Не заглушайте внутренние голоса

«Не заглушайте внутренние голоса»: Чарли Кауфман о работе над сценариями

Сценарист Чарли Кауфман предельно откровенен в своих работах. Он сделал самого себя центральным героем фильма «Адаптация», обнажив перед зрителями страхи и комплексы, о которых не принято говорить открыто, по крайней мере — не в голливудских фильмах. В жизни Кауфман, наоборот, старательно прячется от публики: он редко появляется на мероприятиях, неохотно общается с прессой и почти не дает интервью. Тем удивительнее, что в 2011 году он согласился выступить с лекцией по сценарному мастерству, организованной Британской академией кино и телевидения.

Я решил прочитать сегодня лекцию, потому что подобного опыта у меня еще не было. Мне хотелось сделать что-то, чего я не умею, и дать вам возможность понаблюдать за моими неловкими потугами. Мне кажется, в этом и состоит задача искусства, оно должно помочь осознать уязвимость, присущую человеческой природе.

Я не буду изображать из себя эксперта или эксцентрика, вместо этого сразу скажу: я ничего не знаю. Этим характеризуется и мой стиль как сценариста: я начинаю работу с мысли о том, что ничего не знаю, и затем напоминаю себе об этом в течение всего процесса. Мы пытаемся стать профессионалами, потому что нам страшно чувствовать себя глупыми или пустыми. Мы хотим власти, потому что она — лучшее прикрытие.

Когда вы снимаете кино или пишете сценарий, вы должны понимать, почему это должно иметь именно кинематографическую форму. И если ваша история может стать не фильмом, а чем-то иным, то и заниматься ей не стоит.

Мне странно называть себя писателем или сценаристом. Иногда, конечно, приходится, например, чтобы заполнить налоговую декларацию. Но, хотя формально я никого не обманываю, мне кажется, что это ложь. Я зарабатываю на жизнь сценариями, но это не то, кто я есть на самом деле. Когда я был моложе, мне очень хотелось повесить на себя этот ярлык, стать кем-то важным, стать сценаристом. Есть такой фильм «Серпико», в нем Аль Пачино играет полицейского, который встречается с художницей. Одна из сцен этого фильма происходит на вечеринке, где собрались разные творческие люди. И они говорят: «Я художник, но работаю в ресторане», «Я актер, но работаю в офисе» и так далее. А когда очередь дошла до Аль Пачино, он сказал: «Я полицейский и работаю в полиции». Сейчас очень многие представляются писателями или кем-то еще, но, если им нечем подкрепить свои слова, то окружающие думают, что это полная ерунда. Раньше мне тоже было важно как-то назвать себя, пока в какой-то момент я не понял: это не моя сущность.

Кажется, Томас Манн сказал: «Писатель — это тот, кому писать труднее, чем другим людям». По-моему, все так и есть: если относиться к делу серьезно, то оно превращается в битву. Интересно, что и с этой лекцией я долго «бился».

Мне хотелось написать искреннюю речь, которая станет для кого-нибудь полезной. Это непростая задача, и она усложнялась тем, что я боролся с желанием понравиться вам. Я представлял, как после моего выступления люди будут говорить: «Вот это лекция!» или «Оказывается, он не только прекрасный сценарист, он еще и умеет донести свою мысль! Я столькому сегодня научился!». И, хотя я отдаю себе отчет в том, что у меня есть потребность в одобрении, мне сложно от нее освободиться или просто понять, когда она возникает. Конечно, никто не хочет опозориться на сцене. Это похоже на страшный сон, мне такие снились много раз. Я знаю, что вы хотите зрелищ, поэтому мое решение быть искренним вместо того, чтобы развлекать вас, кажется немного эгоистичным. В итоге получается двойственная ситуация, в которой сталкиваются мои противоположные желания. И мне кажется, что по большей части из таких желаний состоят персонажи в фильмах и люди в реальной жизни.

