Философия науки / Гейзенберг / Гейзенберг Физика и философия часть и целое / Гейзенберг Физика и философия часть и целое

хаузе в Дессау, о культивировании старой музыки, о певческих кружках и любительских театрах, разве это не достижения?

—Да, пожалуй. Я не хочу всего этого отрицать, меня это радует. Но Германию надо и политически освободить от состояния внутренней коррупции и внешней опеки. И одними добрыми средствами осуществить это оказалось явно невозможно. Отсюда нельзя заключить, что тогда все должно остаться по-старому. Вы критикуете нас за то, что мы идем за человеком, который кажется Вам слишком примитивным и методы которого Вы не одобряете. Я тоже воспринимаю его антисемитизм как наиболее неприятную сторону нашего движения и надеюсь, что он скоро прекратится. Но ведь разве какой-ни- будь представитель прежнего мира, какой-нибудь из старых профессоров, жалующихся теперь на революцию, попытался указать нам, молодым, лучший путь, который привел бы к цели лучшими средствами? Не было никого, способного сказать нам, каким другим путем выйти из беды. Не сказали этого и Вы. Что же нам было делать?

—Ну, и тогда Вы стали принимать участие в насильственных действиях и включились в революцию — в нелепой иллюзии, будто из разрушения может выйти что-то хорошее. Вы знаете, что писал Якоб Буркхардт о внешнеполитических результатах революции: «Если революция не сделает господином как раз заклятого врага, то уже и это надо считать великим счастьем». Кто гарантирует нам, немцам, такую редкую удачливость? Если мы, старшие — и я вынужден теперь причислить к ним и себя — не помогли Вам никаким советом, то лишь по той самой простой причине, что мы совершенно не знали, какой дать совет, — кроме того крайне банального, что надо добросовестно и аккуратно делать свое дело в надежде, что хороший пример

вконечном счете послужит во благо.

—Значит, Вы хотите навеки остаться при старом, былом, вчерашнем. Всякая попытка изменить его, на Ваш взгляд, дурна. Но молодежь в этом уже не убедишь. Так не создашь в мире ничего нового. Тогда по какому же праву Вы в своей науке выступаете за новые революционные идеи? Ведь теория относительности и квантовая теория радикально порывают со старым.

—Если уж говорить о революциях в науке, то важно совершенно точно понимать, что они такое. Вспомним, к примеру, о квантовой теории Планка. Вы, возможно, знаете, что Планк с самого начала был ярко выраженным консервативным умом, у которого никогда не появлялось желания всерьез изменять старую физику. Но он взялся за разрешение определенной, очень узкой проблемы, он хотел понять

спектр теплового излучения. Разумеется, он попытался решать ее с сохранением всех прежних физических законов и потратил много лет на то, чтобы убедиться в невозможности такого предприятия. Только тогда он предложил гипотезу, выходившую за рамки прежней физики, и даже потом еще хотел дополнительными допущениями заделать брешь, пробитую им же в стенах старой физики. Это, однако, оказалось невозможным, и последующая разработка гипотезы Планка заставила перестроить всю физику. Но даже и после такой пере-

266

носчиком инфекции, или лучше ухаживать за больным, даже если надежды уже не остается? Но позволительно ли сравнивать революцию с болезнью? Не слишком ли это простой способ отделаться от нравственных аргументов? И еще, каковы компромиссы, о которых говорил Планк? В начале лекции для соблюдения требуемой нацио- нал-социалистической партией формальности надо было поднять руку. Как часто я и ранее уже приветствовал знакомых поднятием руки. Является ли это позорной уступкой? Служебные письма надо было заканчивать словами «Хайль Гитлер». Это было уже намного неприятнее, но, к счастью, писать такие письма приходилось нечасто, да к тому же в этом приветствии звучал скрытый смысл: «Не хочу иметь с тобой никакого дела». Требовалось участвовать в празднествах и демонстрациях. Но, пожалуй, эту обязанность часто удастся обходить. Каждый отдельный шаг такого рода еще можно было как-то оправдать. Но придется, наверное, сделать много таких шагов, и можно ли все их оправдать? Правильно ли поступил Вильгельм Телль, когда он отказал шляпе Гесслера в приветствии и этим подверг крайней опасности жизнь своего ребенка? Не должен ли был он и тогда тоже пойти на компромисс? Но если ответом здесь будет «нет», то почему надо идти на компромиссы в сегодняшней Германии?

Если, наоборот, решиться на эмиграцию, то как увязать такое решение с императивом Канта, согласно которому надо поступать так, чтобы твой собственный поступок мог служить общезначимой максимой? Ведь все эмигрировать не могут. Что же, так и ездить без конца по нашему Земному шару из одной страны в другую, чтобы уйти от всех надвигающихся там и здесь социальных катастроф? Такие или подобные катастрофы едва ли пощадят со временем и другие страны. В конце концов, мы по рождению, языку и воспитанию принадлежим к одной определенной стране. И не означает ли эмиграция, что мы без борьбы оставляем нашу страну группе одержимых людей, вышедших из психического равновесия и в своем помешательстве ввергающих Германию в необозримые бедствия?

Планк говорил о том, что быва'ют ситуации, когда при любом решении человек совершает несправедливость. Возможны ли в принципе такие ситуации? Как физик-теоретик я попробовал перебрать несколько мысленных экспериментов, т. е. представить крайние ситуации, которые хоть и не случаются в действительности, все же достаточно близки к реальным ситуациям и вместе с тем достаточно экстремальны, чтобы можно было сразу заметить невозможность человечески оправданного выхода из них. В конце концов я пришел к следующему ужасному примеру: диктаторское правительство бросило десятерых своих противников в тюрьму и решило убить по крайней мере одного из них, наиболее важного, однако готово убить и всех. Но правительству важно представить это убийство за границей как справедливое. Поэтому оно предлагает другому своему противнику, который ввиду своего высокого международного престижа еще оставлен на свободе, — им может быть, например, видный

271