Левиафан выпуск 5

она, таким образом, получила наибольшее распространение. Существуют другие способы решения данного вопроса. Например, Амстердамская школа создала нетелеологическую концепцию социализации (Vergesellschaftung), которая является центральной в ее интеллектуальных устремлениях, это понятие связано с объектом размещения всеобъемлющей истории и социальной теории, лежащей в основе анализа:

Отношения между обществом и государством, как и отношения между государствами как последовательность социальных интеракций, должны быть помещены в условия социализации как распространяющегося процесса. То, каким образом капитал (в смысле общий капитал, т.е. самоподдерживающаяся, квази-тоталитарная совокупность конкурентного накопления прибавочной стоимости) действует как агент социализации, одновременно ограничивая своей потенциал (в смысле разделения труда и универсальной культуры/нормативной структуры), необходимо уточнить и связать с другими структурами социализации естественных сообществ — семья, национальность, этническая принадлежность, наравне с правом и государством, как официальными соглашениями, устанавливающими правовые/законные средства [3].

Включенный сюда тип исследования необходимо согласовать с более широкой теоретической разработкой, например, учение, имеющее более «локальный» или «национальный» характер, связать с «глобальным». Это позволит создать новый интеллектуальный и практический синтез. Подразумевая это, в остальной части статьи я исследовал некоторые другие важные темы.

Диалектика интеграции — дезинтеграции и мировой порядок: вид сверху

Однаизтемпосвященакризисупослевоеннойгегемонии.Частично объяснение кризиса связано с рядом сил глобализации, которые интегрируют экономическую, политическую, социальную и культурную жизнь очень многих людей на земле, но в

то же время дезинтегрируют ранее устроенные формы социаль- но-экономической и политической организации (эта идея отчасти соответствует историческому процессу Vergesellschaftung). Этот диалектический процесс наиболее ярко проявляется в Восточной и Центральной Европе и в бывших советских республиках, а также в так называемых странах Третьего Мира и

вкапиталистических странах-метрополиях. На деле он может быть исследован как часть органического «тройного кризиса» послевоенного мирового порядка, который описан ниже. Одним из индикаторов изменений является недавний рост волны мигрантов и беженцев, «глобализация» людей обусловлена перестройкой мирового производства и финансов, и в целом растущими различиями в экономике и окружающих условиях, в также войной и политическими конфликтами.

Однако некоторые неореалисты, например, Джон Миршеймер (1990), наоборот предполагают базисную преемственность

вмеждународных отношениях. Для них состояние анархии в мировойполитикесохраняется,имежгосударственноесоперничество и небезопасность, которые сопровождают эту ситуацию, вновь будет заявлять о себе, несмотря на окончание Холодной войны в Европе. Нестабильность прогнозируема, поскольку надстройка Холодной войны, производящая порядок, была удалена. Другие нео-реалисты, используя более тонкие исторические аналогии (например, Лоуренс Фридман, сэр Майкл Говард),утверждают,чтоконецХолоднойвойныозначаетвозрождение национализма и возврат к проблемам, которыми страдала европейская безопасность после окончания Столетнего мира. С этой точки зрения, изменилась именно надстройка безопасности Восток-Запад. С ее исчезновением и разрушением советской власти основополагающая (анархическая) структура международных отношений снова проявила себя, а растущее распространение глобальной силы в отсутствие устойчивого баланса сил связано с нестабильностью и конфликтами. Очевидный недавний рост межобщинного насилия, этнической

напряженности, центробежных сил в некоторых странах (в частности, в бывшем СССР и Югославии) представляют собой доказательства в пользу данной позиции.

Соответственно неореалисты рассматривают не только Большую семерку (G7), но также ООН и ЕЭС, процессы экономического и политического объединения в Западной Европе, а также возможности расширения ЕС путем включения других стран, скорее как отражение ряда межгосударственных сделок и, как следствие, лежащей в основе структуры власти между государствами, а не серии структурных изменений, которые порождают новые условия и способствуют изменению концепции интересов и идентичности, например, в общеевропейском контексте.

