4. Общность "апперцепционной базы"

Конситуативность РР — это, помимо всего прочего, еще и общность так называемой "апперцепционной базы". Термин этот характерен для научного лексикона 1910–1920–х годов, и мы найдем его и в лингвистических работах Л. П. Якубинского о диалогической речи и в литературоведческих трудах Л. Я. Гинзбург. Не вдаваясь в детали, скажу, что под общностью апперцепционной базы имеется в виду одновременно общность прошлого опыта и одинаковое понимание того конкретного момента, когда происходит коммуникация.

Забавной, но от этого не менее поучительной иллюстрацией того, как проявляется отсутствие общей апперцепционной базы, служит памятный многим эпизод из детской книги Л. Лагина "Старик Хоттабыч". Оказавшись вместе с мальчиком Волькой на стадионе во время фубольного матча, волшебник недоумевает, почему столько прекрасных юношей ожесточенно сражаются за право обладать каким–то мячиком, и посылает на стадион ровно столько мячей, сколько игроков находится на поле.

Для РР вообще характерен "пропуск" тех фрагментов смысла, которые легко восстановимы из общности все той же апперцепционной базы. Это справедливо для самых разных конструкций. Приведу пример, касающийся одного весьма типичного такого случая. Это так называемый "нулевой глагол" (НГ) во фразах наподобие Это вы фарш //; Я у лее //; Ему кашу //; Я ему рубль //; Это вы про Олю //; Мне вчера горчичник //; Я не об этом //; Опять горло //; А ты тряпкой //.

Фразы с НГ для РР не просто характерны — если бы мы попытались регулярно заменять НГ на "полноценный" глагол, то наша речь немедленно утратила бы разговорный характер. Наполнение данного НГ смыслом зависит как от наличного словесного контекста, так и от контекста внесловесного, т. е. от всей совокупности факторов, которые были названы конситуацией. Конструкция Ты домой // может в одном случае осмысляться как "звонишь", в другом — как "едешь" или "идешь", в третьем как "берешь с собой" (книгу, работу). Возможность наполнения НГ демонстрирует фраза Я не об этом // - здесь возможны смыслы "думаю", "говорю" или "жалею", но это, видимо, и все. Во фразе Мне вчера горчичники // почти наверняка имеется в виду смысл "поставили".

Итак, в РР ситуация и общность широко понимаемого контекста не служат некоей "добавкой" к выражаемому словами. Внесловесная составляющая РР входит в коммуникативный акт на равных правах со словесной тканью. Это принципиально отличает РР от КЛЯ как в его устной, так и в его письменной форме.

"Вклад" контекста как внесловесной составляющей разговорного коммуникативного акта важно понимать не только при изучении собственно РР, но и при изучении речи ребенка. Ведь детская речь как таковая существует именно как речь разговорная.

Как мы уже упоминали (см. с. 126), разнообразные особенности речи ребенка нередко объясняются именно спецификой устной коммуникации и вкладом невербальной составляющей — в первую очередь ситуативной обусловленностью большинства высказываний.

Не меньшую роль играет понимание особенностей РР при общении с лицами с дефектами речи и слуха, а в особенности — для понимания специфики жестового языка глухих.

Здесь существенно иметь в виду два момента.

1. В современной педагогической практике — коррекционной и реабилитационной — педагогами и врачами широко используется жестовый язык глухих. В данном случае я имею в виду не общение, обучение и воспитание собственно глухих и слабослышащих, но всевозможные варианты реабилитационной и коррекционной работы с детьми и взрослыми с нарушениями слуха, речи и коммуникации вообще.

Поскольку жестовый язык глухих, как уже упоминалось, — это законченная знаковая система, то ему можно обучать так же, как и любому другому языку. Поэтому при необходимости он эффективно используется в коррекционной педагогике как знаковая система, временно замещающая естественный язык. Но жестовый язык замещает естественный язык именно в функции разговорной речи. Поэтому существенно понять ту специфику РР, о которой я говорила выше в данной главе.

2. В структуре самого жестового языка, как уже говорилось (см. с. 146 и далее), многое объясняется именно его опорой на конситуацию, на контекст. Тот факт, что жестовый язык функционально эквивалентен именно разговорной речи объясняет в нем не меньше, чем особенности кинетической модальности, в которой жестовый язык функционирует. Иначе говоря, разговорность и конситуативность в структуре жестового языка "весят" не меньше, чем то, что жесты исполняются руками и отчасти головой.

Конечно, общность апперцепционной базы — это условие восприятия и понимания не только разговорной речи, но и самых разных культурных коммуникативных феноменов — от жестов и ритуалов до символики цвета и текстов художественной литературы. Я же хотела ограничиться только одним видом коммуникации — самым базовым, а именно языком повседневного общения.

Любопытный пример соотношения словесного и внесловесного являет собой такой сугубо "разговорный" жанр, как монологи М. М. Жванецкого.

Юмор разговорных монологов Жванецкого в значительной мере основан именно на том, что обыгрывается концентрированная общность апперцепционной базы исполнителя и зрительного зала: пропускается все, что можно пропустить. Паузы значимы не менее текста, но автором они тщательно отмерены и аккуратно размещены ради восполнения пропущенного. Именно такой принцип общения со слушателями сделал монологи Жванецкого совершенно особым культурным и языковым явлением. Автор даже в самые тяжелые времена умудрялся обходиться без "эзопова языка" — он ограничивался указанием "адресов" и принадлежности, как это имеет место во фразе тетилидины куда / в маленькую //.

Известен популярный монолог Жванецкого, где, за исключением местоимений, словесного материала практически нет, поскольку с помощью мимики, жестов и некоторых невнятных междометий автор дает слушателям понять, что текст очень значителен по содержанию, но притом он полностью нецензурный.

Совершенно закономерно то, что лучшие работы Жванецкого принципиально непереводимы на другой язык — их надо не переводить, а адаптировать к другой апперцепционной базе, т. е. транслировать в другую культуру.