его общими методологическими установками, как и другие его выводы и положения.

Маркс и Энгельс последовательно критиковали позитивистско-волюнтаристские представления о праве как простом результате свободной деятельности законодателя, суверена, политической власти. Определив буржуазное право как возведенную в закон волю класса буржуазии, они тут же добавили, что речь идет о воле, содержание которой определяется материальными условиями жизни этого класса. Одна из стержневых линий такого важного для понимания марксизма произведения, как «Немецкая идеология», направлена на преодоление представления о праве и законе как просто «господской воле государства», столь характерного для позитивизма. Право коренится в тех же социально-экономических условиях, что и существующее государство, - такова позиция марксизма, совершенно чуждая и непонятная позитивизму. «Помимо того, что господствующие при данных отношениях индивиды должны конструировать свою силу в виде государства, они должны придать своей воле, обусловленной этими определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона, - выражение, содержание которого всегда дается отношениями этого класса, как это особенно ясно доказывает частное и уголовное право… Впрочем, возникновение этой «воли» до того момента, как отношения развились настолько, что смогли вызвать ее к жизни… существует только в воображении идеологов. После того как отношения развились настолько, что вызвали эту волю к жизни, идеолог может вообразить ее себе чисто произвольной, а поэтому и возможной во все времена и при всех обстоятельствах».

Ту же самую в основе своей мысль, направленную против позитивистско-волюнтаристского понимания права, Маркс и Энгельс формулируют более сжато: «Так как государство есть та форма, в которой индивиды, принадлежащие к господствующему классу, осуществляют свои общие интересы и в которой все гражданское общество данной эпохи находит свое сосредоточие, - то из этого следует, что все общие установления опосредствуются государством, получают политическую форму. Отсюда и происходит иллюзия, будто закон основывается на воле, и притом на оторванной от своей реальной основы, свободной воле. Точно так же и право в свою очередь сводят затем к закону».

«Право первоначально не зависит от закона, а, наоборот, закон зависит от права», - писал Л. Фейербах. Это изречение немецкого философа было впервые опубликовано в начале нашего века, но в трудах Маркса и Энгельса было очень четко показано историческое движение правовой формы: в примитивные эпохи «индивидуальные фактические отношения в их самом грубом виде и являются непосредственно правом»; затем возникает потребность охватить общим правилом повторяющиеся изо дня в день акты производства, распределения и обмена, и это выражается в форме обычая, а затем и закона. Наконец, в ходе дальнейшего общественного развития появляется более и менее обширное законодательство. «Чем сложнее становится это законодательство, тем более отличается способ его выражения от того способа, в котором выражаются обычные экономические условия жизни общества. Законодательство представляется как бы самодовлеющим элементом, который находит оправдание своему существованию и обоснование своему дальнейшему развитию не в экономических отношениях, а в собственных внутренних основах, хотя бы, скажем, в «понятии воли». Люди забывают о происхождении своего права из экономических условий своей жизни…». Приведенные слова Энгельса направлены прежде всего против юридико-мировоззренческих позитивистских представлений.

Эта критика позитивистско-волюнтаристских представлений о праве как «господской воле государства» вовсе не означает, что марксизм недооценивал правотворческую роль государства. Наоборот, он подчеркивает эту роль, ибо, как говорит Маркс в уже приводившейся цитате, в государстве «все гражданское общество данной эпохи находит свое сосредоточение». В XX в. с усложнением жизни общества роль государства в силу разных причин еще более возрастает. Возрастает его роль и в правотворчестве как концентрированном выражении новых потребностей общества, и прежде всего потребностей господствующих в нем классов. В этих условиях право и закон все более сливаются; как правильно отметил Фейербах, право лишь первоначально не зависит от закона. Хорошо известна та огромная творческая роль, которую играет новое социалистическое государство в переходный от капитализма период, когда оно выступает как главное орудие социалистического, а затем и коммунистического преобразования общества. Плановая организация системы хозяйства на основе общественной собственности придает еще большее значение государственному правотворчеству. Речь идет не о закреплении и „легализации“ общественных отношений, сложившихся в недрах старого общества, а о создании принципиально нового строя и правопорядка. Естественно, что орудием такого преобразования выступает государственный закон, а не обычай или прецедент.

Это не могло объективно не привести к тому, что советская теория права в полной мере подчеркнула правотворческую роль государства. Вместе с тем нельзя не отметить и следующее обстоятельство. В 20-х годах Е. Б. Пашуканис, П. И. Стучка и другие советские авторы уделяли особенно большое внимание анализу соотношения «способ производства – экономический строй - право». В конце 30-х годов взгляды Пашуканиса и Стучки подверглись разносной критике со стороны А. Я. Вышинского, в результате чего подчеркивание правотворческой роли государства приняло несколько односторонний характер. Это выразилось, в частности, в определениях права вообще, и социалистического права в особенности, данных Вышинским в 1938 г. и воспроизводившихся затем в литературе. Отсутствие в определении социалистического права, данном Вышинским, указания на материальную обусловленность права (т. е. требование его обязательного соответствия достигнутому социально-экономическому уровню, принципам социалистической системы, уровню развития демократии и т. д.) могло вести и вело к оправданию волюнтаризма в законодательстве. Позиции Вышинского, как известно, подвергнуты критике в советской литературе.

Некоторые западные авторы, пытающиеся сблизить марксистскую теорию права и позитивизм, избрали промежуточную позицию: они утверждают, что если взгляды самого К. Маркса и позиция советской теории права 20-х годов были отличны от позитивизма, то затем в советской теории произошел «позитивистский перелом». Эта «промежуточная конструкция» не учитывает, что в целом советская теория права всегда исходила из марксистского тезиса о социальной обусловленности права, о его связи с государством как соотношении надстроечных явлений в их конечной обусловленности экономическим строем общества.

В отличие от позитивизма, который действительно не знает критериев социальной оценки права и может лишь отличить по формальным критериям действующее право от норм, потерявших силу, марксизм исключает подход к праву вне его социальной оценки. Адресуемый позитивизму упрек в том, что он не стремится и не способен отличить справедливое право от несправедливого, не может быть обращен к марксистской теории права⁹. Марксизм не утверждает, что право может быть только хорошим и справедливым, а «плохое право», «несправедливое право» - это уже не право. Но он указывает четкие социально-экономические, политические и исторические критерии для ответа на вопрос, соответствует ли данный закон или правовой институт строю экономических и политических отношений, отвечает ли он потребностям общественного развития или противопоставляет ему своекорыстные интересы господствующих классов и тем самым является отступлением от исторически достигнутого уровня прогресса и т. д. Это важная составная часть проблемы справедливости закона.