Тем не менее, вполне возможно, что ХХ век открыл новую эру в мировой политике, поэтому теперь следовало бы говорить о более глобально интегрированном наборе структур или, как их назвали Дэвид Ло и я, «глобальной политической экономики». Хотя эти структуры, по крайней мере, до конца 1980-х гг., являлись конфигурацией диалектической борьбы между докапиталистической, капиталистической и коммунистической общественно-экономической системой, недавние изменения в Восточной и Центральной Европе, СССР и Китае, а также в таких странах, как Вьетнам, предполагают, что капитализм снова распространяется в качестве преобладающей формы социаль- но-экономической организации, не только среди государств, но также и внутри них путем маркетизации и коммодитизации, углубляющих социальную и географическую досягаемость. В то же время, растущее планетарное осознание экологических и природоохранных вопросов отражает сложную взаимосвязь между совокупными силами экономического развития и отсталости, взаимодействие между городом и деревней, богатыми и бедными, войной и миром в формирующемся мировом порядке. Однако иногда утверждается, что нынешний уровень интернационализации экономической деятельности ниже, чем тот,

который существовал до 1914 г. В поддержку этого утверждения может быть приведено несколько показателей. Тем не менее, сейчас мы живем в мире, который характеризуется ростом глобальной интеграции производства и финансовых структур, сложными коммуникационными сетями, стремительным развитием инноваций и распространением новых технологий, и возможным появлением объединенных форм самосознания, которые включают также и изменения в структурах безопасности и стратегических союзах. Таким образом, существующая сегодня глобальная мировая экономика подразумевает систему планетарного охвата, а не только систему независимой национальной экономики, функционирование которой координировалось, прежде всего, при помощи биржи, ценных бумаг и спекулятивных потоков капитала, т.е. «международной» политической экономики девятнадцатого века, которая существовала вплоть до 1960-х гг. — периода, который совпал с началом массового роста на европейских рынках и существенным ростом активности транснациональных компаний как в добывающей, так и в обрабатывающей промышленности.

Несмотря на появление структуры неофициальной глобальной власти, по крайней мере, на высшем уровне, существует частичное развитие глобального гражданского и политического общества, и, как следствие, слаборазвитая интернационализация политической власти. Действительно, несмотря на институционализацию глобальных экономических отношений и отношений безопасности в рамках международных организаций и союзов, главные рычаги политической власти в значительной степени продолжают оставаться территориально ограниченными границами формально суверенных государств, хотя эта ситуация начинает меняться, как будет показано дальше.

Вконтекстебурныхсобытий1989—1991гг.,мы,темнеменее, можем наблюдать своего рода «структурный беспорядок». Под этим я подразумеваю попытку движения на уровне правящих кругов к консолидации новой формы гегемонии в центральной

системе, которая базировалась на социальной основе, отличной отпредыдущей,существовавшейс1945по1970гг..Обсуждения 15-19 июля 1991 г. на саммите «Большой Семерки» были интересны, отчасти, из-за повестки дня (которая включала перестройку в СССР; воссоздание Организации Объединенных Наций; неудавшиеся экологические инициативы, в том числе спасение бразильских тропических лесов; а также вопросы, касающиеся торгового протекционизма и макроэкономических отношений). Форумы, подобные саммиту «Большой Семерки» (и такие его аналоги, как Мировой Экономический Форум

иТрехсторонняя Комиссия), важны также потому, что их существование выдвигает на первый план передовые силы, которые могут использоваться для выработки стратегических соглашений при формировании того, что можно было бы назвать «Пирамидами привилегий» в структуре мирового порядка, который пытаются сохранить лидеры Большой Семерки. Не в последнюю очередь эти форумы определяют условия вступления в «основные» институты глобальной политической экономики. Попытки Большой Семерки прийти к объединенному согласию по поводу концепции президента Буша о «новом мировом порядке» отражают сложное взаимодействие между идеями, институтами и материальными возможностями (производством и вооруженными силами) и то, как, при определенных условиях, они могут быть объединены в согласованный план действий. Тем не менее, обсуждения, проходившие после окончания холодной войны, выявили также раскол мнений и конфликты внутри Большой Семерки (например, о том, как реагировать на просьбы Горбачева, а затем Ельцина о помощи: Франция, Германия и Италия, а также страны ЕС выступили против Канады, Японии, США

иВеликобритании по поводу характера и объема помощи; разногласия США и ЕС на переговорах ГАТТ). Пока, тем не менее, можно было бы оспорить, что наблюдается движение в сторону объединения и переустройства «центральной»

системы,номывместестемвидимпрекращениепрежнихформ государственного, экономического и политического кризиса, войны, голода и экологической катастрофы.

