Методология_Литература / UCHEB090407

по уже имеющимся правилам. Эти правила сформулированы в соответствии с определенными образцами решения: для их обозначения Кун ввел термин «парадигма». Речь идет приблизительно о том, что Манхейм называл стилем, но Кун строит свое определение иначе. Парадигма – это совокупность взглядов, которой придерживается научное сообщество; научное сообщество – круг людей, которые принимают парадигму.

Если присмотреться, это круговое определение вовсе не является пустым. Оно позволяет достаточно четко опознавать в истории той или иной дисциплины периоды нормальной науки – когда маленькие или большие исследовательские группы, исходя из общих теоретических предпосылок и рекомендаций по процедуре исследования, в течение продолжительного времени накапливали решения проблем. Периоды нормальной науки располагаются между сменами парадигм. В это время находящийся в распоряжении исследовательского сообщества фонд теоретических построений и результатов не встречает серьезных возражений. Научная стадия развития любого знания начинается тогда, когда оформляется первая парадигма. Соответственно, с точки зрения Куна, гуманитарное знание вообще не имеет оснований именоваться наукой, поскольку в его истории пока не было периодов достаточно полного и универсального согласия.

Послекуновская социология знания: расширяющее и сужающее понимание парадигмы и научного сообщества

Продолжатели и оппоненты Куна занимаются преимущественно изучением того, как обыкновенный ученый оказывается в состоянии сменить парадигму. Мы уже говорили о том, что противоборствующие концепции сосуществуют в более широком пространстве взглядов исследователя – тех, в которых он не является специалистом и которые вполне могут быть для него не совсем ясными. Из утверждения Куна о том, что решение специалистов в интересующей их области зависит от их воззрений, принятых без компетентного разбирательства, более или менее на веру, противники и сторонники Куна делают весьма разные выводы.

Сторонники кумулятивной, прогрессистской теории знания заключают, что преемственность метауровня, объединяющего представителей разных направлений, сравнительно вечна. В разное время могут пересматриваться лишь отдельные его части, законы предпочтения тех или иных парадигм сравнительно предсказуемы, а значит, на-

копление знания все-таки поступательно, да и истина, возможно, где-то есть. В этом случае нам будет казаться (поскольку выбор новой точки зрения всегда обуславливается достаточно старыми взглядами), что парадигма есть, она одна, имеет непрерывную историю и охватывает все сообщество. Грубо говоря, различиями между филологомтрадиционалистом, социологом литературы и новым историцистом (см. рис.) стоит пренебречь, ради того чтобы отразить факты взаимовлияния филологических и социологических подходов друг на друга и их сосуществования (пусть и в разных пропорциях) в головах конкретных исследователей.

Релятивистски настроенные исследователи упирают на другое: достаточно трудно установить, в каких вопросах члены научного сообщества должны быть непременно согласны между собой, а где они могут расходиться, соответственно, до каких границ можно расширять или, наоборот, сужать границы научного сообщества. Предполагается, что каждый самостоятельный исследователь является абсолютно оригинальным и произвольным сочетанием того, во что он верит, с тем, чем он занимается, что он вычитал и что думает. Таким образом, исследовательский консенсус оказывается иллюзорен, и значит, мы можем говорить вовсе не о научных сообществах и парадигмах, но лишь о случайных совпадениях в мировоззрении отдельных ученых. Однако оба хода рассуждений позволяют нам реабилитировать гуманитарное знание, поскольку механизм циркуляции в нем исследовательских взглядов становится приблизительно таким же, как в точных науках.

147

Лекция 13

ИНТУИТИВИСТСКАЯ СТРАТЕГИЯ В ХХ ВЕКЕ

Общая характеристика герменевтической методологии

Очередная тема формулируется как «Интуитивистская стратегия в гуманитарном знании». Для ее освещения придется сделать небольшое отступление в пространство соседних с герменевтикой философских направлений (в особенности, феноменологии и экзистенциализма) и

впрошлое герменевтики, в XIX век. В порядке предварительных универсальных замечаний я обозначу три тезиса.

Во-первых, именно интуитивистская стратегия является «самым гуманитарным» из возможных способов исследования: это наиболее разработанная альтернатива идеалу точного, натуралистического знания

внауках о человеке и обществе или, если угодно, о духе и культуре.

