3. Современные Решения

Говорить о классическом решении проблемы политической философии было возможно потому, что имеет место основополагающее и в тоже вре-

специфическое согласие среди всех классических политических фи-

софов: цель политической жизни есть добродетель, а порядком, наи-' лее благоприятным для добродетельной жизни, является аристокра-„ческая республика или же смешанный строй. Однако в современные

емена мы обнаруживаем огромное разнообразие фундаментально раз-ичных политических философий. Тем не менее все современные поли¬тические философии находятся в гармонии друг с другом, поскольку об-ладают общим основным принципом. Этот принцип лучше всего может йЬ1Ть выражен негативно: отказ от классической схемы как от нереалис¬тичной. Позитивный принцип, вдохновляющий современную политичес¬кую философию, претерпел огромное разнообразие фундаментальных изменений. Данный факт, равно как и его причина могут лучше всего быть показаны, если мы продолжим наши размышления в несколько более повествовательном ключе, нежели делали это раньше.

Основателем современной политической философии является Маки¬авелли. Он пытался совершить и совершил разрыв со всей предшествую¬щей традицией политической философии. Он сравнивал свое достиже¬ние с деяниями таких людей, как Колумб. Он претендовал на то, что от¬крыл новый моральный континент. Его претензия хорошо обоснована; его политическое учение является "всецело новым". Единственный воп¬рос в том, пригоден ли этот новый континент для человеческого прожи¬вания.

В своей "Истории Флоренции" он рассказывает такой случай: Козимо Медичи однажды сказал, что люди не могут удержать власть при помо¬щи четок в своих руках. Это дало возможность врагам Козимо оклеве¬тать его как человека, который любит себя больше отчизны и этот свет больше того, потустороннего. Затем про него сказали, что он весьма амо¬рален и нерелигиозен. Макиавелли сам открыт для подобного рода обви¬нений. Его работа основана на критике религии и морали.

Критика Макиавелли религии, главным образом библейской, но так¬же и языческой, неоригинальна. Она состоит в восстановлении учения языческих философов, а также средневековой школы, известной под именем аверроизма, давшей'происхождение так называемому представ¬лению о "трех обманщиках". Оригинальность Макиавелли ограничива¬ется тут тем, что он был великим мастером богохульства. Шарм и при¬влекательность его богохульства будут тем не менее ощущаться нами не столь сильно, нежели их шокирующий характер. Давайте оставим их под той вуалью, под которой он их спрятал. Я поспешу к его критике морали, которая тождественна его критике классической политической филосо¬фии. Ее главный пункт может быть выражен следующим образом: что-то в основе своей неверно в том подходе к политике, который завершается Утопией, описанием наилучшего строя, воплощение которого в жизнь крайне проблематично. Давайте перестанем считать наши способы дей

Что такое политическая философи

ствия добродетелью, той высшей целью, которую может выбрать обще¬ство; давайте считать их целями, преследуемыми в действительности все¬ми обществами. Макиавелли сознательно занижает стандарты социаль¬ного действия. Проводимое им занижение стандартов предназначено для того, чтобы повысить вероятности реализации схемы, сконструирован¬ной в соответствии с этими стандартами. Таким образом, зависимость от случая уменьшается: случай будет завоеван.

