Ридер КВ часть 2 / ПОЛИТСОЦИОЛОГИЯ / Вебер / Управление -ОЗ

Учитывая высокую смертность мужчин в трудоспособных возрастах, очевидно, что это повышение должно охватывать только женщин. Одинаковые границы пенсионного возраста установили уже многие развитые страны. В какой-то мере это было следствием политики признания равных прав женщин и мужчин. Демографических препятствий к тому, чтобы сделать то же самое в России, как известно, нет.

Безусловно, существуют иные барьеры, связанные с трудностью поиска работы пожилыми работниками, с неразвитостью рынка социальных услуг, которая вынуждает женщин уходить из сферы оплачиваемой занятости, чтобы ухаживать за внуками или нетрудоспособными родственниками. Но все они относятся к нынешней ситуации.

Выход в том, чтобы объявить о предстоящем повышении пенсионного возраста уже сейчас, но адресовать это объявление относительно молодым работникам — тем, кому еще нет 40–45. Примером такой долгосрочной политики может служить пенсионная реформа, начатая в США в 1983 году. Она предполагала повышение пенсионного возраста с 65 до 67 лет в период с 2000 до 2027 года[27]. Преимущества подобного планирования реформы очевидны. Правительство посылает четкий сигнал населению и работодателям, заблаговременно извещая их о том, что спустя 17 лет границы трудоспособного возраста начнут расширяться. В результате государство не нарушает обязательств, которое оно дало работникам, находящимся в предпенсионных возрастах, а у молодых работников и работодателей остается достаточный ресурс времени для того, чтобы адаптироваться к будущим изменениям. Принципиальное отличие этого варианта от предложения просто отложить решение проблемы состоит в том, что сроки повышения пенсионного возраста четко обозначены и не могут быть произвольно изменены, а это, в свою очередь, предполагает возникновение обязательств у всех акторов пенсионной системы. Реформа перестает быть неожиданностью, и затраты на ее проведение снижаются. Как уже сказано выше, в нашем случае можно было бы объявить уже сейчас, что начиная, например, с 2015 года в течение десяти лет нормативный пенсионный возраст для женщин повышается с 55 до 60 лет.

Какие еще шаги необходимо предпринять?

Последнее, о чем следует упомянуть, — это связь пенсионного возраста с ситуацией на рынке труда. Эта тема часто всплывает при перечислении доводов против его повышения, но редко — в дискуссии о том, как следует такое повышение проводить. Прежде всего замечу, что применительно к России необходимо различать возраст, начиная с которого человек получает пенсию, и возраст, в котором он уходит из сферы формальной оплачиваемой занятости. Благодаря особенностям нашего законодательства многие россияне продолжают работать в первые годы после назначения пенсии. Для них «выход на пенсию», понимаемый как переход в неактивное состояние, откладывается на несколько лет. Определенная часть людей, напротив, уходит с рынка труда, еще не став пенсионерами. Таким образом, задача состоит в том, чтобы со временем повысить фактические границы пенсионного возраста и вместе с тем увеличить или, по крайней мере, не уменьшить по сравнению с нынешним уровнем занятость пожилых россиян. Изменений пенсионной системы будет недостаточно, если не подкрепить их изменениями в политике занятости.

Основная проблема, с которой сталкиваются пожилые на рынке труда, — это дискриминация по возрасту. Наиболее явное ее проявление — возрастные ограничения в объявлениях о приеме на работу. Не случайно при более низком уровне общей безработицы пожилые дольше остаются в рядах безработных, а работающие пенсионеры редко меняют место работы после оформления пенсии (средний стаж работы на одном и том же рабочем месте у них выше, чем у работников средних возрастов).

Существует несколько причин, по которым работодатели отказываются нанимать пожилых работников, — несоответствие образования и профессиональной квалификации новым производственным требованиям, неэффективность инвестиций в их человеческий капитал из-за предстоящего выхода на пенсию, более низкая производительность труда, плохое состояние здоровья[28].