Понимание этих проблем вызвало недавно, вскоре после войны в Персидском Заливе, инициативы со стороны Большой Семерки и EC по установлению жесткого режима экспорта оружия и предоставлению помощи, что непосредственно связано с «демократизацией» и сокращением военных расходов. Эти инициативы произошли в то же самое время, как и реорганизация военного потенциала НАТО, направленная на обеспечение более быстрого вмешательства вооруженных сил европейских государств по аналогии с Силами Быстрого Реагирования США (которые были созданы вследствие Иранской Революции 1979 г., и которые стали ключевым фактором в победе американцев в войне в Персидском Заливе в 1991 г.). Наряду с рыночными силами, например, связанными с предоставлением кредитов, эти инициативы означают двойную форму дисциплины со стороны Большой Семерки относительно возможностей развития стран Третьего Мира. Новые возможности для быстрого вмешательства соединены с институциональным контролем над условиями предоставления инвестиций и финансирования (например, в Семерке, Международный Валютный Фонд, Всемирный Банк, недавно основанный Европейский Банк Реконструкции и Развития и в Центральном Банке, Банк Международного Урегулирования).

Обзор с основания и появление мирового порядка; глобальная политика после 2000 г.

Существующиймировойпорядокимеетсвоиспецифические условия существования и динамики. В связи с этим, адекватное объяснение мирового порядка не может быть дано посредством абстрактного структурализма, и, возможно, еще в меньшей мере, при помощи идеалистических ссылок на дух истории. История всегда находится в процессе создания, в сложном и диалектическом взаимодействии между силами, структурой,

сознанием и действием, которые Фернан Бродель (1981: 29), назвал «пределами возможного»: сосуществование верхних и нижних уровней [цивилизации] усиливает для историка разъяснительную диалектику. Как можно понимать город без понимания деревни, деньги без натурального обмена, бедность без роскоши, белый хлеб богатых без черного хлеба бедных?

Тогда, что же действительно изменилось в мировом порядке? Под этим вопросом мы подразумеваем проблемы эпистемологии и онтологии. Различные позиции в текущих дебатах по поводу формирующегося мироустройства отражают различные подходы к процессу приобретения знаний, а также взгляды на то, из чего состоит социальный мир. В частности, тогда,теоретическая(ипрактическая),дискуссия(-и)поповоду мироустройства касается трех взаимосвязанных проблем: как мыпонимаемприродусоциальнойдействительности,каковыее ключевыекомпонентыисвязи,икакониизменяютсястечением времени? Кроме того, так как «порядок» — политическое понятие, нам необходимо спросить «порядок для кого и для каких целей?».

Как указывалось выше, формирующийся мировой порядок можно рассматривать, как претерпевающий тройной кризис: то есть преобразования с вовлечением трех взаимосвязанных «уровней»: [1] «экономического», включая реструктуризацию мирового производства, финансов и обмена, которая бросает вызов предыдущим формам и методам экономической организации; [2] «политического», то есть с точки зрения институциональных изменений, включая изменения форм государства, интернационализацию, транснационализацию или глобализациюгосударства,чтоРобертКоксназываетпоявлением «пост-Вестфальской» межгосударственной системы, таким образом, указывая на изменения, в которых неореалисты видят необходимую непрерывную последовательность; и [3] «социокультурного», что происходит (частично) благодаря глобальнойреструктуризациинаполитическомиэкономическом

уровнях, которые влекут за собой проблемы для существующих социальных структур, идей и методов, тем самым, направляя и сдерживая возможности их изменений.

Каждый из этих «уровней» абстрагируется от социальных структур и социальных сил, которые существуют, по определению,внутриимеждукаждымуровнем.Данныйкризис имеет общие характерные черты в различных частях мира, хотя его воздействие неравномерно, отчасти из-за различий между городами и странами, богатыми и бедными внутри и между группами стран. Таким образом, категории «Первый», «Второй» и «Третий» мир, опять же, примитивные абстракции или идеальные типы, предназначены для создания методов, с помощью которых может осмысляться характер и масштаб кризиса мирового порядка.