Традиционный подход основывался на предположении, что мораль есть нечто субстанциальное: что это сила в душе человека, и она остается та¬ковой вне зависимости от того, насколько эффективной является та роль, которую она играет в делах государств и королевств. Макиавелли возра¬жает против этого предположения следующим образом: добродетельная жизнь возможна только внутри общества; человек должен быть приучен к ней законами, обычаями и так далее. Добродетель должна быть воспи¬тана в человеке людьми. Но, процитируем одного макиавеллиста, Карла Маркса, сами воспитатели должны быть воспитаны" . Изначальные вос¬питатели, основатели общества, не были научены добродетели: основа¬тель Рима был братоубийцей20. Мораль возможна только внутри контек¬ста, который не может быть создан ею, ибо мораль не может создать саму себя. Контекст, внутри которого она возможна, создается аморальнос¬тью. Мораль покоится на аморальности, справедливость на несправед¬ливости, так же как и вся законность держится, в конечном счете, на ре¬волюционных основаниях. Человек направляется к добродетели отнюдь не благодаря своей природе. Если бы дело обстояло подобным образом, то угрызения совести были бы для него величайшим злом; на деле же мы видим, что чувство разочарования может, по крайней мере, быть столь же сильным, сколь и чувство вины. Иными словами, невозможно опреде¬лить благо общества, общее благо, в терминах добродетели, напротив, сама добродетель должна быть определена в терминах общего блага. Именно это понимание блага на деле определяет жизнь обществ. Под общим благом мы должны понимать цели, в действительности преследу¬емые всеми обществами. Цели эти таковы: свобода от иноземного гос¬подства, стабильность или правление закона, процветание, слава или им¬перия. Добродетель, в действительном смысле этого слова, есть сумма привычек, необходимых или благоприятных для достижения этой цели. Именно эта цель, и только она одна, делает наши действия добродетель¬ными. Все, что способствует достижению этой цели, есть благо. Эта цель оправдывает любые средства. Добродетель - это не более чем гражданс¬кая добродетель, патриотизм или преданность коллективному себялю¬бию.

Макиавелли не может на этом остановиться. Преданность родине сама зависит от воспитания. Это значит, что патриотизм не является чем-то естественным. Подобно тому как человек не предназначен природой для

бродетельной жизни, точно так же не предназначен он и для жизни Лшественной. По природе своей человек предельно эгоистичен. Тем не е хотя люди по природе эгоистичны и только эгоистичны, а следова-льно, плохи, они могут стать общественными или хорошими. Это пре-боазование требует принуждения. Успех этого принуждения обуслов-еН тем фактом, что человек поразительно пластичен: он гораздо более ластичен, нежели было принято думать раньше. Поскольку если чело¬век по своей природе не предназначен для добродетели и совершенства, если у него не существует никакой естественной цели, то он может по¬ставить перед собой любую цель, какую пожелает: человек изменчив по¬чти до бесконечности. Власть человека гораздо больше, а власть приро¬ду и случая, соответственно, гораздо меньше, нежели думали древние.

Люди плохи; их нужно заставить быть хорошими. Но это принужде¬ние должно быть делом плохого, себялюбия, эгоистической страсти. Ка¬кая страсть побудит дурного человека быть страстно озабоченным при¬нуждением других плохих людей к тому, чтобы стать хорошими и ос¬таться таковыми? Какая страсть научит воспитателя людей? Эта страсть - жажда славы. Ее высшая форма - желание стать новым государем в самом полном смысле этого слова, совершенно новым государем: откры¬вателем социального порядка нового типа, творцом многих поколений людей. Основатель общества имеет собственный интерес в сохранении общества, в своем деле. Следовательно, он заинтересован в том, чтобы члены его общества были и оставались общительными, а значит, хоро¬шими. Жажда славы выступает связующим звеном между плохими и хо¬рошими свойствами. Она делает возможным превращение дурных качеств в хорошие. Совершенно новый государь, государь нового типа движим исключительно эгоистическими амбициями. Великие общественные за¬дачи, преследуемые им, являются для него не более чем возможностями приукрасить свои намерения. От великих преступников его отличает толь¬ко то, что последние не обладают возможностью оправдания; моральная мотивация в обоих случаях является одинаковой.

Здесь невозможно показать, как Макиавелли успешно выстраивает на этой основе политическое учение, полностью отдающее должное всем возможным требованиям политики железа и крови и в то же время наи¬более благоприятствующее политической свободе и власти закона. Я дол¬жен ограничиться указанием на то, как легко, после нескольких столе¬тий макиавеллизации западной мысли, придать его доктрине совершен¬но респектабельный вид. Она может быть представлена следующим об-Разом: вы хотите справедливости? Я собираюсь показать вам, как се по¬лучить. Вы не получите ее проповедями и речами ораторов. Вы получите ее> только сделав несправедливость крайне невыгодной. Что вам нужно, так это не столько формирование характера и морального стремления, сколько правильная разновидность достаточно агрессивных политичес

"

ких институтов. Этот поворот от формирования характера к доверию! институтам есть характерное следствие веры в почти бесконечную под-1 верженность человека воспитанию.

