Белоносов В.О. и др. Критерий истинности.

Белоносов В.О., Колесников Е.В. Критерий истинности результатов толкования уголовно-процессуальных норм. // Журнал российского права. 2003. №5. C.54-63

Актуальность толкования уголовно-процессуальных норм повышается в связи с введением в действие нового Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Кодекс имеет много нововведений, которые не всем правоприменителям легко понять и правильно применить. Да и в целом УПК подвергается критике за некоторую непоследовательность, противоречивость, пробельность. В этой обстановке значимость толкования уголовно-процессуальных норм трудно переоценить.

Толкование является одной из фундаментальных проблем гносеологии, логики, методологии науки, философии языка, семиотики, теории коммуникаций. Важное значение оно имеет и в правовом познании.

В юриспруденции результату толкования даются различные характеристики. Одни авторы считают толкование верным, если его результат ясен и определенен, другие - если он правилен, третьи – если истинен, четвертые в качестве критерия толкования рассматривают практику, пятые связывают истинность толкования с истинностью юридических норм, шестые отрицают критерий истины как достигнутого уголовно-процессуального знания (См.: Алексеев С.С. Общая теория социалистического права. Свердловск, 1966; Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм. М., 1960. С.444; Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962. С.32; Воеводин Л.Д. Толкование норм советского социалистического права: Автореф. дисс. канд. юрид. наук. М., 1950. С.10; Черданцев А.Ф. Толкование советского права. М., 1979. С.127; Баранов В.М. Истинность норм советского права: проблемы теории и практики. Саратов, 1989. С.16; Овсянников B.С. Вооружен ли следователь и суд критерием истины? // Закон и право. 2000. №7. C.30-34).

Многие эти суждения имеют отношение к результату толкования.

В современный период большинство исследователей исходят из того, что нормы права не могут характеризоваться с позиции истинности и ложности. Законотворчество не является актом познания объективной реальности, однако изданные законодательные и другие предписания должны с максимальной полнотой соответствовать объективным закономерностям политического и социально-экономического развития (См.: Сырых В.М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1. М., 2000. С.315-331).

В советском правоведении категория истинности разрабатывалась преимущественно специалистами процессуальных отраслей права применительно к доказательствам. Юридическому исследованию подвергался весьма важный, но только сравнительно узкий аспект – характер и содержание объективной истины как цели и принципа судебного познания и доказывания.

Критерий ясности результата толкования основан на убежденности конкретного интерпретатора в том, что он ясно усвоил содержание уголовно-процессуальной нормы. Такая характеристика носит дважды субъективный характер: сначала интерпретатор толкует норму, потом приходит к постижению ее ясности. В свое время утверждалось, что критерием ясности толкования является закон (См.: Алексеев С.С. Указ. соч. С.156), с чем нельзя согласиться.

Результат толкования в сравнении с уголовно-процессуальной нормой должен быть более определенным и конкретным. Критерием определенности выступают реальные факты, к которым применяется уголовно-процессуальная норма. Если результат толкования фиксируется в достаточно детальных и точных положениях, не вызывающих сомнения в применимости толкуемой нормы именно к данным обстоятельствам, то его можно считать определенным для этого случая.

Критерии истинности результата толкования одни авторы видят в правосознании; другие – в политической жизни общества; третьи – в самом толкуемом законе; четвертые – в полном и точном соответствии суждений интерпретатора государственной воле, выраженной в юридической норме; пятые – в практике (См.: Полянский Н.Н. Вопросы теории советского уголовного процесса. М., 1956. С.160; Воеводин Л.Д. Указ. соч. С.10; Недбайло П.Е. Указ. соч. С.444; Элъкинд П.С. Толкование и применение норм уголовно-процессуального права. М., 1967. С.141; Баранов В.М. Указ. соч. С.16; Черданцев А.Ф. Указ. соч. С.126). Правосознание и политика, на наш взгляд, не могут служить критерием правильности или истинности результата толкования. Правовые идеи и взгляды так же, как и многие направления политики государства, находят свое выражение в законах. В этом случае критерием правильности, в принципе, может являться сам толкуемый закон. Если же вопрос касается правовых идей и официального политического курса, которые не нашли отражения в законе, то аргументы политики и правосознания будут служить не критерием правильности толкования закона, а основанием приспособляемости закона к изменившимся идеям, принципам правосознания и политической линии. Критерий правосознания может использоваться лишь тогда, когда результаты толкования неоднозначны. В этом случае правосознание выступает в качестве решающего основания в пользу одного из двух или многих результатов толковательной деятельности.

