Rovdo_Sravnitelnaya_politologia

291

Как подчеркивает Чарльз Эндрейн, “центральное место в общественнополитической жизни Китая занимали расширенные семьи. Государственная политика опиралась на семейственность; патриархальные отношения в семье служили моделью политических отношений. Старшие главенствовали над младшими, женщины находились в подчинении у мужчин. То же самое и в политической системе: обществом руководили старшие – императорская семья и чиновники-ученые. На местном уровне важнейшие политические решения принимались семейными советами, состоящими из старейшин. В обстановке семейственности лояльность государству не превышала лояльности к расширенной семье. Скорее, отношения и к государству, и к семье были похожи, свидетельствуя о царящей гармонии между семьей и политической системой” [36].

Ценности патриархальности в видоизмененной форме были использованы в коммунистическом Китае: на смену императору пришли председатели и генеральные секретари, а на смену конфуцианству – марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна. Они помогают легитимировать государственную и партийную иерархии в глазах

простых китайцев.

Еще более важную роль играет отношение конфуцианства к верховной власти как к нравственному началу. “Согласно запове-

дям Конфуция (551–479 гг. до н. э.), политическая легитимность опирается в первую очередь на духовно-нравственные ценности. В идеале управление означает руководство не с помощью принуждения и угрозы уголовного наказания, а апеллирует к нравственным идеалам и благоразумию. Политические лидеры имеют моральное обязательство быть просвещенными властителями. Император показывал пример гражданской добродетели. Он и его мандарины выступали перед обществом в качестве эталонов нравственности. На их политические решения оказывали влияние не безликие законы, а этические нормы. Образованная императорская элита утверждала право руководить, опираясь на знание принципов конфуцианства и следуя им” [37].

И в маоистский, и в постмаоистский период коммунистическая элита ориентируется на служение высоким нравственным идеалам. “Моральная пригодность” занимать политические должности объясняет, почему современное китайское руководство столь обеспокоено коррупцией: последняя подрывает нравственное право коммунистической партии на власть в глазах народа.

Еще одним столпом конфуцианства, который был позаимствован КПК, является патернализм. Император правил подданными

(“своими детьми”) как всеведущий отец. В соответствии с принципами меритократии (власти заслуженных) образованные мандарины проводили государственную политику в интересах необразованного большинства людей. В КНР обладающая знаниями законов общественного развития партия управляла и управляет большинством

292

граждан, лишенных таких знаний, в их интересах. Конфуцианские принципы патернализма направлены на стабилизацию любой иерархической системы, элита которой должна лишь доказать свое служение “общему благу”, не важно, в каких идеологических терминах оно

сформулировано.

Наконец, конфуцианские традиции являются коллективистскими, а не индивидуалистическими, что также помогает коммунистической партии выступать легитимной силой в глазах народа. В основе китайского коллективизма лежат тысячелетние семейные традиции.

ВСТАВКА 14.4.

Особенности традиционного китайского фамилизма

Фрэнсис Фукуяма считает, что в Китае традиционная семья смогла выступить успешным соперником политической идеологии во влиянии на нацию, в том числе и коммунистической идеологии. Несмотря на все радикальные эксперименты КПК, “первичная ячейка общества” выстояла и победила. Семья в Китае опирается на конфуцианское наследие: предписанные нормы отношений господина и слуг, отца и сыновей, мужа и жен, старших и младших.

Государство выступает в роли “сверхсемьи” для китайцев, а отношение императора к его народу соответствует отношению отца к детям. Заслуженное продвижение по карьерной лестнице в этой системе было возможным благодаря серии императорских экзаменов, позволявших занять место в чиновничьей иерархии. Общественным идеалом, к которому стремились кандидаты, был образ ученого, знающего конфуцианскую литературу. Считалось, что высший человек – это тот, кто обладает способностью всегда действовать в соответствии с правилами этикета. Он стремится к досугу, а не к тяжелому труду, живет на ренту и считает себя хранителем конфуцианских традиций, а не новатором. Эти черты, подчеркивает Фукуяма, весьма далеки от образа современного предпринимателя. В традиционном китайском обществе купец не пользовался большим уважением. Если семья купца становилась богатой, то его сыновья надеялись не продолжать семейное дело, а сдать императорские экзамены и стать чиновниками.

