0 Духе законов (фр.). " Человечность (фр.).
жащей в основе современной прозы. Поэмы предпосланы только двум книгам Esprit des Lois: книга о народонаселении начинается стихами Лукреция в похвалу Венере; первая книга о торговле - поэмой в прозе самого Монтескье.
Эта коварная мудрость, испорченная очаровательными и очарованная испорченными, эта деградация человека вызвала страстный и до сих пор незабываемый протест Жана-Жака Руссо. С Руссо начинается то, что мы можем назвать второй волной модерна: волной, принесшей немецкую идеалистическую философию и романтизм всех рангов во всех странах. Это великое и сложное контрдвижение состояло в первую очередь в воз¬врате из мира модерна к способам мышления предшествующих времен. Руссо вернулся из мира финансов, из того, что он первым назвал миром буржуа, к миру добродетели и города, миру гражданина. Кант вернулся от понимания идей у Декарта и Локка к платоновскому пониманию. Ге¬гель вернулся от философии рефлексии к "более высокой жизненности" Платона и Аристотеля. И романтизм как целое есть в первую очередь движение возврата к истокам. Между тем во всех этих случаях возврат к досовременной мысли был только начальным шагом движения, которое вело, сознательно или бессознательно, к куда более радикальной форме модерна, которая была еще более чужда классике, нежели мысль сем¬надцатого и восемнадцатого веков.
Руссо возвратился от современного государства, в том виде, в каком оно сформировалось в его время, к классическому городу. Однако пос¬ледний был истолкован им в свете концепции Гоббса. Ибо согласно Руссо корнем гражданского общества является право на самосохранение. Но, отклоняясь от Гоббса и от Локка, он провозглашает, что это фундамен¬тальное право указывает на социальный порядок, родственный класси¬ческому городу. Причина этого отклонения та же самая, что и первичная мотивация современной политической философии вообще. В концепци¬ях Гоббса и Локка фундаментальное право человека сохранило свой из¬начальный статус даже внутри гражданского общества: естественное право осталось критерием для позитивного права; сохранилась возмож¬ность обращаться от последнего к первому. Это обращение, было конеч¬но же в общем-то неэффективным; оно определенно не несло с собой га¬рантий своей собственной эффективности. Из этого Руссо вывел заклю¬чение, что гражданское общество должно быть сконструировано так, чтобы сделать всякое обращение от позитивного права к естественному совершенно излишним; гражданское общество, построенное надлежащим образом в соответствии с естественным правом, автоматически будет порождать только позитивное право. Руссо выражает эту мысль следую¬щим образом: общая воля, воля общества, в которой каждый субъект права должен будет иметь голос при создании закона, не может ошибать¬ся. Общая воля, имманентная обществам определенного типа, замещает трансцендентное естественное право. Не стоит излишне обращать вни-ние на то, что Руссо мог питать сильное отвращение к тоталитаризму доих дней. На самом деле он благоволил тоталитаризму свободного йгаества, но отвергал на самом ясном из возможных языков любой воз-пжный тоталитаризм правительства. Трудность, к которой ведет нас Руссо, лежит глубже. Если последним критерием справедливости стано-ится общая воля, то есть воля свободного общества, то каннибализм столь же справедлив, как и полная его противоположность. Любое уста¬новление, освященное умом народа, должно будет считаться сакральным. Мысль Руссо обозначает решающий шаг в движении секуляризации, пытающемся гарантировать осуществление идеала, или доказать необ¬ходимое совпадение рационального и реального, или избавиться от того, что по существу выходит за пределы любой возможной человеческой дей¬ствительности. Допущение подобного превосходства раньше позволило людям установить надежное различие между свободой и произволом. Произвол состоит в совершении того, что считается желательным; сво¬бода — в том, чтобы правильно делать только благо; и наше знание блага должно идти от высшего принципа, сверху. Эти люди допускали верти¬кальное, идущее сверху, ограничение произвола. На принципах Руссо ограничение произвола осуществляется горизонтально, произволом дру¬гих людей. Я справедлив, если я предоставляю любому другому человеку те же права, на которые претендую и сам, каковы они ни были. Горизон¬тальное ограничение предпочтительней вертикального, поскольку выг¬лядит более реалистичным: ограничение моих претензий претензиями других является самопринудительным.
