билеты / 3 вопрос изучение произведеия, дошедшего в одном списке

Исследование текста в одном списке

Определение памятника

Текст древнерусских произведений неустойчив. Может измениться его название, начало, конец, стилистическое оформление, идейная направленность т. д.

Самая неустойчивая часть древнерусского произведения — это его название. Название может меняться по соображениям лучшей передачи содержания памятника. Особенно часты перемены названия при создании новой редакции произведения. С одним и тем же названием «Меч духовный» известен сборник проповедей Лазаря Барановича конца XVII в. и книга полемических и богословских сочинений некоего федосеевца, составленная в 1770 г.

Очень часто памятник начинается цитатой из Священного Писания. В связи с этим одинаковую цитату могут иметь в своем начале несколько различных произведений.

В текстологической практике нередки случаи, когда за один памятник признавались два различных произведения и обратно: когда за два памятника признавалась одна рукопись одного и того же произведения, случайно разделенная на две.

Трудности возникают не только с определением произведения, но даже с определением рукописи.

Иногда установить, что представляет собой текст — один памятник или два — возможно только с помощью внимательного и кропотливого изучения текста целой группы произведений. Так, Н. А. Казакова, исследуя историю текста дошедших до нас сочинений публициста XVI в. Вассиана Патрикеева, установила, что некоторые из его сочинений, считавшиеся двумя различными памятниками, на самом деле представляют собой одно произведение.

Прочтение и установление текста

Сосредоточимся прежде всего на вопросе о прочтении текста. «Прочтение текста» ни в коем случае нельзя смешивать с его «передачей» в печати. Передача текста в равной степени делается древним писцом в рукописи и современным наборщиком в наборе. Когда мы говорим о передаче текста современным текстологом, мы имеем в виду подготовку им текста для передачи текста средствами современного типографского набора.

Прочитанный текст текстолог фиксирует — пока еще только для себя, но не для передачи его средствами типографского набора. Этот процесс прочтения текста и его фиксации текстологом может быть назван установлением текста. На предварительной стадии работы текстолога устанавливается только текст списка.

Прочтение текста списка невозможно без знания двух специальных дисциплин: истории языка той эпохи или тех эпох, к которым относятся текст списка и текст самого произведения, и палеографии.

Допустим, текст прочитан палеографически, т. е. все буквы выяснены, значение выносных знаков и букв также, — надо еще прочесть текст текстологически, т. е. понять этот текст. Можно палеографически прочесть слово «смерд», но не понять его.

Правильное чтение текста есть правильное его понимание. Если даже в тексте имеются явные описки писца, то мы должны понять происхождение этих описок, суметь их понять как описки.

Первая задача, которая стоит перед текстологом, читающим текст, — это разбить текст на слова и уяснить его синтаксически, внести в него языковую ясность.

В русских рукописях до XVIII в., а частично и после, не было современной разбивки на слова. Слова писались либо полностью в строку, либо частично. В последнем случае чаще всего к последующему слову примыкали предлоги.

Известен тот принципиальный и очень важный спор, который возник в связи с тем, как надо читать в списках «Русской Правды» в статье 16-й: «смерди холоп» или «смерд и холоп». В зависимости от того или другого чтения существенно менялись представления о социальном положении смердов.

Неправильное разделение текста на слова может возникать в результате того, что текстолог не принял во внимание географическую терминологию своего времени.

Иногда неправильные разделения на слова бывают очень правдоподобны. Так, например, И. Д. Беляев, издавая «Слово о житии и преставлении Дмитрия Ивановича», напечатал «всhмъ вhнецъ въ будущемъ» вместо «в семь вhце и въ будущемъ». Ошибка издателя произошла здесь потому, что он был недостаточно знаком с устойчивыми формулами окончания литературных произведений.

*

Правильное прочтение текста предполагает правильное понимание всех выносных букв, сокращений и условных обозначений. При издании текста текстолог может оставлять титла, сокращения и выносные буквы не внесенными в текст — это дело его как издателя, но для установления текста текстолог должен понять и мысленно раскрыть все условные обозначения и все сокращения. Если он этого не сделал — он не понял текста.