Более важную роль, однако, играет не политическое конфуцианство, а личная этика этого учения. Центральная роль в ней отводится семье (jia), отношениям сыновней преданности отцу. В конфуцианстве не существует аналога иудеохристианского представления о божественном источнике власти или высшем законе, который способен санкционировать бунт индивида против диктата семьи. В китайском обществе послушание родительской власти в чем-то похоже на выполнение божественной воли. Соперничество между семьями создает обманчивое впечатление индивидуалистического характера китайских обществ, однако в них не существует соперничества между индивидом и его семьей в западном варианте – индивидуальное самосознание в огромной степени определяется здесь как раз семьей.

Идеальная конфуцианская семья включает в себя пять поколений: прапрадеды живут в одном и том же большом домохозяйстве, что и праправнуки.

293

Гораздо более распространенной была объединенная семья, в которой отец с матерью (а может, и семьи братьев отца) жили вместе с семьями взрослых сыновей. В традиционном Китае не было возможности скопить богатство, достаточное, чтобы вложить его в дело на раннем этапе индустриализации, поскольку в культуре был глубоко укоренен принцип раздела наследства. Семейная система была строго патрилинейной. Наследство передавалось только по мужской линии и распределялось равномерно между всеми сыновьями. С ростом населения земельные наделы становились очень маленькими. В таких суровых условиях большая семья была единственным рациональным институтом поддержки и взаимопомощи. Крестьяне доверяли только членам своей семьи.

Ф. Фукуяма выделяет экономические и политические последствия сильного фамилизма в китайском обществе. Он, безусловно, тормозил процесс первоначального накопления капитала. С другой стороны, разбогатевшие члены семей считали себя обязанными оказывать содействие своим родственникам. Выходцы из Китая, живущие в Сингапуре, Малайзии, Индонезии, стали первыми вкладывать средства в экономику КНР, несмотря на риски политической и экономической нестабильности. Хуацяо (китайцы, живущие за рубежом) явились, таким образом, первопроходцами, за которыми последовали крупные инвесторы из стран Запада.

Китайский фамилизм не только защищает китайцев от бурь переменчивой политической жизни, но и ослабляет национальную идентичность. “В Китае жители деревни гораздо реже объединялись ради общего дела, т.е. не участвовали в практике, обычно формирующей навыки и чувство солидарности. Она скорее походила на конгломерат крестьянских домохозяйств, чем на живое действенное сообщество. Китайские общества возбуждали свой гражданский дух только с помощью авторитарной власти, точно так же, как в КНР, Сингапуре и на Тайване правительства субсидировали рост крупных компаний” [38].

Таким образом, конфуцианская традиция вообще и ярко выраженный фамилизм в особенности ведут к снижению уровня социального капитала и доверия в китайском обществе. Это, безусловно,

создает серьезные политико-культурные препятствия на пути демократизации КНР. Однако эти барьеры не являются непреодолимыми. Известно, что политическая культура может меняться под влиянием социального окружения и целенаправленных усилий правительства по ресоциализации общества. Тот же Фукуяма в книге Конец истории и последний человек подчеркивает, что существует несколько устойчивых заблуждений относительно связей между политической культурой и демократией. “Культуры – не статичное явление, подобное законам природы; они – создание людей и находятся в процессе постоянной эволюции. На них может влиять экономическое развитие, войны и другие национальные потрясения, иммиграция или сознательные действия. Следовательно, к культурным “предусловиям” для демократии, хотя они определенно важны, надлежит относиться с некоторым скептицизмом” [39].