Я обдумал много вариантов того, как может пройти сегодняшний вечер, и некоторые из них были совершенно безумными. Я даже хотел сделать из лекции представление, Триша (event-менеджер BAFTA. — Прим. автора) не даст соврать. Все были в восторге от идеи, и я подумал: «Вот черт, теперь мне и правда придется делать представление!» — ведь мне хотелось, чтобы мной были довольны. Но в конце концов я твердо решил, что взамен танцев и песен я предложу свою искреннюю речь. Поэтому я нарочно не планировал ничего конкретного, хотя из-за этого мне намного страшнее. У меня, конечно, есть кое-какие записи, но я понятия не имею, сколько продлится эта лекция: пять минут или три часа.

Именно так я обычно и работаю. Я стараюсь прочувствовать настоящий момент. Если бы я писал сценарий сегодняшней лекции, то потратил бы уйму времени, думая, что чувствует выступающий, что чувствует публика, что значит быть публикой как единым организмом, состоящим из индивидуальностей. Чуть позже я снова вернусь к этой теме.

Мне нужно было произнести это вступление, чтобы почувствовать себя свободнее. Теперь я могу быть самим собой — обычным человеком в непростой для него ситуации. Я хочу, чтобы вы поняли, как важно раскрепоститься, чтобы делать свою работу хорошо.

Если твой фильм по сути бессмысленный, бесполезный и вторичный, то ты можешь просто скрыть это за профессионализмом. Но мне кажется, что занимаясь кино или любым другим видом творчества, человек должен быть готов обнажить душу, потому что иначе вся его работа превращается в маркетинг.

Недавно я нашел цитату: «Мы не разговариваем друг с другом, мы перебрасываемся фактами и теориями, которых набрались, поверхностно проглядывая газеты, журналы и дайджесты». Это было написано Генри Миллером в 1945 году, но актуально и сейчас. Наш мир уже долгое время развивается в этом направлении. Люди тратят бесчисленное количество часов своей жизни на развлечения: фильмы, телевидение, газеты, видео из YouTube и интернета. И было бы глупо полагать, что все это не меняет наше сознание.

И так же глупо верить, что все эти средства массового развлечения и манипуляции не выгодны тем, кто их создает. Люди изголодались. Они могут даже не замечать этого, потому что их все время пичкают мусором массового производства. У него красивая упаковка и звучное имя, но он сделан на тех же фабриках, что печенье Pop-Tarts или iPad, теми же людьми, которые только и думают: «Как сделать так, чтобы люди покупали еще больше?» И все мы голодаем, убиваем, ненавидим и называем друг друга лжецами и мерзавцами, потому что мир вокруг нас превратился в бизнес. Мы хотим победить, потому что нам одиноко и страшно и кажется, что победа может что-то изменить. Но победа невозможна.

Что же можно сделать? Надо признаться, кто ты. Признаться искренне, кем ты являешься на самом деле: в жизни и в работе. Надо сказать это тому, кто чувствует себя потерянным, тому, кто еще не родился, тому, кто родится только через пятьсот лет. Ваше творчество станет летописью своего времени, но, что еще важнее, оно поможет какому-то человеку быть не таким одиноким, подарит ему надежду, потому что в вас он узнает себя. По крайней мере, я так это чувствую, и я продолжаю исследовать эту область, потому что она имеет колоссальное значение для моей жизни. Предложите миру свою искренность, вместо того чтобы пытаться ему что-то продать. Не думайте, что он всегда должен быть таким, как сейчас, и ограничиваться только рыночными отношениями. Это заблуждение.

Вот цитата Эдварда Каммингса: «Оставаться собой в мире, непрерывно стремящемся превратить вас в кого-то другого, означает вести тяжелейшее сражение, на которое только способен человек. Никогда не прекращайте бороться». Вы нужны миру. Ему нужны не те, кто приходят на вечеринку, прочитав книгу о том, как произвести хорошее впечатление: такие книги есть, и они, несомненно, заманчивы, но постарайтесь не попасться на их крючок. Миру нужны люди, которые не боятся признаться, что чего-то не знают, и которые ведут себя искренне и доброжелательно.