Для того чтобы правильно раскрыть сокращения, необходимо иметь точное представление о языке данного текста. Так, например, если выносится над строку частица «ль» или «ли», то «ь» и «и» часто в рукописях не дописываются. Так, например, если памятник московский, глагол «есть» необходимо раскрывать с «ь», но в памятниках и списках западнорусских, может быть, правильнее оставлять «ест».

В затруднительных случаях необходимо обращаться к лингвистам.

*

Очень трудный вопрос — это вопрос о расстановке в древнем тексте знаков препинания. Оставление текста без знаков препинания (полностью или частично) во многих случаях означает, что издатель не решается интерпретировать текст, или что он его не понял. Серьезным препятствием к расстановке знаков препинания служит то обстоятельство, что современная расстановка знаков препинания приспособлена к современному же синтаксису, который сильно отличается от синтаксиса древнего. Применять древнюю пунктуацию невозможно: она не систематична и совершенно не изучена. В ряде случаев текстолог просто не знает, как расставить знаки препинания, и либо в таком случае вовсе их не ставит, либо модернизирует текст. Союз «а» не отделяется сейчас точкой от предшествующего текста, но в старинных текстах это делать иногда совершенно необходимо.

*

Правильное прочтение текста, т. е. правильное его понимание, требует не только правильного «узнавания» лексики, морфологии, синтаксиса текста, отдельных сокращений, происхождения отдельных механических ошибок, но и правильного восприятия его содержания в связи с эпохой, географическими обозначениями своего времени, историческими именами лиц и пр. и пр. Очень многие ошибки прочтения текста получаются из-за того, что текстологи плохо знакомы с явлениями эпохи, историческими именами и т. д.

К древнерусским текстам в известной мере применимо правило, С. М. Бонди: идти в работе не от частей к целому, а от целого к частям (и потом опять к целому); не из прочтения отдельных слов составлять целое стихотворение, отрывок, а наоборот, пользоваться пониманием целого для прочтения отдельных слов.

Конъектуры

В тех случаях, когда единственный список испорчен в каком-либо месте или текст, который, хотя и ясен, однако по тем или иным соображениям не мог быть в первоначальном тексте (авторском, редакторском и пр.), исследователь вправе прибегать к конъектурам.

Конъектуры — это исправления (точнее — частичные восстановления первоначального текста), предлагаемые исследователем на основании различных соображений, но которые не могут быть подтверждены чтениями других списков.

Очень важно все то, что В. Н. Перетц пишет о необходимости «уподобиться автору», вообразить себе его «дух», манеру и пр. Необходимо не только восстановить измененный текст в его первоначальном виде, но и объяснить — как, когда и почему произошло изменение текста.

Конъектуры важны в двух отношениях: для издания текста и для восстановления истории текста. Степень достоверности конъектур очень различна. Тем не менее для истории текста могут иметь значение и те конъектуры, степень доказанности которых весьма невелика.

В качестве примеров различного рода удачных конъектур можно предложить конъектуры к первому изданию и Екатерининской копии «Слова о полку Игореве». Как известно, «Слово» дошло до нас в единственном списке, погибшем в московском пожаре 1812 г. Ошибки были уже в этом погибшем списке, и они особенно возросли в числе вследствие неумелого чтения этой погибшей рукописи ее первыми исследователями и издателями. Единственный способ исправить эти ошибочные чтения, поскольку второго списка «Слова» нет, — конъектуры.

В первом издании «Слова» читается текст: «...а мои ти Куряни свhдоми къ мети»; сходный текст в Екатерининской копии, причем выражение «свъдоми къ мети» переведено: «в цель стрелять довольно сведомы» (в Екатерининской копии) и «в цель стрелять знающи» (в первом издании). Ясно, что текст этот очень мало вразумителен. Конъектура к этому месту следующая: слова «къ мети» следует читать вместе — «къмети» и все место следует перевести так: «известные», «знаменитые воины». Оправдывается эта конъектура тем, что текст «Слова» в рукописи XVI в. был написан без разделения на слова.

А. И. Мусин-Пушкин не знал слова «къмети», подтверждается тем обстоятельством, что то же слово «къмети» было не понято и неправильно разделено на слова не только в «Слове о полку Игореве», но и в «Поучении Владимира Мономаха».