В учении Макиавелли мы имеем первый пример зрелища, возобнов-1 лившегося с тех пор почти в каждом поколении. Кажется, что бес-| страшный мыслитель открыл глубину, перед которой классики с их| благородной простотой испытывали страх. На самом деле во всей работе Макиавелли нет ни одного верного замечания касательно при-f роды человека и его дел, с которым классики не были бы досконально знакомы. Удивительное сужение горизонта представляется удивитель¬ным его расширением. Как можно объяснить это заблуждение? Ко времени Макиавелли классическая традиция претерпела глубокие из¬менения. Созерцательная жизнь нашла себе прибежище в монастырях. Моральная добродетель была превращена в христианское милосердие. По этой причине ответственность человека за други своя и перед ними бесконечно возросла. Оказалось, что забота о спасении бессмертных человеческих душ позволила, более того, потребовала таких действий, которые показались бы и классикам и Макиавелли бесчеловечными и жестокими: Макиавелли говорит о благочестивой жестокости Ферди¬нанда Арагонского и о причастности инквизиции к изгнанию марранов из Испании21*. Макиавелли был единственным неевреем своего време¬ни, который выразил этот взгляд. Он поставил диагноз величайшим несчастьям религиозных гонений как необходимым последствиям хри¬стианского, а в конечном итоге библейского принципа. Он склонялся к мнению, что существенное возрастание бесчеловечности человека было непреднамеренным, но и неудивительным последствием его слишком высоких устремлений. Давайте понизим наши цели так, чтобы нам не было нужно совершать какие-либо зверства, в которых, очевидно, нет никакой необходимости, для того, чтобы сохранить общество и свобо¬ду. Давайте заменим милосердие расчетами, типом утилитаризма avant la lettre* . Давайте пересмотрим все традиционные цели с этой точки зрения. Я бы тогда предположил, что сужение горизонта, которое первым осуществил Макиавелли, было вызвано или, по крайней мере, облегчено антибогословским гневом - страстью, которую мы в состо¬янии понять, но не одобрить.

Макиавелли радикально переменил не только субстанцию политическо¬го учения, но также и его образ. Можно сказать, что субстанцией его политической доктрины является совершенно новое учение, рассматрива¬ющее абсолютно нового государя, то есть постоянное присутствие амо¬ральности в основаниях общества, а следовательно, и в его структуре. Человек, открывший подобное учение, с необходимостью является носи-

'•' То есть того утилитаризма, что предшествовал появлению доктрины, назван¬ной этим именем.

ем нового морального кодекса, новых десяти заповедей. Он совер-но новый государь в наивысшем из возможных смысле этого сло¬новый Моисей, пророк. Относительно пророков Макиавелли учит, ' все вооруженные пророки побеждали, а невооруженные - гибли. •а дичайшим примером вооруженного пророка является Моисей. Вели-йшим примером невооруженного - Иисус22*. Но может ли Макиа-лли точно сказать, что Иисус проиграл? Или, если поставить этот опрос в иной форме, не является ли сам Макиавелли безоружным пороком? Как он может надеяться на возможный успех своего более ем дерзкого предприятия, если безоружные основатели необходимо проигрывают?

Иисус проиграл потому, что был распят. Он не проиграл постольку, поскольку новые образы действия и порядки, заложенные им, были приняты множеством поколений у многих народов. Победа христиан¬ства была обеспечена пропагандой: безоружный пророк победил по¬смертно, благодаря пропаганде. Макиавелли, будучи сам невооружен¬ным пророком, не мог рассчитывать на победу иную, нежели одержан¬ную благодаря пропаганде. Единственным элементом христианства, ко¬торый принял Макиавелли, была идея пропаганды. Это единственное связующее звено между его мыслью и христианством. Он попытался уничтожить христианство теми же средствами, при помощи которых оно было изначально установлено. Он хотел подражать не Моисею, вооруженному пророку, но Иисусу. Нет нужды говорить, что это imitatio Christ?* у Макиавелли ограничивается этим пунктом. В частности, ав¬тор Мандрагоры избежал креста более чем в одном смысле, не опубли¬ковав свои работы при жизни.