294

Сравнительные исследования политической культуры, которые проводились в странах конфуцианской традиции (в КНР, Тайване и Гонконге), свидетельствуют, что элементы патриархальности, веры в моральные качества руководства, авторитарности рельефнее выражены в континентальном Китае, нежели в более либеральных обществах Тайваня и Гонконга. Более того, существуют различия в отношениях к конфуцианским ценностям жителей китайских городов и деревень [40]. Это означает, что в более открытом и современном обществе, в которое превращается КНР, возможны и существенные изменения ценностных ориентаций людей, влияющих на их отноше-

ние к политической системе. Безусловно, важную роль в этом процессе играет политическая социализация.

В постмаоистский период изменились цели, содержание, формы и методы социализации, а также условия, в которых она проводится. При тоталитаризме Мао и его окружение делали главный акцент на перековку сознания людей. Они считали, что крестьян с помощью пропаганды и политических кампаний можно превратить в активных сознательных коммунистов, несмотря на не соответствующие коммунизму социально-экономические факторы их жизнедеятельности. Современное руководство КНР заинтересовано в воспроизводстве политически пассивного и послушного общества, выполняющего распоряжения авторитарных властей.

Изменилось и содержание ценностей, которые с помощью социализации правительство стремится внедрить в сознание своих подданных. Прежде это были ценности коллективизма, когда личными интересами жертвовали ради общественного блага. После 1978 г. упор стал делаться на материальном стимулировании, росте благосостояния, подготовке к жизни в условиях жесткой рыночной конкуренции.

Политическая социализация стала гораздо менее напористой и навязчивой по своим формам и методам. В 1990–2000-е гг. формирование политической культуры китайцев проходит в совершенно новых условиях, коренным образом отличающихся от тех, которые существовали во времена Мао. Современный Китай не находится в глухой международной изоляции. Его граждане имеют возможность

спомощью многочисленных СМИ, Интернет, путешествий и контактов с иностранцами получать огромное количество информации, в том числе и критической по отношению к действующей власти. Таких возможностей стало больше после присоединения в 1998 г. Гонконга,

сего либеральной системой средств массовой коммуникации, к континентальному Китаю. Огромную роль в социализации играет система образования, которая становится все более профессиональной и все менее идеологизированной.

295

Таким образом, политическая культура современного Китая довольно быстро меняется, стремясь соответствовать тем динамичным процессам, которые происходят в социальном окружении. Все более важную роль в ней начинают играть ценностные ориентации образованных людей, живущих в крупных современных мегаполисах, участвующих в деятельности, связанной с бурно растущей рыноч-

ной экономикой. Социальные последствия реформы только сделали более рельефными негомогенный характер политической куль-

туры, в которой политические ожидания разных групп общества не совпадают. В сложившихся условиях авторитарная власть рассматривается многими в качестве необходимого инструмента для стабилизации ситуации и предотвращения опасного социального взрыва. Однако запасы прочности у авторитарных методов регулирования социальных отношений в быстро модернизирующихся обществах не являются неисчерпаемыми. Справедливость этой истины постепенно осознается политическими элитами современного Китая.

5. Перспективы демократизации КНР

На основе анализа концепций китайских и западных политологов можно выделить три сценария дальнейшего развития политической системы Китая. Первый исходит из того предположения, что авторитарный режим органично присущ китайскому обществу и поэтому он будет существовать вечно. Быстрый экономический рост, достигнутый в последние десятилетия правящей коммунистической элитой, которая в действительности давно уже проводит националистический курс, укрепляет ее монополию на политическое господство. В случае обострения проблем в экономике и роста недовольства населения вполне возможным является политический кризис и смена власти, но и новое правительство не сможет встать на путь демократических реформ. На смену одной формы авторитаризма придет другая. Об этом свидетельствуют и массовые выступления на площади Тяньаньмынь в 1989 г., которые носили не демократический, а исключительно антиправительственный характер.

Второй сценарий является прямо противоположным. Коммунистическая партия быстро теряет моральный авторитет и доверие народа, так как погрязла в громких коррупционных скандалах. Экономический рост привел к обострению противоречий между правящей олигархией и народом, между небольшим количеством процветающих провинций и остальной страной. Все это делает возможным повторение массовых выступлений протеста, которые вооруженные силы вряд ли будут подавлять, как в 1989 г. КНР приближается к новому политическому кризису, выходом из которого станет только

полный демонтаж авторитарной системы и демократизация

296

страны снизу. Это вполне возможно, так как в Китае отсутствуют какие-либо культурные барьеры на пути к демократии.