Моей первой работой как сценариста был сериал Get a life с Крисом Эллиоттом в главной роли. Сериал в основном держался на своих создателях: Крисе Эллиотте и Адаме Резнике. До этого они вместе работали на «Шоу Дэвида Леттермана», и персонаж Криса появился еще там. Поэтому лучшие сценарии писал Адам Резник, а наша работа заключалась в том, чтобы копировать его манеру.

Странно быть человеком — приходится постоянно размышлять о разных вещах, задаваться вопросами. Но мне кажется, в то же время это ставит нас в привилегированное положение. И я никогда не променяю его на чувство уверенности, потому что самоуверенность убивает любопытство.

Я был недоволен своими результатами, пока не понял, что ничего не получится, если буду пытаться за кем-то повторять. У меня, конечно, может выйти что-то похожее, но оно все равно будет хуже, чем у Адама. Пародист Рич Литтл не может изобразить Джонни Карсона лучше, чем сам Джонни Карсон.

Для себя я выбрал самое очевидное решение: не сдаваться, а найти дело, в котором я смогу быть самим собой. Будьте собой. Это непросто, но жизненно важно. На пути может встретиться много препятствий, но самое большое из них – глубоко укоренившееся убеждение в том, что вы никому не интересны. А поскольку убедить себя в обратном у вас вряд ли получится, то просто выбросьте эти мысли из головы. Думайте так: «Да, может, я и не интересный, но я – это единственное, что могу предложить этому миру, а мне хочется ему что-то предложить. Оставаясь собой, я оказываю ему большую услугу, ведь сейчас это встречается так редко, но при этом приносит так много пользы».

Время идет, все меняется. Меняюсь я, меняется мир, меняется его отношение ко мне. Я старею, ошибаюсь, добиваюсь успеха, теряюсь. Иногда на миг наступает спокойствие, но воспоминания о том, каким я был раньше, не оставляют меня, они мучают и сбивают с толку. А предчувствие того, каким я стану в будущем, то угнетает, то наполняет надеждой, то пугает. И вот я стою на этом распутье, вечно смущенный, подавленный и злой, и то оборачиваюсь назад, то пытаюсь заглянуть вперед.

Если я решу идти дальше, то тут же окажусь на новом распутье. Поэтому приходится постоянно двигаться. Сценарий — это тоже движение. Кино появляется во времени, описывает его определенный промежуток, а потом требует времени на его просмотр.

«Это два часа, вычеркнутые из моей жизни» — так люди обычно говорят про неудачный фильм. Но ведь любые два часа жизни уходят безвозвратно, их нельзя отложить про запас. И вот мы здесь, вы и я, проводим вместе время, потому что как-то его надо провести. И я хочу уйти со своей протоптанной дорожки: не пытаться понравиться, не пытаться манипулировать вами, не использовать магию света, звука и мыслей, чтобы убедить вас, что эти два часа прошли не зря.

Этот старый метод мне хорошо знаком, но я хочу копнуть глубже, надеясь, что кому-то это может оказаться полезным. Он представляет собой ловкий отвлекающий маневр, яркую цветную картинку, нарисованную поверх душевной раны. И чтобы изменить свой привычный порядок действия, мне придется ее обнажить. Я двигаюсь вслепую, не зная точно, что это за рана, но догадываясь, что она очень старая и болезненная. Ее суть сложно постичь или выразить словами.

Я уверен, что такая рана есть и у вас: общая для всех, но личная для каждого. Она не интересна никому кроме вас, но ее следует прятать и оберегать. Она делает вас слабым и жалким, и в ней кроется причина, по которой вы не достойны любви. Она тайна даже для вас самих, и она хочет жить.

Именно из нее рождается ваше искусство, будь то картина, танец, сочинение, философский трактат или сценарий. Если не признать этого, то когда-нибудь, когда придет ваше время, вы подниметесь на сцену и начнете рассуждать о сценарном бизнесе. Вы скажете, что сценарист — это шестеренка большой бизнес-машины, что сценарий — это не искусство. Вы скажете: «Сценарий должен выглядеть вот так», вы будете говорить о том, как сделать персонажей привлекательнее, а кассовые сборы больше. А когда вы закончите, мне будет так одиноко, так пусто и безнадежно. Я попрошу вернуть мои два часа обратно, чтобы показать, как вы мне неприятны.

