- •Ролан Барт Фрагменты речи влюбленного Сергей Зенкин. Стратегическое отступление Ролана Барта
- •Стратегическое отступление Ролана Барта
- •Фрагменты речи влюбленного
- •Как сделана эта книга
- •1. Фигуры
- •2. Порядок
- •3. Ссылки
- •Быть аскетичным
- •«Я безумен»
- •Бескожий
- •«E lucevan le stele»79
- •Восхищение
- •«Как лазурь была светла»
- •Идеи развязки
- •Градива
- •«Мы — свои собственные демоны»
- •Оцепенелый мир
- •Апельсин
- •Роман / драма
- •Единение
- •Sobria Ebrietas104
- •«Со смущенным видом»
- •Недостоверность знаков
- •Изгнание из воображаемого
- •«Изумительно!»
- •«Покажите мне, кого желать»
- •Крохотное пятнышко на носу
- •Катастрофа
- •Краснобайство
- •Последний листик
- •«Это не может продолжаться»
- •Нежность
- •Без ответа
- •Непознаваемый
- •Непристойность любви
- •Изображения
- •«В исполненном любви покое твоих рук»
- •Laetitia
- •«Из священников его никто не сопровождал»
- •Ожидание
- •Оплакиваемый?
- •Осведомитель
- •Отождествления
- •«Все земное сладострастье»
- •Невыразимая любовь
- •Любовное послание
- •Похвала слезам
- •«Что делать?»
- •«Я хочу понять»
- •Посвящение
- •Почему?
- •«Дни избранников»
- •«Когда мой палец невзначай…»
- •«Tutti sistemati»
- •«Я пропадаю, я гибну…»
- •Проступки
- •Отсутствующий
- •Ревность
- •Резонанс
- •Мысли о самоубийстве
- •Корабль-призрак
- •Темные очки
- •События, помехи, препоны
- •«Мне больно за другого»
- •Сплетня
- •Устраивать сцену
- •Тело другого
- •Любовное томление
- •Изобилие
- •«И тьма осветила тьму»
- •Любить любовь
- •Неподатливое
- •Синий фрак и желтый жилет
- •Я гнусен
- •Я люблю тебя
- •Tabula Gratulatoria
- •Выходные данные
2. Порядок
На протяжении всей его любовной жизни фигуры всплывают в голове влюбленного субъекта внезапно, безо всякого порядка, ибо они всякий раз зависят от случайности (внутренней или внешней). В каждом из таких инцидентов (того, что на него «сваливается») влюбленный черпает из запаса (сокровищницы?) фигур, согласно нуждам, приказам или прихотям своего воображаемого. Каждая фигура раздается и звенит в одиночестве, словно звук, оторванный от всякой мелодии, — или повторяется до пресыщения, как мотив психоделической музыки. Никакая логика не связывает фигуры друг с другом, не навязывает им смежность: фигуры находятся вне синтагмы, вне повествования, они суть Эринии, они мечутся, сталкиваются, успокаиваются, возвращаются, удаляются; все это — не в большем порядке, чем рой москитов. Любовный dis-cursus не диалектичен; он идет по кругу как вечный календарь, как энциклопедия аффективной культуры (во влюбленном есть что-то от Бувара и Пекюше).
В лингвистических терминах можно сказать, что фигуры дистрибуционны, но не интегративны; они всегда остаются на одном и том же уровне: влюбленный говорит целыми пачками фраз, но не интегрирует эти фразы в какое-либо целое высшего уровня, в произведение; это горизонтальный дискурс — никакой трансцендентности, ни какой благодати, никакого романа (но много романического). Конечно, всякий любовный эпизод может быть наделен некоторым смыслом: он рождается, развивается и умирает, он следует некоторому пути, который всегда можно интерпретировать в плане причинности, финальности, а при необходимости даже и морали («Я был без ума, я излечился», «Любовь — это ловушка, которой отныне надо остерегаться» и т. д.): это и будет история любви, порабощенная великим нарративным Другим, общим мнением, которое обесценивает всякую чрезмерную силу и требует от субъекта самому редуцировать мощно струящееся сквозь него, без порядка и без конца, воображаемое — до размеров мучительно-болезненного кризиса, от которого следует излечиться («Родилось, выросло, измучило, прошло», совсем как гиппократовская болезнь): история любви («приключение») есть дань, которую влюбленный должен заплатить миру, чтобы примириться с ним.
Совсем иное — дискурс, солилоквия, a parte, что сопровождает эту историю, никогда о ней не зная. Сам принцип этого дискурса (и представляющего его текста): его фигуры не могут быть упорядочены — расставлены по ранжиру, куда-то направлены, устремлены к какой-либо цели (к обзаведению семьей); среди них нет ни первых, ни последних. Чтобы заставить понять, что речь здесь идет не о какой-то истории любви (или об истории какой-то любви), чтобы подавить искушение смыслом, необходимо было избрать абсолютно незначимый порядок. Поэтому последовательность фигур (неизбежная, ибо самый статус книги задает в ней направленное движение) подчинена здесь двум спаренным произволам: произволу номинации и произволу алфавита. Каждый из этих произволов, однако, смягчен: один — в силу семантических причин (из всех существующих в словаре имен фигура может принять лишь два-три), другой — в силу тысячелетней условности, диктующей порядок нашего алфавита. Таким образом мы избегаем проделок чистой случайности, которая вполне могла бы произвести логические последовательности, — ибо не нужно, говорит один математик, «недооценивать способности случая порождать чудовищ»; в данном случае чудовищем была бы возникающая из некоторого порядка фигур «философия любви» — там, где нужно ждать лишь ее (любви) утверждения.