Нравы и искусства (том II, [раздел] I, «Республика», гл. III) "

[...] Теперь уместно на мгновение задержаться и произвести общий обзор века в том, что касается нравов, финансов, армии, торговли, искусств и наук. Главная польза истории состоит именно в том, что она дает материал для такого рода изысканий, и долг историка требует, по-видимому, обращать внимание на надлежащие выводы и заключения.

Ни один народ не испытал в течение данного периода более неожиданных и коренных перемен в нравах, чем английский. Из состояния спокойствия, согласия, повиновения, уравновешенности англичане в одно мгновение были ввергнуты в состояние раздора, фанатизма и чуть ли не безумия. Неистовство английских партий превзошло все, что только можно вообразить, и, продлись оно еще немного, вполне имелось бы основание опасаться всех ужасов избиений и проскрипций древнего мира. Военных узурпаторов, власть которых опиралась на явную несправедливость и не имела поддержки в народе, побуждали к подобным кровавым мерам ярость и отчаяние, и, если бы эти ужасные средства были применены одной партией, жажда мести заставила бы другую совершить то же самое по возвращении к власти. Между партиями не сохранялись никакие общественные связи, между их представителями не были возможны ни браки, ни родство. Роялисты, хотя их и подавляли, преследовали и уничтожали, с презрением отвергали всякую близость со своими победителями. Чем более их унижали, тем сильнее они чувствовали свое превосходство над узурпаторами, которые приобрели господство посредством насилий и несправедливости.

Нравы этих двух фракций были столь противоположны, что они, казалось, составляли две совершенно отличные друг от друга нации. «Ваши друзья «кавалеры», — говорил сторонник парламента роялисту, — совершенно распущенные и развратные люди». «Да, — отвечал роялист, — у них есть недостатки. Но ваши друзья «круглоголовые»¹²обладают всеми

63 Давид Юм ==833

дьявольскими пороками, и им свойственны тирания, дух возмущения и духовная гордыня». Необузданность и беспорядок, несмотря на благой пример Карла I, несомненно, преобладали среди очень многих его сторонников.

Будучи обыкновенно знатными и богатыми людьми, для которых излишества менее пагубны, чем для простонародья, они были слишком склонны разрешать себе всякие наслаждения, особенно чревоугодие. Противоборство с сухим педантизмом врагов еще более склоняло их к общительности, и репутация поклонника наслаждений высоко ценилась у них как залог преданности королю и церкви. Даже разоренные конфискациями и секвестрами, они старались сохранить видимость беззаботности и уверенности в будущем. «Насколько надежда лучше страха, — сказал один бедный и веселый «кавалер», — настолько наше положение предпочтительнее положения наших врагов. Мы смеемся, тогда как они трепещут».

Мрачное исступление, господствовавшее среди большинства членов парламентской партии, было, несомненно, одним из самых любопытнейших исторических зрелищ, самым поучительным и занимательным для философского ума явлением. Все развлечения были в некотором роде запрещены просвитерианами и индепендентами с их непоколебимой суровостью. Конные состязания и петушиные бои расценивались как самые чудовищные преступления *. Даже медвежья травля считалась языческим и нехристианским занятием, преступность которого усматривалась не в бесчеловечности, а в развлекательности. Как-то полковник Хыосон¹³. побуждаемый религиозным рвением, явился со своим полком в Лондон и перебил всех медведей, которых держали там для развлечения горожан. Это событие, по-видимому, легло в основу вымысла о Гудибрасе¹⁴. Хотя англичане от природы обладают искренним и прямодушным характером, над ними как в старое, так и в новое время тяготело беспримерное

[Так расценивались] убийства животных, но не убийства людей.

==834

лицемерие. Религиозное лицемерие, как можно заметить, особенное: обычно оно не осознается личностью и, будучи более опасно, чем другие виды неискренности, предполагает в то же время меньшую долю лживости. Ветхий завет, которому отдавалось предпочтение перед Новым, чтили все сектанты. Восточный поэтический стиль Ветхого завета делал его более доступным такому истолкованию, которое отвечало их интересам.

В ходе изложения мы имели случай говорить о многих преобладавших в Англии сектах. Перечислить все их было бы невозможно. Однако квакеры — столь значительная или по крайней мере своеобразная секта, что она заслуживает особого внимания. Но так как квакеры принципиально отрицают применение вооруженной силы, они никогда не играли в общественных делах такой роли, чтобы попасть в ту или иную часть нашего повествования.