Я скажу, что вы пустая трата времени. Это будет жестоко и бессердечно с моей стороны, и вам будет больно. Вы примете это к сведению или пропустите мимо ушей, но выслушать придется в любом случае. И, может, вы решите что-то изменить, чтобы в следующий раз понравиться мне больше. Но таким образом ваша рана будет скрыта еще глубже. Или, возможно, подумаете, что люди злы и жестоки и вам надо обрасти толстой кожей и, несмотря ни на что, продвигать свои идеи дальше. Но и в этом случае ваша рана спрячется еще глубже.

Я уверен, все вы слышали про вид грибов, который называется Ophiocordyceps unilateralis. Он паразитирует на муравьях-древоточцах, зомбируя и превращая их в своих рабов. Зараженные муравьи цепляются за внутреннюю часть невысокого листа и умирают, становясь для гриба источником пищи.

Кроме того, в голову насекомого попадают споры, и, когда она лопается, они дождем падают на других муравьев. Это очень эффективный метод: найдены окаменелости, доказывающие, что то же самое происходило и сорок восемь миллионов лет назад. Больше всего меня поражает, как зомбированный муравей начинает действовать против собственных интересов и интересов своего вида. Думаю, похожая система работает и в нашей культуре.

Многие считают, что на сценарий лучше смотреть с отдаленной перспективы, откуда будет отчетливо видно и развитие героев, и мораль всей истории, и контекст. Но проблема в том, что перспектива искажает историю, меняя его смысл до неузнаваемости.

Когда я только начал работать на телевидении, мне не надо было учиться тому, как написать получасовую серию комедийного сериала. Я знал, что делать, потому что вырос на сериалах. Я понимал их ритм, уровень их юмора и персонажей. И работал для развития все той же культуры потребления, воспитавшей меня так, чтобы я захотел стать ее частью. Я был зомби.

Эта проблема глобальна, потому что киноиндустрия работает по тем же правилам, что и политические организации и корпорации. Суть их бизнеса заключается в продаже чего-то важного для них, замаскированного под что-то важное для вас. И, как мне кажется, едва ли характер таких отношений можно назвать симбиотическим: муравей не получает выгоды, помогая грибу. Так что на месте этого муравья я бы хотел в первую очередь заняться познанием своей муравьиной сущности, вместо того чтобы бездумно разбрасывать споры хозяина.

Лучший способ начать борьбу с системой внушения — сосредоточиться на своих намерениях. Я не согласен с фразой «Благими намерениями вымощена дорога в ад», мне как раз кажется, что намерения важнее всего. Мои намерения изменчивы, сложны и часто противоречат друг другу. Но если я их полностью осознаю, если пойму природу их непостоянства, то у меня появится больше шансов представить миру что-то искреннее и настоящее, а это и есть моя цель. Моя личная клятва Гиппократа — не причинять никому вреда.

Мне больно думать о том зле, которое может принести человек с нечистыми намерениями, работающий в сфере медиа. Я не хочу превращаться в продавца, который кричит: «Купи меня!» или «Смотри на меня!». И я не хотел бы заниматься этим сейчас перед вами. Моя главная мысль в том, что вокруг такие же живые люди, как и вы, что честность, чуткость и понимание может изменить взгляды на себя, на весь мир и на наше место в этом мире. Мы не должны оставаться пассивными зрителями чьей-то сложной запутанной игры.

Мы можем сказать, кто мы такие, можем отстаивать свое право на существование, можем сообщить то, что мы действительно думаем, всем мошенникам и аферистам, которые сбивают нас с толку, обольщают и не стесняются врать, чтобы получить наши деньги и расположение. Тогда и остальные люди почувствуют себя не так одиноко.

Вот слова Гарольда Пинтера: «Писатель всегда уязвим. Жалеть его не стоит, свой выбор он сделал сам. Но он действительно открыт всем ветрам, некоторые из которых ледяные. Человек одинок и живет на отшибе, не имея ни укрытия, ни защиты, пока не начинает врать. Из лжи он выстраивает защитный барьер и потом, может быть, становится политиком».

