Часть первая. ГЕНИАЛЬНОСТЬ

1. Поставленная задача и определение гениальности

Во введении больше всего нуждаются те книги, содержание которых не может быть раскрыто их названием.

«Механизмы и факторы наивысшей интеллектуальной активности»… (гениальности). Да существуют ли такие вообще? Кто их видел? Кто описал? Кто их доказал? Да и что такое гениальность? Существует ли вообще гени­альность как некое особое качество?

Всякое обращение к теме гениальности и роли гениев в истории и культуре почти автоматически вызывает в памяти знакомые ярлыки и штам­пы: «гений и толпа», «вождь и массы»…

Биологические механизмы гениальности… Возникает еще больше со­мнений: гениальность немыслима без социума, следовательно, само понятие «механизм гениальности» вызывает тут же привычный ярлык: «биологизаторство»… Сомнениям и замечаниям подобного рода нет конца.

Но для того, чтобы избежать этих ассоциаций, чтобы доказать сущест­вование любого из открытых нами механизмов гениальности или необычай­ной интеллектуальной активности, необходимо показать, что каждый из них встречается у гениальных людей гораздо чаще, чем среди всего населения. Нужна, следовательно, статистика, а не просто справка, что такой-то гений обладал такой-то особенностью. Нужно показать, что данный механизм не случайно, а каузально, то есть причинно, связан с огромным творческим подъемом и размахом деятельности.

Нужно доказать, что каждая данная личность действовала не просто из-за занятого ею в силу родовитости или богатства места, а проявляла доста­точно высокую личную инициативу и играла свою историческую роль имен­но как личность.

Поскольку очень часто речь идет об исторических событиях, в кото­рых первое, последнее и решающее слово принадлежит совокупности соци­альных факторов, нужно показать, какой отпечаток наложили на исход дея­ний именно личностные свойства рассматриваемого деятеля.

Появление любого гения, результаты любых его действий очень легко объяснить совокупностью внешних факторов, оставив очень мало места след­ствиям его внутренних свойств. Поэтому возникает необходимость доказать, что именно они-то, эти внутренние свойства, и играли важную или решаю­щую роль в ходе событий.

Нельзя ограничиться каким-либо одним историческим периодом, од­ной страной. Может возникнуть подозрение, что автор, перебрав множество стран и эпох, остановился на той единственной или тех немногих, которые подтверждают его произвольно выдвинутое положение. Единственный выход это написать нечто вроде той всеобщей истории, на фоне которой во все эпохи, во всех странах, по крайней мере европейских, действовали рассматриваемые нами гении. Основное место мы уделяли доказательствам наличия выдающихся личностей той или иной из выявленных нами биологических, врожденных и по большей частью наследственных особенностей.

Дадим сразу несколько общих положений, которые затем будут аргументированы.

Изучение биографий и патографий гениев всех времен и народов приводит к неумолимому выводу:гениями рождаются. Однако только ничтожно малая доля народившихся потенциальных гениев – в гениев развивается. И подлинных, несомненных гениев лишь ничтожная доля реализуется. Как кажет далее рассмотрение механизмов гениальности, зарождение потенциального гения является прежде всего – проблемой биологической, даже генетической. Развитие гения – проблема биосоциальная. Реализация гения – проблема социобиологическая.

На первый взгляд, сказанное приводит к пессимистическим выводам. Если потенциальная гениальность отсутствует – делать нечего, великого не выйдет. Но есть и оборотная сторона медали, заключающаяся в том, что не генетические, а биосоциальные и социобиологические тормоза приводят к тому, что реализуется лишь один гений из десятка тысяч потенциальных.

Если признать гениями только тех, кто почти единогласно признан и в Европе и в Северной Америке, то общее число гениев за все время существования нашей цивилизации едва ли превысит 400–500. Примерно к таким цифрам приводит отбор знаменитостей, которым уделено максимальное место в энциклопедиях разных стран Европы и США, если из числа этих знаменитостей вычесть тех, кто попал в историю из-за знатности или по другим случайным заслугам.

Всегда остается спорным отграничивание гениев от талантов, и это понятно. Но еще большие трудности возникают при определении самого понятия «гений». Мы начнем с тех определений слова «гений», которые дают различные мыслители прошлого, и закончим выпиской определения слова «гений» из Большой Советской Энциклопедии.

По Бюффону, гениальность заключается в необычайной мере выдержке.

Вордсворт определил гениальность как «акт обогащения интеллектуального мира каким-то новым элементом».

Гете утверждал, что исходной и завершающей особенностью гения являются любовь к истине и стремление к ней.

По Шопенгауэру, «сутью гения является способность видеть общее в частном» и беспрестанно влекущее вперед изучение фактов, чувство подлинно важного.

По Эмерсону, особенностью гения является «вера в собственную мысль, в то, что важное для вас и вашего сердца важно и для всего человечества».

По Карлейлю, гениальность – это прежде всего необычайная способность преодолевать трудности.

По Рамон-и-Кахалю, «это способность в период созревания идеи к полному игнорированию всего, не относящегося к поднятой проблеме», и доходящая до транса способность к концентрации.

По В.Оствальду, это – самостоятельность мышления, затем способ­ность наблюдать факты и извлекать из них правильные выводы.

Е.Люка: «Если оценивать продуктивность объективно, а именно, как превращение налично существующего в ценность, как превращение времен­ного в вечное, то гениальность идентична наивысшей продуктивности, а ге­ний – продуктивен непрерывно, потому что именно творчество является его сущностью, именно превращение слова в дело». Этот вывод Е.Люка подтвер­ждает прямыми примерами: «Бетховен чувствовал себя беспредельно могу­чим, даже умирая. Гете был продуктивен и в повседневных беседах. Бах оста­вил труды, которые уже по своему объему представляются непостижимыми. И это определение распространяется на все, что нам непосредственно, поми­мо всякой теории, представляется гениальным».

По Оксфордскому словарю, гений – это «природная интеллектуаль­ная сила необычайно высокого типа, исключительная способность к творче­ству, требующему выражения, оригинального мышления, изобретения или открытия».

В третьем издании БСЭ (1971) в статье «Гениальность» не содержится какого-либо перечня гениев, но гениальность определяется как «наивысшая степень проявления творческих сил человека». «Термин «гениальность» упот­ребляется как для обозначения способности человека к творчеству, так и для оценки результатов его деятельности, предполагая врожденную способность к Продуктивной деятельности в той или иной области. Гений, в отличие от та­ланта, представляет собой не просто высшую степень одаренности, а связан с созданием качественно новых творений. Деятельность гения реализуется в определенном историческом контексте жизни человеческого общества, из которого гений черпает материал для своего творчества».

Во всех определениях наиболее важной, как четко разграничивающей гения от таланта, является констатация того, что можно выразить формулой «Гений делает то, что должен, талант – то, что может». Формула эта под­разумевает подвластность гения той задаче, которую ставит перед ним его внутренняя сущность. Формула эта подразумевает роковую обреченность ге­ния, его безысходность в подчинении своему творчеству, неизбежность на­пряжения им всех своих сил для достижения поставленной цели, для реше­ния определенной задачи.

Эта формула объединяет Александра Македонского, вопреки бунтам своих измученных солдат устремляющегося на восток и юг от Инда, который он перешел, победив царя Кира; Наполеона, идущего на Москву; Моцарта, накануне дня смерти проигрывающего Реквием, который, как он думает, оз­начает его конец; Бетховена, написавшего большую часть из всех своих вели­чайших творений, будучи глухим; Микеланджело, ответившего на упрек, что на гробницах Медичи скульптуры не похожи на самих герцогов: «Кто будет знать через тысячу лет, как выглядели герцоги?»… Эта формула объединяет Эврипида, Софокла, Эсхила, чьи произведения живут спустя тысячелетия… И множество других гениальных людей, которые становились фанатиками сво­его творчества, объединяет именно эта формула.

Если бы у Моцарта, Бетховена, Шопена не было одержимости, фанта­стической целеустремленности, то они, при всех своих способностях, будучи «вундеркиндами», ими бы и остались. Но Бетховен написал в своем завеща­нии, что он не может уйти из жизни, не свершив всего, к чему предназначен. И все они действовали, сознавая что-то вроде внутреннего призыва, отлитого великим Гете в одну фразу: «И если в тебе нет этого – умри, но стань! – то ты лишь скорбный гость на мрачной земле».

«Из тысячи мыслей, перерабатывающихся в уме писателя, должна быть одна – избранная мысль, а из тысячи мест, куда она может быть поме­щена, она должна найти только одно, именно подходящее ей место». (Л.Н.Толстой)

Но для создания этой единственной мысли из тысячи, для отыскания единственного подходящего ей места, требуется, помимо очень высокого ин­теллекта, его напряженнейшая активность, стремление к совершенству, тре­буется поддерживающий социальный спрос, может быть лишь прозреваемый социальный заказ и стимул, требуется огромное напряжение воли, целеуст­ремленность. Бесчисленные факторы, неисчислимые тормоза приводят к то­му, что в итоге развивается и реализуется один потенциальный гений из де­сятка тысяч.

Забегая вперед, мы должны предупредить, что основной вывод нашего труда – это существование гигантских резервных возможностей, гигантских по­тенций «нормального» человеческого мозга. Потенций, которые нуждаются в развитии, волевой стимуляции и возможностях реализации для того, чтобы тво­рить очень талантливые и даже гениальные дела.

Не только не отрицая важность социальных факторов, но даже кон­кретизируя, какие из них, как и когда играют главенствующую роль, мы пы­таемся доказать важность специальной и организованной системы раннего отбора и развития потенциально высоких талантов и гениев.

2. Многообразие характера гениальности

Характерологически гении неисчерпаемо многообразны и зачастую представляют собой совершенно противоположные типы личностей. Не­сколько примеров.

Г.Дэви, получив дворянство и женившись на богатой вдове, начал ру­ководствоваться ценностными критериями высшего общества, а свою науч­ную работу свел к решению чисто прикладных задач (впрочем, достаточно важных).

М.Фарадей в 40 лет, после своего эпохального открытия явления электромагнитной индукции, устояв против соблазна уйти в промышленность ради крупных заработков, довольствуется пятью фунтами стерлингов в неде­лю и остается лабораторным исследователем, занимаясь чистой наукой.

Уильям Томсон (лорд Кельвин) обладает поразительной творческой энергией, и даже на смертном одре продолжает работать над завершением последней научной статьи. Он стал президентом Королевского общества, пэ­ром Англии, его состояние к смерти оценивалось в 162 тысячи фунтов стер­лингов, но он непрестанно работал. Его творческая деятельность не прекра­щалась никогда, он работал всегда – даже окруженный детьми, в гостях…

Существует особый вид практической, абсолютно реалистической, чуждой абстрактности гениальности, которая идет нога в ногу с потребностя­ми времени, не уходя от них вперед.

Дельбрюк (1936) приводит характерный ответ Кромвеля: «Я могу вам сказать, чего я не хочу, но никак не могу сказать, чего я хочу, потому что я это буду знать только тогда, когда это станет необходимым».

Но основной особенностью гения действительно всегда оказывается способность к неимоверному труду, абсолютная одержимость и стремление к абсолютному совершенству.

Изложение мыслей Гогена (И.Стоун): «Напряженная работа, чтобы согласовать шесть основных цветов, глубочайшая сосредоточенность, тонкий расчет, умение решить тысячу вопросов в какие-нибудь полчаса – да тут не­обходим самый здоровый ум! И притом абсолютно трезвый… Когда я пишу солнце, я хочу, чтобы зрители почувствовали, что оно вращается с ужасаю­щей быстротой, излучает свет и жаркие волны колоссальной мощи! Когда я нишу поле пшеницы, я хочу, чтобы люди ощутили, как каждый атом в ее ко­лосьях стремится наружу, хочет дать новый побег, раскрыться. Когда я пишу яблоко, мне нужно, чтобы зритель почувствовал, как под его кожурой бродит и стучится сок, как из его сердцевины хочет вырваться и найти себе почву семя».

А.Хок (НосkА., 1960) приводит по этому вопросу столько данных, что мы можем привести лишь наугад выхваченные иллюстрации.

Флобер, чтобы изучить окружение, в котором жила Саламбо, проделал небезопасную в те времена поездку в Триполи и Карфаген.

Бальзак тратил половину гонорара на исправление корректур (как, впрочем, и Л.Толстой).

Специалист по Гейне написал, что ему никогда не приходилось ви­деть рукописей с такой массой исправлений, как «Атта Троль» в Берлинской Академии. Гейне вообще постоянно переделывал каждую строчку.

Лаплас однажды обнаружил, что всякий раз, когда он начинал фразу словом «Очевидно», оказывалось, что за этим словом скрывался проделанный им предварительно многочасовой упорный труд.

Известно, что сильнейшие физики и математики тратили месяцы тру­да, чтобы разобраться в действиях, которые нужно было произвести для по­следовательного вывода тех восьми–десяти формул, которые Эйнштейн обо­значал словами «отсюда следует…».

Иными словами, основной особенностью гения действительно оказы­вается способность к неимоверному труду, абсолютная одержимость и стрем­ление к абсолютному совершенству.

Может возникнуть сомнение – а как же «легкомысленный гений»? Откуда же этот титул – «гуляка праздный» – у Моцарта? Надо признать, что при ближайшем рассмотрении оказалось: Моцарт в действительности при необычайно раннем начале творчества был этим творчеством одержим. Но он творил непрерывно и беспрестанно, всегда и везде, и во время прогулок, и в частых длительных поездках.

3. Загадка появления гения

Нет ли внутреннего противоречия в ожидании повышения частоты появления гениев? Если за всю историю человечества было всего около 400 гениев, то как же можно рассчитывать на такое чудо, как их дополнительное появление, или в 10–100 раз более частое появление замечательных талантов? Закономерный вопрос.

Поэтому сразу же необходимо сказать, что существуют две гигантские пропасти и лежат они на одной и той же тропе. Во-первых, пропасть между гениями (и замечательными талантами) потенциальными, рождающимися и – гениями развивающимися. Во-вторых, не менее глубокая пропасть между гениями развившимися и – гениями реализовавшимися.

Что касается частоты появления (рождения) гениев, то рассмотрим одну простую выкладку. Подобно тому, как нет ни малейшего основания считать одну расу или нацию превосходящей другие расы или нации в отно­шении наследственной одаренности, нет никаких оснований считать, что ка­кие-либо нации в прошлом, в Древние или в Средние века превосходили нынешние в плане той же наследственной одаренности.

Приходится обратить внимание на то, что гении и замечательные та­ланты почти всегда появлялись вспышками, группами, но именно в те пе­риоды, когда им предоставлялись оптимальные возможности развития и реа­лизации. Одной из таких оптимальных эпох был век знаменитого полководца Кимона и историка Фукидида – «Золотой век» Афин эпохи Перикла. У Перикла за столом собирались гении мирового ранга: Анаксагор, Зенон, Протагор, Софокл, Сократ, Платон, Фидий – почти все они были коренными гражданами Афин, свободное население которых едва ли превышало 100 000 человек. Бертран Рассел в «Истории западной философии» указывает, что в Афинах в период расцвета, около 430 г. до н.э., насчитывалось около 230 000 человек населения, включая рабов, а окружающая территория сельской Атти­ки, вероятно, имела значительно меньшее число обитателей.