Религия квакеров подобно большинству других зародилась в самых низших слоях общества, во в конце концов овладела сознанием более достойных по своим качествам и воспитанию людей. Основатель этой секты Джордж Фоке родился в Драйтоне, в Ланкашире, в 1624 году. Сын ткача, он был вынужден стать учеником сапожника. Чувствуя более сильную склонность к духовным занятиям, чем к своему ремеслу, он ушел от мастера и стал бродить по стране, одетый в кожаный камзол — одежду, которую он долго предпочитал из-за ее своеобразия и дешевизны. Чтобы отучить себя от всего земного, он порвал все связи с друзьями и семьей и никогда не задерживался на одном месте, дабы новые привычки не породили новых привязанностей и не лишили возвышенности его воспаряющие над всем земным размышления. Он имел обыкновение бродить по лесам и проводить целые дни в древесных дуплах, причем и общество и все удовольствия ему заменяла библия. Достигнув такого совершенства, что он более не нуждался в какой-либо другой книге, Фоке вскоре сделал дальнейший шаг по пути духовного прогресса, начав все более пренебрегать даже этой божественной книгой. Он вообразил, что его дыхание полно того вдохновения, которое направляло самих пророков

==835

я апостолов, что всякий духовный мрак должен проясняться благодаря этому внутреннему свету и что мертвую букву следует оживить с помощью этого живого духа.

Вообразив, что им приобретена достаточная святость, он почувствовал, что туман самообольщения быстро рассеивается, если его не поддерживает постоянное восхищение окружающих. И он стал искать прозелитов. Их было нетрудно найти в те времена, когда все аффекты людей были обращены к религии и наиболее экстравагантные формы последней пользовались наибольшей популярностью. Все формы обрядности, как порожденные гордостью и тщеславием, были полностью отвергнуты Фоксом и его учениками, побуждаемыми к этому еще большей гордыней и еще большим тщеславием. Они старались всячески избегать даже обычных гражданских обрядов как того, чем питаются плотское тщеславие и самодовольство. У них не было никаких отличительных званий. Слово друг было единственным обращением, которым они без всякого разбора пользовались во взаимных отношениях.

Они не должны были кланяться, снимать головной убор, оказывать какие-либо другие знаки почтения. От притворного низкопоклонства, проникшего в современные языки, в которых к отдельным лицам обращаются так. как если бы они были множествами, квакеры возвратились к простоте древних языков, и тыбыло единственным обращением, которое они в любых случаях могли употреблять.

Одежда — это важное обстоятельство — также отличала членов секты. Всякое излишество, всякое украшение тщательно ограничивались; не разрешались ни складки на верхнем платье, ни пуговицы на рукавах, ни галуны, ни вышивки. Даже пуговицу на шляпе, поскольку таковая не всегда нужна, они отвергали с ужасом и негодованием.

Неистовое исступление этой секты, как и все чрезмерные чувства, превосходило возможности слабых нервов, которые его не выдерживали, и вызывало у проповедников конвульсии, дрожание и сведение конечностей, поэтому-то их и назвали квакерами^14а. В об-

==836

становке значительной терпимости ко всем сектам и даже одобрения нововведений одна лишь секта квакеров подвергалась преследованиям. Охваченные неистовым рвением, ее приверженцы врывались в церкви, нарушали общественное богослужение и награждали священников и паству проклятиями и ругательствами. Если их приводили к судье, то квакеры отказывали ему во всяком почтении и обращались с ним с такой фамильярностью, как если бы он был им ровня. Иногда их сажали в сумасшедшие дома, иногда в тюрьмы, иногда наказывали кнутом, а иногда выставляли к позорному столбу. То терпение и величие духа, с которыми они переносили все мучения, вызывали к ним сочувствие, восхищение и уважение *. Верили в то, что сверхъестественный дух поддерживает квакеров в их страданиях, невыносимых для человека в его обычном состоянии, свободном от иллюзий, порожденных аффектами.

Квакеры пробрались и в армию. Но так как ими проповедовался всеобщий мир, то они отвращали вооруженных фанатиков от их профессии и вскоре, если бы их деятельность терпели и дальше, без кровопролитий и бедствий положили бы конец господству святош. Эти поползновения квакеров были новым основанием как для их преследований, так и для роста их влияния в народе.