Странно быть человеком — приходится постоянно размышлять о разных вещах, задаваться вопросами. Но, мне кажется, в то же время это ставит нас в привилегированное положение. И я никогда не променяю его на чувство уверенности, потому что самоуверенность убивает любопытство. А есть одна вещь, которую я точно знаю: если ты в чем-то совершенно уверен, ты ошибаешься.

Конечно, это парадокс, ведь как можно знать, что ничего не знаешь? Но это только теория, и я всегда жду того, кто поспорит и докажет мою неправоту. Вот еще одна цитата Гарольда Пинтера (мне нравится Гарольд Пинтер): «В драматическом искусстве не существует единой истины, их всегда много. Они постоянно бросают друг другу вызов, отталкиваются, отражаются, игнорируют, дразнят и ослепляют. Иногда кажется, что вы нашли истину и на одно мгновение зажали ее в кулаке, но она проскальзывает сквозь пальцы и исчезает».

Манифест — ценная вещь, это чужие убеждения о том, как нужно себя вести. Они могут служить основой для толчка, порождающего ответную реакцию и вопрос «Почему?». Этой же основой может быть и любое психологическое и эмоциональное озарение, которое вы пережили, наблюдали у кого-то другого или о котором читали.

Ошибочно полагать, что всему есть одно объяснение. Однозначная трактовка всегда ложная, даже если формально она верна. Все эфемерно, все постоянно меняется. Научившись выходить за пределы сформированных убеждений, вы будете вознаграждены: ваши озарения будут глубже, а взгляд на мир преисполнится состраданием. Это то, чему я постоянно учусь заново.

Я хочу привести еще одну цитату, она длинная, но, на мой взгляд, очень хорошая. Она принадлежит Джону Гарви. «Я все больше убеждаюсь, что потребность в правоте не имеет ничего общего с любовью к истине. Но, признавшись в этом, человек оказывается один на один со своей внутренней пустотой. Он понимает: сейчас я не тот, кем, как мне кажется, должен быть; я не знаю, что я чувствую в глубине души, но мне надо это понять. Мудрость заключается в том, чтобы не бежать от этого состояния и не пытаться себя чем-то отвлечь. Важно не заполнять голову готовыми выводами, к которым ты не пришел сам, надо научиться ждать, живя с этой пустотой внутри. Желание заполнить ее как можно скорее ведет к политическому или религиозному фанатизму».

Задумайтесь о том, как вы реагируете на мои слова, но постарайтесь при этом мыслить шире. Почему у вас возникла именно такая реакция? Как это связано с вашими желаниями? Изменилась бы ваша реакция, если бы я был старше? Моложе? Был бы женщиной? Или представителем другой расы? Или британцем? Если бы реакция изменилась, то как это характеризует вас и субъективность ваших суждений? А что если бы я вел себя по-другому? Был более уверенным или, наоборот, очень робким? Вел себя более мужественно? Или более женственно? Был бы пьян? Или на грани истерики?

Только представьте, сколько различных оценок и интерпретаций возникает в момент общения, сколько всего вы привносите в разговор с другим человеком. А теперь умножьте это на количество людей в этом зале и подумайте, как эту массу можно вплести в сюжет фильма?

При такой многочисленности точек зрения нам приходится искать новые решения, отойдя от традиционных моделей поведения. Фильмы обычно стремятся к конкретике в описании событий и персонажей, но часто сталкиваются с трудностями, когда речь заходит о внутреннем мире человека. Но все же я думаю, что кино способно решить эту задачу, ведь у него столько общего со снами, которые есть не что иное, как отражение нашей внутренней жизни. Наш мозг устроен так, что накопленные эмоции он может преображать в кино.