Макиавелли предполагал, что продолжительность жизни каждой ре¬лигии или "секты" - от 1666 до 3000 лет23*. Поэтому он не был уверен, наступит ли конец христианства где-то спустя столетие после его смерти или оно продлится до половины следующего тысячелетия. Макиавелли мыслил и писал в этой перспективе: он сам может готовить радикальную смену образов и порядков, которая будет завершена не в столь отдален¬ном будущем, но одинаково возможно и то, что его предприятие совер¬шенно провалится. Он всерьез считался с возможностью того, что разру¬шение христианской церкви уже близко. Что касается пути, на котором христианство будет вытеснено новым социальным порядком, то он видел эту альтернативу. Одной из таких возможностей было вторжение варвар¬ских орд с Востока, из нынешней России: этот регион он рассматривал как омут, в котором периодически происходит омоложение человечества. Альтернативой было радикальное изменение внутри цивилизованного мира. Конечно Макиавелли стремился к изменению только в этом пос¬леднем смысле, и делал все, что было в его силах, чтобы подготовить

" Подражание Христу (лат.)

его. Он понимал эти приготовления как войну, духовную войну. Он же¬лал вызвать перемены во мнениях, которые в нужное время ускорили бы изменения политической власти. В действительности ему удалось обра¬тить в свою веру не так уж много людей, но рассчитывал он повлиять на многих. Этими многими были те, кто в случае конфликта между родиной! и их душами, их спасением, предпочли бы родину; эти многие были не[ особенно ревностными христианами. Он ожидал, что они с сочувствием отнесутся к его предприятию, которое было бесконечно более благопри¬ятным для земного отечества, нежели для небесного отечества христиан. Они не смогут понять полное значение его предприятия, но можно рас¬считывать, что они смогут гарантировать, что его книги найдут отклик. Они сделают его книги публично оправданными. Однако они не были бы надежными союзниками в его войне до победного конца. Его отдален¬ный успех зависел от полного обращения нескольких человек, очень не¬многих. Они обеспечили бы жизненный центр, который постепенно вдох¬новлял бы, в благоприятных обстоятельствах, формирование нового пра¬вящего класса, нового типа государей, сравнимых с патрициатом Древ¬него Рима. Война Макиавелли имеет характер пропаганды. Ни один фи¬лософ ранее не думал о гарантиях для посмертного успеха, развивая для этих целей специфическую стратегию и тактику. Более раннее филосо¬фы всех убеждений примирялись с тем, что их учение, подлинное, никог¬да не заменит того, что они рассматривали как учения ложные, но будет сосуществовать с ними. Они предлагали свои доктрины современникам, и прежде всего последующим поколениям, даже не мечтая о том, чтобы контролировать человеческую мысль будущего как таковую. И если они были политическими философами и пришли к определенным заключени¬ям относительно правильного политического порядка, они были бы по¬рочны, а следовательно, не были бы философами, если бы не желали по¬мочь своим согражданам в устроении их общих дел наилучшим образом. Но они ни на мгновение не верили, что истинное политическое учение является политическим учением будущего или же вероятно станет тако¬вым. Макиавелли — первый философ, попытавшийся подчинить себе слу¬чай, контролировать будущее, устроив кампанию, кампанию пропаган¬ды. Эта пропаганда есть полная противоположность тому, что нынче под ней подразумевают, а именно навязчивому проталкиванию идей и овла¬дению умами общественности. Макиавелли хочет убедить, а не просто уговорить или запугать. Он был первым в длинной цепи современных мыслителей, надеявшихся установить новые образцы и порядки с помо¬щью просвещения. Просвещение - lucus а поп lucendo* — начинается с Макиавелли.