Во-вторых, следует четко разделять два ряда теорий – интуитивистские методологии исследования, основанные на том, что при научной работе мы имеем право выходить за пределы строгой логики, и интуитивистские метафизики, предлагающие картину мира, в которой подобные методологии имеют право на существование.

Для обозначения интуитивистской методологии стоит вспомнить слово «герменевтика» – в переводе с греческого «истолкование». Такое истолкование понимается как основная техника работы с источниками: например, с письменными текстами или произведениями искусства. В принципе, герменевтика может быть и вполне точной. Создатель этого термина Ф. Шлейермахер на рубеже XVIII и XIX веков выделял, в частности, грамматическую и филологическую герменевтику. «Грамматическую» он понимал именно как аналитическое, научное истолкование сложного текста: допустим, перевод на современный русский язык, комментарий и понимание значения слов, составляющих, допустим, «Песнь о Мамаевом побоище». Филологическая – это угады-

вание, понимание того смысла, который собирался выразить автор интерпретируемого произведения.

Здесь, между прочим, важно внимательнее посмотреть на слово «понимание»: понимание противостоит объяснению1, диалог – допросу, сопереживание смыслу исторического или литературного персонажа противопоставляется холодному анализу. Герменевтика всегда больше хочет быть искусством, чем наукой истолкования; всегда больше ценит контакт понимания, чем дистанцию объяснения; всегда, хотя и признает требования логики и научности, отводит им не единственное, а значит (с их точки зрения), подчиненное место. Может быть, стоит привести еще одну метафору: герменевтика отказывается видеть человеческое сознание как механические часы, пусть даже очень точно и тонко согласованные, но способные только к единственному, необходимому соотношению между своими составляющими. Для герменевтики нечто, возникшее в сознании / истории, – это, прежде всего, система ценностей, где акценты могут быть расставлены так, а могут – иначе. Понять смысл чьего-либо поступка означает понять ту систему ценностей, в которой этот поступок имеет смысл. На этот счет есть довольно известный методологический пример про трех человек, каждый из которых везет тачку с кирпичами на строительстве Шартрского собора. Однако на вопрос, что он делает, каждый из троих отвечает по-разному: один везет тачку, другой зарабатывает деньги для семьи, третий строит собор. Герменевтика отчасти и подразумевает то, что мы выходим за пределы констатации факта перемещения тачки и пытаемся установить, зачем это делалось.

Третий вводный тезис является частичным ограничением второго: хотя методологию и метафизику интуитивизма необходимо разде-

1 Дополнительный туман в эту ситуацию привносит еще и «описание», которое тоже могут противопоставлять «объяснению». Иногда «описание» может выглядеть как менее аналитическая, менее проблемная и, следовательно, менее субъективная процедура, чем объяснение. Однако столь же часто «описание» снабжают коннотациями процедуры не такой механистической и, значит, менее аналитической и более субъективной. Такими (вполне, впрочем, преодолимыми сложностями, связанными с тем, что разные группы присваивают себе «хорошие» термины) богата история любой почтенной по возрасту социальной практики, в том числе и методологии гуманитарного знания.

лять, определенного внимания заслуживают не только герменевтические процедуры и исследовательское отношение к источнику, но и интуитивистские картины мира. Стоит помнить, что философские гипотезы, работающие на герменевтическую стратегию, интенсивно появлялись и активно использовались. Герменевтика уместна, когда наша способность к познанию признается недостаточно эффективной; более того, только если считать, что эта неэффективность может быть преодолена, причем вовсе даже не средствами чистого разума. Как правило, для соответствующих герменевтике метафизических гипотез характерны две черты: 1) признание того, что у исследователя и предмета есть некоторое сродство, которое позволяет доверять своей способности угадывать значение источника: например, мы не знаем, что чувствовали древние славяне, но мы являемся результатом развития их истории, мы обладаем схожей человеческой природой; 2) если не все зависит от одинаковой для всех силы логики, то в достижении познания становятся значимы факторы иного порядка: прежде всего, усилие исследовательской воли, развитая интуиция, готовность понимать отраженную в словах и поступках мысль другого человека. История герменевтики как методологии постоянно сопровождается разработкой подобных метафизических гипотез.