Об истинности норм права можно говорить как о соответствии установленных ими предписаний, дозволений и запретов реально существующей социальной потребности. Истинность норм права может быть результатом двух этапов правотворчества: предпроектного – когда в обществе выявляется объективная потребность реформирования, и проектного – когда правовое решение формируется по существу, а объективная потребность получает нормативно-правовое закрепление (См.: Баранов В.М. Указ. соч. С.81). Истинность уголовно-процессуальных норм по этому критерию может оцениваться неоднозначно, о чем свидетельствует долгий путь принятия действующего Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации.

К числу ложных относятся те нормы, которые содержательно не согласуются с уголовно-процессуальными нормами (противоречат, неосновательно сужают или расширяют, неверно конкретизируют и дополняют). Так, все посягательства на установленный УПК порядок судопроизводства по уголовным делам являются незаконными, о чем прямо и недвусмысленно свидетельствуют ст.1-2 Кодекса. В прогностическом контексте они могут быть представлены как конкретные варианты социального перегиба в форме забегания вперед, которые необоснованно закрепляют новые институты (формы) регулируемой деятельности. Так, поспешное и повсеместное внедрение в Российской Федерации суда присяжных без соответствующей подготовки может извратить суть этого демократического института.

Критерием правильности толкования, с позиции отдельных авторов, можно считать содержание закона, однако оно как раз и выражено в толковании. В конечном счете, содержание закона выступает в качестве собственного критерия. То же относится и к государственной воле. Выраженная в законе государственная воля выступает в качестве критерия самой себя, ибо она находит воплощение в правовых предписаниях, которые фиксируются в результатах толкования.

Если предположить, что критерием правильности толкования может служить полное и точное соответствие суждений интерпретатора выраженной в уголовно-процессуальной норме государственной воле, то такое положение не выдерживает критики. Это не критерий правильности толкования, а его необходимая черта. Для того чтобы результат толковательной деятельности был истинным и правильным, суждения, в которых этот результат фиксируется, должны соответствовать содержанию уголовно-процессуальной нормы, государственной воле, в ней выраженной. Однако чтобы утверждать подобное в отношении интерпретационных высказываний, как раз и необходимы определенные критерии. Таким образом, объект оценки в данном случае рассматривается как критерий оценки самого себя (В рецензии П.С. Дагеля и П.Ф. Елисейкина на монографию А.С. Пиголкина "Толкование нормативных актов в СССР" (М.,1962) отмечено: "Утверждение, что критерием правильности толкования нормы является сама норма, бессодержательно и практически бесполезно, что особенно очевидно в случаях ограничительного и распространительного толкования" // Советское государство и право. 1964. №7. С.154. Добавим к сказанному, что это очевидно в случаях, когда закон недостаточно ясен).

Критерий практики в уголовном процессе имеет свои особенности. Здесь, как правило, невозможно применять способы практической проверки, имеющие решающее значение для естественных наук, – непосредственное наблюдение и традиционный научный эксперимент.

Субъект уголовно-процессуальной деятельности не может ни непосредственно наблюдать событие преступления, ни экспериментально воспроизводить расследуемое событие, проверять его в деталях (исключение – следственный эксперимент). В этом заключается главная трудность проверки имеющегося знания на истинность. В то же время цель постижения истины ограничена. Пытаясь понять истину в уголовно-процессуальном смысле, обычно полагаются на общие положения теории познания. Понятием "практика" в широком смысле охватывается вся человеческая деятельность: материальная и духовная, теоретическая и практическая, умственная и физическая, преподавательская, судебная и т.д. Как критерий истинности и правильности толкования можно рассматривать юридическую практику, особенно сферу языкового общения и логическую правильность как опосредование практики (См. подробнее: Васильев Л.М. Проблемы истины в современном российском уголовном процессе (концептуальные положения). Краснодар, 1998).