Одно из возможных объяснений, почему пожилые работники действительно могут стоить работодателю дорого, предложено Э. Лазеаром в рамках модели стимулирования на основе жизненного цикла[29]. Он утверждает, что изменения уровня оплаты труда не соответствуют изменениям в производительности работника: уровень оплаты молодых работников ниже их производительности, но в дальнейшем темпы роста производительности отстают от изменений в оплате труда: в какой-то момент зарплата пожилых работников начинает превышать производительность их труда, побуждая работодателей отправлять их на пенсию. Работник, неожиданно решившийся отложить выход на пенсию, мог бы все же уйти лишь при условии существенного понижения его заработной платы, однако это встречает возражения профсоюзов, которые препятствуют ее индивидуализации. Эти же причины мешают работодателям нанимать пожилых работников на более низкие заработки, чем установлены на соответствующих рабочих местах для работников определенной квалификации. Из сказанного следует, что ожидаемый пенсионный возраст влияет на практики найма, обучения и оплаты труда в течение всей карьеры. Внезапное изменение нормативного пенсионного возраста может повлиять на поведение работодателей, которые в этих обстоятельствах предпочтут избавиться от пожилых работников каким-нибудь иным способом[30]. Таким образом, эффективным решением могла бы стать обсуждавшаяся в предыдущем разделе политика заблаговременного объявления о повышении пенсионного возраста пока еще молодым работникам.

Что касается различий в производительности труда, то, вопреки ожиданиям, зарубежные исследования показывают, что они не связаны непосредственно с возрастом как таковым[31]. Различия действительно могут наблюдаться для отдельных категорий работников физического труда, но для работников умственного труда средней квалификации различия в производительности труда едва ли могут быть объяснены возрастом[32]. К аналогичным выводам приходят и российские исследователи: более высокая производительность молодых работников характерна для работ, требующих большой физической нагрузки или постоянного обновления знаний[33]. Негативное влияние фактора здоровья на эффективность труда пожилых работников также должно ослабевать по мере реструктуризации производства, уменьшающей долю профессий физического труда. Поэтому основное объективное препятствие найма работников предпенсионных возрастов — это несоответствие их квалификации потребностям современного рынка труда.

В настоящее время редкие работодатели заинтересованы в удержании или привлечении пожилой рабочей силы. Но, как было показано ранее, через несколько лет структура населения изменится таким образом, что работодатели будут вынуждены думать о дополнительных источниках пополнения численности рабочей силы. Даже в условиях максимально благоприятной миграционной политики и миграционного притока сокращение численности трудоспособного населения неизбежно.

Будет ли к тому времени решена проблема образования и профессиональной квалификации пожилых? Положительный ответ на этот вопрос зависит от того, какие действия в области политики занятости и образования государство предпримет уже сейчас. Очевидно, что создание программ повышения квалификации, обучения и переобучения работников на протяжении всей их трудовой деятельности требует серьезных затрат времени и средств. Целевой группой для этих программ должны стать молодые когорты трудоспособного населения — до 40–45 лет. Несмотря на непрекращающиеся споры об эффективности подобных программ на рынке труда, на мой взгляд, их реализация более предпочтительна, нежели развитие антидискриминационного законодательства в отношении пожилых, которое также предлагается международными организациями в рамках политики «активной старости»[34]. Эффективность последнего измерить практически невозможно (впрочем, сложно доказать и сам факт наличия или отсутствия такой дискриминации). Но оно порождает неразрешимые вопросы относительно приоритетов, в соответствии с которыми к тем или иным социальным группам следует применять дискриминацию. По сути, законодатель должен выбрать, какая из социальных групп (инвалиды, матери с маленькими детьми, молодежь, пожилые работники и пр.) имеет больше прав быть занятой, защита какой из них социально более значима. Известны также примеры отрицательного влияния такого законодательства на занятость группы, в отношении которой оно применялось[35]. Но какой бы подход ни избрало государство, очевидно, что для привлечения пожилых на рынок труда требуется провести дополнительные исследования и разработать хорошую правовую базу.