Приведенная конъектура может считаться бесспорной. Основания к этому следующие. Текст без этих конъектур непонятен, с конъектурами он вполне ясен. Конъектуры не потребовали больших изменений в тексте.

Примеры вполне убедительных конъектур, предложенных исследователями в тексте «Слова о полку Игореве», могут быть легко умножены. Конъектуры эти настолько прочно вошли в традицию изданий «Слова», что они уже перестали замечаться как исправления и воспринимаются исследователями как несомненный текст «Слова».

Приведем теперь примеры конъектур остроумных и в целом удачных, но которые не могут считаться доказанными.

В первом издании «Слова о полку Игореве» мы читаем о князе Всеславе Полоцком: «...утръ же воззни стрикусы оттвори врата Нову-граду разшибе славу Ярославу». В Екатерининской копии это место читается так: «...утръже вазнистри кусы отвори врата Нову-граду. Разшибъ славу Ярославу». И в том, и в другом случае текст совершенно неясен. Конъектурных исправлений этого места было предложено много. Наиболее удачная, по-моему мнению, принадлежит Р. О. Якобсону: «Утьрже вазни съ три кусы, — отъвори врага Нову-граду, разшибе славу Ярославу». Предлагаемый перевод этого места такой: «Знать, трижды ему довелось урвать по куску удачи, — отворил было врата Новгорода, перешиб славу Ярославу». С защитой этой конъектуры выступил Н. М. Дылевский.

Впрочем, исследователь должен постоянно считаться с тем, что даже самые убедительные конъектурные поправки казалось бы «явных» ошибок могут оказаться иногда ложными. Так, например, издатели третьего тома «Полного собрания русских летописей» (СПб., 1841) исправили в Новгородской первой летописи под 1194 г. слово «тировати» на «жировати». Слово «тировати» (обитать, проживать) до самого последнего времени было неизвестно исследователям, и тем не менее осторожный П. Савваитов и в последующем издании Новгородской первой летописи (СПб., 1888) оставил это слово «тировати» без изменений, тогда как такие знатоки древнерусской речи, как А. И. Соболевский и И. И. Срезневский, сомневались в существовании этого слова и считали конъектуру «жировати» несомненной. Но время оправдало простое уважение к источнику и предпочло простое следование чтению списка эрудиции и остроумию знатоков.

Наблюдения над рукописью

Пытаясь восстановить историю текста, надо обращать внимание не только на текст рукописи, но и на самую рукопись, на ее состояние, на утраты, дополнения, загрязненность отдельных листов, на сделанные на ней позднейшие записи и т. п.

Так, например, если в рукописи имеются поправки, то весьма важно бывает узнать: делались ли поправки самим переписчиком или кем-то другим. Если поправки делал сам переписчик, то они могли явиться результатом проверки текста по тому же оригиналу, с которого он списывал, или проверкой по другой рукописи. Если же поправки внесены кем-то другим или тем же переписчиком, но спустя много времени, то эти поправки могут не только улучшать текст, но и искажать его.

Правка может быть произведена по худшему тексту или по собственным соображениям правщика не всегда квалифицированного.

Чтобы отличить оба типа правки один от другого, недостаточно обратить внимание

на почерк, тем более что почерки в средние века гораздо менее индивидуализированы, чем в новое время, а надо непременно обратить внимание на чернила. Другой цвет чернил — один из показателей того, что между перепиской рукописи и ее правкой был существенный разрыв во времени. Как известно, в древности чернила делались ручным способом и рецептов чернил было очень много, поэтому чернила в древнерусских рукописях чрезвычайно различаются между собой.

Все эти наблюдения возможны только тогда, когда текстолог имеет дело не с воспроизведением, а с самой рукописью.

*

При перепутанных листах рукописи особенно важно бывает датировать время переплетения рукописи. Эта датировка может быть сделана на основании палеографических данных, которых мы здесь не касаемся, и на основании данных косвенных. Так, например, А. А. Зимин датирует время переплетения Иоасафовской летописи следующим образом. Листы рукописи перенумерованы почерком XVIII в. и перепутаны: лл. 162–162 об. и 169–169 об в двадцатой тетради поменялись местами. Очевидно, это было сделано при переплетании: во всяком случае, перемещение это не могло быть сделано после переплетания. Отсюда следует, что переплет и путаница листов относятся ко времени не ранее XVIII в.