Деятельность следователя и суда заключается главным образом в выдвижении и проверке различных версий, в исследовании, проверке и оценке имеющихся по делу доказательств. Эта работа по многим параметрам не материальна, по сути, она является мыслительной. Поэтому такая деятельность не может служить критерием истины.

Юридическая практика включает в себя практику толкования и применения уголовно-процессуальных норм применительно к конкретным обстоятельствам. Такого рода практика является деятельностью органов предварительного расследования, прокурора, суда по раскрытию и расследованию уголовных дел. Роль критерия истинности и правильности результатов толкования может играть лишь та практика, знания о которой доступны для индивидуальных интерпретаторов. Первостепенное значение имеет практика, прошедшая определенное обобщение, результаты которой закреплены в документах, доступных для субъектов, использующих практическую деятельность как критерий правильности и истинности собственного толкования. Общегосударственная практика толкования и применения уголовно-процессуальных норм находит свое выражение в документах высших судебных инстанций (обобщениях, актах нормативного и казуального толкования). Эта роль судебной практики отмечена в Конституции РФ (ст.125, 126, 127). То, что такая практика рассматривается нижестоящими инстанциями как критерий правильности толкования, вряд ли требует доказательств. Нижестоящие суды всегда сверяют свое понимание закона с официальной практикой толкования.

Общегосударственная практика толкования права, осуществляемого специальными субъектами, сама может оцениваться с точки зрения ее правильности, а ее результаты, нашедшие выражение в соответствующих документах, – и с точки зрения истинности.

В качестве примера можно привести практику понимания состязательности Конституционным Судом РФ. В своих постановлениях от 28 ноября 1996 г. (о проверке конституционности ст. 418 УПК РСФСР); от 20 апреля 1999 г. (п.1 и 3 ч.1 ст.232, ч.4 ст.248 и ч.1 ст.258 УПК РСФСР); от 14 января 2000 г. (полномочия суда по возбуждению уголовного дела); от 14 февраля 2000 г. (ч.3, 4 и 5 ст.377 УПК РСФСР) Конституционный Суд неуклонно и последовательно обозначил тенденцию на расширение действия принципа состязательности в уголовном процессе. По мнению этого высокого суда, состязательность в отечественном уголовном процессе состоит не только в разграничении функций обвинения и защиты, наделенных равными процессуальными правами в судебном разбирательстве, и отделении их деятельности от суда, но и в том, что суд:

- гарантирует справедливое и беспристрастное разрешение дела, обеспечивая стороны равными процессуальными правами для отстаивания своих позиций;

- не вправе принимать решения о возбуждении уголовного дела или об отказе в его возбуждении;

- не вправе принимать решения о возвращении уголовного дела (при отсутствии ходатайства об этом хотя бы одной из сторон) ввиду неполноты расследования, для предъявления другого обвинения или изменения обвинения на более тяжкое или существенно отличающееся от ранее предъявленного, для привлечения к уголовной ответственности по данному делу новых лиц;

- не может участвовать в формулировании обвинения по уголовному делу;

- не вправе продолжать разбирательство дела и разрешать его в общем порядке, если прокурор заявил отказ от обвинения при отсутствии возражений со стороны потерпевшего;

- не может по своей инициативе исследовать новые обвинительные доказательства.

Данные выводы, сделанные органом конституционного контроля, не у всех юристов встретили поддержку (См.: Божьев В.П. "Тихая революция" Конституционного Суда в уголовном процессе РФ // Российская юстиция. 2000. №10. С. 9-11). Конституционному Суду РФ вменялось в вину неправильное истолкование законодательства и распространение на российское уголовное судопроизводство, относящееся к смешанному виду процесса, конструкций, свойственных состязательному процессу. Постановления Конституционного Суда РФ расширили границы действия принципа состязательности в ущерб принципам публичности и объективной истины. Произошло не только уточнение отдельных процессуальных норм, но, по сути, реформа уголовно-процессуального права, а, следовательно, и уголовного процесса. Фактически Конституционный Суд существенно изменил прежнее уголовно-процессуальное законодательство, что, в свою очередь, означало и некоторую подмену законодателя органом конституционного контроля. При этом в отличие от законов, многих нормативных правовых актов, решений других судов, которые могли быть пересмотрены в установленном порядке, вынесенные постановления были непоколебимы и вступили в силу немедленно, их невозможно было ни обжаловать, ни опротестовать.