Мораль, которой следовала или делала вид, что следует, указанная секта, была в такой же степени экстравагантна, как и ее религия. Если квакера ударяли по одной щеке, он подставлял другую. Если у него просили плащ, он отдавал и камзол. Как бы ни был заинтересован в чем-либо квакер, ничто не могло

По этому поводу Уайтлок ¹⁵на стр 599 [своих мемуаров] рассказывает следующую историю: какие-то квакеры в Хасингтоне, что в Нортумберленде, пришли в воскресный день к проповеднику и повели с ним беседу; на квакеров напала толпа и чуть не убила одного или двух из них Квакеры упали на колени и стали молить бога простить неведающих, что они творят, а затем, обернувшись к толпе, стали ей говорить о совершенном ею зле В итоге жители деревни перессорились и •сколотили друг друга еще сильнее, чем перед этим квакеров.

==837

заставить его побожиться, даже если он был прав, в каком-либо суде. Он никогда не запрашивал за свои изделия большую сумму, чем считал должным получить. Это последнее правило весьма похвально и доныне соблюдается данной сектой в качестве религиозного предписания.

Никакие другие фанатики не испытывали большей ненависти, чем квакеры, к обрядам, таинствам, ритуалам и вообще ко всем церковным установлениям. Даже крещение и причастие, которые считаются другими сектами тесно связанными с тем, что в христианстве является самым жизненным, с презрением отвергались квакерами. Они профанировали само воскресенье. Святость церквей они высмеивали и любили называть эти священные здания не иначе как лавкамиилидомами с колокольнями.В их секте не допускалось никаких священников. Считалось, что каждому квакеру непосредственное озарение придало качества, далеко превосходящие священство. Когда они собирались на богослужение, то каждый поднимался со своего места и произносил импровизированную, вдохновленную духом речь. Женщины также имели право проповедовать братьям и считались достойными проводниками велений святого духа. Иногда множество проповедников начинали говорить все сразу. Иногда же во время их сборищ царило всеобщее молчание.

Некоторые квакеры пытались, подражая Христу, поститься сорок дней, и один из них геройски погиб от подобного эксперимента. Однажды в церковь, где находился протектор¹⁶, пришла нагая квакерша, побуждаемая, как она сказала, духом явиться людям в качествезнамения.Некоторые иа них вообразили, что началось обновление мира и одежды должны быть отброшены вместе с прочими излишествами. Наказания, которые повлекли за собой попытки провести это учение на практике, были еще Одним видом преследований, но они не слишком способствовали успеху квакеров.

Джеме Нейлор был квакером, который приобрел известность своим богохульством или скорее сумасшествием. Он вообразил, что превратился в Христа и стал

==838

подлинным спасителем мира; под влиянием своей фантазии он начал подражать действиям спасителя, о которых рассказано у евангелистов. Так как он имел внешнее сходство с Христом, как его обычно изображают, он отпустил такую же, как и у Христа, бороду. Он попробовал воскрешать мертвых. Подражая Христу, Нойлор вступил в Бристоль, правда на лошади, так как, я полагаю, в тех местах затруднительно отыскать осла. Его ученики расстилали перед ним свои одежды и кричали: «Осанна в вышних, благословен господь бог Саваоф!» Приведенный к судье, Нейлор отвечал на все вопросы: «Ты сказал это». Замечательно, что парламент подумал, будто данное дело заслуживает его внимания. Около десяти дней парламентарии потратили, изучая и обсуждая дело этого квакера. Наконец они приговорили Нейлора к выставлению у позорного столба, наказанию кнутом, наложению на лицо клейма и пронзению языка раскаленным железом. Все эти жестокости Нейлор перенес с обычным терпением. Столь сильно был он укреплен своим самообманом. Но последующие события испортили все. Его сослали в исправительный дом, приставили к тяжелым работам, посадили на хлеб и воду, лишили всех его учеников и учениц. Тогда его самообман рассеялся, и по прошествии некоторого времени он согласился стать обыкновенным человеком и возвратиться к своим обычным занятиям ι[...]