Можно было бы сказать, что учение Руссо об общей воле есть юриди¬ческая, а не моральная доктрина и что закон необходимо свободнее мо¬рали. Это различие можно проиллюстрировать ссылкой на Канта, про¬возгласившего в своем моральном учении, что всякая ложь, всякое выс¬казывание любой неистины аморальны, а между тем в своем юридичес¬ком учении он провозгласил, что свобода слова одинаково является как правом на ложь, так и правом на истину. Можно, конечно, порядком усом¬ниться в том, что само разделение закона и морали, которым так горди¬лась немецкая философия права, является обоснованным. Помимо всего прочего, моральное учение Руссо не может избавиться от указанной труд¬ности. Место, которое в его юридическом учении занимает право на са¬мосохранение, в его моральном учении занято правом или обязанностью устанавливать законы для самих себя. "Материальная" этика уступает Дорогу "формальной" этике, в результате становится невозможным ког-Да-либо установить ясные субстантивные принципы и приходится заим¬ствовать их из "общей воли" или того, что стало называться Историей.
Руссо были известны эти затруднения. Они были вызваны ослаблени-м понятия человеческой природы, а в конечном счете поворотом от цели
человека к его началу. Руссо принял антителеологический принцип Гоб-1 бса. Следуя ему более последовательно, чем сам Гоббс, он был вынужден!
Немецкая идеалистическая философия претендовала на восстановле-и даже на превосхождение наивысшего уровня классической поли-
отвергнуть концепцию Гоббса или потребовать, чтобы естественное со-И еСкой философии, сражаясь со снижением ее ценности, вызванным
стояние - примитивное, досоциальное положение человека - было по¬нято как совершенное, а не как устремленное за собственные пределы, к! обществу. Он был вынужден потребовать, чтобы естественное состоя¬ние, начало человека, стало целью для общественного человека: только потому, что человек отошел от своих начал, потому, что он тем самым испортился, человеку нужна цель. Эта цель есть прежде всего справед-! ливое общество. Справедливое общество отличается от несправедливого тем, что оно становится настолько близким естественному состоянию, насколько это возможно: желание, детерминирующее человека в есте¬ственном состоянии, желание самосохранения, является корнем справед¬ливого общества и определяет его цель. Это фундаментальное желание, являющееся в то же время фундаментальным правом, отличает юриди¬ческое от морального: общество столь далеко от того, чтобы основываться на морали, что выступает ее основой; цель общества, таким образом, дол¬жна быть определена в юридических, а не в моральных терминах; и не может быть обязательства войти в общество (или общественный договор не может связать "массу людей"). Какими бы ни были значение и статус морали, она определенно предполагает общество, и общество, даже спра¬ведливое общество, есть зависимость или отчуждение от природы. Сле¬довательно, человек должен выйти за пределы всего социального и мо¬рального измерения и возвратиться к целостности и простоте естествен¬ного состояния. Поскольку забота о самосохранении подталкивает че¬ловека к вступлению в общество, то он должен возвратиться от самосох¬ранения к его корню. Этот корень, абсолютное начало, есть ощущение существования, ощущение простой сладости существования. Предаваясь единственному ощущению своего настоящего существования, без всякой мысли о будущем, живя, таким образом, в сладостном забвении всех за¬бот и страхов, индивид ощущает сладость всего существования: он воз¬вратился к природе. Именно ощущение существования порождает жела¬ние самосохранения. Это желание принуждает человека всецело посвя¬тить себя действию и мысли, жизни в заботе, обязанностях и нищете, от¬секая тем самым от блаженства, захороненного в его глубине или исто¬ке. Только немногие люди способны найти обратный путь в природу^ Напряжение между желанием сохранить существование и его ощущени¬ем выражается, таким образом, в неразрешимом противоречии между огромным большинством тех, кто в лучшем случае будет хорошими граЖ'
рвой волной современности. Но не говоря ничего о замене Добродете-Свободой, политическая философия, принадлежащая второй волне „дерна, неотделима от философии истории, которая в классической олитической философии отсутствует. Ибо каково значение философии 1стории? Она демонстрирует сущностную необходимость воплощения правильного порядка. В конечном счете случайность отсутствует; иными с\овами, та же реалистическая тенденция, которая вела к понижению стандартов в первой волне, привела к философии истории во второй. Вве¬дение философии истории не было и подлинным средством от снижения стандартов. Воплощение справедливого порядка достигается слепой эго¬истической страстью: это незапланированный побочный продукт чело¬веческой деятельности, которая никоим образом не устремлена к пра¬вильному порядку. Он мог быть задуман Гегелем столь же величествен¬но, как это было и у Платона; у кого из них он был задуман более величе¬ственно - в этом можно сомневаться. Определенно Гегель мыслил уста¬новить его макиавеллиевским, а не платоновским путем: в манере, проти¬воречащей самому справедливому порядку. Заблуждения коммунизма были уже заблуждениями Гегеля и даже Канта.