Выводы

Россия, как и другие страны с развитой системой пенсионного обеспечения и стареющим населением, нуждается в изменении условий пенсионного обеспечения, включая повышение границ пенсионного возраста, которые одновременно являются границами трудоспособности. При этом особенности демографического развития России таковы, что она не может позволить себе быстрое и радикальное повышение пенсионного возраста мужчин и женщин. Это вынуждает ее искать другие варианты решения данной проблемы.

Одним из них выступает реформа так называемых досрочных пенсий по старости, которые предоставляются за работу в особых условиях труда без снижения размера пенсии или дополнительных отчислений. Создание обязательных профессиональных пенсионных систем позволило бы снизить нагрузку на государственную пенсионную систему и, соответственно, повысить фактический возраст назначения государственных пенсий.

Еще один полезный шаг — поднять пенсионный возраст женщин до 60 лет. Чтобы минимизировать сопряженные с ним социальные и экономические издержки, следует охватить этой реформой лишь тех, чей возраст в настоящее время не превышает 40–45 лет. Это не означает, что реформа откладывается в долгий ящик, — напротив, ее старт, пусть и более поздний, и график ее реализации закрепляются законодательно.

№ 4 (25) 2005→

Экономика желаний в современной «цивилизации досуга»

Напечатать

Татьяна Абанкина

В последние десятилетия во всем мире, в том числе и в России, заметно меняются представления о том, какова роль культуры в обществе, как устроена экономика культуры в современном мире, какие экономические механизмы и управленческие технологии обеспечивают необходимый приток ресурсов в сферу культуры. Думаю, что в русле этих размышлений находится и обозначенная тема этого выпуска «Отечественных записок» — цена культуры.

Долгое время культура рассматривалась как сфера, затратная с экономической точки зрения. Доминировала концепция о «самоценности культуры» как некой совокупности накопленного общественного богатства, культурного наследия и творческих достижений, которые ценны сами по себе[1].

Культуру надлежало поддерживать и сохранять. Финансовая основа формировалась, главным образом, за счет бюджетных средств или устойчивой финансовой поддержки со стороны ведомств-патронов. Организации культуры имели дело с «высоким» и «вечным», занимались тем, что сохраняли культуру «для будущих поколений» и приобщали к искусству все больше и больше людей. К какому именно искусству их приобщали, казалось уже не важным по сравнению с самой идеей Просветительства. Традиционно считалось, что менеджмент культурных организаций — нечто принципиально отличное от менеджмента бизнесорганизаций, а потому главное — защитить высокую культуру от жесткой реальности рынка, чтобы не допустить снижения художественного качества.

Однако в конце XX века не только в России, но и во всем мире бюджетная и спонсорская поддержка организаций культуры начала сокращаться. Более того, все финансовые доноры, будь то государственные и местные органы власти, благотворительные фонды, меценаты, стали действовать выборочно, оказывая поддержку организациям культуры в зависимости от эффективности их работы. Это дало достаточно мощный толчок для пересмотра как представлений о месте и роли культуры в обществе, так и управленческих технологий, применяемых в этой сфере, способов работы с разными аудиториями и привлечения общественного внимания. Начиная с 70-х годов в европейских странах широко обсуждается значение культуры для общества, ее полезность для новой экономики и социального развития (в частности, вклад культуры в постиндустриальное развитие городов и территорий).

Фактически культура стала рассматриваться как ресурс и инструмент для достижения внешних по отношению к ней социально-экономических целей. Такое изменение взгляда во многом обусловлено глобальными тенденциями общественного развития. Остановимся на некоторых из них.

В развитых странах происходит революционный или постепенный переход к новому типу социально-экономического развития — постиндустриальному обществу, в котором на первый план выступает не «товаропроизводящая экономика» (production economy), а «обслуживающая экономика» (service economy). Основной сферой занятости и источником дохода становится не только и не столько промышленность, сколько гуманитарные отрасли и сфера услуг. Модель общества представляет собой коммуникационную модель взаимного «обмена услугами». Наука, технологии, информация и культура играют ведущую роль в общественном развитии. Ключевыми институтами новой экономики становятся университеты, информационные, научные, культурные и медицинские организации как центры сосредоточения теоретического и прикладного знания. Некоторые из европейских стран, прежде всего Голландия и Великобритания, выбирают курс на деиндустриализацию как ведущую стратегию развития своих городов.

