Dzheffri_Alexander_Smysly_sotsialnoy_zhizni
.pdfГЛАВА 8
пример, Powell, 1991), образцом, который неявно
отвергает постмодернистские и антимодернист
ские призывы к сильным связям и местным сооб
ществам. Более поздние аргументы исследователя
в пользу «укорененности• ("embeddedness") (1985)
экономического действия (например, Granovetter & Swedberg, 1992) сделали образом рынка социаль
ные отношения взаимодействия, мало похожие на
прежнего, вырванного из контекста, капиталисти
ческого эксплуататора. Похожие иреобразования
можно отследить и в более обобщенном дискурсе.
Осуществляется интеллектуальная реабилитация
Адама Смита (Boltanski, 1999: 35-95; Boltanski & Thevenot, 1991: 60-84; Hall, 1985; Heilbroner, 1986). «Рыночный реализм• Йозефа Шумпетера
возродился к жизни; вновь поднят на щит инди
видуализм марживалистекой экономики Макса
Вебера (Holton & Turner, 1986), равно как и при
нятие рынка, которым исполнены теоретические
труды Толкотта Парсонса (Holton, 1992; Holton &
Turner, 1986).
В сфере политики неомодернизм обрел даже большую мощь, несомненно, в силу того факта,
что именно политические революции последне
го десятилетия вновь ввели нарратив в подлинно
героической форме (против Kumar, 1992: 316) и
самым непосредственным образом бросили вы
зов постмодернистскому снижению. Движения
против диктатуры, на ирактике ведомые самыми
разнообразными побуждениями, мифологически
формулиравались как эпизоды в развертывании
огромной «драмы демократии• (Sherwood, 1994),
как буквальная манифестация духа человечества.
Мелодрама триумфа, или почти что триумфа, со-
572
ГЛАВА В
циального добра над социальным злом, которую
Питер Бруке (1984) помещал у истоков нарратив ной формы девятнадцатого столетия, проникла в символическую канву Запада конца двадцатого
века с героями и завоеваниями подлинного все
мирно-исторического масштаба. Эта драма на чалась с эпохальной борьбы Леха Валенсы и, ка жется, всего польского народа (Tiryakian, 1988)
против основанного на принуждении контролиру
емого партией государства в Польше. Каждоднев
ное разыгрывание драмы, захватившее внимание
общественности, попачалу окончилось необъяс нимым поражением движения «Солидарность».
Однако постепенно добро все же восторжествовало
над злом, и драматическая симметрия героическо
го нарратива стала полной. Михаил Горбачев на
чал свое долгое путешествие по драматическому
воображению Запада в 1984 году. Его все более
лояльная аудитория по всему миру эмоционально
следила за его эпохальной борьбой в ходе того, что
со временем стало самой долгоиграющей социаль
ной драмой послевоенного периода. Этот большой
нарратив вызвал у аудитории реакцию катарси
са, которую пресса называла «Горбиманией», а
Дюркгейм обозначил бы как коллективное бур
ление (effervescence), которое может проявиться
только благодаря символам сакрального. Эта дра ма повторилась, когда широкая общественность, средства массовой информации и элиты западных
стран истолковывали как столь же героические
достижения Нельсона Манделы и Вацлава Гавела, а позднее и Бориса Ельцина, героя, вставшего на пути танков, преемника Горбачева в посткомму
нистической России. Социальная драма, развер-
573
ГЛАВА В
нувшаяся в 1989 году на площади Тяньаньмэнь,
с ее ярко выраженными ритуалистическими обе ртонами (Chan, 1994) и классически трагической
развязкой, породила похожие переживания эк
зальтации и обновленной веры в нравственную
действенность демократической революции.
Было бы поразительно, если бы такое повтор
ное возвышение массовой политической драмы
не проявилось в столь же заметных изменениях в
теоретическом осмыслении интеллектуалами по
литики. В действительности имело место реши
тельное возвращение теоретического осмысления
демократии, подобное подъему •рынка•. Либе
ральные идеи о политической жизни, появивши
еся в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях
и сменившиеся •социальным вопросом• великой промытленной трансформации, снова выглядят современными идеями. В анти- и постмодернист
ские десятилетия их отвергали как исторические
анахронизмы, а теперь эти идеи неожиданно вош
ли в моду.