Третий сценарий исходит из наличия связей между экономической реформой и ее социальными последствиями (формированием нового общества с новыми потребностями) и политическими преобразованиями. Аналогичные процессы во многих государствах Восточной и Юго-Восточной Азии привели их к демократизации. В Китае переход к демократии будет постепенным процессом реформ сверху. Многие из них уже идут (конкурентные выборы в деревнях, расширение полномочий локальных собраний народных представителей, развитие элементов правового государства и др.).

По мнению профессора Стэнфордского университета (США) Майкла Оксенберга, за каждым из этих сценариев стоит определенная реальность: “Политические структуры Китая, кажется, на самом деле глубоко укоренены в общество. В то же время некоторые ключевые их элементы достаточно уязвимы и могут быть подвергнуты довольно быстрой дезинтеграции. Наконец, глубокие и фундаментальные экономические, технологические и социальные изменения ясно и недвусмысленно ведут Китай в новую политическую эру” [41].

На наш взгляд, существуют вполне определенные экономические, культурные и политические факторы, которые препятствуют и содействуют демократизации этой великой азиатской страны.

По мнению приверженцев теории азиатской модели, авторство которой приписывается бывшему руководителю Сингапура Ли Кван Ю, именно авторитарные методы правления и в Китае, и в Сингапуре содействовали их более высоким темпам экономического роста. Кроме того, эта модель, обеспечивающая высокую степень порядка и дисциплины, лучше походит для азиатских обществ, чем западная демократия, порождающая там лишь хаос и нестабильность.

Аргументированная критика концепции Ли Кван Ю дана нобелевским лауреатом в области экономики за 1998 г. Амартия Сеном. По его мнению, “отсутствуют эмпирические данные, которые свидетельствовали бы в пользу того, что авторитарное правление и подавление политических и гражданских свобод в действительности содействовали экономическому развитию. Систематические эмпирические исследования (например, Роберта Барро и Адама Пшеворского) не дают ни одного аргумента в пользу того, что существует конфликт в отношениях между политическими правами и экономической эффективностью. Если обобщить все сравнительные исследования, то окажется, что гипотеза об отсутствии очевидных связей между экономическим ростом и демократией остается крайне неубедительной” [42].

297

Похожую позицию по этому вопросу занимает и Ф. Фукуяма. Однако он считает, что не само по себе экономическое развитие порождает политическую демократию. Связь между этими элементами является гораздо более сложной. Современная свободная рыночная экономика порождает людей с новыми потребностями, и одной из важнейших становится стремление к признанию со стороны других в качестве “взрослых”. Оно достигается только через участие в политической системе. Удовлетворить данную потребность никакое авторитарное государство не может по определению. “Бедных крестьян на Филиппинах или в Сальвадоре можно было легко рекрутировать помещикам, дававшим им оружие и формировавшим из них “эскадроны смерти”. Этими людьми, привыкшими к подчинению традиционной власти, было достаточно легко манипулировать, удовлетворяя их самые непосредственные нужды. Гораздо сложнее убедить образованных профессионалов, относящихся к среднему классу, повиноваться власти лидера только потому, что он одет в униформу” [43].

Следовательно, быстрое экономическое развитие Китая, достигнутое на основе рыночных отношений, рост образовательного уровня населения, глобальная коммуникационная революция создают неплохие предпосылки для демократизации политической системы КНР в неотдаленной перспективе. Гораздо сложнее ответить на вопрос о наличии либо отсутствии политико-культурных предпосылок для подобной трансформации.