* Буквально "куст, не являющийся светом " (лат.)2А*. 42

Лля того чтобы понять величие успеха Макиавелли, необходимо ясно оИть его принцип. Повторим его: нужно понизить стандарты или для

„ чтобы сделать вероятным, если не несомненным, воплощение в того»

знь правильного или желательного социального порядка, или для того,

бы приобрести шанс; нужно сместить ударение с нравственного ха¬кера на общественные институты. Правильный порядок, как его пред-тавлял себе Макиавелли, был жестко управляемой республикой, пост-оенной по образу и подобию Древнего Рима, но, как подразумевалось, еще более совершенной. Ибо то, что римляне делали случайно или ин¬стинктивно, теперь будет сделано сознательно и намеренно: теперь - пос-\е того, как Макиавелли понял причины успеха римлян. Республиканизм в римском стиле, в интерпретации, данной ему Макиавелли, стало одним из наиболее мощных течений современной политической мысли. Мы на¬блюдаем его присутствие в работах Харрингтона2'*, Спинозы, Олджер-нона Сидни26*, Монтескье, Руссо, в Федералисте1'" и у тех французов из высшего общества, что приветствовали французскую революцию в инте¬ресах статуса Франции как великой державы. Но этот посмертный успех Макиавелли не сравним по важности с тем успехом, который пришел бла¬годаря преобразованию его концепции — преобразования, вдохновлен¬ного его собственным принципом.

Предложенная Макиавелли концепция не была защищена от серьез¬ных теоретических затруднений. Теоретической или космологической основой его политического учения была разновидность разложившегося аристотелизма. Это значит, что он предполагал, но не доказывал непри¬годность телеологического естествознания. Он отвергал взгляд, соглас¬но которому человек должен действовать с помощью добродетели, со¬вершенства, естественной цели; но это отвержение требует критики по¬нятия естественных целей. Это доказательство было предоставлено, по крайней мере, так считалось, новым естествознанием XVII столетия. Су¬ществует скрытое родство между политической наукой Макиавелли и новым естествознанием. Классики действовали согласно нормальным обстоятельствам, а не по исключению; Макиавелли осуществляет свое радикальное изменение в понимании политических вещей, путем действия согласно исключению, крайнему случаю. Как явствует из Бэкона, суще¬ствует близкая связь между ориентацией Макиавелли и понятием пытки природы, то есть контролируемым экспериментом.

Однако главной причиной, по которой концепция Макиавелли долж¬на была быть изменена, был ее бунтарский характер. Человеком, смяг¬чившим концепцию Макиавелли в той степени, которая была почти дос¬рочной для того, чтобы гарантировать успех его первоначального на-еРения, был Гоббс. На мгновение можно подумать, что его правка Ма-Киавелли была шедевром ловкости рук. Макиавелли написал книгу под азванием "Государь"; Гоббс написал книгу "О гражданине"; то есть, Г