Гражданские войны, особенно если в них опираются на принципы свободы, не препятствуют обычно искусству красноречия и литературного творчества, напротив, даруя более благородные и интересные темы, они с лихвой окупают то беспокойство, которое причиняют музам. Действительно, речи парламентских ораторов этого периода превосходят по стилю все то, что произносилось в Англии ранее, а о силе и диапазоне нашего языка тогда вообще впервые начали судить. Нужно признать, однако, что гнусный фанатизм, столь заразивший парламентскую партию, был не менее вреден для вкуса и науки, чем любой закон или декрет. Веселье и остроумие находились под запретом, гуманитарные науки презирались, свободу исследования

==839

возненавидели. Поощрялись лишь ханжество я лицемерие. На предшествовавших Аксбриджскому договору¹⁷ переговорах самым серьезным образом настаивали на статье о закрытии навсегда всех театров. Сэр Джон Давенант, говорит Уайтлок, рассказывая о 1658 годе, опубликовал оперу, пойдя наперекор щепетильности своего времени. Вся королевская обстановка пошла с молотка, принадлежавшие королю картины, весьма низко оцененные, обогатили собой все коллекции Европы. Даже королевские дворцы были разрушены, а обломки проданы как строительный материал. Генералы уже совсем собрались продать с аукциона саму библиотеку и коллекцию медалей, находящиеся в соборе св. Иакова, дабы оплатить задолженность кавалерийским полкам, расквартированным близ Лондона. Но Селден¹⁸, понимавший, какой потерей это было бы, убедил своего друга Уайтлока, в то время лорда-хранителя печати республики, принять должность попечителя библиотеки. Эта выдумка спасла указанную ценную коллекцию.

Замечательно, однако, то, что величайший гений, прославивший Англию того времени, был тесно связан с упомянутыми выше фанатиками и даже проституировал свое перо в теологических контроверзах, сектантских диспутах и оправдании самых зверских действий данной партии. Это был Джон Мильтон, чьи поэмы восхитительны, хотя не лишены некоторых недостатков, а прозаические произведения неприятны, хотя и написаны не без таланта. Не все его поэмы на одном уровне: его «Потерянный рай», его «Комус» и некоторые другие сверкают на фоне прочих, вялых и плоских, сочинений. Даже в «Потерянном рае» — главном подвиге жизни Мильтона — имеются длинные пассажи, на которые приходится около трети произведения и которые почти целиком лишены гармонии, изящества и вообще всякой силы воображения. Естественная неровность в таланте Мильтона была усугублена различиями в избранном им сюжете: некоторые части его являются уже сами по себе возвышеннейшими из всех, которые могли бы быть выражены в человеческих понятиях, другие же требуют для своего вопло-

==840

щения тщательно продуманного композиционного изящества.

Несомненно, что этот поэт, когда он был в ударе и у него появлялся благородный сюжет, был самым возвышенным поэтом мира, не исключая при этом сравнении Гомера, Лукреция и Тассо. Более выразительный, чем Гомер, более простой, чем Тассо, более ввволнованный, чем Лукреций, Мильтон, если бы только он жил позднее и научился шлифовать свои стихи, избавляя их от некоторой грубости, если бы только он был более обеспечен и обладал большим досугом, чтобы прислушиваться к движениям гения в своей душе, достиг бы вершины человеческого совершенства и сорвал бы пальмовую ветвь эпической поэзии.

Хорошо известно, что при жизни Мильтон не пользовался той репутацией, которую заслуживал. Его «Потерянным раем» долгое время пренебрегали. Предубеждения против него как защитника цареубийц и против его произведения, не свободного от былого ханжества, скрыли от невежественного мира громадные достоинства этой поэмы. Лорд Сомерс, при поддержке которого было осуществлено хорошее издание поэмы, первым способствовал ее славе, а Тонсон в своем посвящении к изданию меньшего формата говорит о ней как о произведении, только начинающем пользоваться известностью. Даже в период господства той партии, к которой принадлежал Мильтон, последний, по-видимому, не пользовался большим уважением, и Уайтлок говорит о «некоем Мильтоне», как он его называет, — о слепце, занятом переводом на латинский язык договора со Швецией. Подобные слова кажутся забавными потомкам, увидевшим, насколько Мильтон затмил Уайтлока, хотя тот был лордом-хранителем печати, послом и, несомненно, человеком с большими способностями и заслугами.

