О политической экономии «национального языка» в Беларуси (Часть I)
Елена Гапова
Текст опубликован в журнале Ab Imperio
(Исследования по новой имперской истории и национализму на постсоветском пространстве), № 3, 2005.
http://old.belintellectuals.eu/discussions/?id=108
В мае 2001 г. еженедельная белорусская газета «Наша нiва» опубликовала специальную подборку, посвященную проблеме белорусского языка или, вернее, проблеме с белорусским языком. Этот факт значителен тем, что, по сути дела, под сомнение ставился сам raison d’etre газеты, а вместе с этим и того национального проекта, воплощением которого она является. Воссозданная в 1991 г., газета задумывалась как духовное продолжение первой «Нашай нiвы», что издавалась белорусскими интеллектуалами в Вильно после Первой русской революции, когда запрет на белорусский язык был фактически снят. Создатели той газеты, упоминаемой ныне во всех учебниках белорусской истории и литературы и печатавшейся попеременно кириллицей и латинкой, видели ее средством пробуждения «свядомасцi» (самосознания) угнетенного народа. Газета легитимировала «мужицкое наречие» как язык культуры: многие программные стихи национального гения Янки Купалы и других авторов возрождения рубежа веков впервые были опубликованы именно там. Новая «НН» была призвана сыграть ту же культурную роль в консолидации постсоветской белорусской нации, что и ее предшественница, заговорив с ней на том же языке и желательно – в рамках приблизительно того же орфографического канона... Ныне тираж новой НН составляет три тысячи экземпляров, частично вследствие политики властей по отношению к независимым изданиям.[i]
Непосредственным поводом для специального выпуска послужила озабоченность тем фактом, что белорусский язык после всплеска интереса к нему в конце 1980-х не только не обрел социальной базы среди населения, но выходит из употребления даже в кругах оппозиции, которая со времени перестройки стала оплотом того, что многие считают «национальным чувством»:
Заметная тенденция последних лет в Минске – акции оппозиции, проходящие на русском языке... Много чего можно было прогнозировать в 1995, но только не то, что борьба за демократическое будущее будет вестись почти исключительно по-русски...(здесь и далее перевод мой – е.г.).[ii]
Очевидно, что «национальный язык» более не является тем демократическим символом и средством социальной мобилизации, каким он был во время перестройки и сразу после нее, и в этой статье я предполагаю рассмотреть историю его «взлета и падения» за последние приблизительно 20 лет. Меня интересует возникновение языкового дискурса как «символического продукта» в контексте политической семантики борьбы «за нашу и вашу свободу» и его последующее превращение в корпоративный проект, связанный с интересами и деятельностью постсоветских интеллектуалов. Эту эволюцию я рассматриваю как проявление некоторых социальных процессов, общих для всего постсоветского пространства и связанных с продвиженим глобального капитализма. Предыстория белорусской языковой ситуации представлена в тексте только в той мере, в какой это необходимо для общего понимания. В своих рассуждениях я буду опираться на несколько источников: прежде всего на дискуссии относительно национального языка (в противовес русскому) в белорусских СМИ со второй половины 1980х гг. и до последнего времени; на материалы общественных групп и движений (листовки, постановления), а также на языковые дискуссии, идущие в виртуальном пространстве Беларуси, где возможности публиковать подобные материалы ограничены, и некоторые издания (в том числе книги) доступны только в интернете. В совокупности эти «высказывания» являются элементами одной дискурсивной формации (термин М. Фуко), анализ которой помогает понять социальную природу языкового «беспокойства». Реконструируя групповые интересы сторонников и противников белорусского языка, я обращаю внимание не только на то, что говорится, но и, используя формулу Эдварда Саида, «как это говорится, кем, где и для кого.»[iii]
Я начну, однако, со свидетельств, которые принято называть «анекдотическими», но так как анекдот является частью культуры, их можно именовать культурными. Проблематичность подобных свидетельств состоит в том, что рассказчица выступает непосредственной участницей социальной жизни, и это – теоретически – ведет к нарушению объективности, якобы присущей научному исследованию. Однако то, как участники языковой ситуации, находясь «внутри», воспринимают или помнят ее, важно само по себе и может даже составлять предмет специального исследования.