Если принять во внимание, что творчество музыкальных гениев Древ­ней Греции не дошло до нас, и что гении естественнонаучные, математиче­ские и технические не могли ни развиться, ни реализоваться, поскольку по­читались только полководцы, политики, ораторы, драматурги, философы и скульпторы, то ясно, что и в ту эпоху в Афинах могла развиться и реализо­ваться едва ли десятая доля свободнорожденных потенциальных гениев. В Афинах вовсе не собирались величайшие умы эллинского мира. Афинское гражданство давалось нелегко, только уроженцы города и дети от брака афи­нянина с афинянкой получали это гражданство, дети от брака афинянина с неафинянкой не считались гражданами Афин. Гении «круга Перикла» сфор­мировались на месте, в результате социальной преемственности, общения друг с другом, благодаря тому, что понимание и «спрос» их творчество встре­чало не только в кругу ценителей, но и со стороны народа.

Никакие генетические данные не позволяют появиться даже мысли о том, что афиняне наследственно превосходили окружающие их тогда или со­временные народы. Секрет «вспышки гениальности» целиком и полностью заключался именно в стимулирующей среде. Но если такая «вспышка» про­изошла однажды, следовательно, она воспроизводима! Более того, сегодня вспышки гениев давали бы в десятки раз большее число имен, поскольку в сотни раз расширился спектр дарований, которые требуются современному обществу.

Имеется немало других примеров, когда весьма малочисленная про­слойка, имеющая, однако, возможности развития и реализации своих дарова­ний, а зачастую так или иначе узурпировавшая эти максимальные возможно­сти, выделяла по сравнению с другими прослойками очень много исключи­тельно одаренных людей. Так произошло в Англии в эпоху Елизаветы, когда быстро выделилось множество талантливейших людей, начиная с династии Сесилей-Берли и Бэконов, кончая Дрейком, Ралеем, Уолсингемом, Марлоу и Шекспиром. Так было во Франции в период энциклопедистов, революции и наполеоновских войн.

Эпоха Ренессанса стала временем массового устремления к культуре, знаниям, искусству. Эта была эпоха массового спроса на живопись не только со стороны меценатов, но и со стороны «толпы», народного зрителя. Во множестве мастерских одаренные ученики, соревнуясь, обсуждая, критикуя, учась, создавали ту «микроноосферу», ту циркуляцию идей, ту «критическую массу», при которой начинается цепная реакция творчества. Просто невоз­можно дать сколько-нибудь обоснованное представление о численности тех слоев населения, из которых выходили художники, поэты, мыслители, вы­дающиеся папы римские и кондотьеры. Это была эпоха гигантских социаль­ных перемен, взламывания барьеров, преодоления средневекового уклада…

Но в истории, вероятно, трудно найти какую-либо эпоху взламывания кастовых, классовых и иных ограничений, которая не сопровождалась бы по­явлением множества талантливейших людей в самых разных областях. Хотя, конечно, и в промежутках между такими освобождающими пути развития и реализации социальными сдвигами, то тут, то там возникают «микро­ноосферы с критическими массами».

Карл Великий специально рассылал людей во все концы своей импе­рии, чтобы они выискивали даровитых юношей. Результат – «Каролингское возрождение».

В Царскосельский лицей отобрали способных мальчиков, дали им возможность развиваться с хорошими видами на последующую реализацию – и возникло то, что мы называем теперь «эффект лицея».

Термин «дворянский период русской литературы» давно вошел в офи­циальное употребление. Но прослеживая судьбу деятелей этого периода, мы видим, что почти все они были, что называется, если не с детства, то с юности «знакомы домами». Как это определяло цели, ценности, направленность усилий, можно только с трудом представить, несмотря на все работы пушки­нистов и других историков литературы. Необычайно высокая частота замеча­тельных талантов и гениев в тех немногих родах, представители которых и создали этот период, объясняется, разумеется, прежде всего тем, что у членов этих родов, как правило, были очень хорошие возможности для самореализа­ции.

Может быть, преждевременно и нецелесообразно вводить термин вро­де «эпоха купеческого меценатства», но, пожалуй, трудно себе представить развитие русской живописи, скульптуры, музыки и театра без Алексеева (Станиславского), без Третьякова, Щукина, Морозова, без Абрамцевского кружка (вокруг Мамонтова в Абрамцево собираются Врубель, Серов, Васне­цов, Шаляпин, Чехов, Левитан). А ведь эти «купцы-меценаты» зачастую бы­ли соседями, были тоже «знакомы домами».

Необычайно отдаточной оказалась прослойка высшей русской интел­лигенции, образовавшая самостимулирующийся, «знакомый домами» коллек­тив, из которого вышло множество ярчайших представителей русской культу­ры и науки: вышел Блок и Белый, вышли династии Ляпуновых и Бекетовых, вышли Струве и Крыловы… Никто не усомнится в том, что одной лишь на­следственности было бы совершенно недостаточно – требовалась наиблаго­приятнейшая социальная преемственность.

Ждут еще своего историка старомосковские и петербургские гимназии и реальные училища с их совершенно неравномерными и наверняка не слу­чайными сгустками талантов в решительно всех областях культуры.

Притягиваются друг к другу и создают «критическую массу» в своей «микроноосфере» прерафаэлиты и барбизонцы, «одесская школа» русской литературы и витебский кружок художников… Примеров можно приводить множество.

4. Частота появления потенциальных, развившихся и реализовавшихся гениев

Итак, можно быть уверенным в том, что частота зарождения потенци­альных гениев и замечательных талантов почти одинакова у всех народностей и народов. Частота зарождения, исходя из реализации в исторически обозри­мые периоды (в оптимально развивающихся прослойках) определяется циф­рой порядка 1:1000. Частота потенциальных гениев, развившихся настолько, чтобы так или иначе обратить на себя внимание в качестве потенциальных талантов, вероятно, исчисляется цифрами порядка 1:100 000. Частота же ге­ниев, реализовавшихся до уровня признания их творений и деяний гениаль­ными, вероятно, даже в век почти поголовного среднего и очень часто выс­шего образования, исчисляется цифрой 1:10 000 000, что предполагает нали­чие в середине XX века приблизительно сотни гениев на миллиард жителей цивилизованных и не страдающих от всеподавляющей нужды стран.

Порядок исходных величин определяется историческими прецедента­ми: частотой появления подлинных гениев в Афинах эпохи Перикла; в век Елизаветы – в ориентированных на военно-политическую инициативу ари­стократических родах Англии; в ориентированных на литературно-поэтическое творчество родах русской аристократии и т.д. Естественно, мы не утверждаем, что человечество в третьей четверти XX века действительно располагает целой сотней признанных реализовавшихся гениев. Мы не мо­жем доказать с цифрами в руках, сколько конкретно родившихся в наше вре­мя гениев успешно преодолевает обе пропасти, лежащие у них на пути. Веро­ятно, хотя мы и не настаиваем, из тысячи потенциальных гениев 999 гасится именно из-за недоразвития, а из 1000 развившихся 999 гасится на этапе реа­лизации. Для нас существенны приблизительные порядки потерь. Для нас существенно, что даже небольшая страна, например, с 5 миллионами жите­лей, но добившаяся развития и реализации 10% своих потенциальных гениев и талантов, за полвека опередит в своем движении любую другую, пусть даже в 100 раз более многочисленную страну, которая сохранит в силе существую­щие барьеры, препятствующие полному развитию и реализации своих потен­циально выдающихся людей.

Но как часто потенциальный гений оказывается нереализовавшимся! Как часто он лишен даже малейшей возможности воплотить свое творчество в нечто осязаемое! В одном из рассказов Марка Твена некто, попавший в загробный мир, просит показать ему величайшего полководца всех времен и народов. В показанном ему человеке он узнает сапожника, жившего на улице по соседству от него и умершего недавно. Но все правильно – сапожник действительно был бы величайшим полководцем,был бы военным гением, но ему не довелось командовать даже ротой… А великие победители мировой истории были, «по гамбургскому счету», по сравнению с этим сапожником, лишь более или менее способными, но отнюдь не величайшими.

5. Общественный спрос

Насколько мощными бывают социальные преграды, рассказывает, на­пример, Андикс (АпdixН.,1974): в XIX веке австрийскому правительству предлагали свои замечательные изобретения многие выдающиеся инженеры. Все эти изобретения не были пущены в дело – ни автомобиль с электромаг­нитным зажиганием и четырехтактным двигателем, сконструированный Зиг­фридом Маркусом (проехавший по улицам Вены 15 км), ни первая швейная машина, ни печатная машинка (сделанная, правда, не из металла, а из дере­ва), ни велосипед, ни подводная лодка, ни пароходный винт, испытанный в Триесте.

Достаточно вспомнить далекие от житейских успехов биографии тех людей, которым принадлежали эти изобретения: Вильгельма Бауэра, изобре­тателя подводной лодки, О.Лилиенталя – изобретателя самолета, К.Драйса – изобретателя велосипеда, И.Расселя (пароходный винт), Ф.Рейса (телефон), И.Мадершпергера (швейная машинка), П.Миттергофера (пишущая машин-, ка), Р.Тревитика (локомотив), З.Маркуса. Все они не были ни безвольными мечтателями, спотыкавшимися при первых жизненных трудностях, ни пара­ноиками, оторванными от мира. Наоборот, личностно они были необычайно работоспособными, настойчивыми людьми, энергичными, достаточно прони­цательными и изворотливыми не только при преодолении технических труд­ностей, но и при претворении своих идей в «работающее» изобретение. И тем не менее терпели неудачу за неудачей.

Автомобиль Маркуса был запрещен венской полицией, так как езда на нем «производила много шума». Впоследствии специалисты по истории техники с большим трудом докопались до некогда существовавшего изобре­тения, на десятилетия опередившего появление автомашин Форда и Бенца, и показавшегося бы просто легендарным, если бы в Венском музее техники не сохранилась подлинная первая автомашина…

То же самое с подводной лодкой: официальной датой ее рождения считается 1888 год, а ее изобретателем – Александр Густав Цеде, хотя первая подводная лодка была изобретена Вильгельмом Бауэром и испытана в 1853 году…

Но пожалуй, разительнее всего история ружья, заряжаемого не через дуло, а посредством затвора. В Австрии очередной «высококомпетентный гофкригсрат» отклонил изобретение, потому что вооруженные таким ружьем солдаты «слишком быстро бы расстреливали патроны». Впрочем, отвергнутое ружье приняла на вооружение Пруссия, и австрийской армии, наглядно убе­дившейся в превосходстве прусских ружей, но не сделавшей никаких выво­дов, пришлось расплачиваться в 1866 году.

Гении всегда и везде были и есть – но Вена ценила гениев музыкаль­ных, а технические гении и изобретатели не ценились. В результате (в итоге очень сложных процессов) Вена стала музыкальной столицей мира, но Авст­рия оказалась технически отсталой страной. Чудеса германской и англо­американской промышленности второй половины XIX и начала XX веков объясняются созданием массы общедоступных технических училищ, неуто­мимым, настойчивым спросом на изобретения, высокой престижностью ин­женерных разработок и, соответственно, высоким социальным статусом изо­бретателей.

Может показаться совершенно невероятным, что из-за глупости «экспертов» могущественная австрийская монархия была легко и быстро по­беждена, и вынуждена была уступить руководство всей Германией – Прус­сии. Но глупцы зачастую оказываются экспертами и вершителями судеб не совсем случайно, а вполне социально закономерно.

Личностный фактор и механизмы социального подъема срабатывают и более злые шутки. В критический для России год Первой мировой войны ее премьером оказался Штюрмер, просто знаменитый своей глупостью и старче­ским маразмом. Как?

Будучи губернатором Ярославля, Штюрмер привлек к себе внимание Александра III, Плеве и Святейшего Синода всеподданнейшими отчетами и памятными записками, которые заставили говорить о Штюрмере, как о вы­дающемся администраторе, знатоке истории, мыслителе. А все эти отчеты и памятные записки составлял за Штюрмера приват-доцент Ярославского Де­мидовского лицея Гурлянд, которого Штюрмер, перебравшись в Петербург, перетащил с собой. В премьеры же Штюрмер попал по рекомендации и дея­тельной поддержке Г.Распутина, которого должным образом уважал, а может быть и уважил (после Распутина осталось хорошее состояние, по крайней ме­ре в 300 тыс. руб.).

В сложившихся условиях царскую Россию не смогли спасти ни гений Витте, Макарова и Брусилова, ни монархизм Достоевского («имя Белого Ца­ря должно быть превыше ханов и эмиров, превыше Индийской императри­цы, превыше даже калифова имени. Вот какое убеждение надо чтобы утвер­дилось»), ни решительность Столыпина, ни энергия флотоводца Колчака.

Что мог поделать командующий фронтом Брусилов, взявший сотни тысяч пленных в своем потрясшем мир разгроме Австрии, если командующий другим фронтом, генерал Эверт, вопреки всем планам и договоренностям в наступление не пошел, не желая, как он выразился, "работать на Брусилова". Фронт Куропаткина тоже не двинулся, и немцы смогли перебросить войска во фланг Брусилову…

Еще один пример из истории. Незадолго до отплытия Великой Армады к берегам Англии умер опытнейший флотоводец Испании маркиз де Санта-Крус. На его место Филипп II властно назначил командующим эскадр знатнейшего герцога – Медина-Сидониа, решительно ничего в морских делах не понимавшего.

Герцог писал Филиппу II: «Будем надеяться, что нам в нашем прав деле поможет Бог, потому что ни на что иное нам надеяться нечего». Когда Медина-Сидониа вернулся в Испанию с остатками Великой Армады, Филипп II встретил его простыми словами: «Я посылал Вас бороться с англичанами, а не с грозами и бурями».

Можно полагать, что и Санта-Крусу не удалось бы победить Англию. Но, вероятно, он бы хоть прорвался на соединение с армией Александр Фарнезе, и тогда восставшим Нидерландам пришел бы конец, и север Европы еще долго оставался бы под испанским ярмом. Атлантика еще долго считалась бы Испанским морем, американское золото и серебро беспрепятственно текли бы в Испанию. Но уже на следующий год после гибели Великой Армады очередному конвою пришлось в страхе перед английскими корсар ми переждать благоприятный сезон в испано-американских гаванях, а когда бури прогнали англичан, то эти же бури пустили на дно большую часть страстно ожидаемых в Испании сокровищ. В результате у мировой империи оказались дырявые карманы. Это – лишь один из примеров того, как сказывается на истории восхождение на вершину социальной пирамиды «не того» человека…

Примеров, когда исход исторических событий и процессов определялся появлением у «кнопки» гения или тупицы, в последующем изложении будет предостаточно.

Мы не случайно пополнили наше введение описанием немногих, но достаточно ярких примеров «тотальной» глупости или бессилия. Нам представляется целесообразным не только, пользуясь методом контрастов, подчеркнуть социальное значение личностного фактора. Необходимо отдать себе полный отчет в том, что за каждым неверным, неполноценным решение крупного вопроса или проблемы, за каждым отсутствующим, либо отложенным решением срочной дилеммы стоит конкретная личность. Более того, совершённая глупость или совершённая ошибка указывает не столько на то, что человек, эту глупость совершивший, занимает не свое место, сколько на то, что где-то существует «недоразвившийся» или "недореализовавшийся" талант, гений, решительный человек, «человек дела», которому не дано было выправить положение, причем в силу ли закона Паркинсона, либо на основании принципа Питера… Но чаще всего ошибки и просчеты происходят потому, что у рычага, «у кнопки» оказываются некомпетентные личности, поднявшиеся по лестнице социального отбора.

Продемонстрируем один из совсем немногих позитивных примеров того, что означает «общественный спрос», на что способно общество, осоз­навшее необходимость перемен в том, что касается развития и реализации одаренной и талантливой молодежи.