По мнению С. Хантингтона, “в научном сообществе почти не существует разногласий по вопросу отнесения традиционного конфуцианства к недемократическому или даже антидемократическому течению. Классическое китайское конфуцианство и его ответвления в Корее, Вьетнаме, Сингапуре, Тайване и (в меньшей степени) в Японии подчеркивают приоритет группы над индивидом, власти над свободой и ответственности над правами. В конфуцианских обществах отсутствует традиция утверждения прав в борьбе с государством; в той мере, в которой индивидуальные права существовали, они были созданы в них государством. Гармония и сотрудничество здесь предпочитались несогласию и соревнованию. Поддержание порядка и уважение к иерархии были важнейшими ценностями. Конфликт идей, групп, партий рассматривался как опасный и нелегитимный” [44].

С этой точкой зрения не согласен Ф. Фукуяма, который выделил несколько важных черт классического конфуцианства, сближающих его с демократической традицией. Во-первых, это эгалитарный принцип, который в идеале должен был присутствовать при проведении экзаменов для претендентов, стремящихся к получению

298

должности чиновников; любой житель Поднебесной допускался к их сдаче. Во-вторых, важность в конфуцианстве образования как такового – это, несомненно, то, что делает его совместимым с демократией. В-третьих, конфуцианству свойственна значительная толерантность, что выгодно отличает его от ислама и христианства. В-четвертых, антидемократизм присущ так называемому политическому конфуцианству, который ушел в небытие вместе с абсолютными монархиями

вВосточной Азии. Влияние сохраняет лишь определенная этическая система, регулирующая частную и семейную жизнь жителей Китая. Интересно, что она ставит семью выше государства и выстраивает общественные отношения снизу вверх, а не наоборот.

Однако детальный анализ китайской конфуцианской этики привел Фукуяму к выводу, что связанный с ней фамилизм (см. вставку 14.4) является главным препятствием на пути демократизации этого государства. “Именно потому, что государственную власть в Китае меньше уважают (по сравнению с семьей), опасность социального хаоса при отсутствии репрессивного государства здесь ощущается куда сильнее, чем в Японии… Страх дезинтеграции – это то, что объясняет всю нерасположенность китайского руководства к либерализации политической системы” [45].

Интересная точка зрения на проблему соответствия китайской политической культуры ценностям демократии была высказана американским политологом Хэмом Чайбонгом. Он напомнил, что классическому конфуцианству была присуща еще одна важная черта, сближающая его с западной традицией: критическое отношение интеллектуальной элиты к государственной власти. Эту традицию автор совершенно справедливо называет либеральной, но не демократической, поскольку она выражалась в сдерживании правительства от деспотических поползновений и в просвещении власти. Данная тенденция находила свое выражение в различных странах Восточной Азии и в разные исторические эпохи.

Политическое конфуцианство в Китае было разрушено из-за его неспособности найти ответы на вызовы модернизацией. Однако его гибель была неполной. Победа коммунистов в гражданской войне привела к фактическому формированию неоконфуцианского государства, жесткими авторитарными методами решившего одну очень важную задачу модернизации: формирование единого национального государства. Экономическая реформа и ее успех позволили приблизиться к достижению еще одной цели из этого же набора. Однако на вызов модерностью не будет дан полный ответ до тех пор, пока Китай остается авторитарным режимом. По мнению Чайбонга,

внастоящее время в КНР сложились благоприятные условия для вступления в “третью эпоху” конфуцианства, связанную на сей раз

299

с воплощением в жизнь не авторитарной, но собственной либеральной традиции, утверждением правового государства и постепенной демократизацией политической системы [46].

Не менее важную роль, чем экономика и культура, в определении вектора дальнейшего развития Китая играет и политика. Именно политическая воля руководства страны в 1978 г. обеспечила принятие судьбоносных решений, а не менее решительная их реализация позволила КНР приблизиться к уровню современных развитых государств.

Существует ряд политических факторов, которые препятствуют принятию решений по проведению демократических преобразований, не менее важных, чем экономическая реформа. М. Оксенберг считает, что среди барьеров на пути к демократии следует назвать опасения консервативного крыла КПК, что его представителям придется нести ответственность за подавление мирных протестов 1989 г.; они также боятся, что возврат к курсу отделения партии от государства может подорвать ее руководящую роль; проведение свободных выборов чревато победой в Тибете и Синьцзяне сил, выступающих за отделение от Китая; угроза распада единого государства на огромное количество суверенных стран – это один из основных аргументов противников радикальных политических реформ.