Герменевтика – изучение не «бытия» и «законов», но феноменов, экзистенции и языка

История интуитивистской стратегии в XIX веке уже затрагивалась в лекции о Шопенгауэре и Дильтее. В ХХ веке герменевтика продолжала развиваться по преимуществу в Германии: с философской точки зрения, для нее оказались наиболее значимы феноменология и хайдеггеровская версия экзистенциализма. Здесь будет сказано лишь несколько слов о том, как эти направления могут быть связаны с методологией гуманитарного знания.

Основатель феноменологии Эдмунд Гуссерль (1859 – 1938), как и многие другие по-настоящему самостоятельные современные философы, отталкивался от Канта. В его интерпретации это означало необходимость вынужденного доверия тем формам познания, на которые человек способен: в частности, Гуссерль показал, что идея истины

является обязательным условием интеллектуальной деятельности. Как и прагматисты, Гуссерль предложил не обращать внимание на недоступный для человека мир вещей в себе. Априорные формы восприятия искажают исследование одинаковым для всех образом, и поэтому Гуссерль рекомендовал ограничиваться познанием феноменов, вещей, как они нам даны. Гуссерль утверждал, что исходное, отправное знание о вещах у нас почти всегда есть – пусть даже в форме обыденного, непроясненного и ошибочного. Мы все находимся, «находим себя», в том, что он называл «Lebenswelt», жизненным миром – в уже существующей системе представлений о языке и о смыслах человеческого по-

ведения. «Жизненный мир», или, если по-другому, «обыденное знание», «естественная установка», одновременно и ограничивает наше познание, и является самым необходимым условием его возможности. Естественная установка состоит в том, что мы принимаем феномены, как если бы они существовали на самом деле. Это напоминает нам «здравый смысл» в классических стратегиях гуманитарного знания – право хотя бы отталкиваться от первого представления о вещах, если уж не доверять ему полностью. Конечно, то, что позволяет нам решать основную исследовательскую задачу (интерпретировать намерения и сознание других людей), – это всего лишь наше предзнание, наши предрассудки. Однако, если бы их у нас не было, у нас не было бы вообще ничего. Гуссерль приводит определенные рекомендации по улучшению, разработке своего обыденного знания: помимо вполне предсказуемой рациональной критики, он еще рекомендует процедуру так называемого «эпохэ» – надлежит настраивать ум и волю на то, чтобы постепенно отсекать в нашем интересе к вещи все, не имеющее к ней отношения, все, продиктованное иными нашими интересами, нежели желание найти эту самую невозможную истину.

Гипотеза о «жизненном мире» как об исходном пространстве любого, в том числе и гуманитарного, исследования, была развита Мартином Хайдеггером – учеником Гуссерля, одним из основателей такого философского направления, как экзистенциализм. К сожалению, я лишь очень кратко остановлюсь на некоторых утверждениях экзистенциализма, имеющих значение для методологии гуманитарного знания. Во-первых, экзистенциализм жестко настаивает на том, что нет знания, свободного от человеческих проблем – от мыслей

о смерти, об абсурдности нашей жизни, об ответственности, о времени, которое мы ежесекундно утрачиваем. Это явствует из самого названия направления – нет никакого, по крайней мере, действительно истинного и важного, знания о бытии, о том, каковы вещи на самом деле. Есть только знание о существовании, об экзистенции – знание в контексте человеческих переживаний, от которых мы не можем отрешиться. В этом смысле экзистенциализм последовательно, хотя

инесколько односторонне, продолжает феноменологию: логическое, рациональное познание не может претендовать на беспристрастность

иистинность. Однако утверждение, что единственно хорошим знанием может являться только знание «человеческое», что знание важно в первую очередь для исследователя, для его личностного развития и только потом имеет отношение к какому-либо объективному предмету или проблеме, – это утверждение, несомненно, на руку интуитивизму и связанной с ним герменевтической стратегии. Во-вторых, именно Хайдеггеру принадлежит эта до треска в зубах известная фраза: «Язык – это дом бытия». Философы сломали множество копий, выясняя, что стоит за этой красивой формулировкой и стоит ли за ней хоть что-нибудь – и тем не менее для герменевтики как методологии гуманитарного знания эта фраза чрезвычайно удобна. Гипотеза о том, что

вмире нет ничего реальнее, чем языковые акты, идеально оправдывает существование герменевтики – искусства переводить одни языковые акты в другие.