Практичные янки ответили на полеты советских спутников не только развитием своей космической индустрии, но и программой «Merit» – тем, что «поставили на конвейер» отыскание (посредством разрабатываемых в те­чение 70 лет тестов!) и максимальное развитие 35 000 одареннейших старше­классников (ежегодный отбор!), ассигнуя около полутора миллиардов долла­ров (также ежегодно!) на помощь и этим одаренным детям персонально, и тем колледжам, в которых эти дети получают высшее образование. Американцы тратят, по существу, совершенно неисчислимые (впрочем, с лихвой окупающиеся) суммы на быстрое выдвижение одаренных молодых людей по всем направлениям и иерархиям, соответствующим их дарованиям.

Напомним, что одно из принципиальных отличий тестирующих мето­дов от экзаменационных заключается в том, что тесты почти целиком ориен­тированы на сообразительность, в то время как экзамены проверяют объем того, что удалось запомнить (довольно часто – только на кратчайший срок). Вероятно, большинство людей с высшим образованием были и будут наибо­лее знающими ко времени окончания института или сдачи государственных экзаменов. После этого, забыв большую часть того, что они знали, они со­храняют в памяти только то, что необходимо в ходе их постоянной работы, и (может быть, к счастью) вузовские знания вытесняются новыми, постоянно нужными для практической деятельности.

Таким образом, система образования, нацеленная преимущественно на постоянную тренировку памяти, не так уж сильно отличается по этому признаку от системы классического образования, при которой необходимо было запомнить пару древних языков. Более того, она не так уж сильно от­личается в этой акцентировке и тренировке памяти от старо-китайской сис­темы образования и экзаменов, которая давала возможность запомнившему большой объем текстов занять, соответственно сданному объему текста, тот или иной пост чиновника и даже мандарина, а в случае сдачи очень трудных экзаменов – даже мандарина высокого ранга. Конечно, помимо тренировки памяти, современная система образования дает возможность ученику выбрать себе любимое занятие, найти то, к чему он наиболее способен, но главным все же остается усвоение материала.

Тесты нацелены меньше всего на память. Знания как таковые, сло­варный запас, знание математических формул и теорем почти никакой роли не играют. К примеру, тестируемому на бланке теста даются фразы с пропус­ком одного слова, и из 4-5 приведенных тут же, на бланке слов нужно вы­брать то, которое точнее всего подходит к фразе, придает ей наибольшее со­держание.

При тестировании математических способностей на предлагаемом бланке имеются все формулы, необходимые для решения задачи. Тестируе­мому вовсе не надо держать их в голове (как на экзамене), но он должен со­образить, как имеющуюся формулу использовать. Несомненно, и это посто­янно подчеркивалось подавляющим большинством исследователей, тесты из­меряют не генотипический, а фенотипический уровень способностей, уро­вень их развития. В силу этого, например. Американское общество генетики человека большинством 96% против 4% решительно высказалось против по­пыток методами тестирования устанавливать генетическое превосходство од­ной группы людей над другой или другими, в соответствии, кстати, с Эдин­бургским генетическим манифестом 1939 года.

Дж.Сталнакер (J.Stalnaker.М.,1969) прямо пишет: «Власть, распознаю­щая талант и развивающая его до стадии продуктивности, качественно и ко­личественно имеет наивысшие шансы выиграть гонку». В конкурсах про­граммы «Merit» участвуют 15 000 школ, в которых занимается 85% обучаю­щихся в средних учебных заведениях США. Тестируется ежегодно около 600 000 старшеклассников, из которых как раз и отбираются те 35 000, кото­рым обеспечивается «зеленая улица» для получения высшего образования и занятия достойных мест в системе науки, техники и управления.

Разумеется «деловому миру» приходится основательно потесниться, чтобы дать в своих рядах место этим талантам, в количестве примерно около 30 000 ежегодно вливающихся в «высшее общество» США: приходится отре­шаться от былой замкнутости и кастовости.

По своему значению программа «Merit» в некоторой мере эквивалент­на той системе резко прогрессирующего подоходного обложения налогами, которую в 1932 г. ввел Ф.Рузвельт, лишив капиталистов возможности произ­вольно распоряжаться своими доходами и вынудив их, по существу, обращать часть доходов на необлагаемые налогами пожертвования в пользу науки, ис­кусства, либо на умеренное расширение числа рабочих мест, или, наконец, на усовершенствование производства. Это налоговое законодательство, не­смотря на все лазейки, привело, например, к такому анекдотическому факту, что знаменитый чикагский убийца Аль Капоне, выехав за пределы своей «юрисдикции» в другой штат, попал на 10 лет в тюрьму вовсе не за свои убийства, а за сокрытие доходов от налогового обложения.

Как бы то ни было, это законодательство Ф.Рузвельта очень способст­вовало выходу США из экономического кризиса 1930–1939 годов. Будущее покажет, что программа «Мерит» принесет Америке, сможет ли она спасти ее от новых кризисов, но перестройка общественного сознания, в любом случае, вдет.

По сообщению журнала «Ма1иге» (1977,270,№5637), в Китайской На­родной республике, пережившей «культурную революцию», вновь за посту­пающими в институты непосредственно из школы забронировано 30% мест, вновь введены конкурсные экзамены, старая профессура полностью восста­новлена в правах, и, следовательно, эта страна тоже переходит, хоть частич­но, на мобилизацию наиболее знающих. Что, впрочем, не тождественно из­влечению их из общей массы наиболее одаренных.

О.Дункан (Dипсап О. В. ,1968) утверждает: «Ввиду слабой связи между общим коэффициентом интеллекта (Щ) и социальным классом, в США, по-видимому, одной из самых конструктивных функций измерения способно­стей при помощи теста интеллекта является то, что оно служит как бы свое­образной силой, подбрасывающей многих людей к достижениям, поднимая их на существенное расстояние от их прирожденного социального класса. Коэффициент интеллекта в обществе, ориентированном на достижения, яв­ляется важнейшей мерой, предупреждающей затвердение классов в касты». Подходя к проблеме с точки зрения борьбы между социалистической и капиталистической системами, можно отметить и нельзя недооценить то, что с помощью раннего тестирования капиталистические прослойки многих западных стран (и Японии) научились извлекать и рано втягивать в свою среду почти все одаренное из любых классов. Конечно, на показателях тестов сильно сказываются начитанность, интеллектуальные навыки, привычка к решению задач вообще, развитие мышления. Повторим – тесты измеряют не генотип, а фенотип, оставляя «за бортом» потомство очень обездоленных классов и национальных меньшинств, а также и тех, чьему умственному раз­витию в детстве не уделялось достаточного внимания. Однако тесты, вероят­но, «экстрагируют» даровитых юных людей не менее чем из половины стар­шеклассников школ США и устраняют с их последующего пути почти все препятствия как для развития, так и для реализации индивидуального даро­вания.

Значение именно ранних воздействий, развивающих интеллект, ясно из работы Бергинса (ВеrginsA,1971), который показывает, что 20% будущего интеллекта приобретается к концу 1-го года жизни, 50% – к 4-м годам, 80% – к 8 годам, 92% – до 13 лет. Очевидно, что уже в этом возрасте может быть достигнута высокая предсказуемость «потолка» будущих достижений.

Чрезвычайно существенно, что это происходит достаточно рано (вероятно, будет происходить еще раньше), потому что, например, практика присуждения Нобелевских премий показала: основоположное открытие, предшествующее награждаемому, обычно приходится на 25–30-летний воз­раст. В работе А.Местель (MestelА., 1967) показано, что Нобелевские лауреаты по естественным наукам за 1901–1962 гг. сделали свое открытие, впоследст­вии удостоенное Нобелевской премии, в среднем возрасте 37 лет, и этот воз­раст почти не менялся от десятилетия к десятилетию.

В ходе изучения прогностической ценности тестов интеллекта выяс­нилась и подтвердилась чрезвычайно важная истина: начиная с коэффициен­та интеллекта 110–120, т. е. при отсутствии выраженных дефектов в наборе основных способностей индивида, последующая отдача в форме любых дос­тижений не очень-то сильно коррелирует с дальнейшим возрастанием коэф­фициента интеллекта. На первый план выступает неулавливаемая сущест­вующими тестами характерологическая особенность – способность ко все более и более полному увлечению своим делом. Эта способность не столь уж редко – беззаветная, абсолютная, вытесняющая или отодвигающая подальше прочие интересы, любые побочные занятия, «хобби». Она заставляет фанати­чески-концентрированно, неотступно заниматься избранным делом, будь то конструирование какого-то аппарата, усовершенствование существующего прибора или метода, создание картины, литературного или музыкального произведения. Конечно, эта полная самомобилизация может вылиться в под­линное творчество только тогда, когда она базируется на соответствующем арсенале дарований, профессиональных знаний, умений, навыков. Но если она к этому арсеналу не добавляется, если отсутствует безграничная увлечен­ность, заставляющая работать на дело даже подсознание, то и очень высокий коэффициент интеллекта не приведет к большим достижениям. Иными сло­вами, с некоторого порога решающее значение приобретает не уровень изме­римых дарований, а способность или готовность максимально мобилизовать имеющееся, достаточная для продуктивного творчества целеустремленность.

Но во всех случаях гений – это прежде всего экстремальное напряже­ние индивидуально свойственных дарований, это величайший, непрекра­щающийся труд на века, вопреки непризнанию, безразличию, презрению, нищете…

Гениям свойственна способность к экстремальной самомобилизации, исключительной творческой целеустремленности, которая у многих, вероятно по коэффициенту интеллекта не менее одаренных, расходуется на добывание мелких благ, карьерных достижений, престижа, почестей, денег, удовлетворе­ния инстинкта господства, или она просто распыляется на бесчисленные трудности и соблазны, которыми жизнь всегда была достаточно богата.

6. Общественная ценность реализовавшегося гения

Хотя продукция большинства гениев не поддается рыночной оценке, история человечества показывает, что деятельность любого из них чрезвы­чайно высоко поднимала если не научный, технический, военный или эко­номический потенциал страны, то уж во всяком случае ее престиж и авторитет.

Но может быть гений не так уж нужен? Много ли подлинных гениев понадобилось Японии, чтобы за 30–40 лет промчаться из средневековья в науку и культуру XX века? Китазато, адмирал Того, еще 10–20 имен…

Нужны ли гении (кроме политических) для того, чтобы бывшим ко­лониальным странам подняться до уровня передовых: ликвидировать голод, нищету, перенаселенность? «Не так уж много», – вероятно, думают многие. Но ведь это только потому, что не надо прокладывать новые пути в науке и технике, медицине, сельском хозяйстве. А если требуется не только перени­мать готовенькое, импортировать и копировать, всегда отставая на десяток лет? Если надо участвовать в общем прорыве в незнаемое и незнакомое? Что делать с информационным кризисом, когда легче вновь открыть затерянное здание, нежели его самому отыскать в море уже существующей информации? Можно ли в эпоху стремительного развития получать технику из вторых рук? Что делать с междисциплинарными исследованиями? С белыми пятнами, ко­торые расположены на стыке даже не двух, а нескольких научных дисцип­лин? Что делать со все усложняющейся техникой? С конфликтующими идеями? Мы убеждены, что все эти проблемы решаются лишь одним путем – ран­ним поиском подлинных потенциальных талантов и гениев. Изучение законов Появления гениев, изучение их внутренних свойств оказываются, актуальными и даже необходимыми!

Мы не можем в тоннах пищевых продуктов или в звонкой монете. Оценить, что дали миру Моцарт, Бетховен, Шекспир или Пушкин. Невоз­можно оценить в каких-то материальных единицах то, что дали гениальные Композиторы, драматурги, поэты. Невозможно оценить и вклад крупного, Эпохального изобретателя, будь то Фултон или Дизель.

Впрочем, когда начинают считать, то оказывается, что своими откры­тиями Луи Пастор, например, компенсировал Франции убытки, понесенные в результате военного разгрома 1870–1871 годов. Эти убытки (помимо потерь убитыми и ранеными) исчисляются в 10–15 миллиардов франков (только контрибуция составила 5 миллиардов). При жизни Дизеля число работающих двигателей внутреннего сгорания исчислялось тысячами. Но вклад его в тех­нику исчисляется суммой в несколько десятков миллиардов долларов.

Всегда можно возразить, что Коперник, Галилей, Кеплер открыли то, что и без них открыли бы полувеком позже, что у Стефенсона был предшест­венник Папин, что у Ньютона был соперник Лейбниц. Есть основания пред­полагать, что Форд все же мог познакомиться с чертежами первого автомоби­ля, о котором мы уже рассказывали выше. Однако анализ истории любого открытия, изобретения или крупного творческого акта показывает, что на долю его признанного автора выпадал совершенно необычайный, титаниче­ский труд, сразу продвигавший человечество на десятилетия вперед. И если мы примем условно, что гуманитарные ценности в силу ли своего облагора­живающего влияния на человечество, в силу ли объединения духовных сил человечества вокруг общих ценностей, в силу ли создания идеалов, – экви­валентны по стоимости ценностям естественно-научным, а эти последние – техническим, то это даст возможность перейти к условной «рыночной» оцен­ке вклада гениев самой разной направленности.

Тысяча с небольшим патентов Эдисона принесли США несколько миллиардов прибыли; сульфаниламиды, антибиотики и вакцины спасли жизнь и здоровье сотен миллионов людей; короткостебельные сорта подняли урожайность зерновых культур на десятки процентов. Вряд ли кто-либо дума­ет, что гении-гуманитарии были менее ценны для человечества, нежели ге­нии-изобретатели или гении-ученые. А в таком случае каждый реализовав­шийся гений приносит человечеству миллиардные ценности.

Можно, конечно, считать, что искусство не нужно и не имеет ника­кой материальной ценности, как и гуманитарные науки; что научные откры­тия, не дающие немедленного выхода в практику, тоже не имеют материаль­ной ценности, что большая часть технического прогресса – результат кол­лективного творчества, что роль индивидуальных гениев в прошлом преуве­личивалась, а теперь быстро падает… Но, как бы умело ни складывали фак­тические данные – как гармошку, в минимальный объем – за гениями не­давнего прошлого остаются гигантские заслуги, а с возрастанием объема зна­ний, навыков, умений, информации, лишь обладая которыми можно рассчи­тывать на продвижение вперед, роль одаренности естественно должна возрас­тать.

Вместе с тем очевидно, что само по себе наличие наследственной ода­ренности даже высочайшего уровня ничуть не гарантирует обязательного «выхода в практику». Повторим еще раз, что современная популяционная генетика совершенно исключает возможность существования значительных межнациональных, межрасовых и межклассовых различий в одаренности. Напомним еще раз о наличии в истории «территориальных» вспышек гени­альности. Вряд ли кто будет оспаривать и тот факт, что существуют народы со столетней и тысячелетней историей, которые не дали человечеству ни од­ного подлинно гениального открытия. Никто не сомневается в том, что по­тенциальные гении в этих народах появлялись тысячи раз, но они не имели условий для развития и реализации.

Тем очевиднее становится необходимость выяснения того, каковы ме­ханизмы развития гениальности, а это можно с большой степенью точности определить, изучив те разнообразные условия, в которых развивались при­знанные гении мировой истории и культуры, благодаря каким обстоятельст­вам и как они реализовали свой гений и как этот гений отразился на истории и развитии человечества.

Этому, в сущности, и посвящена наша работа. Мы попытаемся пока­зать, какими, по нашему мнению, были механизмы развития гениальности, и сделаем это в форме кратчайших биографических очерков, акцентируя вни­мание на внутренних механизмах, стимулировавших активность гениальной личности, на специфике патографии гениев.

