Ханс Йоас

Креативность действия

Санкт-Петербург

АЛЕТЕЙЯ

2005

Перевод осуществлен по изданию:

Joas H. Die Kreativität des Handelns. Frankfurt/M., 1996.

УДК 316.2

ББК 60.5

И 75

Йоас, Ханс

Креативность действия / пер. с нем. — СПб.: Алетейя, 2005. — 320 с. — (Серия «Левиафан: Государство. Общество. Личность»).

ISBN 5-89329-782-9

В книге «Креативность действия» Ханс Йоас излагает основы прагматистской теории действия. Главная идея книги заключается в том, что к доминирующим в социальных науках моделям рационального и нормативно-ориентированного действия следует добавить третью модель, отражающую креативный характер человеческого действия и рассматривающую допущения теории действия, касающиеся интенциональности, индивидуальной автономии действующего субъекта и инструментализации тела. Теоретико-исторические, систематические и прикладные разделы книги служат одной общей цели — раскрыть смысл и учесть креативный характер человеческого действия. Это важно как для развития социологической теории, так и для адекватного понимания современности, созданной человеческим действием.

На русском языке Ханс Йоас, один из самых известных в Европе современных социологов, публикуется впервые.

Главный редактор издательства И. А. Савкин

Дизайн обложки И. Н. Граве

Корректор Н. М. Баталова

Оригинал-макет И. А. Смарышева

Издательство «Алетейя», 192019, СПб., пр. Обуховской Обороны, 13

Тел.: (812)567-22-39, факс: (812)567-22-53

E-mail: aletheia@rol.ru

www.orthodoxia.org/aletheia

Подписано в печать 22.06.2005. Усл.-печ. л. 19,6. Формат 60×88¹/₁₆. Печать офсетная. Тираж 1000 экз. Заказ № 4166. Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП «Типография „Наука“», 199034, Санкт-Петербург, 9 линия, д. 12.

© Ханс Йоас, 1996

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2005

© «Алетейя. Историческая книга», 2005

Предисловие к русскому изданию

Эта книга — первый перевод на русский язык одной из моих работ. Для меня это большая честь и большая радость. Я надеюсь, что публикация моей книги станет поводом для интенсивного диалога между моими работами и философами и социологами в России. В предисловии к русскому изданию я хотел бы прояснить основные мотивы своей книги, чтобы заранее избежать недопонимания и неправильных толкований.

Данный текст, написанный в начале 90-х гг., очень важен для развития моей теории. В нем я попытался систематически сформулировать результаты своих предшествующих исследований и тем самым обеспечить основу для дальнейших работ, в которых уже по отдельности рассматриваются специальные проблемы сформулированной теоретической программы. Для моих ранних работ, прежде всего для монографии об идейном развитии Джорджа Герберта Мида, для сборника статей об общественно-теоретическом значении прагматизма, а также для книги (написанной совместно с Акселем Хоннетом) об антропологических основах социальных наук характерна сильная ориентация на американский прагматизм. При этом я имею в виду классический прагматизм Дьюи и Мида, Джеймса и Пирса, а не прагматизм Ричарда Рорти, каким бы вдохновляющим или, наоборот, проблематичным он ни считался. В годы моего студенчества, когда я впервые познакомился с прагматизмом, он сразу же невероятно привлек меня; уже при этой первой встрече он мне показался долгожданным выходом из дилемм и апорий, свойственных немецкой мыслительной традиции. Как бы я ни симпатизировал немецкой герменевтике, марксизму и христианским идеям, все они были скомпрометированы в моих глазах своим приспособленчеством по отношению к недемократическим политическим движениям и системам. В прагматизме же, казалось, сам идеал демократии принял форму философской системы, т. е. имелись в виду не личные политические взгляды и позиции мыслителей, а выражение такой картины мира и человека, которая соответствует самой сути демократии. Появилась возможность по-новому сформулировать и объединить плодотворные идеи других, укорененных в немецкой мысли традиций. Таким образом, я никогда не стремился к тому, чтобы просто импортировать прагматизм в Европу; он должен был не заменить исконно немецкие традиции, а дать им новый импульс к развитию. Это касается, в частности, вопроса о «понимании», который играет важную роль в герменевтике, вопроса об адекватном понимании социальной справедливости, который поднимается в марксизме, и вопроса о месте религиозной веры в век научной и экономической рациональности. При этом ядром прагматиз[:5]ма мне представлялось специфическое понимание человеческого действия; для краткой характеристики этого понимания я использую понятие креативности действия.