Ханс-Георг Гадамер:

«вечно длящаяся традиция интерпретации»

Ключевой фигурой современной герменевтики является Х.-Г. Гадамер (1902 – 2002), который перенес философские рассуждения Гуссерля и Хайдеггера ближе к контексту конкретного гуманитарного исследования. Гадамер еще жестче настаивает на том, чтобы считать герменевтику не просто одной из техник гуманитарного исследования, но способом бытия смысла вообще. По его мнению, существуют не столько отдельные тексты или действия, сколько единая история, единая длящаяся традиция этих текстов, занятая, как и Жизнь у В. Дильтея, самоинтерпретацией.

Однако есть и важные различия. Дильтей, как мы помним, надеялся преодолеть в конечном итоге индивидуальность интуитивного познания: например, он декларировал, что Самые великие произведения искусства все-таки обладают значимостью, понятной каждому – вне зависимости от эпохи и круга знания. Гадамер решительно расстается с этими иллюзиями: горизонт нашего познания полностью задан нашим временем, той историей, которую мы прожили к настоящему моменту. Результат исследования никогда не будет истинным и даже не приблизится к этому. Допустим, мы можем исследовать афинскую демократию; можем, благодаря этому исследованию, понять, что на самом деле мы пытались вчитать в античные источники собственные представления о демократии и о том, как надо правильно жить; можем наконец-то проэкзаменовать эти наши предрассудки о том, как надо правильно жить, и заметить, что за формированием этих предрассудков и идеалов стояла как раз та самая афинская демократия.

Этот механизм называется герменевтическим кругом: переинтерпретация целого в зависимости от результатов интерпретации частей и переинтерпретация частей в зависимости от результатов интерпретации целого. Современная разработка этой логической фигуры также считается заслугой Гадамера. В его версии движение по герменевтическому кругу не приближает нас к некоторой одинаковой для всех истине: мы все равно можем обнаруживать и критиковать влияние предрассудков и традиции только с позиции предрассудков и традиции. Точно так же было устроено и сознание тех людей, которых мы пытаемся интерпретировать, будь то древние греки или возрожденческие художники. Грубо говоря, благодаря своему новому историческому опыту мы можем и даже обязаны понимать об афинской демократии больше, чем сами Перикл или Демосфен: произведе-

ние, согласно Гадамеру (и даже еще Шлейермахеру)1, всегда больше своего автора. Однако это не позволит преодолеть дистанцию между исследователем и предметом – наш горизонт расширится, даст новые световые эффекты под влиянием исследуемой культуры, но линии горизонта мы, разумеется, не достигнем.

Переосмысление в герменевтике представлений о характере получаемого знания

Приходится задуматься, что есть истина для гуманитарного знания? Если нам не нужно стремиться к воссозданию того смысла, который вкладывал в свои действия определенный персонаж – и потому, что мы этого не достигнем, и потому, что мы способны увидеть в его действиях иное, и, возможно, не менее интересное содержание – значит, польза герменевтического исследования в чем-то другом.

Гадамер намечает перспективу ответа, говоря о том, что в европейской истории всегда сосуществовали два типа знания. Один – это ин- струментально-позитивистский разум точной науки, Гадамер еще называет эту рациональность аристотелевской. Ей всегда противостояла т.н. риторико-антропологическая традиция, стремившаяся не доказы-

вать, но убеждать, видеть результат полемики не как установление истины о предмете, но как достижение согласия спорящих. Риторическое, или герменевтическое, знание желает не ускорить человеческое развитие, но обеспечить его связь со своим прошлым – если говорить высокопарно, научить человека быть человеком, находиться в диалоге со своими предками и современниками, пусть даже этот диалог будет не совсем подконтролен средствам машинного перевода. Мне не хотелось бы, чтобы этот пассаж звучал слишком лирично, поэтому я приведу одно несколько релятивирующее соображение. Всю эту высокую (и правдоподобную) лирику Гадамер разрабатывает потому, что эта риторическая традиция действительно была; потому, что он озабочен перспективами развития современной техногенной и экологически

1 Цитату из Шлейермахера о том, что «автор должен быть понят лучше, чем он сам себя понимал», приводит Дильтей: Дильтей В. Указ. соч. С. 147.