Особое текстологическое значение имеют приписки и записи, которые делали усердные читатели на полях, в конце рукописей, на остающихся свободными листах и на внутренней стороне переплетов.

Записи эти очень ценны во многих отношениях. Они ценны в отношении языка, так как чаще всего они писаны без всяких претензий на литературность, обычным, разговорным языком. Затем, в них содержатся сведения о времени и месте написания рукописей, об их переписчиках, о владельцах рукописей — кому какая рукопись принадлежала, и мы, таким образом, получаем представление о социальном составе читателей. Содержатся в них и очень важные сведения о том, где та или иная рукопись куплена, за какую цену и т. д.

Иногда утомленный писец отвлекался от работы и делал всякого род записи на полях. В одном случае он жалуется на болезнь, на голод, выражает неудовольствие судьбой. В другом случае писец просит Бога рассмешить его, так как его мучает дремота и он сделал в строке ошибку. Записывает писец и свои замечания по содержанию переписываемого им произведения. Иногда встречаются записи семейно-бытового характера: о рождении детей, смерти родственников и т. д. Бывает, что такого рода записи последующий писец по ошибке вносит в самый текст рукописи.

Иногда приписки заключают в себе цитаты из литературных произведений, и тогда они могут дать дополнительный материал по литературной истории этих произведений.

Так, например, широко известна приписка в псковском Апостоле 1307 г., заключающая в себе цитату из «Слова о полку Игореве»: «При сих князhхъ сhяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в князехъ которы и веци скоротишася человhкомъ». Исследователь этой записи Л. П. Якубинский отмечает, что в ней, в отличие от дошедшего до нас текста «Слова о полку Игореве», язык несколько более архаичен. Это понятно: первые издатели «Слова» располагали списком XV-XVI в., а запись относится к 1307 г. и делалась со списка, вероятно, еще более раннего.

«Слово»

«Слово о полку Игореве» дошло до нас в единственном списке, и этот единственный список, находившийся в руках наиболее компетентных исследователей конца XVIII — начала XIX в. в течение 15 или 20 лет, сгорел затем в московском пожаре 1812 г. вместе со всем богатейшим собранием рукописей графа А. И. Мусина-Пушкина.

Как известно, «Слово» было обнаружено не в древнем списке, а в относительно позднем, как предполагают исследователи, — XV или XVI в. То обстоятельство, что список «Слова», по свидетельству всех его видевших, был сравнительно поздним, полууставным, писанным на бумаге (бумага вошла в широкий обиход только с XV в.), может служить скорее всего аргументом в пользу подлинности «Слова», чем давать основания подозрениям.

Так же точно нет никаких оснований подозревать А. И. Мусина-Пушкина в том, что он намеренно сжег единственную рукопись «Слова» вместе со всем своим домом, имуществом и исключительно ценным собранием рукописей, среди которых, между прочим, была и знаменитая Троицкая пергаменная летопись.

Рукопись «Слова» видели не только первые его издатели, переводчики и комментаторы. Рукопись видел Н. М. Карамзин, сделавший из нее ряд выписок, и один из лучших знатоков древнерусской палеографии того времени — А. И. Ермолаев, определивший ее временем XV в., а почерк — полууставом.

И первые комментарии и первые переводы «Слова» ясно показывают, что первоначально многие места «Слова», которые сейчас не вызывают у нас никаких сомнений, были трудны для понимания. «Слово» не было понято эпохой его открытия. Этого не могло бы случиться, если бы «Слово» было продуктом той же эпохи.

Оно должно было бы в этом последнем случае нести отпечаток знаний своего времени, стоять никак не выше этих знаний.

Примеры:

Глагол «помняшеть» 3-го лица единственного числа прошедшего времени несовершенного вида понят и в Екатерининском списке и в первом издании как 1-е лицо множественного числа настоящего времени: «Мы помним» (Екатерининский список) и «памятно нам» (первое издание).

«Оба полы» (во фразе «свивая славы оба полы сего времени») понято как «древнюю» в Екатерининском списке и в первом издании.

Выражение «се у Римъ кричатъ» разделено в обоих списках: «се Уримъ кричатъ», и слово «Уримъ» принято за имя собственное.