Это возвращение припяло форму возрождения понятия •гражданского общества•, неформаль
ной, негосударственной и неэкономической сферы
общественной и частной жизни, которую Алек сис де Токвиль определил как жизненно важную
для поддержания демократического государства.
Этот термин первоначально появился в контексте
интеллектуальных споров, которые зажгли ис
кру общественной борьбы против авторитаризма в Восточной Европе (см. Cohen & Arato, 1992) и
Латинской Америке (Stepan, 1985), а затем •се
куляризовался• и приобрел более отвлеченный и
универсальный смысл благодаря американским
574
ГЛАВА 8
и европейским интеллектуалам, связанным с эти
ми движениями, таким как Джин Коэн и Эндрю Арато (1992) и Джон Кии (1988а, 1998Ь). Они опи рались на это понятие, чтобы построить теорети ческое осмысление таким образом, который резко
отделил бы их собственные «левые» теории от ан
тимодернизационных, антиформальных исследо
ваний демократии прежнего периода.
Под влиянием этих исследователей и перевода
на английский язык (1989 [1962]) ранней книги Юргена Хабермаса о буржуазной публичной сфере
споры о плюрализме, фрагментации, дифферен
циации и участии стали новым повальным увлече
нием. Теоретики Франкфуртской школы, маркси сты - специалисты по социальной истории и даже
некоторые постмодернисты стали экспертами в
теории демократии под вывеской «публичная сфе ра» (см., например, очерки Мойше Постона, Мэри
П. Райан и Джефа Эли в: Calhoun [1993] и позд нейшие труды Дэвида Хелда, например, 1987)45 •
Специалисты по политической философии - ком мунитаристы и интерналисты, такие как Майкл
Уолцер (1992а, 1992Ь), воспользовались этим по нятием, чтобы прояснить универсалистские, но не
отвлеченные измерения теоретического осмысле
ния ими добра. Для консервативных исследовате
лей социальной теории (например, Banfield, 1991;
45Арно Саль, который ранее работал в рамках строго марксист
ской традиции, теперь настаивает на всеобщей взаимосвязи
между конфликтующими группами и пользуется терминами
•публичное• и •гражданское общество•.
•Если даже во всем своем множестве ассоциации, союзы, кор
порации и движения всегда защищали и представляли весьма
разнообразные мнения, то вероятно, что, несмотря на власть
экономических и государственных систем, распространение
групп, основанных на традиции, образе жизни, мнении или
протесте, вероятно, никогда не было столь сильным и столь раз
нообразным, как в конце двадцатого века• (Sales, 1991: 308).
575
ГЛАВА В
Shils, 1991а, 1991Ь; Wilson, 1991) гражданское
общество представляет собой понятие, подразу
мевающее цивилизованность и гармонию. Для неофункционалистов (например, Mayhew, 1990; Sciulli, 1990) это идея, обозначающая возмож
ность теоретического осмысления противоречий
по поводу равенства и включенмости в менее анти
капиталистическом ключе. Для старых функцио
налистов (например, lnkeles, 1991) это идея, пред
полагающая, что формальная демократия всегда
была условием модернизации.
Но какие бы политические взгляды ни оформ
ляли новую политическую идею, ее леомодернист
ский статус очевиден. Теоретическое осмысление
вданном ключе предполагает, что современные
общества либо обладают, либо должны обладать
не только экономическим рынком, но и отчетли
вой политической зоной, институциональным по
лем универсальной, хотя и оспариваемой области
(Touraine, 1994). Эта идея обеспечивает общую
эмпирическую точку отсылки, что подразумевает
знакомое кодирование гражданина и врага и по
зволяет снова превратить историю в нарратив в
телеологическом ключе, позволяющем драме де
мократии полностью проявить себя.