Такое определение ядра прагматизма сильно отличается от представлений о прагматизме, которые уже давно распространились в Европе. Огромный ущерб в этом отношении нанесло представление, к которому подтолкнули некоторые необдуманные формулировки Уильяма Джеймса, о том, что прагматизм — это прежде всего новая теория истины, заключающаяся в простом отождествлении истины и полезности. То, что приносит пользу действующему субъекту или удовлетворяет его чувства, он (или она) может считать истинным. Чтобы опровергнуть эту примитивную философскую позицию, которая даже не заслуживает того, чтобы называться философией, достаточно указать на примеры из повседневной жизни, например на вредные последствия волюнтаризма. Отождествление истинного и полезного вообще не могло всерьез восприниматься в философии; однако тем более серьезной была ситуация вокруг этого положения за пределами философии, поскольку в соответствии с ним нападки на истину следовало понимать как нападки на культуру в целом. В Европе, особенно ввиду антиамериканских настроений, эти нападки интерпретировались таким образом, как если бы прагматистская теория истины являлась саморазоблачением торгашеского духа, враждебного любой философии и науке. В этом ложном обвинении сошлись национально-консервативные и «левые» критики.

И хотя Уильям Джеймс, Чарльз Пирс, Джон Дьюи и Джордж Герберт Мид в таком изложении могли видеть лишь карикатуру на свои воззрения и сделали все, чтобы исправить положение — так, для опровержения ложных трактовок Джеймс в 1909 г. опубликовал книгу «Смысл истины», — все же критики остались при своем мнении. В нашу задачу не входит воссоздание адекватной картины, опровергающей стереотипы. Субъективно воспринимаемые результаты не совпадают с регулярно наступающими последствиями действий; выяснение значений не тождественно оценке притязаний на истинность; экзистенциальные вопросы следует отличать от научных вопросов. За исключением нескольких попыток пересмотреть сложившееся положение, ситуация оставалась неизменной вплоть до 50-х гг., когда (в Германии) благодаря Карлу-Отто Апелю и Юргену Хабермасу эти державшиеся несколько десятилетий стереотипы не были преодолены. В интеллектуальном пространстве Советского Союза и других социалистических государств, где доминировал марксизм, эти предубеждения за некоторым исключением оказались настолько сильными, что собственно рецепция прагматизма на сегодняшний день даже еще не началась. Этот факт вызывает особое сожаление ввиду возрождения, которое прагматизм сейчас переживает не только в США, но и в Германии и Франции. [:6]

Разумеется, формула «креативность действия» нуждается в объяснении в двух аспектах: как это понимание действия отличается от других подходов теории действия и что есть особенного в этом понимании креативности. Этой цели служат две первые части книги. В них прослеживается отличие прагматистского понимания действия от моделей рационального действия, берущих свое начало в экономике, и от моделей нормативно-ориентированного действия, опирающихся на теорию Талкотта Парсонса. При этом я следую парсонсовской критике так называемого утилитаризма, но не ограничиваюсь ею. Я полагаю, что теория самого Парсонса не позволяет адекватно объяснить проблемы креативной спецификации ценностей и норм в ситуациях действия и проблему их возникновения в действии. Кроме того, не только в данной книге, но и в других своих работах я показываю, почему возникшая под сильным влиянием прагматизма, прежде всего Джорджа Герберта Мида, теория коммуникативного действия Юргена Хабермаса, на мой взгляд, лишь отчасти может считаться реализацией прагматистской программы. Если говорить кратко, то данная Хабермасом характеристика креативности любого действия, как мне представляется, не достигает своей цели ввиду его сосредоточенности исключительно на коммуникативном действии, а выявление специфических черт креативности действия затруднено ориентацией Хабермаса исключительно на понятие рациональности.

