Эйдос и эйкон

Воспоминание - это не просто лишенное интересов мышление: оно проникает до глубины человеческой души. Возникает тревожное страдание, испытываемое душой каждый раз, когда она возвышается от чувственного к сверхчувственному, стремясь его постигнуть и воспринять. Таков философский инстинкт, такова со всеми ее страданиями и наслаждениями платоническая любовь

Виндельбанд

Многие антиковеды считают, что гносеология начинается с Сократа, ибо досократики не выходили за рамки космологически-антропологических проблем. Восприятие мира милетцами как единого живого целого не способствовало постановке проблемы интеллектуальной активности человека: познание подменялось безотчетно-созерцательным взглядом на мир, его восприятием, не требующим ни опыта, ни его интеллектуальной обработки (теории). Хотя эта точка зрения далеко не однозначна (взять ту же критику Гераклитом "многознания" предшественников и его претензии на постижение главного секрета бытия или парменидо векую постановку вопроса о путях исследования или объектах мысли), тем не менее не вызывает сомнения, что кардинальный вопрос о том, "что такое знание само по себе", впервые поставлен Платоном в Теэтете.

Весь Теэтет построен на критике знания, которое не есть умозрение. При невероятной интуитивности и прозорливости Аристокла, провиденциализм которого позволил ему предвосхитить множество идей, вплоть до идей современной физики (см., например, работу И. Д. Рожанского "Платон и современная физика"), он строит гносеологию не на чувственном восприятии, не на опыте и не на наитии, а исключительно на умозаключении. Знание, по Платону, относится к бесцветной, бесформенной и неосязаемой сущности, зримой только для одного кормчего души - разума.

Но Платон не был бы Платоном, если бы, воспевая разум, свет разума, отказался от визионерства. Хотя сократическая рассудочность пронизывает всю его философию, она является насквозь интуитивной. Говорят, Платон иронически относился к усидчивости Аристотеля, считая оную признаком низменности, асхолии, мирской суеты. Из Теэтета мы узнаем, что софистическая рассудочность угождает публике, а не заботится о совершенствовании души. Рассудок заботится не об истине, а о внешнем эффекте, истинное же знание душа получает лишь тогда, когда осуществляет рассмотрение сущего сама по себе.

Получается, что в человеке, который не знает чего-нибудь, живут верные мнения насчет того, чего он не знает... Теперь эти мнения зашевелились в нем, словно сны... При этом он всё узнает, хотя его будут не учить, а только спрашивать, и знания он найдет в самом себе... А ведь найти знания в самом себе - это и значит припомнить, не так ли?.. Значит, то знание, которое у него есть сейчас, он либо когда-то приобрел, либо оно всегда у него было... Если оно всегда у него было, значит, он всегда был знающим, а если он когда-либо приобрел, то уж никак не в нынешней жизни... А если он приобрел их не в нынешней жизни, то разве не ясно, что они появились у него в какие-то иные времена, когда он и выучился?.. А поскольку и в то время, когда он уже человек, и тогда, когда он им еще не был, в нем должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями, - не все ли время будет сведущей его душа? Ведь ясно, что он все время либо человек, либо не человек... Так если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним?

Итак, познание есть припоминание, но что есть припоминание? Сам Платон отвечает: шествие рядом с Богом, "ныряние" в действительно сущее, прямое созерцание истинного бытия. Иными словами - интуиция. Припоминание это происходит не само по себе, а движется эросом, философской любовью, разновидностью интеллектуального инстинкта, устремляющего человека к миру идей и непреходящих истин.

Разумение выше удовольствия, однако человеку дано разумение низшего, о высшем же он может иметь лишь суждение. Высшее не то чтобы непостижимо, оно закрыто от ума. Эйдосы недоступны логосу. Единственно доступный человеку способ дать эйдосу подобающий логос - это воспользоваться образом подобного эйдосу, его отражением или, как говорит сам Платон, его эйконом.

Мнение относится к становлению, мышление - к сущности. И как сущность относится к становлению, так мышление - к мнению. А как мышление относится к мнению, так познание относится к вере, а рассуждение - к уподоблению.

Платоновский эйкон - это художественность человеческой интуиции, развернутая метафора, живописное изображение, аллегория, многозначительная аналогия, представляющая смыслу подвижность и правдоподобие мифа.

Эта "правдоподобная" космология строится не как рассуждение, но как "эйкон", предположительный образ, художественная картина, сконструированная пропорционально умозрительному образцу. Аналогии из практики геометрической науки уступают место аналогиям из области изобразительных искусств. Философ, усматривающий высшую истину и постоянно сохраняющий в душе ее отчетливый образ, подобен художнику, хранящему в душе образ будущего творения и воспроизводящему его со всей возможной тщательностью... Платоновские "эйконы" приводятся не ради литературных красот, они предполагают поясняющее аналогию истолкование... Путь философии к этому синтезу долог и труден, для неподготовленной души он и вовсе непреодолим, эйкон простым читателям заменяет рассуждение, а посвященным открывает путь к решению пропорции между истиной и правдоподобием.

Платоновский эйкон это уже почти незаинтересованное созерцание Бергсона, интеллектуальный инстинкт, сделавшийся бескорыстным, сознающим сам себя, способным размышлять о своем предмет и расширять его бесконечно. Интуиция - это род знания, когда предмет познается как бы изнутри, когда познаваемое и познающий сливаются воедино. Интуитивное познание более переживается, чем мыслится, оно более красота, чем схема. Не о том же - иными словами - говорил Платон? И не на его ли учителя ссылался Бергсон, обосновывая интуицию?

Мне кажется, что интуиция играет в сфере умозрения такую же роль, какую играл демон Сократа в практической жизни. По крайней мере в таком виде она впервые обнаруживается, и в таком же виде она и в дальнейшем ярче всего сказывается: она запрещает.

Бергсон следует Платону, связывая интуицию с искусством. Мир отделен от нас плотным занавесом, - повторяет он Аристокла, и наша цель - проникнуть сквозь множество наших табу в сокровенную жизнь вещей. За банальным и общепринятым словом, которое более скрывает, чем выражает, художник (философ) улавливает нечто, не имеющее ничего общего с речью, какие-то ритмы жизни и дыхания, которые глубже самых глубоких чувств.

Сам Платон доставляющее истинность познаваемому и сообщающее силу познающему связывал с идеей блага, которое, будучи причиной знания и истины, тождественно Богу. Иными словами, человеческая душа, изготовленная из того же материала, что и мировая, сопричастна последней и питается от нее.

Не входя в детали хорошо разработанной гносеологии Аристокла, включающей все известные виды знания, отмечу, что именно он ввел понятие интеллектуальной интуиции, или "умного видения", широко используемое Фихте, Шеллингом, Бергсоном и у нас Голосовкером. Даже Гегель, отвергший этот термин, не смог отрицать существования непосредственного интеллектуального созерцания истины.