Данные действия Конституционного Суда РФ вызвали предложение лишить его решения качества обязательности, преобразовать этот орган из самостоятельной структуры в придаток Верховного Суда РФ (См.: Бойков А.Д. Опасность негативного правотворчества // Право и политика. 2000. №9. С. 32), что, на наш взгляд, является крайностью, но может обсуждаться в дискуссионном порядке.

Однако с принятием УПК РФ 2001 г. предписания Конституционного Суда РФ были полностью восприняты законодателем, и то, что раньше подвергалось критике, с 1 июля 2002 г. стало юридической реальностью. Решения Конституционного Суда, хотя формально не полностью вписывались в структуру процессуального законодательства (в период действия УПК РСФСР 1960 г.), однако в перспективном плане оказались верными. Такое положение обусловлено во многом высоким авторитетом Конституционного Суда.

Можно предположить, что истина не всегда совместима с первым суждением, для ее познания может потребоваться сложный, тернистый путь. Согласно концепции материалистической диалектики объективная истина – это не застывшее положение, а постоянное развитие, движение от незнания к знанию, от совокупности неполных сведений к более полным, от знания неточного – к точному и информационно насыщенному. Объективная истина – это ряд ступеней, где каждый последующий этап приближает нас к абсолютной истине.

Анализ структуры и целей уголовного судопроизводства показывает, что каждая последующая стадия процесса приближает нас к объективной истине. Можно к ней приближаться сколь угодно близко, но вряд ли мы полностью достигнем ее. Например, постановление приговора в суде первой инстанции далеко не всегда означает окончание процесса судебного познания обстоятельств уголовного дела. После вступления приговора в законную силу уголовное дело может неоднократно возобновляться по вновь открывшимся обстоятельствам, а значит, процесс следственно-судебного познания будет продолжаться. Глубокий смысл системы уголовного процесса заключается в том, что при необходимости стадии уголовного судопроизводства могут составлять замкнутый круг, в котором каждая последующая стадия будет ступенью приближения к истине, а последняя стадия возобновления дел по вновь открывшимся обстоятельствам может возвратить опять к досудебному этапу. При этом каждая последующая стадия проверяет предыдущие на истинность и правильность. Подобный процесс специального познания может быть растянут во времени и занимать многие годы.

Следует согласиться с утверждениями, что на современном этапе недостижимо познание объективной истины в уголовном судопроизводстве. На сегодня нет возможности предоставить следователю, суду какой-либо универсальный и абсолютный критерий для проверки истинности достигнутого знания о расследуемых событиях и обстоятельствах. Поэтому от следователя и суда можно требовать характеризовать достигнутое знание о расследуемых событиях прошлого лишь субъективно (доказано или не доказано это знание), но нельзя требовать характеризовать знание с объективной стороны его содержания (истинно оно или ложно). Первое корректно и разумно, второе – нет.

Исходя из сказанного, нельзя перед судом ставить вопросы такого типа: имело ли место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; совершил ли это деяние подсудимый. Эти вопросы требуют от суда установления истины. Более корректно и юридически правильно ставить вопросы: доказано ли, что соответствующее деяние имело место; доказано ли, что данное деяние совершил подсудимый. Подобные вопросы требуют от суда установить не истинность или ложность обстоятельств, а их доказанность или недоказанность. Такие требования содержат ст.299, 339 Уголовно-процессуального кодекса РФ. Кстати, российская Конституция обязывает считать невиновным каждого обвиняемого, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда (ч.1 ст.49).