Задолго до того, как была показана неисчерпаемая наследственная гетерогенность человечества, являющаяся одним из основных законов станов­ления биологического вида Homo Sapiens, замечательный отечественный ан­трополог Я.Я.Рогинский подчеркивал, что изучение индивидуальной психо­логии человека должно «содействовать выработке разнообразных приемов педагогической помощи в деле освобождения внутренних возможностей его личности от всего, что их стесняет».

Спустя сорок лет, в связи с наступлением эры научно-технической революции, можно сказать, что перед нами стоит задача не только высвобожде­ния внутренних возможностей человека, но и их активного стимулирования.

7. Информационный и социальные кризисы как факторы, повышающие значение гениальности и исключительной одаренности

Современные состояние науки и техники, может быть, характеризует­ся в наибольшей степени информационным кризисом, который слагается из нескольких компонентов.

Наличие избытка фактических данных, непереваренного, не уложен­ного в рамки каких-либо старых теорий или систем.

Наличие огромных междисциплинарных «белых пятен».

Существование неприступных для большинства рядовых специалистов «китайских стен», разделяющих различные науки и различные области тех­ники. Эти стены создаются труднодоступными методиками, специальной терминологией, спецификой языка и мышления.

Осознание того, что именно области на стыке наук, междисципли­нарные области, наиболее отдаточны, и что именно они требуют первооче­редной разработки.

Осознание исключительной трудности междисциплинарных исследо­ваний, так как объединение в творческую группу разных специалистов само по себе, как правило, не может компенсировать отсутствия специалиста, од­новременно владеющего двумя совершенно разными дисциплинами, при полном владении которыми одним человеком только и может загореться «вольтова дуга», освещающая мрак неведомого.

Осознание того, что оптимальное сочетание даровитости и запаса не­обходимых знаний образуется к 25–35 годам. И этот возраст опасно близко лежит к возрасту получения высшего образования и завершающей специали­зации. Следовательно, проблемы информационного кризиса, как-то закрытие «белых пятен», разрушение «китайских стен» – едва ли будут решены, если один человек должен будет получать два образования, оканчивать два фа­культета или совершать что-либо того же порядка.

Если обратиться к истории науки, то, пожалуй, нетрудно убедиться, что все фундаментальные проблемы поразительно часто решались в результа­те появления блестящей идеи, родившейся в мозгу одного человека, или, мо­жет быть, реже, – в коллективе, слитом в единое целое напряженным твор­ческим порывом, группой исключительно даровитых людей, с умами взвол­нованными и напряженными, объединенными общей целью. Сказанное в равной мере относится и к науке, и к технике, где нередко приходится убеж­даться в том, что поставленная задача давным-давно решена, например, при­родой. Вспомните еще раз открытие действия сульфаниламидов и антибиотиков, открытие механизма наследственного и приобретенного иммунитета, ра­дары летучих мышей, быстроту передвижения дельфинов… Возникновение новой науки – бионики – блестящее подтверждение сказанному. Почти ка­ждый перенос принципов одной науки в другую сопровождается крупным рывком вперед. Но для такого переноса, помимо большой и при том нетра­фаретной эрудиции, требуется одержимость идеей и готовность идти даже на риск провала многолетней работы.

Но что значит провал работы, которую ты вел несколько лет, если ты творишь на века? А именно так и творят гении – каждый из них творил на века и тысячелетия. Качественная особенность реализовавшего себя гения или подлинного высшего таланта заключается в том, что он творит нечто, до него совершенно невообразимое, будь то в науке, технике или искусстве. Созданное им ни в какой мере нельзя уравновесить трудом многих тысяч «нормальных» специалистов, как нельзя в боевых действиях значение эскад­ренного миноносца, крейсера или линкора уравновесить сотнями или тыся­чами парусных судов средневековья: современный боевой корабль истратит по одному снаряду на каждого из них.

Между тем, на науку, технику, искусство научно-техническая револю­ция налагает гигантские задачи, качественно отличные от прошлых времен тем, что наличие слабого звена в любой области человеческой культуры сего­дня грозит гибелью не одному какому-либо племени, народу или государству, а всему человечеству. Взаимосвязанность человечества, усложнение науки ведет к тому, что мир может погибнуть не только от того, что растеряется, взбунтуется или оплошает человек у кнопки ракеты с атомной боеголовкой или в самолете, несущем «на всякий случай» водородную бомбу, но и чело­век, стоящий у «пульта управления» любого самого мелкого государства, в любой лаборатории, занятой, например, микробной генетической инженери­ей, изобретением боевых газов и т.д. Гигантский вред может нанести ошибка в финансировании, планировании, прогнозировании.

Наполеон сказал, что ум и воля полководца должны равняться друг другу, как две стороны квадрата. В XX веке оказалось, что такая двумерность совершенно недостаточна. Грандиозные беды произошли не потому, что ум оказался сильнее воли, или что воля оказалась сильнее ума и даже просто здравого смысла, но прежде всего потому, что отсутствовал третий параметр – этический. Между тем, научно-техническая революция означает прежде всего резкое возрастание этического компонента личности, личной ответст­венности. Следовательно, научно-техническая революция требует и должна массово создавать людей, отличающихся предельно и сверхпредельно высо­кими показателями не только по параметрам ума, воли, но и этики, хотя бы для того, чтобы их можно было расставить на ключевые позиции.

Нет нужды перечислять угрозы, перед которыми стоит человечество: повседневный голод для миллиардов людей, загрязнение окружающей среды, энергетический кризис, демографический взрыв, нехватка чистой пресной воды, угроза атомной, микробиологической, химической войны или даже «конвенциональных», обычных войн, взрыв национализма и шовинизма, ге­ноцид, апартеид… Поскольку многим из этих угроз должны противостоять не столько наука и техника, сколько в полном смысле этого слова, гуманитарная наука, и гуманистическая философия, литература и искусство, возникает по­требность в гениях всех профилей – научно-технических, гуманитарных, фи­лософских…

Еще раз повторим: человечеству предстоит уложение гигантскихнабо­ров фактов и данных в краткие, емкие законы, притом законы, действующие не в одной, а в тысяче областей знаний.

Человечеству предстоит перевести эти законы в технические и при­кладные достижения.

Человечеству предстоят великие подвиги междисциплинарных откры­тий, закрытие бесчисленных белых пятен, предстоит великий подвиг созда­ния совершенно нового мировоззрения, объединяющего науку, искусство и этические установки в единое целое.

Таким образом, можно сделать вывод, что человечество действительно нуждается в чрезвычайно многочисленных гениях и замечательных талантах. Во если это так, то откуда они возьмутся? Их нужно выискивать, развивать и отыскивать им возможность реализации.

Касаясь этого вопроса, необходимо сразу же развеять те неоправдан­ные страхи, которые сознательно, подсознательно, инстинктивно и даже ав­томатически возникают, как только речь заходит о гениальности и одаренно­сти, да еще и об их наследственных механизмах.

Куда же денется равноправие? Приходится помянуть Феодосия Добржанского, который сказал как-то: «Люди вовсе не должны быть однояйцовыми близнецами, чтобы пользоваться равноправием».

Если в прошлом реализовывалось, вероятно, не более 1%, а, скорее всего, менее одного из тысяч нарождавшихся гениев, поскольку реализоваться себя могли прежде всего в семьях, не нуждавшихся, или не очень нуждавшихся, способных предоставить хотя бы своим первенцам достаточное образова­ть и благоприятную исходную площадку для старта, то теперь то, что досталось единицам, стало доступно миллионам, и надо лишь снять вредные барьеры, о которых речь пойдет дальше. Общество может, а главное – должно открыть дорогу десяткам тысяч гениев и миллионам талантов. Существо­вание 35–40 тысяч специальностей уже теперь может предъявить спрос на такие виды дарований и их комбинаций, которые ни в Древней Элладе, ни в Англии XIX века, ни среди высшей интеллигенции России на рубеже XIX и XX веков не могли бы найти никакого достойного применения. И если ныне чрезвычайная демократизация возможностей не привела к пропорциональ­ному возрастанию числа гениев и талантов, то причину следует искать преж­де всего в каких-то общих недостатках воспитательных, образовательных, от­борочных и выдвигающих систем.

Можно полагать, что при развитии уже существующих специально­стей, тем более будущих, и междисциплинарных областей деятельности, без необычайно одаренных людей обойтись будет трудно. Ноосфера, единая сфе­ра обмена идеями, уже как таковая, вовлечет в себя бесчисленных гениаль­ных организаторов, менеджеров, педагогов, аналитиков, синтетиков. Напом­ним только о предсказанной Айзеком Азимовым «мнемонической службе» («Ловушка для простаков»)…

Все эти задачи грандиозны. Их решение потребует многих тысяч ге­ниев. Потребителями гениев станут не только педагогика и преподавание, конструирование обучающих приборов и игрушек, но и искусствоведение в высшем, самом разнообразном смысле этого слова. Мы скажем в конце на­шего труда о новых, еще не родившихся, или только сейчас зарождающихся дисциплинах – «гениелогии» и «историогении», одной из задач которых должно стать изучение действия спектра импрессингов на разнообразные групповые и индивидуальные генотипы. Перечнями подобных задач можно заполнить книгу, которая, однако, даже при сочетании у ее автора энцикло­педической эрудиции с прозорливой фантазией окажется уже через десяток лет безнадежно устаревшей.

Часть вторая. ВОСПИТАНИЕ И РАЗВИТИЕ

1. Решающая роль детско-подростковых условий развития в определении ценностных критериев, установок, целеустремленности и самомобилизации

Вполне естественно опасение, что индивидуализированное обучение породит элитаризм. Но надо ли опасаться того, что в классе среди двадцати школьников отчетливо выделится первый математик, первый физик-экспериментатор, первый литератор, первый поэт, первый художник и искусствовед, первый пианист или скрипач, первый шахматист? Нам кажется, при таком положении все одноклассники будут терпимо относиться даже первому ученику, а рано профилированные школы утратят свою чрезвычайную заманчивость даже для родителей, помешанных на престижности своих детей. Нам представляется, что именно ранний и повседневный контакт со многими яркими индивидуальностями и развивающимися разнообразными дарованиями уже в детстве и юности будет гасить то стремление к превосходству, престижности, тот инстинкт господства, самоутверждения за чужой счет, который перерождается в «либидум доминанди», в страсть к верховенству, к власти.

Количественно огромное значение ранне-детских и детских условий развития для будущего интеллекта оценил Б.Блум (В1оот В.) в 1964 году. его данным, оптимизация условий интеллектуального развития в возрасте рождения до 4-х лет повышает будущий интеллект на 10 единиц, оптимизация в возрасте 4–8 лет – на 6 единиц, а в 8–12 лет – на 4 единицы. Соответственно, пренебрежение интеллектуальным развитием ребенка, особенно первые четыре года жизни, резко ухудшает будущий интеллект. Чрезвычайно существенно, что именно в этом ранне-детском возрасте закладываются основы социальности, контактности, доброты. Хорошо ухоженные, хорошо упитанные дети, лишенные в этом критическом возрасте ласки, нежное внимания, если не заболевают синдромом «заброшенности», то вырастают безжалостными эгоистами, неспособными к социальным контактам.

Психоанализ, биология и генетика сходятся теперь в осознании и понимании того, что творческие способности индивида зависят от условий, в которых он провел свои первые годы жизни. Шансы, предоставленные ребенку или отнятые у него в это время, определяют его последующую способность к образованию. Следовательно, «экология» детских лет играет решающую роль

Л.Н.Толстой о первых пяти годах своей жизни: «Разве не тогда я приобрел все то, чем теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и одной сотой того? От пятилетнего ребенка до меня только один шаг, а от новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние».

Биографии великих людей содержат множество прямых и косвенных указаний на решающую роль избирательно воспринятых детско-подростковых впечатлений.

Филипп Македонский подростком жил в Фивах и не мог не стать учеником Пелопида и знаменитого полководца Эпаминонда, создателя фа­ланги, дважды победителя спартанцев. Став царем Македонии, Филипп с по­разительной энергией, упорством, настойчивостью, бесстрашием и коварст­вом превращает свою маленькую страну в могущественное государство, под­чиняет себе половину Балкан и, наконец, Грецию. Его сын, Александр, зави­дует подвигам отца, руководствуется его идеалами и совершает подвиги, ска­зывающиеся на протяжении тысячелетий. Учителем Александра был Аристо­тель… Оба – и Филипп, и Александр – были гениями, но этого одного было бы недостаточно. Развиться и реализоваться помогла социальная преемствен­ность, умное воспитание и политическая ситуация.

Школьный пример – Баркиды. Гамилькар Барка, Газдрубал, Ганни­бал, его братья, бесстрашная принцесса Софонизба, покончившая с собой (прообраз Саламбо). Но Газдрубал был всего лишь зятем Гамилькара и био­логически ничего от него не мог унаследовать. Разумеется, здесь решающую роль играл брачный подбор. Сам Ганнибал и его братья с детства росли в во­енном лагере и принимали участие во всех походах и сражениях отца и Газдрубала, приобретая таким образом очень рано огромный боевой опыт. Разу­меется, здесь сыграла свою роль и семейная традиция… Но ведь еще была и «Аннибалова клятва»…

В династии Сципионов можно также увидеть яркий пример значения социальной преемственности. Оба старшие Сципиона не раз терпели серьез­ные поражения. И если сын, Сципион Африканский, обладал несомненным военным гением, то замечательные победы довелось одержать и приемышу этой семьи – Сципиону Азиатскому. Новое яркое доказательство роли опти­мальной социальной преемственности.

Примеры из новейшей истории: генерал Бернард Монтгомери, побе­дитель при Эль-Аламейне, затем командующий английскими силами во Франции, очень тяжело раненый в Первую мировую войну, был внуком сэра Роберта Монтгомери, генерал-губернатора Пенджаба, «прославившегося» во время восстания сипаев. А сам Бернард, совсем маленьким, с упоением слу­шал не только рассказы о деде, но и биографии Кромвеля, Клайва, Нельсона и Дрейка, которые читала ему мать.

Д.Эйзенхауэр так интенсивно глотал книги по военной истории, что ему предсказывали, что он станет профессором истории в Йельском универ­ситете, но ему довелось не читать курс истории, а делать историю самому, хотя военную историю он всегда знал великолепно. Эйзенхауэр работал по 16–18 часов в сутки, спал по пять часов.

Странные, неожиданные вопросы, задаваемые маленькими детьми, еще не затурканными своими вечно занятыми родителями и воспитательни­цами, при продумывании их, показывают, что дети не только великие лин­гвисты (вспомните «От двух до пяти» К.Чуковского), но и великие экспери­ментаторы, ориентированные на творчество.

Однако к тому времени, когда они в нормальном порядке превзойдут науки и накопят умения, их любознательность, как правило, исчезает – по­тому что их стремление к познанию и умению разбивается отчасти о заня­тость взрослых, а отчасти о собственную непременную «бездарность» в боль­шинстве тех занятий, в которые они вовлекаются «броуновским движением» их естественной потребности к самопроявлению. Ребенок, начинающий на­певать при отсутствии музыкальных способностей, рисующий при цветовой бездарности, бегающий наперегонки или танцующий при врожденной неук­люжести, пускающийся спорить с гораздо более языкастым дразнилкой, пло­хо заучивающий иностранный язык, – такой ребенок быстро обрастает ком­плексами, начинает чувствовать себя «неполноценным», и именно это чаще всего мешает ему обнаружить в себе скорее всего существующий и может быть незаурядный математический, конструкторский, поэтический или лю­бой другой талант.