Кфакторам, содействующим политическим преобразованиям,

М.Оксенберг относит: возвращение понятия “демократии” в политический дискурс страны (о демократии в позитивном смысле стали говорить достаточно часто на самом высоком уровне); возрастание роли избранных институтов государственной власти на локальном уровне после закрытия ряда убыточных государственных предприятий, роста безработицы и усиления рабочих протестов (правительству стало выгодным перераспределение ответственности между центральными и местными структурами власти в пользу последних); присоединение Гонконга и Макао, где действуют локальные демократические институты и существует свобода СМИ, к континентальному Китаю; продолжение политики открытости КНР и расширение возможностей граждан и правительства поддерживать контакты с гражданами и правительствами развитых демократических государств [47].

Таким образом, наиболее вероятным сценарием дальнейшего развития событий в КНР является медленная, поступательная демократизация сверху, основным актором которой выступит коммунистическая партия. Революция снизу здесь маловероятна в силу крайней слабости гражданского общества, что объясняется политикокультурными особенностями Китая. Концентрация на длительный срок всей власти (и всей ответственности) в руках неподвижных

300

авторитарных политических институтов также маловероятно из-за существенной динамики экономических и социальных процессов в этой стране.

Примечания

1.http://en.wikipedia.org/wiki/People’s_Republic_of_China.

2.Ibid.

3.Ibid.

4.См.: Фукуяма Ф., Доверие. М.: АСТ, Ермак, 2004. С. 290–291.

5. Васильев Л., История Востока: в 2 т. Т. 2. М.: Высш. шк., 2001.

С. 217–218.

6.Варнаи Ф., Путь маоистов. М.: Прогресс, 1979. С. 70. После обострения советско-китайского конфликта маоизм был обогащен новыми идеями: опоры на собственные силы; теорией трех миров (первый – это две сверхдержавы, ведущие борьбу за мировое господство, второй – среднеразвитые страны, попавшие в зависимость от СССР или США, третий – бедные государства Азии, Африки и Латинской Америки, участвующие в освободительной борьбе против империализма. Их лидером провозглашался коммунистический Китай); усиления классовой борьбы в социалистических странах (последняя концепция стала оправданием для проведения культурной революции в КНР в 1966–1976 гг.). Под влияние маоизма попали некоторые коммунистические партии и левые террористические движения в развивающихся странах: компартия Филиппин, долгое время участвовавшая в партизанской войне с правительством, компартия Непала, которая до 2008 г. оставалась главной силой оппозиции в ее противостоянии с монархией, организация Сияющий

путь в Перу, известная своими жестокими расправами над противником и мирным населением. Создана и функционирует международная сеть маоистов – Революционное интернационалистское движение (RIM). Эта организация считает, что в Китае был полностью реставрирован капитализм после проведения реформ Дэн Сяопина в конце 70-х гг. See: O’Neill B. and Meyer E., Insurgency and Terrorism: Inside Modern Revolutionary Warfare. N.Y.: Brassey’s History, 2001.

7.Васильев Л., Указ. соч. С. 219.

8.Мэнион М., “Политическая система Китая” // Алмонд Г., Пауэлл Дж. Б., Стром К., Далтон Р., Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор.

М.: Аспект-пресс, 2002. C. 392.

9.Brzezinski Z., Out of Control. N.Y.: A Robert Stewart Books, 1993. P. 16.

10.See: Jung Chung, Wild Swans. N.Y.: Anchor Books, 1992.

11.Friedman E., Johnson K., Chinese Village, Socialist State. N.Y.: Google Book. P. 243.

12.Варнаи Ф., Указ. соч. С. 196–198.

13.Brzezinski Z., Op. cit. P. 16.

14.See: Tang Tsou, The Cultural Revolution and Post-Mao Reforms: A Historical Perspective. Chicago: University of Chicago Press, 1986.