В контексте современных тенденций к культуре начинают относиться как к ресурсу новой экономики и действующему агенту развития, источнику нового мышления. Эксперты изучают и «картируют»[2] культурные ресурсы, разрабатывают управленческие технологии и конкретные предложения о том, как культурное наследие и актуальная культура могут сформировать специфику места, изменить имидж территории, стать интересными и для местного сообщества, и для туристов. Широко обсуждается и обосновывается тезис о том, что именно культура аккумулирует позитивные эффекты в разных сферах, позволяет превратить слабые стороны в сильные, что кооперация организаций культуры с другими субъектами позволяет улучшать городскую среду, развивать туризм, привлекать инвестиции и, тем самым, инициировать создание новых рабочих мест, помогать решению социально-экономических проблем и способствовать разрешению конфликтных ситуаций.

В постиндустриальном обществе культура становится стратегическим приоритетом современной экономики развитых стран именно потому, что сумела превратиться в мощную индустрию культурных услуг. По оценкам британских экспертов, в последние десятилетия доходы от экспорта музыки в Англии превысили доходы от экспорта машино- и автомобилестроения вместе взятых. Успех в индустрии культуры (как и в любой другой индустрии) зависел от возврата вложенных средств через реализацию продукции — товаров или услуг. Следовательно, ориентация на потребителя, формирование и удовлетворение спроса в пространстве «свободного времени» или пространстве досуга[3] становятся приоритетом и конечным результатом деятельности организаций культуры. На мой взгляд, формула успеха в такой ситуации заключена в технологиях «экономики желаний»[4].

В концепциях постиндустриального общества сфера досуга рассматривалась как важнейшая социальная подсистема. Теоретический анализ крупных эмпирических исследований, фиксирующих коренные изменения в образе жизни и досуге, лег в основу концепции Ж. Дюмазедье, названной «цивилизацией досуга»[5]. По мнению Дюмазедье, рождение этой цивилизации датируется 1960–1970-ми годами. Ж. Фридман предложил концепцию компенсаторной функции досуга, который сглаживает социально-профессиональные противоречия в процессе поляризации сфер труда и досуга[6]. Ж. Фурастье разрабатывал идею «цивилизации досуга» как модели постиндустриального общества: начиная с определенного уровня экономического развития досуг приобретает все большую автономию от труда и становится самостоятельной ценностью[7].

Вокруг термина «цивилизация досуга» и времени ее наступления развернулась широкая дискуссия. Большинство исследователей, признавая особую роль досуга в постиндустриальном обществе, предпочитают, подобно С. Паркеру, говорить лишь об обществе с развитым досугом. Широко обсуждается концепция «революции избираемого времени», согласно которой в постиндустриальном обществе должен измениться характер использования и рабочего, и свободного времени: задача состоит в том, чтобы распространить принципы избирательности и свободы использования на все социальное время. Тем не менее общая тенденция такова, что именно досуг рассматривается как пространство развития и творческой самореализации личности.

Можно встретить мнение, что бурное развитие так называемых творческих индустрий в европейских странах было откликом на экономический кризис, охвативший традиционные отрасли промышленности, например сталелитейную или текстильную. Мне это кажется не вполне верным. Экономика большинства европейских стран, где начали активно развиваться творческие индустрии, была на подъеме. Собственно это и позволило им, накопив определенный «запас прочности», осуществить переход к постиндустриальному типу экономического развития, убрать из своих городов устаревшую промышленность, резко улучшить городскую среду и, за счет модернизации освободившихся производственных площадей и строительства новых крупных объектов, создать новую культурную инфраструктуру. Развитие «творческих индустрий», скорее, было программой социальной адаптации, позволившей перейти к «новой занятости» в постиндустриальной экономике.

Далеко не все европейские страны пошли по пути деиндустриализации, многие стали развивать «творческие индустрии» в дополнение к существующей промышленности, одновременно занимаясь ее технологической модернизацией. Тем не менее во всех странах заметно изменение отношения к культуре, стремление превратить ее в доходную отрасль современной экономики, включить культурное богатство в экономический оборот, в современный стиль жизни.