Между тем, естественный отбор, творя человечество, непрестанно ра­ботал над тем, чтобы развить «исследовательский инстинкт», любопытство, любознательность, впечатляемость и обучаемость именно в детском и детско-подростковом возрасте, точно так же, как он работал над развитием и сохра­нением памяти об этом познавательном периоде у стариков, когда-то бывших главными передатчиками социально-преемственной эстафеты от одного по­коления другому.

Для творчества необходима фантазия, воображение, готовность идти по непроторенным дорожкам; люди творческого склада, как правило, обладают чувством юмора и ценят его, но творчески одаренные молодые люди не пользуются особо одобрительным отношением у преподавателей и родных. Одаренному ребенку требуется либо известная психологическая гибкость, либо стойкость, чтобы сохранить в себе те черты, с которыми связана творче­ская способность.

2. Значение детского и подросткового периода в ранней стимуляции творческих дарований

Любопытство, любознательность, исследовательский инстинкт, обучаемость – явления в высшей степени возрастные. Обучаемость как типично возрастное явление – необычайно быстрый рост накапливаемого знания в детско-подростковом возрасте – создана гран­диозными силами естественного отбора. О том, какими изумительными спо­собностями обладает именно маленький ребенок, хорошо известно, причем конечно, это относится не только к усвоению речи, но и ко многим другим особенностям.

Уделяя в дальнейшем очень много внимания наследственным механизмам гениальности, мы, забегая вперед, должны сразу подчеркнуть, что, к сожалению, ранне-детский, детский и подростковый периоды большинства тех, кто впоследствии стал признанным гением, остаются малоосвещенными, а иногда попросту неизвестными. Но там, где этот период освещен, неизмен­но оказывалось, что этот именно возраст проходил в условиях, исключитель­но благоприятных для развития данного гения. Речь идет в гораздо большей мере об интеллектуальной, нежели об экономической обстановке.

Например, мальчуганом М.Фарадей за грошовую плату служил снача­ла в типографии, а затем в книжной лавке, но и там, и тут все свободное время он читал, и читал так, что случайно зашедший в книжную лавку Г.Дэви был поражен его знаниями и начитанностью. Дэви взял мальчика к себе в лабораторию…

Пожалуй, инфантильность, рассеянность, которые характерны для боль­ших ученых, обусловлены именно сохранением детской интенсивности любо­пытства ко всему тому, что их интересует. Но часто – и только к этому. Потомок пастырской семьи Л.Эйлер, занимаясь в базельской гимназии, где вообще не преподавали ни арифметики, ни какой-либо математики, начал брать уроки у пораженного его сметливостью математика-любителя И.Буркхарда (ученика Яко­ба Бернулли), а затем, поступив в университет, попал в поле зрения Иоганна Бернулли, про которого говорили, что после смерти Лейбница и после того как Ньютон состарился, он остался крупнейшим математиком мира.

«В течение столетия неслыханный взрыв математических гениев из одного единственного маленького города определил направление европей­ской науки. Именно общее происхождение гениальных носителей гениально­сти придает этому движению Нечто необычайно законченное и мощное. По­тому что этот весь клан Бернулли и Эйлер, который объединяют Германн и Фус, взаимно поддерживает, подкрепляет, служит тому же великому делу – ведущей науке своего времени» (SpiessО., 1920).

О династии Бернулли и Эйлере мы еще будем говорить в дальней­шем… А сейчас лишь заметим, что, разумеется, такого рода социальную пре­емственность, налагающуюся на несомненную наследственную гениальность, редко удается проследить, однако если гений реализовался, то мы почти на­верняка можем сказать, что так или иначе с детства его окружала среда, оп­тимально благоприятствовавшая развитию его гения. Впрочем, отчасти еще и потому, что гений все же сумел ее выбрать, найти, создать, как, например, Василий Петрович и Сергей Петрович Боткины, вышедшие из окружения, озабоченного, главным образом, проблемами наживы, но оттолкнувшиеся от этой среды в сферу высшей идейности.

Если гений Шопена дал миру то, что мы и по сей день слушаем с за­миранием сердца, то не только потому, что его мать была прекрасной пиани­сткой, но и потому, что он не мог слушать ее игру без слез. Назовем это яв­ление избирательной сверхвосприимчивостью, но именно она-то и погрузила великого Шопена с младенчества в мир звуков.

Необычайно талантливый, деловитый, работоспособный Василий Су­воров, видя, что его сын мал и хил, решает, что военная служба для него не годится и не зачисляет маленького Сашу с пеленок в армию, как тогда было принято, чтобы сразу начала «работать» требуемая Уставом Петра I выслуга лет. Но своими застольными рассказами он настолько воодушевил сына лю­бовью к военному делу, что тот начинает поглощать все книги о войне из большой библиотеки отца. Случайно заговоривший с ним «арап Петра Вели­кого» Абрам Ганнибал убеждается в столь глубоких знаниях мальчика, что уговаривает отца дать возможность сыну стать военным, несмотря на уже упущенные 13 лет фиктивной «стажировки». К счастью, в этом случае мы твердо знаем, что мы обязаны именно А.Ганнибалу в какой-то мере появле­нием не только А.С.Пушкина, но и другого гения – А.Суворова. Однако сколько таких обстоятельств от нас скрыто?

Однако, поскольку у огромного большинства даже наследственно ода­ренных детей детство проходит в условиях, не оптимальных для развития ин­дивидуальных дарований, то человечество на этом теряет огромное количест­во потенциальных гениев, так и не развившихся из-за несоответствия соци­альной среды их дарованиям.

Но даже если оптимум развития был создан, если воспитание, само­воспитание или внутренний зов привели родившегося талантливого человека в юности или в молодости не только к максимальному развитию индивиду­ального дарования, но даже и к выработке соответствующих ему ценностных критериев, то дальше чаще всего возникает чудовищный барьер невозможно­сти реализации, о котором резко писал один из эпохальных изобретателей, Рудольф Дизель, которому, кстати, самому редкостно повезло. Немец, ро­дившийся в Париже у матери, преподававшей английский язык, он с детства как родными владел тремя языками, был необычайно хорош собой и очень рано был почти усыновлен семьей талантливого профессора.

Вот воспоминания А.А.Брусилова (1921), великого русского полковод­ца. Он рано осиротел и воспитанием его занимались дядя и тетка, которые не жалели средств, чтобы воспитывать племянников. «Вначале их главное вни­мание было обращено на обучение нас иностранным языкам. Последним из наших гувернеров был Бекман, который имел громадное влияние на нас. Это был человек с хорошим образованием, кончивший университет. Бекман отлично знал французский, немецкий и английский языки… Но самым ярким впечатлением моей юности были, несомненно, рассказы о героях Кавказских Войн. Многие из них в то время еще жили и бывали в доме моих родных. Видел я там по воскресеньям разных видных писателей: Григоровича, Достоевского и многих других корифеев литературы и науки, которые не могли не запечатлеться в моей душе. Учился я странно – те науки, которые мне нра­вились, я изучал очень быстро и хорошо, некоторые же, которые были мне чужды, я изучал неохотно и только-только подучивал, чтобы перейти в сле­дующий класс: самолюбие не позволяло застрять на второй год. И когда в пятом классе я экзамена не выдержал и должен был остаться на второй год, я .предпочел взять годовой отпуск и уехал на Кавказ к дяде и тете. Вернувшись в корпус через год, я минул шестой класс, выдержал экзамен прямо в специальный класс и мне удалось в него поступить. В специальных классах было гораздо интереснее. Там преподавались военные науки, к которым я имел большую склонность». Замечено некоторыми исследователями, что первенец в семье, как правило, достигает значительно большего, чем последующие дети. Отчасти – в силу получения более высокого уровня образования, отчасти из-за большего внимания и «спроса» со стороны родителей, отчасти из-за большего чувства ответственности. Но первенец генетически никаких преимуществ перед своими братьями и сестрами не имеет – следовательно, все дело в воспитательных и средовых факторах.

В своей автобиографии Д.С.Милль подробно останавливается на том, что до 16 лет у него был единственный учитель – его отец. Он мало общался с другими детьми, и единственным его развлечением были прогулки с отцом.

Отец начал учить его греческому в три года. Милль не считает себя сколько-нибудь одаренным и относит все что он смог сделать, за счет раннего отцовского обучения. В отсутствии дарования у Милля мы, естественно, усомнимся, но в громадном значении стимула со стороны отца сомневаться не приходится.

Ранне-детские и подростковые впечатления, которые мы назовем импрессингами, можно проиллюстрировать эпизодом из воспоминаний В.В.Маяковского: «Священник на экзамене спросил, что такое «око». Я отве­тил «три фунта» (так по-грузински). Мне объяснили любезные экзаменаторы, что «око» – это глаз по древнему, церковно-славянскому. Из-за этого чуть-чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой ате­изм, и мой интернационализм».

Н.Винер (1956) пишет о себе: «В моем развитии были, однако, неко­торые факторы, способствующие успеху в целом и успеху интеллектуальному, в частности. Независимость моего отца отражалась как в моей природе, так и в навыках. Его сила не состояла лишь в высоком уровне интеллектуальных способностей, но и в желании подкрепить эту способность тяжелой, непре­рывной работой. Я видел, как отец довел себя до изнеможения геркулесовым подвигом перевода двадцати четырех томов Толстого за два года. Того, что отец ожидал от себя, он ожидал и от меня, и я не знаю времени, когда я го­тов был бы успокоиться на прошлых достижениях… Я был одарен действи­тельно ранней зрелостью и ненасытным любопытством, которое меня в очень раннем возрасте привело к напряженному чтению. Таким образом, вопрос о том, что же со мной делать, стал безотлагательным. Я лично видел немало способных умов, ничего не достигших, потому что легкость усвоения защи­щала их от дисциплины обычной школы, и они ничего не получили взамен нее. Именно эту дисциплину и настойчивую тренировку мне дал отец, может быть в избыточных количествах. Я выучил алгебру и геометрию так рано, что они стали частью моей личности. Мой латинский, греческий, немецкий, анг­лийский стали библиотекой, отпечатанной в памяти. Где бы я ни был, я могу большую часть этого использовать сразу. Эти крупные преимущества я при­обрел в возрасте, когда большинство мальчиков учит тривиальное. Таким об­разом, моя энергия была освобождена позже для более серьезной работы в то время, как другие учили только азбуку своих профессий».

Как установил Р.Линн (LynnпR.,1972), способность к длительной рабо­те и успехам в высшей школе зависит главным образом от индивидуального уровня целеустремленности и темпов накопления тормозящих факторов. Эти оба компонента удовлетворительно измеряются личным опросником – моде­ли и показатели теста хорошо совпадают с отметками студентов. Значение семейных традиций подтвердилось в работе Ф.Стродбека (StrodbeckР.,1958). Было изучено много даровитых мальчиков итальянского и еврейского проис­хождения, и оказалось, что в еврейских семьях гораздо больше ценят высокие успехи в школах и колледжах, гораздо больше следят за ними, чем это при­нято в итальянских семьях, что очень сильно и отражается на результатах.

По поводу роли ранне-детских впечатлений, по поводу детских садов, процитируем М.Шагинян: «Я помню старые «фребелевские» сады и первые приготовительные классы (часто их было два в пансионе – «первый» и «второй») задолго до Октябрьской революции. Там была система обучения в играх, в игрушках, в линованных густо (две горизонтали, пересекаемые сет­кой косых диагоналей) тетрадках, в подборе цветных карандашей, не всегда, может быть, соблюдавшаяся сознательно. Система эта состояла в том, что дети готовили руку, когда выводили свои палочки – к будущему каллигра­фическому письму, готовили глаза к будущему выбору красок, готовили свое восприятие к симметрии, к пониманию, что она такое; готовились игрою в лото, в кубики, в мяч к знанию флоры, фауны, первых форм геометрии, чув­ству дистанции. А возраст был четыре–пять лет. И с этих же пор ставилось горло, обучался слух – пением, музыкой. И, чтобы не забыть главное, – в прошлом именно тогда закладывалось и знание иностранного языка, по пре­имуществу немецкого… Наши детские сады, если смотреть исторически (когда, почему, для чего) в первые, ранние годы были остро нужны, потому что отец и мать работали, и не с кем было оставить детей… Важным дейст­вующим лицом в детских садах той поры была «нянечка». И я вспомнила, что первые «фребелички», руководительницы детских садов были с университет­ским образованием».

Януш Корчак (1968): «Только безграничное невежество и поверхност­ность взгляда могут позволить не доглядеть, что младенец представляет собой некую строго определенную индивидуальность, складывающуюся из врож­денного темперамента, силы интеллекта, самочувствия и жизненного опыта». Когда совершенно несхожие друг с другом исследователи, отделенные столетием, приходят к сходным выводам, это в известной мере гарантирует истинность этих выводов. Сопоставим А.Эйнштейна (1965) и Т.Бакли (BuckleyTh.,1858).

А.Эйнштейн: «Умственные унижения и угнетение со стороны невеже­ственных и эгоистичных учителей производит в юной душе опустошения, которые нельзя загладить и которые оказывают роковое влияние в зрелом возрасте… В сущности, почти чудо, что современные методы обучения еще не совсем удушили святую любознательность; это нежное растение требует, наряду с поощрением, прежде всего свободы – без нее оно неизбежно погибает». Столетием раньше Бакли, рассмотрев детско-подростковые биографии двадцати девяти замечательных людей, резюмировал: «Великий урок, извле­каемый из изучения биографий подростков, это обучаемость молодежи, ее готовность воспринимать хорошие и плохие впечатления, и необходимость таких. впечатлений, которые и не позволят природе выразиться в непродук­тивном роскошестве, но и не сведут итоги восприятия к банальным условностям и накоплению догматичных, а не интеллектуальных знаний». Для нас в этой старой книге ценно то, что приведенные в ней биографии подтверждают: у всех героев повествования, впоследствии ставших знаменитыми, были родители, которые оптимизировали развитие, и это сочеталось с врожденным дарованием. Перелистаем книгу Т.Бакли… Пико дела Мирандола (1463-1494) был сыном князя Мирандолы, с самго детства обучался превосходными педагогами. Отличаясь «фотографической» слуховой памятью, он мог безошибочно повторить однажды услышанную поэму.

Петрарка (1304–1374), сын нотариуса, сопровождавший отца во время изгнания папы Климента V в Авиньон, очень рано попал в среду образованнейших людей своей эпохи – Иоанна Флорентийского, епископов Джулиано и Джованни Колонна.

Джотто (1266–1337), удивительно живого и понятливого ребенка, уже в десятилетнем возрасте прекрасного рисовальщика, взял к себе в ученики Чимабуэ – у мальчика был поразительно верный глаз.

Микеланджело (1475–1564), сын подесты замка Капрази в Тоскане (впоследствии Микеланджело утверждал, что он происходит от графов Каносса), с раннего детства занимаясь рисованием, рано стал другом Граначчи и Гирландайо, а затем попал под покровительство Лоренцо Великолепного, сразу оценившего его талант.

Рафаэль (1483–1520) был пятым художником в своей семье, очень ра­но стал учеником Перуджино и товарищем Пинтуриккио.

Эразм Роттердамский (1469–1536) с четырех лет пел в Утрехтском со­боре и учился в школе, причем он очень рано выучил наизусть все произве­дения Горация и Теренция.

Томас Мор (1478–1535), сын известного судьи сэра Джона Мора, рано получил прекрасное образование и попал в штат кардинала Мортона, где уже к 16-ти годам прослыл величайшим умницей Англии.