Гоббс выбрал в качестве своей темы не дела королевств и государств, а скорее обязанности подданных; следовательно, то, чему учил Гоббс, зву¬чит куда более невинно, чем то, чему учил Макиавелли, не противореча при необходимости его доктрине. Однако милосерднее и правильнее ска¬зать, что Гоббс был честным и откровенным англичанином, которому не хватало утонченной итальянской руки его учителя. Если угодно, можно сравнить Гоббса с Шерлоком Холмсом, а Макиавелли с профессором Мориарти. Несомненно, Гоббс воспринимал справедливость куда серь¬езнее, чем Макиавелли. Можно даже сказать, что он защищал причину справедливости: он отвергает мнение, что сущность гражданского обще¬ства состоит в том, что оно основано на преступлении. Можно сказать, что опровержение фундаментального убеждения Макиавелли было глав¬ной целью знаменитой доктрины Гоббса о естественном состоянии- Он принял традиционное представление о том, что справедливость есть не просто деятельность общества, а естественное право. Но он также при¬нял критику Макиавелли в адрес традиционной политической филосо¬фии: она стремилась слишком высоко. Поэтому Гоббс потребовал, чтобы естественное право было выведено из таких начал, как элементарные нуж¬ды и стремления, определяющих поведение всех людей большую ч!асть времени, а не из человеческого совершенства или цели, желание которых определяет поведение лишь немногих и совсем незначительную часть вре¬мени. Эти первичные побуждения конечно же эгоистичны; они могут быть сведены к одному принципу: жажде самосохранения или страху перед насильственной смертью. Это значит, что не блеск и очарование славы или гордости, но ужас от страха смерти стоит возле колыбели гражданс¬кого общества: не герои, даже совершившие инцест и братоубийство, но голые, дрожащие бедолаги были основателями цивилизации. Видимюсть дьявольского полностью исчезает. Но не будем слишком опрометчивы. С момента установления правительства страх насильственной смерти пре¬вращается в страх перед правительством. И желание самосохранения развивается до желания спокойного самосохранения. Макиавеллиев'ская "слава" на деле улетучилась; теперь она кажется просто несущественным, мелким, нелепым тщеславием. Эта слава, однако, открывает дорогу не справедливости и высоким качествам человека, а заботе о надежном ком¬форте, практическому, прозаическому гедонизму. Слава продолжает существовать только в форме состязания. Иными словами, если стерж¬нем политического учения Макиавелли была слава, то стержнем полити¬ческой концепции Гоббса является власть. Власть бесконечно более прак¬тична, нежели слава. Совершенно не являясь целью высоких или демюни-ческих устремлений, она востребована холодной объективной необходи¬мостью или же является ее выражением. Власть морально нейтральна. Или, что тоже самое, она двусмысленна как бы скрытой двусмысленнос¬тью. Власть или забота о ней лишены прямого человеческого влечеиия. Она возникает посредством отчуждения первичных человеческих тиваций. У нее дряхлый вид. Она скорее более очевидна в серых кар-налах, нежели в Сципионах и Ганнибалах. Респектабельный, прозаи-ский гедонизм, умеренность без возвышенности и утонченности, охра-

яеМые или сделанные возможными "политикой власти" - вот значение

оправок Гоббса к Макиавелли. Учение Гоббса было все еще слишком дерзким для того, чтобы быть

ринятым. Оно тоже нуждалось в смягчении. Такого рода смягчение ока¬залось делом рук Локка. Приняв фундаментальную концепцию Гоббса, Локк внес в нее единственную поправку. Он понял, что человеку для са¬мосохранения нужно не ружье, а пища, или вообще собственность. Та¬ким образом, желание самосохранения превращается в желание соб¬ственности, приобретения, и право на самосохранение становится пра¬вом на неограниченное приобретение. Практические последствия этого маленького изменения огромны. Политическое учение Локка есть про¬заическая версия того, что у Гоббса все еще обладало определенным по¬этическим качеством. Оно, основываясь на предпосылках Гоббса, само по себе более разумно, чем политическое учение Гоббса. С точки зрения громкого успеха Локка, контрастирующего с очевидной неудачей Гоб¬бса, особенно в англосаксонском мире, мы можем сказать, что открытие или изобретение Макиавелли необходимости в имморальном или амо¬ральном заменителе для морали одержало победу в идее Локка о том, что этим заменителем является стяжательство. Здесь мы имеем дело с крайне эгоистической страстью, удовлетворение которой не требует ни¬какого пролития крови и результатом которой выступает всеобщее улуч¬шение. Иными словами, если мы принимаем предпосылку Макиавелли, то решение политической проблемы экономическим средствами наибо¬лее изящно: экономизм — это зрелый макиавеллизм. Никто не понимал этого глубже, чем Монтескье. Его трактат Esprit des Lois* написан так, как если бы это был документ о непрекращающемся бое, неразрешенном конфликте между двумя социальными или политическими идеалами: Рим¬ской республикой, чьим принципом является добродетель, и Англией, чьим принципом является свобода. Однако фактически Монтескье в кон¬це концов делает выбор в пользу Англии. Превосходство Англии в его представлении основывается на том, что англичане нашли замену для су-Ровых республиканских римских добродетелей; эта замена - торговля и финансы. Древние республики, основанные на добродетели, нуждались в безупречных манерах; современная система, заменяющая добродетель торговлей, оказывается плодотворной для мягких манер, для humantte'". В работе Монтескье мы наблюдаем последнее возрождение поэзии, ле-