Трудности, с которыми столкнулся немецкий идеализм, вызвали тре¬тью волну модерна - несущую нас и по сей день. Эта последняя эпоха началась с Ницше. Ницше сохранил то, что явилось ему в качестве интуи¬ции, благодаря историческому сознанию XIX столетия. Однако он от¬верг точку зрения, что исторический процесс рационален, а также пред¬посылку, будто возможна гармония между подлинным индивидом и со¬временным государством. Можно сказать, что он вернулся, по уровню исторического сознания, от гегелевского примирения к антиномии Рус¬со. Он учил, что вся человеческая жизнь и мысль опираются в конечном счете на формирующие новые перспективы творческие проекты, недо¬ступные рациональной легитимации. Творцы являются великими инди¬видуумами. Одинокий творец, дающий закон самому себе и подчиняю¬щийся всем его требованиям, занимает место одинокого мечтателя Рус¬со. Это происходит потому, что Природа перестала казаться законосо¬образной и милосердной. Поэтому фундаментальный опыт существова¬ния есть опыт не блаженства, а страданий, пустоты, пропасти. Творчес¬кий призыв Ницше к созиданию был адресован не обществу или нации, а |ндивидуумам, которые должны были революционизировать свою жизнь, данами, и меньшинством одиноких мечтателей, являющихся солью зеМ' ° он ожидал или надеялся, что его призыв, одновременно суровый и
ИоляюЩий, вопрошающий и алчущий вопрошания, мог ввести лучших Леи из грядущих поколений в искушение обрести подлинную самость формировать новую знать, которая сможет править миром. Он проти-
ли. Руссо оставил это противоречие неразрешенным. Немецкие филосо¬фы, подхватившие эту проблему, думали, что примирение возможно оно будет осуществлено или уже было осуществлено Историей.
вопоставил возможность планетарной аристократии безосновательно предполагаемой необходимости универсального бесклассового и без¬государственного общества. Будучи уверенным в покорности совре¬менного западного человека, он проповедовал священное право "без¬жалостного истребления" огромных людских масс столь же свободно, как и его великий противник. Он использовал большую часть непрев¬зойденной и неистощимой силы своей страстной и завораживающей речи, чтобы заставить своих читателей презирать не только социализм и коммунизм, но также консерватизм, национализм и демократию. Взяв на себя столь огромную политическую ответственность, он не показал пути к ней для своих читателей. Он не оставил им никакого выбора, кроме безответственного безразличия к политике и безответ¬ственного политического выбора. Тем самым он подготовил режим, который на всем протяжении своего существования опять заставил дискредитированную демократию выглядеть своего рода золотым ве¬ком. Он пытался выразить свое понимание современной ситуации и человеческой жизни как таковой при помощи учения о воле к власти. Трудность, присущая философии воли к власти, привела после Ниц¬ше к явному отречению от самого понятия вечности. Современная мысль достигает своей кульминации, своего высшего самоосознания, в наиболее радикальном историцизме, то есть явно предавая забвению понятие вечности. Ибо забвение вечности, или, иными словами, от¬чуждение от глубочайшего человеческого желания и первичных целей, - это цена, которую современный человек должен был заплатить с самого начала за попытки стать абсолютным сувереном, хозяином и владельцем природы, подчинить себе случай.