Однако приходится констатировать, что новый УПК ввел ряд новелл, которые устраняют доказывание. Речь идет о "сделке о признании" (ст.314 УПК), которая не может эффективно противостоять самооговору, признанию в совершении преступления с целью скрыть более тяжкое преступление. Массовое применение подобной сделки в наших российских условиях способно поставить под угрозу базовые принципы правовой государственности и законности, отраженные в Конституции Российской Федерации (ст.1, 2, 15, 49, 50). В литературе уже высказаны небезосновательные опасения по поводу "сделки о признании" (См.: Бойков А.Д. Новый УПК России и проблемы борьбы с преступностью // Уголовное право. 2002. №3. С.68), хотя аналогия с концепцией А.Я. Вышинского о признании обвиняемым своей вины как "царицы доказательств" кажется нам чрезмерной.

Важное значение при оценке истинности результатов толкования имеет логический способ толкования.

Логическая правильность приобретает особое значение как критерий истинности наших суждений при толковании права, ибо в данном случае речь идет о познании мыслей законодателя, заключенных в языковую форму. В том случае, если рассуждения интерпретатора строго следуют законам и правилам логики, их результат может расцениваться в качестве правильного и истинного. Игнорирование или нарушение логических требований дает основание считать интерпретационные нормы неправильными, а суждение о содержании уголовно-процессуальных норм неистинным.

Если обратиться к практике высших судебных инстанций, можно увидеть, что они в некоторых случаях оценивают толкование нижестоящих судов как неправильное (ст.379-383 УПК РФ). Любое неправильное толкование не может рассматриваться и как истинное, потому что такая интерпретация не вытекает из закона. Ход рассуждений при этом противоречит правилам логики и приводит к неверным выводам. И наоборот, тот или иной результат толкования оценивается как правильный, если он выводится из закона всей совокупностью его норм, при обязательном соблюдении логических правил. Таким образом, чтобы результат мышления соответствовал действительности, кроме правильности мышления, необходима верность, истинность предпосылок. Можно утверждать, что правильность не является универсальным критерием истинности. Хотя она необходима, но, по верному утверждению известного советского философа П.В. Копнина, недостаточна (См.: Копнин П.В. Философские идеи В. И. Ленина и логика. М., 1969. С.115). Логическая правильность сама по себе не служит критерием истинности самих логических предпосылок, из которых следует вывод. Чтобы решить вопрос об истинности представленных посылок (доказательств), необходимо учитывать практику.

В качестве исходных посылок при толковании выступают отдельные содержательные элементы уголовно-процессуальной нормы. Каждое понятие есть сокращенное суждение. Из любого понятия, развернутого в суждение, можно делать соответствующие выводы, конкретизировать содержание и объем понятия. Однако для того чтобы производить в ходе толкования логические операции с понятием, необходимо, прежде всего, установить, что тем или иным словом, термином или группой слов в уголовно-процессуальной норме обозначено именно данное понятие. Иными словами, исходным моментом должно быть установление значения слова, термина и выражения. Критерием правильности выбора значения слов следует прежде всего считать языковые нормы. Использование норм языка в качестве критерия правильности понимания смысла слов и выражений есть опосредованное использование в качестве такого критерия самой человеческой практики.

Так, в УПК РФ появилось новое толкование принципа публичности, то есть обязанности определенного круга должностных лиц возбудить уголовное дело и обеспечить неотвратимость ответственности за преступления. В УПК РСФСР эта обязанность возлагалась на суд, прокуратуру, следователей и орган дознания (ст.3). В проекте УПК РФ, подготовленном НИИ Генпрокуратуры, суд из этого перечня был исключен (судье было предоставлено право возбуждения дела лишь в строго определенных законом случаях). В УПК РФ принцип публичности трансформировался в "обязанность осуществления уголовного преследования" (ст.21). Причем эта обязанность сформулирована в самом общем виде применительно к прокурору, следователю и дознавателю по уголовным делам публичного и частно-публичного обвинения. О соответствующих обязанностях суда (судьи) речи не идет. Из этого примера видно, что один и тот же термин имеет неодинаковое значение в разных уголовно-процессуальных законах.