Вторая часть книги направлена на то, чтобы очертить прагматистское понимание креативности, обозначив ее отличия от модели выражения в герменевтике, концепции производства у Маркса и понятия жизни в философии жизни. Самая важная часть второй главы — третья: именно в ней объясняются основные черты моей теории. Ее цель — не вытеснить конкурирующие между собой теории действия, а интегрировать их. Она должна стать теоретическим каркасом, позволяющим понять динамику действия, смену и взаимодействие различных его фаз: повседневное, основанное на привычках действие; нарушения и противоречия, всегда возникающие неожиданно и прерывающие ход повседневного действия; креативные попытки решения проблем, которые затем закрепляются в виде новых хабитуализаций. Изменения образцов действия и возникновение ориентации действия в индивидуальном и коллективном действии — вот основные исследовательские области прагматистской теории действия.

В четвертой главе показаны — правда, пока еще в незавершенном виде— последствия, которые имеет или может иметь предлагаемая здесь теория действия для макросоциологии. Тем не менее из этой главы становится ясно, что я далек от стиля большинства символических интеракционистов и не стремлюсь ограничить потенциал теории действия предметной областью микросоциологии. Напротив, в соответствии с исходными мотивами моего интереса к прагматизму, для меня как раз важно понимание процессов, ко[:7]торые ведут к демократизации, и возможность демократического решения проблемы модернизации. Уже Мид анализировал современную историю прежде всего исходя из отношений напряженности между социально-экономической универсализацией, с одной стороны, и морально-правовой универсализацией, с другой. В центре внимания данной книги — демократизация процессов дифференциации. В последующих работах, ориентированных на дискуссию о коммунитаризме и его политических импликациях, я более подробно исследую роль активного гражданского общества и источники морально-политической активности.

В этой книге не рассматриваются ни вопросы нормативного обоснования, ни проблемы теории социальных трансформаций. Это может дать повод для недоразумений, в частности, относительно того, что креативность как таковая якобы провозглашается высшей ценностью или что слегка измененная теория модернизации совместима с прагматистской теорией действия. В своих последних работах я попытался развеять эти недоразумения, проследив более широкие последствия, которые, на мой взгляд, имеют место в действительности. Так, в книге «Возникновение ценностей» я попытался объединить эмпирические процессы возникновения привязанностей к ценностям и процедуры рационального оправдания норм и ценностей в новой этике с точки зрения актора. В своем сборнике статей «Война и ценность» я разрабатываю проект неэволюционистской социально-научной теории истории XX в. и нашей современности. При этом с точки зрения относительной исторической конкретизации в центре внимания оказываются социальные последствия войн в XX в. и их осмысление. Основным мотивом этой теории являются не просто процессы рационализации, а динамика возникновения нового в столкновении с тенденциями рационализации.

История Германии XX в. полностью подорвала веру в линейный прогресс, которая содержалась и в теории модернизации, и в марксизме. В свете этого опыта необходима такая позиция по отношению к процессам модернизации, которая бы не вытесняла утраты, которые несет с собой модернизация, не обесценивала современность под знаком утопического будущего, всегда осознавала контингентность этих процессов. Для понимания российской истории XX в. и связанного с ней, часто трагического, опыта также необходима концепция, которая бы без слепой веры в историко-философские гарантии сохраняла идею возможного исторического прогресса. Уильям Джеймс называл такую политическую ориентацию «мелиоризмом», понимая под этим понятием реформизм, осознающий трагизм исторического процесса. Мне кажется, что в этом смысле мелиоризм близок к идее креативности действия. [:8]

Кристиану

Creativity is our great need, but criticism,

self-criticism is the way to its release.

John Dewey¹