Неомодернизм и социальное зло: осквернение
национализма
Данная проблема отграничения гражданского
общества от неграждалекого указывает на вопро сы, выходящие за рамки нарратива и объясни тельной схемы теории неомодерна, которая здесь
описывается. Романтический и героический нар-
576
ГЛАВА В
ративы, которые описывают триумф, или воз
можный триумф, рынков и демократий, обладают успокаивающе знакомой формой. Однако если об
ратиться к бинарному кодированию этого становя
щегося исторического периода, возникают опреде
ленные проблемы. Разумеется, если принимать во
внимание возрождение универсализма, можно не
сомневаться в том, что речь идет о разновидности
господствующего кода (master code), описанного
выше в качестве дискурса гражданского общества. Тем не менее, хотя эта почти архетипическая сим волизация предпосылок и противоположностей демократии предлагает общие категории, все же для того, чтобы сформулировать конкретные кате
гории добра и зла в определенном времени и месте, необходимо выработать привязанные к конкрет
ному историческому периоду «социальные пред
ставления» (Moscovici, 1984). Поразительным в отношении этих вторичных категорий является
то, насколько трудно оказалось разработать набор
бинарных категорий, который был бы убедитель ным с семантической и социальной точки зрения, предложить такое противопоставление черное/бе
лое, которое могло бы выступать как код-преемник для оппозиции постмодерн: модерн или, если на то пошло, для символических наборов социали
стическое: н:апиталистичесн:ое и современное:
традиционное, которые были предложены преды
дущими поколениями интеллектуалов и которые
никоим образом не перестали полностью быть дей
ственными и сегодня.
Разумеется, символическое оформление добра
в действительности не является проблемой. Клю
чевыми терминами здесь выступают демократия и
577
37 Культурсоциология
ГЛАВА 8
универсализм, а их более предметными воплоще ниямисвободный рынок, индивидуализм и права
человека. Проблему представляет заполнение про
фанной части оппозиции. Отвлеченные свойства, которые должно олицетворять собой осквернение,
достаточно очевидны. Поскольку они проистекают
из принципа различения, они сильно напоминают
свойства, противопоставлявшиеся модернизации в послевоенный период, свойства, которые опре
деляли оскверняющую природу «традиционной• жизни. Но, невзирая на логические соответствия,
мы не можем просто снова воспользоваться преж
ними идеологическими формулировками. Даже если расстояние между обществом сегодняшнего дня и обществом в период сразу после войны про
является только в различиях между репрезента
циями второго порядка, это расстояние все равно
огромно.
В условиях быстрого продвижения «рынков• и
«демократии• и стремительного краха их проти
воположностей оказалось трудно сформулировать
равно универсальные и всеохватные репрезен
тации профанного. Вопрос заключается в следу
ющем: существует ли оппозиционное движение
или геополитическая сила, которые представляли
бы собой убедительную, фундаментальную опас
нуюто есть «всемирно-историческую•- угрозу
«добру•? Некогда могущественные враги универ
сализма, по-видимому, превратились в историче
ских ископаемых, пропали с горизонта и из мыс
лей человечества и были принижены исторической
драмой, которая, кажется, еще не скоро подвер
гнется смысловой перестановке. Именно по этой
семантической причине в промежуточный период
578
ГЛАВА8
•после 1989 года» многие интеллектуалы и, несо мненно, большие группы западной общественно
сти переживали странное сочетание оптимизма и
самодовольства без энергичной приверженности
какому-либо определенному делу нравственного
исправления.
В отличие от послевоенной теории модерниза
ции, теория леомодерна подразумевает принципи
альные изменения как в символическом времени,
так и в символическом пространстве. В рамках те ории леомодерна профанвое не может быть ни ре
nрезентировано через эволюционно предшествую
щий период традиционализма, ни отождествлено с миром за пределами Северной Америки и Европы. В противоположность послевоенной волне модер
низации, текущая волна охватывает весь мир и но
сит интернациональный характер, а не локализу
ется в отдельных регионах и не имеет имперского
характера. Это различие сформулировано в соци альной науке в виде противопоставления ранних теорий зависимости (Frank, 1966) более современ
ным теориям глобализации (Robertson, 1992). Со
циальные и экономические причины таких пере
мен связываются с подъемом Яnонии, которая на
этот раз обрела могущество не как одно из военных обществ Герберта Спенсеракатегория, которую в
эволюционном отношении можно было бы назвать
отсталой, - но как цивилизованное коммерческое
общество.