Отсюда видно, что среди первых переводчиков, комментаторов и издателей «Слова» не могло быть предполагаемого фальсификатора «Слова».

Приведенные примеры показывают также, насколько серьезно расходится наше современное понимание «Слова о полку Игореве» с тем, которое было при его открытии. Это наше современное понимание «Слова» — результат изучения «Слова» и его эпохи. Следовательно, изучение «Слова» отнюдь не топчется на месте, как это непременно было бы, если бы перед нами был фальсифицированный памятник. Только безнадежно испорченные места, каких, кстати, много и в других памятниках древнерусской литературы, особенно в тех, которые дошли в единственных списках, остаются до сих пор без удовлетворительного объяснения.

Первая половина XIX в. в изучении «Слова» отмечена существованием скептического отношения к подлинности «Слова» у ряда тогдашних ученых.

Скептицизм этот был порожден так называемой «скептической школой» русской историографии. Скептицизм в отношении «Слова» был лишь частным случаем общего скептицизма, который проявлялся в отношении всех основных памятников древней русской письменности.

Однако скептицизм первых скептиков не подкреплялся серьезной аргументацией. Он основывался на представлениях о том, что всякий скептицизм полезен как двигатель науки, и первые скептики не затрудняли себя поэтому обоснованиями своего скептицизма.

Скептицизм первой половины XIX в. в отношении «Слова» пришел к своему концу по двум причинам. Во-первых, изжила себя и перестала существовать самая «скептическая школа» русской историографии, с которой был этот скептицизм связан. Во-вторых, скептицизм в отношении «Слова» исчезал по мере того, как открывались новые факты, подтверждавшие исторические и поэтические данные «Слова», объяснялись отдельные «темные места», подыскивались параллели в других памятниках, прояснялся язык «Слова», объяснялась его идейная сторона и создавались правильные представления о культуре Киевской Руси.

«Слово о полку Игореве» было найдено и опубликовано еще до открытия «Слова о законе и благодати» Илариона, произведений Климента Смолятича и Кирилла Туровского, «Моления Даниила Заточника», а главное — «Задонщины».

«Сказание о Мамаевом побоище», распространенное в очень большом количестве списков, было известно историкам и в конце XVIII и в начале XIX в. Скептическое отношение к подлинности «Слова о полку Игореве» заставило исследователей обратить внимание на многие следы близости «Сказания» к «Слову» как на доказательство того, что «Слово» было известно уже ко времени составления «Сказания».

К. Ф. Калайдович был прав, отмечая влияние «Слова» на «Сказание», но влияние это было не непосредственное. Это стало ясным позднее — после открытия в 1852 г. «Задонщины» — посредствующего звена между «Словом» и «Сказанием». Выяснилось, что все места, которые были близки «Слову», оказались еще ближе «Задонщине». «Задонщина» же оказалась произведением, в основе своей зависящим от «Слова». Находка «Задонщины» поставила в крайне затруднительное положение скептиков.

Как бы то ни было, подражательный характер «Задонщины» не вызывал сомнений, а вместе с тем отпали и всякие сомнения в том, что «Слово» написано ранее «Задонщины».

Изучение связей «Слова» с народной поэзией было особенно плодотворным во второй половине XIX в. и в советское время. Особенно много сделали для изучения фольклорной основы «Слова» Ф. И. Буслаев, А. А. Потебня, Ю. М. Соколов, Н. П. Андреев, А. И. Никифоров, В. П. Адрианова-Перетц.

Серьезное подтверждение подлинности «Слова» было получено в результате изучения языка и орфографии его текста.

Открытие «Слова» было сделано в такую эпоху, когда значение его текста как памятника русского языка XII—XVI вв. не могло быть еще оценено по достоинству. Русская наука конца XVIII в., как мы уже видели выше, была не подготовлена для чтения и понимания «Слова». Напротив, само «Слово» возбудило чрезвычайное внимание к русскому языку древнейшей поры. Изучение языка «Слова» в значительной степени побуждало к занятиям историей русского языка вообще. В результате не только углублялись представления об истории русского языка, но и расшифровывались отдельные пассажи «Слова», казавшиеся неясными с точки зрения языка.