У ваших снов отличные сценарии, я в этом уверен, хотя ни с кем из вас не знаком. Ваше беспокойство, психологические кризисы, переживания, любовь, раскаяние и вина формируют яркие, красивые сновидения. Почему же, засыпая, мы чувствуем такую творческую свободу, которой у нас нет в обычной жизни? Точного ответа я не знаю. Но, наверное, отчасти причина в том, что во сне мы не думаем о чужом мнении. Это интимная беседа с самим собой, в которой проявляются все ваши тревоги. Я думаю, если бы мы могли научиться использовать подобные методы в работе, то и результат наших трудов был бы совершенно другим.

Но раз уж мы сегодня говорим о сценариях, то давайте разберемся, что они из себя представляют. Сценарий – это исследование, изучение вещей, которых вы не знаете, это шаг в неизвестность. У него всегда есть начало, точка отсчета, за которой следует неопределенность, непонятная даже вам самим. Не существует единого шаблона, по которому пишутся сценарии, его просто не должно быть. Вариантов развития истории может быть столько, сколько людей возьмется ее писать. Но киноиндустрия, как и любой другой крупный бизнес, держится на массовом производстве, которое и дешевле, и эффективнее. Поэтому нас заставили поверить, что есть какая-то общая модель.

Но я не хочу говорить об этом аспекте сценарного мастерства. Я знаю о сценарии лишь то, что это просто текст, описывающий события в фильме. И то я не до конца уверен, что это верное определение.

Мне кажется, самое захватывающее для сценариста, то, ради чего он работает, — это погружение в среду, предназначенную для исследования мира, собственного сознания и творческих форм. Только представьте, какие огромные возможности дает союз света, движения и времени. А отношение к творчеству как к ремеслу кажется мне опасным. Недавно я посмотрел трейлер к фильму, не буду говорить его название, он скоро выходит на экраны. Трейлер был сделан потрясающе, но, посмотрев его, я почему-то очень расстроился.

Создатели этого фильма представили очень качественную и профессиональную работу, но тем не менее у них получилось все то же дерьмо. Кино, конечно, успешно выйдет в прокат, его авторы заработают много денег, и дальше все опять пойдет по кругу. Мне кажется, главная опасность тут кроется в том, что профессионализм переходит со второго плана, где он должен быть, на первый.

У ваших снов отличные сценарии, я в этом уверен, хотя ни с кем из вас не знаком. Ваше беспокойство, психологические кризисы, переживания, любовь, раскаяние и вина формируют яркие красивые сновидения. Почему же, засыпая, мы чувствуем такую творческую свободу, которой у нас нет в обычной жизни? Точного ответа я не знаю.

Конечно, соблазн сделать на него главную ставку очень велик. Если твой фильм по сути бессмысленный, бесполезный и вторичный, то ты можешь просто скрыть это за профессионализмом. Но мне кажется, что, занимаясь кино или любым другим видом творчества, человек должен быть готов обнажить душу, потому что иначе вся его работа превращается в маркетинг.

Чарли Кауфман зачитывает:

«Выступающий стоит на сцене, смотрит на зрителей и не очень понимает, что он тут делает. В последнее время ему все труднее объяснить, почему он оказывается в том или ином месте. Он знает, что пришел сюда, чтобы прочитать лекцию, и он решил про себя, что обязательно скажет что-то стоящее. Но также он понимает, что эта версия при ближайшем рассмотрении рассыпается в пыль. На самом деле он пришел, чтобы изменить самого себя. Он примет этот бой, чтобы достичь нового уровня искренности.

Каждый раз, идя на подобный риск, он надеется, что выйдет из ситуации другим, новым человеком. Тем временем на его бровях скапливаются капельки пота» — как я догадался? Я писал это неделю назад. Ладно, идем дальше.

«Подмышки тоже намокли», — это правда, но их я вам не покажу. «Он чувствует, как пот скатывается по рукавам на влажные ладони», — вообще-то у меня не влажные ладони. Тут мне повезло, это моя единственная часть тела, которая не потеет. Сейчас они мокрые, но только потому, что я вытер лоб.

