Философия науки / Гейзенберг / Гейзенберг Физика и философия часть и целое / Гейзенберг Физика и философия часть и целое

[что существует мнение, будто увиденное нами сияние явилось про- |образом для старых мастеров, окружавших головы святых светлым (венцом. «И, пожалуй, характерно то,— добавил он, слегка подмигнув,— что такое сияние всегда видишь только вокруг тени собственной головы». Это замечание очень повеселило всех и дало повод для разнообразных самокритичных размышлений. Но тут нам захотелось скорее в нашу хижину, и мы устроили соревнование по спуску с горы. Поскольку мы с Феликсом имели особенно честолюбивые намерения, меня при резком обходе одного крутого склона снова угораздило сдвинуть с места довольно большую лавину. К счастью, нам всем удалось остаться выше нее, и мы благополучно вернулись в хижину, хотя некоторые с большим отставанием. Теперь моей задачей было сварить обед, и Нильс, немного утомившийся, уселся со мной на кухне, тогда как другие — Феликс, Карл Фридрих и Христиан — загорали на крыше. Я воспользовался случаем продолжить разговор, начатый нами на гребне горы.

—Это объяснение венца вокруг головы святых,— сказал я,— нечто очень красиво, и я охотно готов признать его по крайней мере за частичную истину. Но все же оно меня устраивает лишь на половину, и некогда в переписке с одним слишком ретивым позитивистом Венской школы я утверждал нечто иное. Меня раздражало то, что позитивисты за каждым словом хотят видеть совершенно конкретное значение, словно применение слова в каком-то ином смысле непозволительно. Я написал ему тогда в порядке примера, что любому будет понятно, если кто-то скажет об уважаемом человеке, что комната светлеет, когда в нее входит этот человек. Конечно, я понимаю, что фотометр при этом не зарегистрирует никакой разницы в освещенности. Но я противился тому, чтобы считать физическое значение слова «светлый» единственным собственным значением, а все остальные объявлять переносными. Я был бы склонен поэтому думать, что это ощущение нефизического света как-то способствовало изобретению венца вокруг головы святых.

—Естественно, я тоже признаю это объяснение,— отвечал Нильс,— и мы тут намного более единодушны, чем ты думаешь. Разумеется, у языка есть эти черты своеобразного парения. Мы не знаем в точности, что означает слово, и смысл говоримого нами зависит от связи слов в предложении, от контекста, в котором произносится фраза, и от сопутствующих обстоятельств, которые невозможно даже перечислить полностью. Если ты почитаешь американского философа Уильяма Джемса, ты убедишься, что он с удивительной точностью описал всю эту ситуацию. Он говорит, что при каждом слове, которое мы слышим, главный смысл слова предстает

вярком свете сознания, но помимо него в полумраке проступают другие скользящие значения слова, завязываются связи с другими понятиями, и воздействие слова распространяется вплоть до бес-

сознательного. Так обстоит дело в обычном языке, тем более — в языке поэта. И до известной степени то же относится к языку естествознания. Именно в атомной физике природа снова учит нас,

255

сколь ограниченной может оказаться область применения понятий, которые прежде казались нам совершенно определенными и бесспорными. Достаточно просто вспомнить о таких понятиях, как «место» и «скорость».

Но, разумеется, Аристотель и древние греки сделали великое открытие, найдя возможность такого понятийного осмысления и уточнения языка, которое позволяет строить цепи логических умозаключений. Такой точный язык намного уже, чем обычный язык, но он обладает безмерной ценностью для естествознания.

Представители позитивизма, конечно, правы, когда они подчеркивают ценность такого языка и предостерегают нас от опасности размывания языка строгих формулировок. Но они мало учитывают при этом, что мы в естествознании можем в лучшем случае только приблизиться к этому идеалу, никогда не достичь его. Ведь уже язык, на котором мы описываем свои эксперименты, включает понятия, чью область применения мы не смогли бы указать в точности. Можно, разумеется, сказать, что математические схемы, при помощи которых мы как теоретические физики описываем природу, обладают или должны обладать высшей степенью логической чистоты и строгости. Однако вся проблематика снова всплывает, как только мы начинаем сравнивать математические схемы с природой. Ведь должны же мы где-то перейти от математического языка к обычному, если хотим сделать какие-то высказывания о природе. А делать такие высказывания, как-никак, входит в задачи естествознания.