То, что Мильтон не был в чести после реставрации, не удивительно. Удивительно то, что ему сохранили жизнь. Весьма многие из «кавалеров» резко осуждали проявленное к нему милосердие, сделавшее честь королю и столь благодетельное для потомков. Говорят, что Мильтон во время протектората спас жизнь Даве-

==841

нанту, за что последний поддержал его после реставрации, исходя из того соображения, что люди пера должны всегда более считаться со своими литературными симпатиями, чем с любыми партийными различиями и расхождениями во мнениях. Именно во время своей нищеты, слепоты, бесчестья, опасностей и старости сложил Мильтон свою замечательную поэму, которая не только превзошла все созданное его современниками, но и все, что вышло из-под пера, когда он находился в расцвете сил и на вершине процветания. Данное обстоятельство не самое малозначительное среди обстоятельств жизни этого великого гения [...]

Ни один английский писатель того времени не пользовался большей славой как на родине, так и за границей, чем Гоббс, тогда как в наши дни он в значительной мере забыт. Это яркий пример того, как непрочна слава, основанная на размышлении и философии! Приятная комедия, отображающая нравы своего времени и дающая правдивое изображение природы, сохраняется надолго и доходит до далеких потомков. Но система, будь то физическая или метафизическая, обязана своим успехом главным образом новизне; и ее оценивают беспристрастно не ранее, чем обнаруживаются ее слабости. Политическое учение Гоббса способствовало лишь поддержанию тирании, а его этика содействовала безнравственности. Хотя Гоббс был врагом религии, у него самого не было ничего от духа скептицизма; он настолько положителен и догматичен, как если бы человеческий разум, и в особенности его разум, мог достичь полной уверенности в данного рода предметах. Ясность и правильность стиля — вот главные достоинства сочинений Гоббса. Как человек Гоббс был добродетелен; несмотря на его свободомыслие в этике, в его характере не было ничего экстраординарного. Главный недостаток Гоббса, в котором его упрекали, — застенчивость. Он достиг глубокой старости, но никогда не мог примириться с мыслью о смерти. Смелость его мнений и чувств составляет удивительный контраст с этой стороной его характера.

«Океания» Гаррингтона хорошо пришлась к тому времени, когда планы, связанные с воображаемой рес-

==842

публикой, служили предметом ежедневных разговоров и споров. И даже в наш век ею справедливо восхищаются как произведением, полным таланта и изобретательности. Однако сама идея совершенного и вечного государства всегда останется такой же химерой, как и идея совершенного и бессмертдого человека. Стилю этого писателя не хватает легкости и плавности, но тем хорошим, что есть в его произведениях, этот недостаток в достаточной мере компенсируется.

Гарвей пользуется славой за то, что он благодаря одному лишь рассуждению и без всякой примеси случайности сделал капитальное открытие в одной из важнейших отраслей науки. Ему также сразу посчастливилось опереться в своей теории на самые веские и убедительные основания, и последующие поколения мало что могли добавить к его доводам, которыми он был обязан своей изобретательности и трудолюбию. Его трактат о кровообращении, кроме того, полон такой теплоты и такого воодушевления, которые весьма естественно обнаружить у гениального первооткрывателя. Этот великий человек заслужил большую любовь Карла I, разрешившего ему пользоваться всеми оленями в королевских лесах для завершения его исследования относительно зарождения у животных.

Эта эпоха, снабдившая историю громадным материалом, не создала ни одного значительного историка. Кларендон¹⁹, правда, всегда будет считаться интересным писателем, даже независимо от любопытства, побуждающего нас узнать о рассказываемых им событиях. Его стиль нуден и многословен, он душит нас своими длиннейшими периодами. Но в тот момент, когда мы его порицаем, он вдруг обнаруживает богатство воображения и чувства. Он кажется более пристрастным, чем есть в действительности; по-видимому, он постоянно стремится оправдать короля, но его апология часто хорошо обоснована. Он менее пристрастен при описании фактов, чем при изображении характеров: он был слишком честен, чтобы искажать первые, тогда как его симпатии невольно делали последние совершенно неузнаваемыми. Дух честности и доброты

==843

ваполняет весь его труд; и те же качества были украшением автора.

Таковы главные сочинения, которые задерживают на себе внимание потомков. Все те бесчисленные произведения, которыми тогда изобиловала печать: плоды религиозного лицемерия, партийные декламации, утонченная теология — все это давно предано забвению. Даже такие писатели, как Селден, главное достоинство которого состояло в его учености, или Чиллингворс, этот неистовый противник папистов, едва ли когда-либо займут место среди английских классиков [·. ·]