Таким образом, впервые за пятьсот лет (см. Ken-
nedy, 1987; Huntington, 1996) Запад больше немо
жет господствовать над Азией ни в экономическом, ни в культурном отношении. Если соединить этот объективный фактор со всепроникающей дехри-
579
37.
ГЛАВА 8
стианизацией в среде западных интеллектуалов, то можно понять тот примечательный факт, что «ори ентализм»- символическое осквернение восточной
цивилизации, которое лишь двадцать лет назад так
основательно обозначил Эдвард Саид (1978)- боль
ше не является убедительной пространствеиной
или временной репрезентацией в западной идеоло
гии или в социальной теории, хотя понятие никоим
образом не исчезло полностью46• Перевод этого иде
ологического факта на язык социальной теории, указывающий путь к пост-постмодернистскому,
или неомодернистскому, коду, представлен в при
зыве Шмуэля Эйзенштадта (1987: vii) к «масштаб
ной переформулировке видения модернизации и
современных цивилизаций». Такое понятийное
осмысление продолжает кодировать современное
откровенно положительным образом, но в то же
время объясняет его не как конец эволюционной
цепочки, но как чрезвычайно успешное движение
в сторону глобализации.
«Вместо того чтобы воспринимать модерниза
цию как окончательную стадию реализации эво
люционного потенциала, общего для всех обществ, а опыт европейцев как самое важное и насыщен ное проявление и образец этой стадии, модерниза-
46На nервый взгляд кажется, что это подтверждает псевдомарк
систскую убежденность Саида в том, что именно nодъем факти ческой власти Запада в мире - империализм - позволил разви ваться идеологии ориентализма. Однако Саид не осознает, что существует и более общий код сакральных и nрофанных кате
горий и •социальные представления• ориентализма явились привязанной к определенному историческому периоду подси
стемой этого кода. Дискурс гражданского общества есть иде
ологическое построение, nредшествовавшее империализму и
повлиявшее на осквернение различных категорий исторически
появлявшихся других - евреев, женщин, рабов, nролетариев, гомосексуалистов и врагов в общем смысле - в довольно сход
ных терминах.
580
ГЛАВА В
цию (или современность) следует рассматривать
как одну определенную цивилизацию или явле
ние. Появившись в Европе, она распространилась
в своих экономических, политических и идеологи
ческих проявлениях по всему миру. ... Закрепле ние этого нового типа цивилизации было похоже на распространение великих религий или на рост великих империй, но, поскольку модернизация
почти всегда сочетала в себе экономические, по
литические и идеологические проявления и силы,
ее воздействие было самым значительным из всех•
(vii).
Первоначальная теория модернизации иреоб
разовала открыто заладноцентрическую теорию
Вебера по поводу мировых религий в универсаль ное описание перемен мирового масштаба, кото рые все же достигают высшей точки в социальной
структуре и культуре послевоенного западного
мира. Эйзенштадт предлагает считать саму модер
низацию историческим эквивалентом мировой ре лигии, что релятивизирует ее, с одной стороны, и
предлагает возможность избирательного усвоения
ее аборигенами (Hannerz, 1987, 1989), с другой
стороны.
Обратной стороной упадка ориентализма в сре
де западных теоретиков является, по-видимому,
исчезновение термина «третьемирство• (third world-ism), который можно назвать оксидента
лизмом, из лексикона тех интеллектуалов, кото
рые говорят изнутри или от лица развивающихся
стран. Одно из свидетельств такого дискурсивного
сдвига можно обнаружить в статье, опубликован
ной Эдвардом Саидом в «Нью-Йорк Тайме», где
автор выступает против надвигающейся войны со-
581