Ни узкий круг аристократических семей, ни государство уже не могут вынести на своих плечах бремя сохранения, а главное, развития культуры и искусства: не хватает ресурсов — управленческих, интеллектуальных, финансовых. Бюджетная поддержка и меценатство постепенно замещаются демократическими технологиями социального партнерства. Формируется мощная финансовая инфраструктура фандрайзинга[8], преимущество которой заключается в возможности консолидации мировых финансовых ресурсов и расходовании их в соответствии с потребностями мировой культурной системы, в ориентации на поддержку инноваций в области развития культурных технологий и обеспечения доступа к мировым ресурсам всем заинтересованным участникам культурного процесса.

Но одного этого для поддержки культуры все же недостаточно. Реальную заинтересованность в сохранении и развитии культуры и искусства должны почувствовать миллионы людей. Необходимо вписать культуру в текущее потребление, в постоянные статьи расходов семейных бюджетов. А это непростая задача. Культурное наследие и актуальное искусство надо сделать сомасштабными семейному кошельку миллионов, чтобы они могли участвовать в их сохранении и развитии. Надо превратить культурные ресурсы в товары и услуги и научиться продавать их «в розницу и по мелочам», но так, чтобы сохранялась целостность и неисчерпаемость культуры. Мне кажется, что в современной цивилизации досуга обеспечить это могут именно технологии экономики желаний.

Приведу только один пример. В свое время Людвиг II, строивший умопомрачительные замки, был объявлен сумасшедшим и отстранен от власти, дабы предотвратить полное опустошение не только королевской казны, но и всей Баварии. Тогда никому даже и присниться не мог коммерческий потенциал этих «инвестиций в будущее». Спустя сто лет один только альпийский замок Нойшванштайн, расположенный в труднодоступном месте, посещает более 1,8 млн человек в год. Каждый посетитель тратит в среднем около 25 евро на билеты и сувениры. Нетрудно посчитать, что только финансовый поток от посетителей составляет около 45 млн евро ежегодно (и это без учета «сопутствующих мультипликативных доходов» Баварии от туризма — гостиниц, ресторанов, транспорта, магазинов и т. д.).

Таким образом, работающая технология экономики желаний превращает культурное наследие в доходную, а не расходную статью бюджета, обеспечивает развитие туризма и занятость, формирует привлекательный культурный образ Баварии.

В цивилизации досуга изменяется отношение к роли и функциям организаций культуры. Просветительская модель культуры сменяется так называемой гедонистической концепцией, согласно которой культура должна доставлять удовольствие, развлекать, успокаивать. В современном мире люди испытывают постоянные стрессы, они перегружены на работе, устают от бытовых проблем. И именно организации культуры должны дать им возможность отдохнуть, отвлечься от проблем, даже обучать «играючи». «Общение с прекрасным» должно радовать людей, давать им позитивные эмоциональные переживания и новые впечатления. Главное в досуге — раскрепощение творческой энергии.

Т. Адорно, Х. Ганс, П. Бурдье изучали художественные вкусы и культурные предпочтения разных социальных групп, дистанцию между «высокой» и «популярной» культурой. Результаты теоретических и прикладных исследований позволяют выявить изменения социальной мотивации и потребительского поведения в сфере культуры. Фактически они дают основания говорить о формировании аудитории нового типа, интересы которой заключаются в «пересечении границ». Эти «новые культурные потребители»[9] выбирают все, что может доставить удовольствие: культуру этническую (местную) и мировую, популярную и высокую, традиционную и современную. В один вечер они слушают оперу, в следующий идут на рок-концерт или лазерное шоу. Во время отпуска они посещают традиционные музеи и популярные эстрадные представления, выставки современных художников и местные фольклорные праздники. Граница между элитарной и массовой культурой размывается. Современный культурный ресурс очень динамичен. То, что еще вчера было радикальным, сегодня уже становится классикой.

