Сплетня

СПЛЕТНЯ, Уязвленность влюбленного субъекта, обнаруживающего, что любимый человек попал в «сплетни», и слышащего, как о нем пошло судачат.

1. По дороге из Фалера какому-то человеку скучно, тут он замечает другого, идущего впереди, его окликает и просит, чтобы тот рассказал ему о пире, заданном Агафоном. Так рождается теория любви: из случайности, из скуки, из желания поболтать или, если угодно, из сплетни длиною в три километра. На знаменитом Пиру присутствовал Аристодем; он рассказал о нем Аполлодору, каковой на пути из Фалера и рассказывает о нем Главкону (человеку, как сказано, неискушенному в философии), а заодно, через посредство книги, рассказывает о нем и нам самим, до сих пор о нем рассуждающим. «Пир», стало быть, не только «беседа» (мы разговариваем о каком-то вопросе), но еще и сплетня (мы разговариваем между собой о других людях).

Пир

Произведение это, следовательно, подлежит ведению двух обычно подавляемых ликгвистик — поскольку официальная лингвистика занимается только сообщениями. Первая из них постулирует, что ни один вопрос (quaestio) не поставить, если отсутствует канва некоего собеседования; чтобы разговаривать о любви, сотрапезники не только говорят друг с другом, от образа к образу, от места к месту (в «Пире» весьма важно расположение лож), но и вовлекают в этот общий дискурс любовные связи, в которые вовлечены они сами (или считают, что вовлечены другие); такова должна быть лингвистика «беседы». Вторая лингвистика должна утверждать, что говорить — это всегда значит говорить что-либо о ком-либо; беседуя о Пире, о Любви. Главком и Аполлодор говорят о Сократе, Алкивиаде и их друзьях; «предмет» разговора проступает через сплетничество. Таким образом, активная филология (филология языковых сил) обязательно должна включать в себя две лингвистики: интерлокутивную лингвистику (говорить с другим) и делокутивную (говорить о ком-то).

Пир ²⁰⁰

2. Вертер еще не познакомился с Шарлоттой; но в карете, везущей его на загородный бал (по дороге им нужно подобрать Шарлотту), одна из подруг — глас Сплетни — дает Вертеру пояснения о той, чей образ через какие-то мгновения его восхитит: она уже просватана, не нужно и нее влюбляться и т. д. Тем самым сплетня подытоживает и возвещает будущую историю. Сплетня — глас истины (Вертер влюбится в уже занятый объект), и голос этот магичен: подруга — злая фея, с виду отговаривая, она предсказывает и накликивает. Когда говорит подруга, ее речь бесчувственна (фея не знает жалости): сплетня легка, холодна, она тем самым обретает статус некоторой объективности; так что ее голос словно вторит голосу науки. Обоим этим голосам свойствен редукционизм. Когда говорит наука, мне подчас удается разобрать в ее дискурсе словно бы отголоски некоей сплетни, которая легкомысленно, холодно и объективно разносит и поносит любимое мною, — которая говорит о нем, следуя истине.

Вертер

3. Сплетня упрощает другого до «он»/«она», и это упрощение для меня невыносимо. Другой для меня не «он» или «она», у него есть только его собственное имя, его имя собственное. Местоимение третьего лица — местоимение злое: это местоимение не-лица, оно делает отсутствующим, несуществующим. Когда я констатирую, что моим другим завладевают пошлые толки и возвращают его мне в виде обескровленного универсального заместителя, приложимого ко всему отсутствующему, то я словно вижу его мертвым, упрощенным, замурованным в урне в стену великого языкового мавзолея. Для меня другому не стать референтом: ты всегда только ты, я не хочу, чтобы Другой говорил о тебе.