—Позитивистская критика,— продолжил я беседу,— направлена прежде всего против так называемой школьной философии, а внутри нее — в первую очередь против метафизики в ее переплетении с вопросами религии. Здесь, как считают позитивисты, речь нередко идет о мнимых проблемах, которые окажутся несуществующими, если подвергнуть их тщательному лингвистическому анализу. В какой мере ты считаешь эту критику оправданной?

—Подобная критика явно содержит большую долю истины,— отвечал Нильс,— и она многому учит нас. Мое недовольство позитивизмом идет не от того, что я в данном аспекте настроен менее скептически, а от того, что я, наоборот, боюсь, как бы положение в естествознании не оказалось в принципе ничуть не лучшим. Можно сказать в подчеркнуто заостренной формулировке: религия с самого начала отказывается от попытки придать словам однозначный смысл, тогда как естествознание исходит из надежды — или из иллюзии,— что в далеком будущем как-нибудь удастся придать словам однозначный смысл. Но, повторяю, от позитивистской критики можно многому научиться. К лримеру, у меня в голове не укладывается, что должны означать разговоры о «смысле жизни». Ведь слово «смысл» должно всегда, по-видимому, устанавливать связь между тем, о смысле чего идет речь, и чем-то другим, каким-то намерением, идеей, планом. А жизнь — тут имеется в виду все в целом, включая мир, в котором мы живем, так что не остается ничего другого, с чем можно было бы поставить ее в связь.

256

Я сам руководитель группы гитлер-югенда, и очень хотел бы какнибудь встретиться с Вами в нашей группе. Но Вы ведете себя так, словно полностью принадлежите к тесной компании тех старых консервативных профессоров, которые не в силах расстаться со вчерашним миром и для которых возникающая сейчас новая Германия совершенно чужда, чтобы не сказать — ненавистна. Я совершенно не могу себе представить, чтобы такой молодой и так увлеченно музицирующий человек, как Вы, замкнуто и непонимающе противостоял нашей молодежи, которая сегодня заново строит Германию или хочет построить ее. Нам ведь нужны люди, имеющие больше опыта, чем мы,

иготовые помочь нам в этом строительстве. Вас, возможно, шокирует то, что сегодня происходят и безобразные вещи, что невинных людей преследуют или изгоняют из Германии. Но поверьте мне, подобная несправедливость для меня столь же отвратительна, как и для Вас,

ия уверен, что ни один из моих друзей никогда не станет участвовать в подобных вещах. По-видимому, при большой революции всегда неизбежен перегиб от возбуждения на первых порах и примазывание низкопробных людей после первых успехов. Но надо надеяться, что после краткого переходного периода они будут поставлены на место. Как раз для этого нам теперь необходимо содействие всех тех, кто хочет строить надлежащим образом и, например, может привнести в наше движение те идеи, которые жили уже в послевоенном молодежном движении. Так скажите же мне, почему Вы не хотите иметь с нами никаких дел?

—Если бы речь шла только о молодых студентах, то я, пожалуй, решился бы выступлениями и сотрудничеством способствовать победе взглядов тех, кого я считаю хорошими людьми. Но сейчас в движение пришли большие массы, и взгляды горстки студентов и профессоров тут мало что значат. Кроме того, вожди переворота, шельмуя так называемых интеллектуалов, уже позаботились о том, чтобы народ не принимал всерьез призывов к разуму, какие могут исходить от людей, сколько-нибудь незаурядных по своей духовной позиции. Так что я мог бы со своей стороны задать Вам вопрос: от-

куда Вы, собственно, знаете, что строите новую Германию? Что у Вас лично самые лучшие намерения, в этом я не могу Вам сразу отказать. Но пока мы определенно знаем только то, что старая Германия разрушается, что творится очень много беззакония, а все остальное пока чистые мечтания. Если бы Вы пытались что-то изменять и улучшать только там, где укоренились недостатки, то я мог бы это охотно одобрить. Но ведь в действительности происходит нечто совсем иное. Вы должны понять, что я не помощник, когда разрушают Германию, вот и все.

— Нет, здесь Вы явно несправедливы к нам. Не собираетесь же Вы утверждать, будто малыми улучшениями можно еще чего-то достичь. Со времени прошлой войны все становится год от года хуже. Что мы проиграли войну, что другие оказались сильнее, все это так, и значит мы должны отсюда чему-то научиться. Но что же сделано с тех пор? Понаоткрывали ночных заведений и кабаре и высме-

262