«Слово о полку Игореве» сыграло огромную роль в развенчании шишковских представлений о единстве русского языка и церковнославянского.

Вместе с тем началась и разработка отдельных вопросов, главным образом в связи с толкованием отдельных мест «Слова». Многое из того, что казалось «темным» для первых издателей «Слова», получило свои объяснения и в дальнейшем не вызывало уже сомнений. Так, например, в 1810 г. вышла превосходная работа А. Х. Востокова «Грамматическое замечание на одно место в песни о походе Игоря», правильно объяснившая слово «шеломя», не понятое первыми издателями (истолковавшими его как село Шеломя).

В своем исследовании языка «Слова о полку Игореве» акад. С. П. Обнорский пишет: «Язык „Слова о полку Игореве“, язык с признаками старого строя, язык, вскрывающийся в поражающей цельности в отношении длинного ряда своих частных особенностей, должен служить непререкаемого значения материалом, достаточным для элиминирования всяческих предположений, клонящихся к заподозрению подлинности „Слова“».

С 60-х годов XIX в. после опубликования Екатерининского списка «Слова» (т. е. копии, сделанной специально для Екатерины II) стала развиваться палеографическая критика текста «Слова».

Палеографическая критика текста отчетливо показала, что отдельные ошибки и особенности Екатерининской копии и первого издания «Слова» объясняются тем, что перед составителями первой и публикаторами второго лежала рукопись XV или XVI вв., написанная полууставом без разделения на слова. Объяснения эти были настолько несомненны, что они составляют и до сих пор одно из самых важных доказательств существования подлинной рукописи «Слова».

Так, например, можно думать, что в рукописи употреблялось двойное о, что дало в Екатерининском списке написание «оочима». На основании постоянного смешения ь и ъ можно думать, что написания этих двух букв были сходны.

Только в самое последнее время оказались мы способны оценить правильность многих исторических указаний автора «Слова», ранее казавшихся ошибочными. Так, например, Ив. М. Кудрявцев разъяснил казавшееся неясным и вызывавшее различные толкования загадочное сообщение «Слова о полку Игореве» о том, что Изяслав Ярославич был похоронен в Киевской Софии: «...съ тоя же Каялы Святоплъкь повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьци ко святѣй Софии къ Киеву». Это сообщение расходилось со сведением «Повести временных лет». Оказалось, однако, что оно совершенно точно и соответствует рассказу Софийской первой летописи, согласно которой отец Святополка Изяславича — Изяслав Ярославич — был действительно похоронен в Киевской Софии, а не в Десятинной церкви, как об этом ошибочно сообщала «Повесть временных лет».

Автор «Слова» правильно употребляет политическую терминологию своего времени, в том числе и термин «господин» в отношении князя, который начал входить в обиход только в 70-х годах XII в.

Правильно употребляет автор и сложную феодальную и военную терминологию XII в., частично используя ее в художественных целях: «всесть на конь», «испить шеломом из Дону», «обида», «понизить стяг», «потоптать» войска противника, «преломить копье», «се мое, а то твое» и т. д.

Самое убедительное доказательство подлинности «Слова» извлекается из анализа его идейного содержания, исторических сведений, которые оно заключает, из верности общей картины эпохи и ее отдельных деталей.

Круг исторической и современной ему политической осведомленности автора «Слова о полку Игореве» оказался очень велик и совершенно точен. Несмотря на незначительные размеры «Слова», в нем упомянуты десятки исторических имен и фактов. Как современник разбирается автор «Слова» в политическом положении отдельных русских княжеств. С удивительной точностью оценивает автор политическое положение Владимиро-Суздальского княжества, Галицкого, Полоцкой земли и т. д. Он о многом говорит мимоходом, намеками для читателей-современников, хорошо осведомленных о событиях своего времени.

Характерно, что отдельные наблюдения, поправки, параллели, которые накапливали исследователи «Слова», в основном подтверждали общее истолкование его идейного смысла. Это истолкование идейного смысла «Слова» было очень нелегким, совершалось медленно, так как оно в основном зависело от состояния исторической науки в целом. Но зато уверенность в его подлинности, которая сообщалась исследователям именно этим общим пониманием идейного содержания «Слова», была особенно велика. Это вполне ясно для исследователей истории русской исторической науки.