«Он должен говорить на тему, в которой считается экспертом. Но она ему самому не до конца понятна, поэтому он чувствует себя одиноко. На него давит груз всей его жизни: испорченные отношения, странные связи, бесконечные желания, которые оплетают его, как паутина. Он машина по производству желаний, он всегда чего-то хочет. Он смотрит на зрителей. Они не знают, что и думать о нем. Зачем он читает это? Он же должен рассказывать о сценариях. Кто-то из зрителей радуется, что становится свидетелем чужого позора. Выступающему все это известно, он заранее продумал каждую возможную реакцию зала. Ему хочется понравиться им, он хочет восхищения и обожания. И он ненавидит себя за это. Он всегда становится рабом подобных желаний, а ведь сегодня он собирался вести себя по-другому. Он хочет быть естественным в этой неестественной ситуации. Но это невозможно. Правда вдруг безжалостно заглядывает прямо ему в глаза: это и есть настоящий он. Это бедное существо, нуждающееся в поддержке, — это он. И стоит он здесь с той же честолюбивой целью, что и все остальные: «Посмотрите на меня!».

Но его боль реальна, ее отголоски ведут куда-то вглубь, в детство. И тут он делает то, чего никогда не делал раньше, — уходит. «А ведь люди заплатили за билет, — думает он, спускаясь со сцены. — Видео, наверное, выложат на YouTube. Это конец. Вся моя жизнь остановилась на этом самом моменте и уже никогда не станет прежней, а все потому, что я решил уйти. Теперь мне, наверное, не оплатят отель. И перелет домой. Какая ужасная ошибка. Может, еще не поздно вернуться? Я могу сказать, что мне нужно было взять кое-что за кулисами». Он оглядывается, хватает бутылку с водой и идет обратно на сцену. Поднимаясь, он говорит зрителям, что ему захотелось пить и просит прощения за паузу. Он изображает удивление, увидев, что на кафедре уже стоит вода, и придумывает какую-то самоуничижительную шутку на эту тему. Вот таким его все и знают: простым и забавным. Все смеются над его шуткой, и он снова в своей зоне комфорта. Ему стыдно, но он должен через это пройти.

Он надевает маску эксперта сценарного мастерства и со скрипом отыгрывает свою скромную роль. Он сыграл свою партию, но ни в мире, ни в нем самом ничего не изменилось. Хотя зрители, кажется, довольны. Но он в отчаянии. Он думал об этом вечере много месяцев подряд, и значимость этой лекции для него выросла до огромных размеров. Она должна была изменить мир. Он впервые открыл бы себя настоящего и наконец-то почувствовал свободу. А теперь все кончено и ничего не изменилось. Он возвращается в отель и идет в бар. Надежда умерла».

Меняюсь я, меняется мир, меняется его отношение ко мне. Я старею, ошибаюсь, добиваюсь успеха, теряюсь. Иногда на миг наступает спокойствие, но воспоминания о том, каким я был раньше, не оставляют меня, они мучают и сбивают с толку. А предчувствие того, каким я стану в будущем, то угнетает, то наполняет надеждой, то пугает. И вот я стою на этом распутье, вечно смущенный, подавленный и злой, и то оборачиваюсь назад, то пытаюсь заглянуть вперед.

Недавно я прочитал статью про агрессивное поведение школьников. Большинство считает, что с ним нужно бороться, а некоторые видят в нем положительные стороны, полагая, что это естественный этап взросления и закалка для характера. Чего я не нашел ни в этой статье, ни в других дискуссиях на ту же тему, так это объяснения, почему подростковая агрессия играет такую роль в нашей культуре. Ведь не на пустом же месте она возникла. Вопрос о врожденности агрессивного поведения остается открытым, но это никак не влияет на тот факт, что у общества, осуждающего жестокость, больше шансов с ней справиться.

Наша культура — маркетинг, но что такое маркетинг? Это попытка заставить людей делать то, что нужно тебе. За счет этого развивается культура потребления, политика и искусство, музыка, фильмы, книги, картины и научные исследования. Я отказываюсь участвовать в этом. Я не хочу учить вас, как продать сценарий, написать бестселлер или влиться в существующую систему. Я лишь хочу сказать: во мне живет надежда на то, что в этом мире можно жить по другим правилам, что наша искренность может служить для более высоких целей.