Юридической наукой и практикой на основе обобщения выработан целый ряд различных правил толкования, в которых находят отражение особенности норм уголовно-процессуального права и преломляются требования общенаучных методов познания (диалектического, формально-логического) применительно к познанию содержания правовых норм. В конечном счете, указанные правила также являются опосредованной формой человеческой практики и служат критерием правильности результата толкования. Например, если в ходе толкования нарушено правило, требующее придавать термину значение, которое установил сам законодатель с помощью легальной дефиниции, то этот факт дает основание оценить результат толкования как неправильный. Такое же основание для оценки толкования в качестве неверного дает факт нарушения правила lex specialis derogat legi generali.

В связи с тем, что в УПК РФ не упоминается принцип объективности, всесторонности и полноты исследования обстоятельств дела, то кажется, что суд освобождается от этой обременительной и трудной обязанности, исключаются обязанности установления истины по делу, реагирования на выявленные в ходе судебного разбирательства новые эпизоды преступной деятельности подсудимого и его возможных соучастников. Нет в Кодексе и указаний на обязанность суда (судьи) участвовать в доказывании. По буквальному смыслу ст.21, 38 УПК функция следователя определяется односторонне; из нее неоправданно исключена исследовательская часть, состоящая во всестороннем и объективном изучении обстоятельств дела.

Можно ли с этим согласиться? Разве следователь (а также прокурор, дознаватель), будучи стороной обвинения, должен собирать только обвинительные доказательства? Неужели он не должен учитывать обстоятельства, исключающие преступность и наказуемость деяния, обстоятельства, могущие повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности (ст.73)? Разве согласно ст.159 УПК следователь (прокурор, дознаватель) имеет право отказать участникам процесса - как на стороне обвинения, так и на стороне защиты – в производстве следственных действий, если обстоятельства, об установлении которых они ходатайствуют, имеют значение для уголовного дела? Абсурдна и противозаконна ситуация, когда следователь, прокурор, дознаватель не прекращают уголовное дело либо уголовное преследование, если будут выявлены основания для реабилитации обвиняемого или установлена его непричастность к совершению преступления (ст.24, 27 УПК). Исходя из начал законности, логики и здравого смысла, следователь, чтобы прекратить уголовное дело, должен исследовать также и обстоятельства, опровергающие обвинение, то есть действовать всесторонне и объективно.

В то же время законодатель допускает ряд оговорок, выражающих идею установления истины. Так, в части 4 ст.152 УПК говорится, что предварительное следствие может проводиться по месту нахождения обвиняемого и большинства свидетелей "в целях обеспечения его полноты, объективности". В части 4 ст.154 Кодекса о выделении уголовного дела сказано, что оно допускается, "если это не отразится на всесторонности и объективности предварительного расследования и разрешения уголовного дела". Из этих оговорок, сформулированных недостаточно четко, все же следует, что всесторонность, полнота и объективность исследования обстоятельств дела по-прежнему остаются важнейшими правилами расследования.

Говоря о критериях истинности результатов толкования уголовно-процессуальных норм, нельзя не затронуть вопрос об отсылочных статьях (Некоторые авторы называют их ссылочными статьями нормативных актов (см.: Теория государства и права: Курс лекций / Под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М., 1999. С.328), которыми изобилует УПК. Проведенный нами анализ позволяет констатировать, что их число по сравнению с прежним УПК значительно увеличилось. Если в УПК РСФСР из 482 статей в 178 (36,9 процента) содержались ссылки, то в действующем Кодексе их уже 267 (56,4 процента) из 473 статей.

Считается, что отсылочные предписания используются в целях законодательной экономии, они придают определенность правовому регулированию, чем достигается логическая связь и последовательность изложения, лучшая обозримость и доступность правовых норм, стабильность законодательства; этот прием законодательной техники облегчает пользование законодательством (См., например: Теоретические вопросы систематизации советского законодательства / Под ред. С.Н. Братуся, И.С. Самощенко. М., 1962. С.211-231; Законодательная техника / Под ред. Д.А. Керимова. Л., 1965. С.36-38; Черданцев А.Ф. «Соответственное» применение и толкование права // Материалы конференции по итогам научно-исследовательской работы за 1969. Свердловск, 1970. С.44; Пиголкин А.С. Подготовка проектов нормативных актов. М., 1968; Проблемы юридической техники: Сборник статей / Под ред. В.М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С.425-440, 743-744).