Концепты экономики желаний опираются на высказывания некоторых американских исследователей, утверждающих, что одна из фундаментальных задач обеспечения нашего процветания — санкционировать и оправдывать в глазах людей пользование всеми благами, доказывать им, что превращать свою жизнь в удовольствие нравственно, а не безнравственно, что они имеют право окружать себя вещами, обогащающими их жизнь и доставляющими им удовольствие («ведь вы этого достойны!»). Ключевыми нравственными императивами в экономике желаний становятся «Life for fun», «Culture for fun», даже «Business for fun» («жизнь для удовольствия», «культура для удовольствия», «работа для удовольствия»).

Экономика желаний дарует человеку особую свободу — «свободно пользоваться …». Свобода наслаждаться жизнью и даже быть собой в экономике желаний означает только одно — свободу проецировать свои желания на вещи и предложенные способы проведения досуга, формирующие соответствующий стиль жизни. Очевидно, что реальные желания людей часто переменчивы, неопреде ленны, иррациональны и регрессивны. Поэтому желания нужно формировать, ими нужно управлять. Опасна та свобода «быть собой», которая подразумевает противопоставление индивида обществу. Зато безобидна свобода обладать вещами, поскольку она примиряет потребителя одновременно и с самим собой, и со своей группой.

Товары и услуги в экономике желаний отнюдь не служат удовлетворению естественных потребностей, наоборот, они формируют искусственные желания, навязанные «обществом потребления». Для того чтобы товар или услуга были вовлечены в современную систему потребления, необходимо, чтобы они стали внеположенными системе удовлетворения потребностей. Товар или услуга создаются не только руками, но и воображением, причем как воображением творца, так и воображением владельца вещи, который, купив ее, не просто пользуется ею, но думает, что обладает некоей символической ценностью.

Конечно, и раньше практически любые вещи имели символическое значение, но в экономике желаний качества вещей, их строение и полезность укрываются (прежде всего, рекламными технологиями) и, в конечном итоге, оказываются стертыми, предоставляя потребителям некую кристаллизацию их желания. Технологии, используемые в экономике желаний, придают вещам и услугам особые свойства — естественность, откровенность, агрессивность, жесткость, заботливость, общительность. Вещи взаимодействуют с человеком, они способны делать его привлекательным, стильным, мужественным, современным, раскованным, каким угодно. Вещи готовы быть другом или партнером — лишь бы не оставаться просто вещами. Вещи и услуги обступают человека, навязывают ему информацию — но только не о себе. Они рассказывают о других людях, об их желаниях, подсказывают, что делать, как и кем себя чувствовать, обращаются к каждому почти персонально.

По мере роста благосостояния у человека появляется потребность в ком-нибудь, кто будет заниматься его желаниями. Экономика желаний развивается за счет эксплуатации этой потребности — искусственной и, на первый взгляд, несущественной, но тем более необходимой, как показывает ее рыночный потенциал.

Наиболее динамично потребляются тот товар или услуга, которые становятся знаком — определенного жизненного стиля, принадлежности к той или иной социальной группе. Отказ от потребления такого товара-знака равносилен отказу от интеграции в социальную жизнь. Потребление товара-знака в современной цивилизации досуга становится ключом к вовлечению в имперсональный дисперсный коллектив — почитателей русской усадьбы, ценителей классики, знатоков импрессионизма, фанатов рок-музыки, читателей «Гарри Поттера», зрителей «Ночного дозора» и т. д. Этот коллектив — воображаемый, но подразумевается, что он скреплен некоторым набором усвоенных общих ценностей, и этого достаточно, чтобы обеспечить действенность технологий экономики желаний.

Постулаты экономики желаний строятся на систематике желаний. Любое желание, даже самое интимное, ориентировано на универсальность: для людей естественно переживать свои желания, соотнося их с коллективом. Отвечая на этот запрос, технологии экономики желаний создают кажущуюся солидарность на основе потребления знаковых товаров и услуг, хотя каждый использует их и относится к ним по-своему. Парадоксальным образом в цивилизации досуга культурные продукты предлагаются путем апелляции к инстинкту солидарности, а используются каждым, чтобы отличаться от других. Это роднит технологии экономики желаний с модой и увлечениями, которые тоже предоставляют каждому уникальную возможность быть как все.