Френсис Бэкон (1561–1626) получил блестящее образование и еще ребенком своим остроумием и находчивостью так понравился королеве Ели­завете, что она ему «авансом», в шутку, присвоила титул – «мой маленький лорд-хранитель». Он и впрямь стал лордом-канцлером, но при короле Якове I. Ньютон (1643–1727) с детства изобретал и мастерил всякие механизмы. Галилея (1564–1642) рано начал обучать всему известному его отец, и переход к наблюдению над маятником не был скачком, а лишь естественным продолжением детско-юношеских увлечений.

Блез Паскаль (1623–1662) в 9 лет совершенно самостоятельно доказал значительную часть геометрических теорем, так как от него прятали учебник в страхе перед столь ранним развитием. Однако уже в 16 лет Паскаль стал автором исследования о конических сечениях.

Кристофер Рен (1632–1723), английский архитектор, математик и ас­троном, был сыном Виндзорского декана, в 13 лет изобрел несколько астро­номических инструментов, в 14 лет творчески увлекся математикой, в 15 лет стал бакалавром, в 21 – магистром искусств, в 25 – профессором астроно­мии. Он стал величайшим архитектором Англии, в частности заново постро­ил сгоревший собор Святого Павла.

Гуго Гроций (1583–1645), создатель теории естественного права, был сыном священника Лейденского университета и уже к 9 годам написал мно­жество латинских стихов.

Будущий великий историк Бартольд Георг Нибур (1776–1831), сын выдающегося путешественника Карстена Нибура, с самых ранних лет обучал­ся отцом географии, истории, английскому и французскому языку, которыми он свободно владел к 8 годам. У него оказалась настолько натренированной память, что в семилетнем возрасте, прослушав вечером читаемого вслух шек­спировского Макбета, он утром дал полное письменное изложение его, не пропустив ни одного эпизода. К 30 годам он знал 20 языков.

Уильям Хогарт (1697–1764) с раннего детства полюбил рисование, стал рано помощником серебряных дел мастера, но не скоро нашел свое при­звание – карикатуру.

Томас Лоуренс (1769–1830), сын прогорающего хозяина гостиницы, рано проявил изумительную память, к десяти годам стал поразительным ри­совальщиком, а в 17 лет прославился как выдающийся портретист.

Томас Чаттертон (1752–1770) в 12 лет быстро заучил наизусть весь сборник стихов англосаксонских поэтов, неутомимо читал, проявлял совер­шенно универсальный интерес к литературе и необычайную горделивость. Голодая в Лондоне, покончил с собой в 18 лет, оставив замечательные стихи.

Вальтер Скотт (1771–1832) был сыном выдающегося эдинбургского юриста, очень рано получил блестящее образование.

Примеры можно продолжать и помимо труда Т.Бакли. Максвелл (1831–1879) маленьким ребенком забавлял своих родителей тем, что постоянно просил объяснять ему действие всякого прибора, попа­давшегося ему на глаза внутри и вне дома.

Американский исследователь Дж.Д.Паттерсон однажды шутливо заме­тил: «Чтобы стать крупным изобретателем, предпочтительнее всего быть сы­ном священника». Из восемнадцати крупнейших изобретателей США, кото­рым Паттерсон посвятил свою работу, шесть происходили из семей священ­нослужителей… Кстати, почти все они выделились своими талантами до три­дцатилетнего возраста. Следовательно, бальзаковский Гобсек прав, когда говорит, что только до тридцати лет честность и талант могут служить верными залогами… Но пасторские семьи Америки – это отнюдь не только одно «благочестие». Это и довольно высокий интеллектуальный уровень (обязательное высшее образование главы семьи), это внимание к умственному развитию детей, это скромная жизнь, но почти обязательное широкое гуманитарное образование.

Генри Форд (1863–1947) начал работать в часовой мастерской таким малышом, что хозяин отвел ему самое укромное местечко, по-видимому, не желая, чтобы клиенты узнали, какой маленький мальчуган колдует над их часами. Как замечает один исследователь, «не случайно человек, которому суждено было пересадить человечество на автомобильные колеса, начал над колесиками трудиться с раннего детства». Бесчисленные аналогичные примеры показывают, что с какой бы частотой не рождались потенциальные гении, их развитие и реализация будет в огромной мере определяться социальными факторами – условиями развития и реализации.

Но нетрудно видеть, что все рано выделившиеся своими выдающимися талантами юноши либо воспитывались в обстановке, чрезвычайно стимулировавшей развитие и реализацию их таланта, либо сумели такую обстановку создать благодаря упорству.

Последнее утверждение прекрасно можно проиллюстрировать историей жизни Марии Склодовской-Кюри. Когда она одинокой жила в Париже, подтаскивая уголь для печки на шестой этаж, когда в ее комнате нередко ночью замерзала вода, а ей самой приходилось голодать, она сказала: «Никому из нас не легко жить, но мы должны сохранять упорство, и, главное, верить в себя. Нужно верить, что ты чем-то даровит и что тебе чего-то надо добиться любой ценой».

Склодовская долго была безработной, покуда однажды профессор Липпман не заметил, что она быстро и умело обращается с лабораторным оборудованием и проявляет большую экспериментаторскую сметку – и он устроил ее работать в свою лабораторию. Надо отметить, что Мария Склодовская еще девочкой работала сначала препаратором, а затем лаборантом у своего отца, преподавателя физики в средней школе, который при ней и с ее помощью репетировал уроки и проводил опыты.

3. Импрессинги, избирательная восприимчивость и эмоциональные факторы

Если зарождение потенциального гения или выдающегося таланта, происходящее вовсе не в момент его рождения, а во время зачатия, определя­ется прежде всего генетическими факторами, то есть такой рекомбинацией генов при образовании гамет, которая наделяет оплодотворенное яйцо ис­ключительно благоприятной комбинацией наследственных задатков, то раз­витие этих дарований определяется в огромной мере социальными фактора­ми, которые, однако, преломляются при формировании личности через социобиологические явления импрессингов (то есть через средовые воздейст­вия, особенно мощно воздействующие в силу индивидуальной избирательно­сти на формирование личности). Но результат средового воздействия будет в огромной мере зависеть и от возраста воздействия, и от наследственной при­роды конкретного индивидуума (именно ею определяется избирательная вос­приимчивость к тому или иному воздействию).

Если у животных, чье поведение определяется целиком запрограмми­рованными инстинктами, обучение играет второстепенную роль, то у живот­ных обучаемых естественный отбор шел в огромной мере именно на сверх­раннюю обучаемость, обучаемость именно тогда, когда животное еще беспо­мощно, несамостоятельно. Как только оно станет самостоятельным, обучать­ся будет почти что некогда: надо добывать пищу, заводить брачных партне­ров, класть яйца или кормить детенышей. Но то, что справедливо для всех обучаемых животных, в высшей степени справедливо и для человека.

Самое существенное для даровитых людей – избрание оптимальной точки приложения своих индивидуальных талантов и могучий рефлекс цели. И то и другое в огромной мере зависит от социальных факторов, преломлен­ных через импрессинги.

Молодого Авраама Линкольна сделала стойким борцом за освобожде­ние негров увиденная им картина продажи на аукционе в Новом Орлеане красавицы-мулатки.

На мальчика Альберта Эйнштейна громадное впечатление произвела подаренная ему геометрия.

Возможно, что во всей истории Европы на протяжении многих веков отразилось влияние домашней школы, устроенной графиней Юлианой Нассау-Дилленбург, о чем мы будем говорить в связи с генеалогией и социаль­ной преемственностью в роду Вильгельма Оранского.

Но как бы ни были убедительны доказательства (Elbl-Eibesfiald1.,1973) препрограммированности наших внешних, первичных реакций радости, сим­патии, дружелюбия, ярости, ясно, что это объединяет лишь малую долю того, что мы знаем, любим или ненавидим, говорим, делаем, думаем, чувствуем. Образно выражаясь, эволюция превратила человека в стадийно обучаемое, стадийно импрессируемое существо, и генетическая (генная) основа всех этих видов высшей нервной деятельности является по преимуществу не «конститутивной», а «индуцируемой». Ибо именно оптимальный или отрицательный импрессинг побудит ребенка и подростка интересоваться или пренебрегать знаниями, литературой, искусством, привьет им этические или антисоциальные установки, в частности первичную установку, что считать хорошим, а что скверным.

: Дж.Джосслин (JosselinJ.,1971) сформулировала гипотезу о наличии внутреннего стремления и способности любить других: биологическая по­требность младенца в матери развивается в потребность быть любимым, ста­новится основой чувства безопасности и доверия. В подтверждение этого, Кстати, приводится факт развившегося с детства чувства одиночества у чрез­вычайно даровитых детей (10 около 180), которые, очень рано став самостоя­тельными, оказавшись вне общения с матерями, научились обходиться без этого общения, из-за чего у них не развилась ни способность любить, ни чувство привязанности. Аналогичная атрофия способности любить развивается у детей в случаях послеродовой депрессии у матери, при частой смене воспитательниц. Детям уделялось мало любви, и у них не развилось ответное чувство привязанности. Мы позволим себе добавить, что может быть таково происхождение некоторых случаев аутизма у высокоодаренных детей. Дети, избалованные приношениями, перестают испытывать к подарку привязанность, а дарящему благодарность. Если внутренняя потребность любить и быть любимым как-то нарушается или искажается, то возникает черствость.

В книге О.Фейса (1911), посвященной наследственной музыкальной одаренности, кроме многих интересных данных о социальной преемственности, есть и следующее замечание: «При изучении многочисленных биографий мы видим главную задачу матерей многих гениев – любовное проникновение в существо сына»… Или, перефразируя: для того, чтобы стать гением, надо иметь любящую мать.

4. К генетике интеллекта

4.1. Близнецовые исследования

В какой мере при относительно близких, схожих условиях развития наследуется тестируемый интеллектуальный фенотип?

О.Йенсен (Jensen О.К.,1972) подытожил данные четырех наиболее крупных предшествующих исследований по близнецам, воспитанным раздельно. На основании 122 пар таких близнецов он пришел к итоговому выводу: средний IQ близнецов составляет 96,8, средняя абсолютная разница между близнецами-партнерами – 6,6 единиц 10, а максимальная – 24 единицы. Общая внутрипарная корреляция между партнерами составляет 0,824, хотя исследования проводились в разных странах – в Англии, Дании, США.

Таким образом, роль наследственности в достигнутом уровне интеллекта остается доказанной, и этот факт не могут скомпрометировать никакие щения в сторону ли преувеличения или преуменьшения роли наследственности. То, что метод тестирования интеллекта использовался иногда для возможных «доказательств» якобы умственной неполноценности угнетаемых национальных и культурно изолированных прослоек, остается на совести не совсем добросовестных исследователей. Сам метод это никак не ком­прометирует.

По общему мнению, тест интеллекта позволяет оценивать истинный интеллект только в пределах социально однородной группы. Самым главным недостатком тестирования остается то, что оно определяет, разумеется, не генетический, а фенотипический интеллект, и на результатах тестов очень сильно сказываются условия развития, длительность школьного обучения, интеллектуальный уровень окружающей среды и т.д. Установлено, что фенотипическое превышение среднего уровня коэффициента интеллекта (10 вы­ше 100) наполовину обусловлено благоприятными наследственными факто­рами, а наполовину – благоприятными условиями среды. Однако, несмотря на все эти ограничения, тесты стали чрезвычайно эффективным методом от­бора даровитых, о чем мы уже писали выше.

Есть еще одно, чрезвычайно важное и существенное возражение при оценке интеллекта методами тестирования. Тесты хорошо характеризуют фе­нотипический уровень способностей детей, подростков, юношей конформ­ного типа, в то время как лица неконформного склада, «нонконформисты», творческие, ищущие оригинальных, необычных, неожиданных решений, – остаются при тестировании недооцененными. На оценках также сильно ска­зывается быстрота мышления – медленно думающие люди с многосторон­ним подходом обычно показывают более низкие результаты при тестирова­нии.

Но при всей справедливости многих критических замечаний в адрес тестирования близнецовых пар как метода доказательства роли генетической компоненты в становлении и развитии интеллектуальных функций, надо от­метить, что интеллектуальное сходство раздельно воспитанных однояйцевых (то есть, генетически идентичных) близнецов настолько велико (если только условия развития укладывались в обычную «норму», не были абсолютно кон­трастными), что это интеллектуальное сходство ясно и бесспорно бросается в глаза. Кстати, некогда Фогель провел любопытный эксперимент: он провел электроэнцефалографирование 30 пар однояйцевых близнецов и установил, что в слепом опыте, взяв ЭЭГ одного из близнецов, можно безошибочно вы­брать из всех 59 других ЭЭГ электроэнцефалограмму его партнера.

Конечно, профили способностей раздельно воспитанных близнецов не дают такой степени сходства, но во всяком случае сходство между однояйцевыми близнецами настолько велико, что позволяет отнести значительную долю межиндивидуальных внутрипопуляционньгх вариантов психических и интеллектуальных особенностей лиц, выросших в схожих условиях воспита­ния и обучения, за счет генетических факторов.

За опытами тестирования раздельно воспитанных однояйцевых близ­нецов остается то огромное преимущество, что в них преодолено основное возражение против близнецового метода: большее взаимовлияние однояйце­вых партнеров друг на друга, чем в случае партнеров двуяйцевых, и вызван­ное большей близостью однояйцевьк партнеров гораздо более частое попада­ние в одну и ту же среду, компанию, профессию, чем это имеет место в слу­чае двуяйцевых близнецов.

4.2. Генотип и среда

Яростные отрицатели роли наследственных механизмов в гениальности и одаренности до сих пор не подарили нам ни одного труда, объясняющего, какие именно социальные условия превратили именно данного челове­чка в гения поэзии, музыки, литературы, техники, науки. Единственное, что сделали эти отрицатели, это описали, почему в данное время, в данную эпоху в данных социальных условиях мог реализоваться гений именно такого рода; впрочем, об условиях реализации было известно очень давно.

Именно сознавая то, что решающее значение для развития потенциальной гениальности имеют условия воспитания и образования в детско-подростковом периоде, именно сознавая то, что для реализации гения требуется «спрос», социальный заказ на гениальность именно данного типа, можно, изучая проблему, отчетливо убедиться в роли генетики. Начнем от обратного: станем условно на ту точку зрения, что никаких наследственных механизмов гениальности не существует. Тогда, поскольку гениальные люди все же существовали и существуют, надо изучать (для последующего воссоздания!), что же именно, какая констелляция, комбинация средовых факторов порождала каждую данную, достоверно гениальную личность.

Мы можем избрать в качестве модели музыкального гения. Каждый такой гений рождался в очень музыкальной семье, почти всегда в профессионально-музыкальной. Он слышал музыку с рождения, с раннего детства обучался музыке и, что гораздо важнее, с детства начинал считать музыку самым важным делом на свете. Для того, чтобы стать хорошим музыкантом, он должен обладать абсолютным слухом и разительной музыкальной памятью. Однако легко убедиться, что и оптимальная музыкальная социальная преемственность, и любовь к музыке, и абсолютный слух, и разительная музыкальная память – необходимые, но недостаточные условия! Это есть у сотен тысяч людей. Например, это было и у обоих сыновей Моцарта. Чего же им недоставало?

Если изучать жизни гениев, любых, не только музыкальных, сам собой родится ответ. Никакая комбинация (кстати, большей частью все же на­следственная) дарований недостаточна. Нужна фантастическая по интенсивности и напряженности увлеченность! И она, эта увлеченность, проглядывает во всех биографиях истинных гениев.