Что касается форм государства, передовых экономических сил, в частности, интенсификации глобальной инновации и конкуренции в эпоху мгновенной коммуникации, то они позволяют обнаружить социальную гегемонию, политическое урегулирование и форму государства, которые превалируют в метрополиях капиталистических государств Северной Америки,

иЗападной Европы (и, возможно, Японии), и наиболее выразительно,всоциальныхструктурахиполитическихпорядках«реального социализма». Аналогичные изменения происходят во многих развивающихся странах, например, в Латинской Америке, где традиционные государственнические и меркантилистские порядки постепенно уступают свое место более рыночноориентированному развитию. Тем не менее, формирующийся мировой порядок все еще конфигурируется путем разделения мира на политические суверенитеты, которые, однако, могут находиться в процессе преобразования. Это связано с внутренними и внешними изменениями, происходящими в государстве

игражданском обществе, которые являются своеобразным ответом и результатом на влияние социальных сил глобализации [4]. Таким образом, подобные изменения имеют важнейшее

значение для понимания формирующегося мирового порядка и требуют гораздо больших исследований.

Так, при изучении современных проблем, важно определить понятие государства и (правового) суверенитета. Пересмотр определения и понятия суверенитета в настоящее время является важной политической проблемой, например, в Европейском сообществе, Восточной и Центральной Европе, Канаде, Австралии и во многих странах Третьего мира. Вопрос может быть поставлен следующим образом: «какие типы суверенитетов, для кого и для каких целей?»

В другой работе (Гилл, 1992) я написал о дискурсе «нового конституционализма» — доктрины и совокупных социальных силах, которые стремятся ограничить демократический контроль над государственными и частными экономическими организациями и учреждениями. Дискурс может быть связан с попытками приспособить гегемонию «дисциплинарного» неолиберализма, типа, объединенного с попыткой перестройки пост-коммунистических государств в МВФ и западного попечения. Так, на уровне элит в Европе предпринимались попытки создать форму макро-регионализма, основанного на либеральной экономической рациональности (например, программа 1992 г.). Конституционное и политическое развитие, объединенное с Экономическим и Валютным союзом ЕС, включило в себя идею «обязательного ограничения» свободы маневра правительства (будущего) государствачлена на свободную фискальную и монетарную политику.

Кроме того, роль Европейского парламента как института представительной власти недостаточно развита, то есть, будучи голосом независимого европейского народа, он имеет серьезные ограничения (возражения против этого высказываются, например, оппозицией немецкой социалдемократическойпартии,несогласнойснекоторымиаспектами

Маастрихтского соглашения в декабре 1991 г., и в результатах Датского референдума в июне 1992 г., где ратификация Маастрихтского договора была отклонена). Полномочия Европейского парламента имеют в основном консультативный характер: он практически не имеет права голоса в наиболее важных областях европейской политики (что было названо «дефицитом демократии» в ЕС). Более того, реконструкция капиталистических институтов в Восточной Европе произошла вместе с изоляцией центральных банков от массовой отчетности. Новый конституционализм намерен гарантировать свободу входа и выхода международного мобильного капитала, в соответствии с различием социально-экономических регионов (это нашло отражение в расширении сферы правил, сформулированных в ходе переговоров Уругвайского раунда ГАТТ, и в свободном торговом соглашении в США и Канаде). Объемы данных ограничений в эпоху устойчивого подвижного капитала означает, что политические лидеры должны нести ответственность перед международными рыночными силами, также как и перед своими избирателями.

Таким образом, суверенитет в обоих смыслах (в отношении политики автономии избранного правительства и народа) находится под вопросом. В связи с этим центральное положение и уникальные прерогативы США являются противоречием для нового всемирно основанного конституционализма. Наименее вероятно, что США будет страной, готовой подчиниться обязательным ограничениям такого порядка (ее политики предпочитают быть связанными «со штурвалом», а не «с мачтой», как Улисс перед соблазном сирен). Тем не менее, даже автономия США в вопросах макроэкономической политики все чаще ограничиваетсяглобализациейфинансовипроизводства,хотяболее крупные государства и политические объединения макро-реги- онов (как Япония и ЕС) как правило, имеют больше возможностей для маневра по сравнению с менее крупными государ-