Можно ли массово для сотен тысяч и миллионов детей воссоздать те условия воспитания, какие имел Бетховен, Моцарт, Гете, Пушкин? Технически это возможно, но окажется, очевидно, малоэффективным, потому что Пушкин в моцартовских условиях не станет великим поэтом… Технически можно к десятилетнему возрасту выявить достаточно полно спектр способностей и подростка. Но к этому времени будет уже упущена стадия формирования увлеченности, стадия формирования ценностных критериев, становления совести, человечности, без которых талантливый и даже гениальный человек может стать и преступником, и эксплуататором чужих дарований, и душителем чужого таланта, в особенности – более крупного. Старый вопрос о совместимости «гения и злодейства» давным-давно историей решен положительно, хотя именно Сальери, конечно же, не отравил Моцарта. За много лет до смерти Моцарт дважды был на краю гибели из-за невыносимой болезни почек, от которой он и умер. Что же касается признания Сальери в убийстве, то после его попытки покончить с собой и длительного пребывания в психи­атрической лечебнице приходится признать у него наличие маниакально-депрессивного психоза, болезни, при которой пациент готов приписать себе все существующие на свете вины и преступления…

Совершенно, анекдотичными в этом смысле являются протесты против изучения всех аспектов гениальности, которые исходят от педагогов и социо­логов, утверждающих, что роль наследственности в формировании гения ни­чтожно мала, а все определяется воспитанием, средой, обстоятельствами. Из этого как раз и следует в самую первую очередь необходимость тщательней­шего изучения всех факторов среды, которые могли бы способствовать фор­мированию гениальных личностей. Но нетрудно заметить, что именно пред­ставители «средовой» точки зрения проблему гениальности либо начисто иг­норируют, либо уходят от нее, отделываясь парой-тройкой пустых фраз. Та­кое отношение, по сути дела, исключает возможность не только изучать, главное – активно воссоздавать те условия, которые способствуют развитию и реализации гениальной личности. Исторически возникновение «средовой» установки, «средовой» концепции, отодвигающей проблему гениальности на задний план, вполне понятно – это прямое следствие идеологических дог­мам, господствующих в странах социализма… Это «чисто социальное», «антибиологизаторское» мышление исходит из всеобъемлющего принципа, учившего, что «незаменимых нет»… По законам якобы социальной справед­ливости, такая точка зрения получила чрезвычайно широкое распростране­ние… Заодно и принцип «от каждого по способности» был как бы забыт – если у всех одни способности, то не о чем говорить… И по-настоящему стали развивать только «нужные», «престижные для государства» способности, но поголовно и прежде всего – способность к конформизму…

5. Принцип неисчерпаемой наследственной гетерогенности человечества

Может показаться, что постановка проблемы гениальности и в самом деле антидемократична (один гений на 10 миллионов людей!). Но это оши­бочное представление, поскольку, говоря о генетике интеллекта, о генетике гениальности и одаренности, мы не должны забывать одного из наиболее важных, основополагающих принципов, заложенных в природе всего живого, в том числе и в природе человека – это принцип неисчерпаемой наследст­венной гетерогенности.

Казалось бы, из всего выше сказанного легко вывести заключение, что для оптимизации развития достаточно предоставить детворе и юношеству хо­рошие, равные, соответствующие возрасту условия и задача резкого повышения частоты развивающихся гениев, тем более выдающихся талантов, да и талантов вообще будет решена. К сожалению, этого совершенно недостаточно.

С самого появления многоклеточных организмов с половым размно­жением естественный отбор в рамках каждого вида был направлен на созда­ние максимальной наследственной гетерогенности. За появлением каждого нового вида животных и растений вплотную следовало появление специфи­чески адаптированных к этому виду микробных, бактериальных, вирусных, грибковых паразитов, ферменты и антигены которых точно адаптировались к полипептидам и антигенам хозяина. Но приспособленность паразита к моле­кулам хозяина неизбежно вызывала среди особей-хозяев интенсивный отбор на устойчивость к данному паразиту. В значительной мере этот обор мог вес­ти к исчезновению или замене у хозяина той молекулы, которая необходима паразиту (пример – распространение множества «защитных» эритроцитопатий в малярийных зонах обитания человека).

Этот отбор приводил также к распространению у вида-хозяина такой мутации, которая, минимально изменяя структуру той молекулы хозяина, которая необходима паразиту, превращала эту молекулу в антиметаболит, блокирующий паразитарный фермент. Если паразит, вирусный, бактериальный и т.д., адаптируясь к хозяину, начинал вырабатывать в своей оболочке антиген, мимикрирующий антиген хозяина (что препятствует выработке хозяином антител, ибо они не вырабатываются ни против собственных антигенов хозяина, ни против веществ, их мимикрирующих), то среди популяций хозяина начинались распространяться мутации, меняющие мимикрируемый антиген, что восстанавливало способность к образованию противорпаразитарных антител.

Поскольку эпителий и слизистые не могут полностью воспрепятствовать проникновению разнообразнейших микробных паразитов во внутреннюю среду хозяина, одним из важнейших путей противостояния постоянному натиску патогенов является максимализация биохимических различий между особями вида-хозяина, что и привело к созданию неисчерпаемых по своей сложности и многочисленности систем «балансированного полиморфизма» по очень значительной части генов любого вида животных, в том числе и человека. Механизмы становления и значения этой системы рассмотрены нами в книге «Иммуногенетика» (1971).

Неисчерпаемая наследственная биохимическая гетерогенность не может не повлечь за собой неисчерпаемую наследственную гетерогенность психическую, тем более, что к наследственному полиморфизму на молекулярном ровне присоединяется и иерархически более высокий.

Можно догадываться, что констатируемое многообразие конституциональных типов (эктоморфы, эндоморфы, мезоморфы и их промежуточные комбинации) порождались отбором на приспособленность к различным нишам среды и общества. Становление конституций как скоррелированных целостностей шло эволюционным путем подчинения ряда органов и функций какой-либо иерархически высшей системе – нервной, эндокринной или обменной. Нет нужды рассматривать, к чему более приспособлен гипотиреоидый или гипертиреоидный тип конституции, так как число таких полюсов в рамках относительной нормы очень велико. Можно ограничиться частным примером: сдвиг по линии гипогипертиреоидности в значительной мере удовлетворяет правилам Аллена и Глогера, тогда как сдвиги от полюса подвижности к малоподвижности нервной системы могут повышать адаптацию к множеству природных и социальных ниш.

Для нас существенна гетерогенность типов конституции, мышления, тонуса, восприимчивости, темпов созревания, быстроты или глубины пони­мания и вытекающая из этого основоположная закономерность: безграничное разнообразие индивидуальностей, слагающихся в задатках даже не к моменту рождения, а в момент зачатия.

В силу этого, даже при предельном единообразии условий развития и воспитания каждый индивид выберет для себя свои решающие импрессинги. Способность найти у каждого ребенка его собственные, только ему свойст­венные точки восприимчивости и дарования составляют существо педагоги­ческого и родительского таланта, а отыскание «клавиш» и потенциальных способностей, их максимальное развитие – требует исключительного внима­ния, такта, проникновения и титанического труда. Вероятно, потому так ред­ка полнота расцвета и реализации личности, так редко складываются под­линно творческие кружки и коллективы, так резко выступают против поис­ков и развития гениев многие педагоги и социологи, лишь прячущиеся за псевдодемократическими лозунгами.

Но независимо от того, что бы ни считалось источником, причиной и сущностью реализовавшейся гениальности, каждая гениальная личность ми­ровой истории и культуры подлежит всестороннему изучению (если только не окажется, что гениальности, как таковой, вовсе не было, а было стечение обстоятельств, позволившее той или иной личности сыграть из ряда вон вы­ходящую роль). Можно смело исключить из рядов «гениев» тех, кто сыграл ту или иную, иногда даже заглавную историческую роль и остался в историче­ской летописи в силу занятого им поста или личной близости к выдающему­ся деятелю. Нужно отказаться от этических критериев, потому что история знает немало злых гениев, оказавшихся на стороне реакции или нанесших большой вред своими попытками навязать истории чрезмерно быстрый ход.

Нужно сразу признать, что изучая только реализовавшихся гениев, мы оставим вне нашего рассмотрения множество нереализовавшихся, поскольку внимательное изучение именно реализовавшихся гениев может раскрыть нам, что именно стимулировало развитие их способностей, что придавало им тот неимоверный внутренний стимул, благодаря которому они смогли стать под­линно великими.

Часть третья. НЕКОТОРЫЕ НАСЛЕДСТВЕННЫЕ ФАКТОРЫ, СТИМУЛИРУЮЩИЕ УМСТВЕННУЮ АКТИВНОСТЬ

1. Введение в проблему

Считая достоверно установленным, что в выровненных, в общем благоприятных условиях развития очень большое значение приобретают наследственные различия в одаренности, мы занялись вопросом, какими же наследственными факторами может определяться столь ярко выраженная особенность, как огромный талант или гениальность.

В связи с этим мы обратили внимание на довольно давно обнаруженную повышенную умственную активность подагриков и на замечательную работу «История английского гения» Г.Эллиса (EllisН.,1927). Эллис не только показал очень высокую частоту подагриков среди выдающихся людей Англии, но и дал четкое характерологическое определение гения «подагрического типа», противопоставив этих твердых, неуклонно решительных, работоспособных, мужественных гениев, – быстро вспыхивающим, ярким, переменчивым, блистающим, несколько женственным типам "чахоточного гения". Поскольку подагра и гиперурикемия (повышенный уровень мочевой кислоты) довольно четко наследуются при разнообразных нарушениях обмена, возникла следующая рабочая гипотеза.

Это нарушение обмена является одним из многих возможных механизмов возникновения и передачи потомству той доли повышенной активности интеллекта, которая, как показали исследования на близнецах, являлась наследственно обусловленной. Более того, подагрическая стимуляция мозг является одним из тех механизмов, которые могут повышать интеллектуальную активность до уровня талантливости и гениальности.

Если бы эта гипотеза нашла свое подтверждение, можно было бы считать, что хотя бы часть случаев гениальности поддается естественно-научной расшифровке, и гениальность из предмета спекулятивных рассуждений превращается в объект научного изучения.

Исходя из этих соображений, мы решились предпринять «междисциплинарное» исследование, посвященное роли подагриков в мировой исто­рии и культуре.

Получив целый ряд необычайно веских подтверждений, свидетельст­вующих о том, что весьма значительная доля крупнейших деятелей истории к культуры действительно страдала подагрой, и устранив различные гипотезы (в частности, диетарную), которыми можно было объяснить эту чрезвычайно высокую частоту гениальности среди подагриков (помимо стимулирующего действия мочевой кислоты на мозг), в ходе изучения патографий различных замечательных личностей, мы обратили внимание на два других, гормональ­ных, механизма стимуляции, имеющих место при синдроме Марфана (адреналовый механизм) и синдроме Морриса (тестикулярная феминизация, андрогенный механизм), а также на необычайно стимулирующую умственную деятельность гипертимную фазу циклотимии, которую мы будем в дальней­шем называть гипоманиакальностью. Наконец, после того, как стала очевид­ной большая роль этих четырех факторов, мы были вынуждены обратить внимание на то, что среди гениев необычайно часто встречается броское высоколобие и даже гигантолобие. (Биологам достаточно обратить внимание на портреты Менделя и Моргана). Но, конечно, здесь в первую очередь был бы необходим широчайший подход, подтвержденный статистикой, чего мы, ес­тественно выполнить не можем, а посему ограничимся лишь констатацией.

Из фактического материала, который будет представлен далее, следу­ют, как нам представляется, существенные междисциплинарные и социоло­гические выводы, которых мы сможем коснуться лишь после изложения соб­ранных нами данных по найденным факторам резкого повышения интеллек­туальной активности и активизации умственной энергии.

Первую часть работы мы посвящаем кратким биографиям и патографиям выдающихся подагриков. Вторую часть – проблеме гипоманиакальной стимуляции умственной энергии. Третью часть – сочетанию подагрической стимуляции с гипоманиакальной (гиперурикемия-гипоманиакальность). Чет­вертую – двум гормональным механизмам стимуляции умственной активно­сти. Пятую – династической гениальности и талантливости, при которой в ряде случаев просматривается безусловная генетическая передача подагриче­ского механизма стимуляции наряду с социальной преемственностью, а в ря­де случаев на неизвестный нам генетический механизм одаренности накла­дывается социальная преемственность. В шестой части мы кратко остановим­ся на обнаруженном нами частом высоколобии и даже гигантолобии у гени­ев. В Заключении мы приведем некоторые выводы, которые, по нашему мне­нию, имеют важное социальное значение.

Рассматривая факторы повышенной умственной активности, мы, ра­зумеется, нисколько не сомневаемся в том, что наличие любого из них, от­дельно либо попарно, вовсе не гарантирует высокой умственной активности. Совершенно очевидно, что любой из них может быть абсолютно подавлен множеством отрицательных наследственных же, биологических, биосоциаль­ных и социальных факторов. Это утверждение – трюизм, не заслуживающий, как нам кажется, подробного рассмотрения, то есть достаточно самоочевид­ный.

Анализируя роль подагрического и иных механизмов повышенной ум­ственной активности в жизни замечательных деятелей мировой истории и культуры, мы, несмотря на самоочевидную неполноту патографической лето­писи, никоим образом не могли выдерживать какую-либо историческую и географическую последовательность. Чтобы наглядно показать, насколько еще недостаточными остаются в итоге наши знания о механизмах гениально­сти, мы рассмотрим очень немногие из тех семей, в которых механизм несо­мненно наследуется, тогда как сущность его остается совершенно непонят­ной. Мы полагаем, что представленный материал в достаточной мере докажет необходимость развития двух междисциплинарных областей, которые мы на­зовем «гениелогией» и «историогений». Это тем более необходимо, что меха­низмы творческого стимула, ведущего к гениальным достижениям, нам уда­лось в какой-то мере расшифровать лишь у трети крупнейших деятелей ми­ровой истории и культуры. Однако существует множество гениев, патография которых оказалась недостаточной. Мы предполагаем, что нахождение новых данных будет вполне соответствовать найденным нами закономерностям.

2. Гиперурикемическая (подагрическая) стимуляция умственной активности

2.1. Исходные положения и психологическая характеристика подагрических гениев

 

Свою разгадку повышенная частота подагриков среди гениев нашла в 1955 году в замечательной работе Орована (OrowanЕ.,1955), указавшего на то, что мочевая кислота структурно очень сходна с кофеином и теобромином, известными стимуляторами умственной активности.

Орован указал также на то, что мочевая кислота, расщепляющаяся у всех млекопитающих, кроме приматов, до алантоина под действием уриказы, лишь у приматов сохраняется в крови, и именно с этим, предположительно, связан новый этап эволюции, идущий под знаком повышенной ак­тивности мозга.

Отметим, что организм нормального человека содержит около 1 г мочевой кислоты, причем ежесуточно образуется и выводится 0,5 г. В организме больного подагрой постоянный уровень мочевой кислоты в крови повышен в 1,5–1,8 раз против нормы, а общее содержание ее в организме достигает 30 г.

При многолетнем избытке мочевой кислоты в организме происходит отложение солей этой кислоты в виде кристаллов – образуются тофусы, которые вызывают подагрические боли и превращают, в конце концов, больных подагрой в инвалидов.

Некоторые последующие работы подтвердили в большей или меньшей степени положительную корреляцию уровня мочевой кислоты и уровня умст­венной активности. Мы приведем здесь лишь данные исследования Г.У.Брукса и Э.Ф.Мюллера (Brooks G.W., Mueller Е.,1966), которые «вслепую» провели многогранные обследования умственной активности 113 профессо­ров Мичиганского университета, а затем вычислили связь (корреляцию) раз­нообразной активности обследованных профессоров с установленным у них уровнем мочевой кислоты.

Этот показатель демонстрирует даже в рамках этой социально выров­ненной группы очень высокую корреляцию многих характеристик интеллек­туальной активности с уровнем мочевой кислоты.

Таблица 1. Коэффициент корреляции между различными характеристиками активности и уровнем мочевой кислоты (по Brooks G.W., Mueller Е.,1966)

Интенсивность деятельности

+0,57

Профессиональная продуктивность

+0,54

Требовательность к себе

+0,54

Способность к сотрудничеству и организации

+0,43

Широта и многогранность деятельности

+0,51

Отношение к стрессу

+0,12

Преобладание исследовательских интересов

+0,19

Итог: стремление к социально признанному достижению

+0.66

Уже в Древней Греции и Риме обратили внимание на необычайно вы­сокий интеллект многих подагриков. Эти наблюдения подтвердились и сред­невековыми авторами, и публицистами и врачами нового времени, покуда в XIX веке подагру не стали надолго считать результатом обжорства, пьянства и всяких излишеств. Общественное мнение в отношении подагры замечательно иллюстрирует ураган карикатур в газетах того времени.

Но уже в 1927 году Г.Эллис, как мы уже говорили, дал четкое опреде­ление особенностей гениев-подагриков, отмечая их исключительную целеуст­ремленность, энергию, неистощимое упорство и работоспособность, настой­чивость, преодолевающую любые препятствия, и их мужество.

Если первым подагриком, зарегистрированным в истории, был Иу­дейский царь, мудрый Аза, то Гиерон Сиракузский в V веке до н.э. уже знал о связи между болезнью суставов и камнями в мочевом пузыре, то есть о мо­чекаменной болезни у подагриков. Большая масса уратов была обнаружена в большом пальце ноги скелета пожилого мужчины, похороненного в Верхнем Египте. Самой древней находкой является мочекислый почечный камень у египетской мумии 7000-летней давности. Дж.Тальботт (Talbott J.,1967) за­мечает по этому поводу, что наличие мочекислого камня в почках не доказы­вает наличия подагры, хотя вероятность ее при этом составляет 15/16. Егип­тяне уже за 1500 лет до нашей эры умели лечить подагру растениями, содер­жащими колхицин.

Подагрой болел и от нее умер римский поэт Лукиан, описавший муки подагры в своих стихах. Еще в 1734 году Стакли писал, что многие греческие вожди, участвовавшие в Троянской войне, страдали подагрой, в том числе Приам, Ахилл, Эдип, Протесилай, Улисс, Беллерофон, Плестен, Филоктет, тогда как Тианон Грамматик от подагры умер.

Итак, перед нами стояла задача выявить максимальное число тех из­вестных и признанных исторических лиц, механизм стимуляции умственной деятельности которых можно было бы считать гиперурикемическим (подагрическим).

2.2. Принципы отбора материала

Просматривая обычно приводимые в книгах и статьях краткие переч­ни выдающихся лиц, страдавших подагрой, мы обратили внимание на то, что в них попадалось не только всем известное имя Александра Македонского (умершего очень молодым, следовательно, унаследовавшего подагру, скорее всего, от отца – Филиппа Македонского), но и известные только специали­стам, почти забытые имена – например. Марка Випсания Агриппы, вели­чайшего полководца и организатора бурного послецезарского периода борь­бы Октавиана Августа с Помпеем Младшим и Марком Антонием. Что еще важнее, в этих списках отсутствовали имена нескольких крупнейших деяте­лей, которые, как нам было известно, определенно страдали подагрой. В ча­стности, мы помнили, что подагриком был необычайно деятельный импера­тор Германии Карл V и его внук, знаменитый полководец Александр Фарнезе Пармский, и кроме того замечательный, но забытый полководец эпохи Три­дцатилетней войны Леннарт Торстенсон. Следовательно, предстоял интен­сивный поиск дополнительных имен и документальных подтверждений о на­личии подагры у тех выдающихся деятелей, которые общепризнанно счита­ются «творцами истории и культуры».

Приступая к очеркам-биографиям замечательных деятелей мировой истории, мы должны предупредить, что длина этих очерков обычно будет об­ратно пропорциональна известности описываемого лица. Нет ни возможно­сти, ни смысла описывать деяния Александра Македонского или Лютера. Они известны, и все, что они совершили, легко вспомнить, тогда как лишь специалисты знают, что из себя представлял, например, Г.фон-Штейн.

Еще раз подчеркнем, что мы не можем подходить к деятелям мировой истории и культуры с позиций добра и зла, прогрессивности или реакционности их деятельности, нельзя считаться в особенности и с критериями «успех–неуспех». Люди действовали в соответствии с поставленными их социумом задачами, в рамках этики, нравственности (или безнравственности) своего времени, и для нас решающими критериями являются энергия, личная активность, решимость. Трудно найти в истории фигуры, более реакционные, чем, например, Карл V или Филипп II. Но тогда и Колумба пришлось бы осудить, так как он вывозил рабов в Испанию, где они умирали через год-два.

Исследование патографий сталкивается с неимоверными трудностями. Некоторое представление о них могут дать полученные нами сведения о На­полеоне. Достоверно, что у него были постоянные затруднения с мочеиспус­канием. Достоверно, что при вскрытии у него в мочевом пузыре были найде­ны камни и песок. Но его гений психологически не соответствовал подагрическому типу, и хотя в некоторых источниках прямо утверждалось, что он страдал «мочекислым диатезом», нам не удалось найти этому подтверждения в тех солидных трудах, с которыми мы успели познакомиться (далеко не всех!). И в этом случае желательна дальнейшая проверка.

Зная, что его племянник. Наполеон III, страдал почечно-каменной болезнью, мы обратились к его медицинской истории, и, по Г.Эллису, его почечные камни оказались фосфатными.

А.В.Суворов в одном из своих писем упоминает о «семидесяти пода­грах» (может быть, он имел в виду приступы подагры?), но все письмо напи­сано так, что эту жалобу можно принять лишь за отговорку.

Адмирал Нельсон пишет о своей «подагре в груди», но эта локализа­ция столь необычна, что заставляет комментаторов считать, что речь идет о какой-то другой болезни.

С другой стороны, Ч.Диккенс категорически отрицал наличие у него подагры, вопреки всей ее симптоматике. В дальнейшем обнаружилось, что у него была не только подагра, но и почечные камни, а его отец умер от опе­рации по поводу почечных камней (наследование гиперурикемии).

Но и в отношении наследования, «династичности» подагры, мы по­стоянно сталкиваемся с неразрешимыми трудностями. В истории Нового времени не много найдется личностей, которых можно было бы поставить в один ряд с Вильгельмом Молчаливым. У него есть много черт именно «подагрического гения». Но мы не смогли обнаружить в его биографиях пря­мых указаний на подагру. Зато она обнаруживалась у очень многих из его необычайно даровитых потомков – Морица Оранского, Тюренна, Вильгель­ма III, прусских курфюрстов и королей. Конечно, подагра могла к ним пе­рейти и от других предков, но «род Оранских возвышается как горный хребет даровитости среди бездарности других династий» (Woods F.A.., 1906).

Александр Македонский был подагриком, что зафиксировано. Он умер в 32 года, подагра началась у него уже в молодости, десятилетия перед этим он был гиперурикемиком и можно быть уверенным, что подагра у него была наследственной, скорее всего мономерной. Его отец Филипп II Маке­донский обладал всеми особенностями подагрического гения – невероятной целеустремленностью, безразличием к ранам и лишениям, постоянно и на­пряженно действующим умом. Но мы не смогли открыть указаний на его подагричность, несмотря на многонедельные целенаправленные поиски.

Итак, в нашем списке пробелов будет немало, и чрезвычайно жела­тельно, чтобы эти «белые пятна» были как можно скорее и полнее закрыты.

По чисто техническим причинам нам пришлось сосредоточить свое внимание почти целиком на гениях и выдающихся талантах Европы (Западной и Центральной). Мы надеемся, что этот недостаток будет исправ­лен продолжателями, точно так же, как мы надеемся, что в ближайшие годы будут раскрыты не обнаруженные нами механизмы.

Может быть, нелишне напомнить, чтоосновной вывод нашей работы – это потенциальное могущество ума человека. Если оно гораздо полнее реали­зуется при воздействии на мозг внешнего по отношению к нему стимула (биохимического или гормонального), то это надо понимать прежде всего как доказательство того, на какую величайшую активность человеческий мозг способен при полной мобилизации.

2.3. Список основных литературных источников и краткие комментарии к ним

Как была построена работа? Прежде всего мы просмотрели десятки самых авторитетных групповых биографий, в которых были представлены деятели, прославившиеся в самых различных сферах – в науке, искусстве, музыке, военном деле, политике, технике и пр. Затем мы выбрали из энцик­лопедий имена тех знаменитостей, которым посвящены самые значительные статьи (размер статей в энциклопедиях, как правило, прямо пропорционален значимости вклада того или иного героя в человеческую историю). Таким образом, мы попытались свести на нет субъективное отношение к тому, кого считать гением, а кого оставить за бортом наших исследований. Итоги наших выборок по изучению индивидуальных патографий и определению частоты подагриков (а впоследствии – и обладателей прочих стимулирующих факто­ров), основанных на более чем пятидесяти различных групповых биографий и перечней великих людей, сведены в таблице 2. В этой таблице приведены данные о процентном отношении «гиперурикемических» гениев к общему числу упоминаемых в литературном источнике (последняя колонка).

Предваряя приведенные данные, скажем здесь, что контрольной циф­рой к нижеследующей таблице следует взять частоту встречаемости подагры среди немолодого мужского населения в странах с высоким потреблением животных белков (мяса) и алкоголя (0,3–1%). Мы в несколько раз завышаем эту цифру из осторожности и предлагаем наивысшую – 2,0–2,5%.

Таблица 2 Доля достоверных подагриков среди гениев, названных в различных групповых биографиях или перечнях

№№

п/п.

Автор, название и год издания

Число

имен

Число подагриков

Процент

подагриков

1

Гэллис. История английского гения 1927

1030

55

5,2

2

Я Голованов. Этюды об ученых 1976

61

7

11

3

Я Фигье. Светила науки 1871

18

5

28

4

Дж Хаксли. Очерки гуманиста 1966

8

3

37,5

5

Рей и Розалин Гиберт. Атомные пионеры 1970–1971

25

6

24

6

ВЛанге Эйхбаум и В Курт. Гений, безумие и слава 1967

21

5

24

7

Дж Кеттль и Ф Маккин. Статистическое исследование знаменитых людей 1906

10

3

30

8

Т Э Грэхем. Профили протестующих 1968

15

4

27

9

Т Б Маколей. Исторические и критические очерки 1961

22

9

41

10

Т Карлейль. Герои и героическое в истории 1891

10

3

30

11

Рэмерсон. Великие люди 1904

6

2

33

12

В Зейдель Готфрид Вильгельм Лейбниц. 1975

15

3

20

13

Л Мадден Великие слуги монархии. 1933

4

2

50

14

Б Людвиг Гений и характер 1932

19

4

21

15

Н Виллард Гений и безумие в XVIII веке 1963

6

3

50

16

Р Вальдфогель На пути гения 1925

3

2

67

17

Наполеон Бонапарт. Жизнь политическая и военная 1827

4

2

50

18

Г.Ревеш. Талант и гений 1952

22

7

32

19

А Уайтхед. Приключения идей 1933

12

6

50

20

Р. Гошдшмит-Йентнер. Завершители и преобразователи 1957

17

5

33

21

К. Шантелуз. Исторические портреты 1886

6

2

33

22

Л.Левенфельд. 0 гениальной психической деятельности 1903

17

2

12

23

Ф. Месс. Духовное царство этого мира 1935

7

5

70

24

М.Фольман. Гениальные немощные. 1957

16

3

18

25

Р.Зайчик. Мыслители и поэты. 1949

10

2

20

26

Ф.Гизе. Опрос населения Германии. 1928

19

8

42

27

Серия биографий «Жизнь замечательных людей». 1895

200

27

13

28

Амио. «Жизнь замечательных детей». 1871

28

5

18

29

Э.Кречмер. Гениальные люди. Портреты. 1958

81

8

10

30

Ю.Бфремов. Пассионарные вожди и пророки. 1971

9

2

22

Ц31 –^

ФЛеннард. Великие естествоиспытатели. 1929

59

6

10

32

А.Риль. Главенствующие мыслители и исследователи. 1922

9

2

22

43

«Великие жизни» (Английская серия биографий, без коронованных особ). 1936

64

12

19

34

Серия «Двенадцать английских государственных деятелей»

12

8

67

35

А.Роуз. Герои английской истории. 1945

8

4

50

36

М.Вальдман. Некоторые диктаторы Англии. 1940

4

3

75

37

Т.А.Бакли. Юность гениев. 1858

30

7

23

38

М.К.Петров. Как создавали науку. 1977

11

5

45

39-

Дж.Кроутер. Основатели англо-американской науки. 1960

10

3

33

40

Серия кратких биографий «Плутарх XIX века». 1902-1903

165

9

5

41

Г. и А. Томас. Великие ученые. 1959

18

3

14

42

Н.Вавулин. Больные гении. 1913 Л. и Д. Пул. Ученые, изменившие мир. 1960

89

12

13,5

43

К.Шеффлер. Великие гении. 1948

17

3

18

44

А.Герцберг. Философы. 1926

10

4

70

45

М.Нордау. Психофизиология гения и таланта. 1908

22

22

46

Н.К.Кольцов. Родословная Толстых-Пушкиньк. 1926

20

8

40

47

Б.Гастино. Гении науки, техники и промышленности.

33

8

24

48

Е.Я.Пэрна. Ритм, жизнь и творчество. 1925

40

6

15

49

Г.Эткинс. Свойства гениев. 1971 Серия «Сто великих людей».1894–1897

20

4

20

5U

Г.Эиленберг. Путевые наброски. 1950 Большая Советская энциклопедия. «Гений». 1971

22

6

27

51

Ф.Раквиц. Помогшие изменить мир. 1971

52

Г Эйленберг. Путевые наброски 1950

34

4

12

53

Большая Советская энциклопедия «Гений» 1971

15

3

20

54

Ф Раквиц. Помогшие изменить мир 1971

26

5

19

Нам кажется, что приведенная выше таблица требует хотя бы краткой персонификации, если не перечня всех великих, то хотя бы гиперурикемиков, подагриков и, предваряя дальнейшее изложение, обладателей других факторов, повышающих интеллектуальную активность. В последующем из­ложении менее известные российскому читателю личности будут рассмотре­ны более подробно.

Мы не будем останавливаться на всех источниках, но постараемся упомянуть тех подагрических гениев, которые упоминаются в них. Кроме того, мы укажем еще несколько выборок, заслуживающих, по нашему мне­нию, внимания.

Я.Голованов опубликовал в первом издании своей книги (1970) 39 очерков, а во втором (1976) – 61 очерк о крупнейших ученых. Среди его ге­роев – семь подагриков: Галилей, Ньютон, Лейбниц, Гарвей, Линней, Даламбер и Дизель.

Если речь идет об ученых, художниках, военно-политических деятелях достаточно высокого ранга, можно с уверенностью предсказать, что среди них гиперурикемический механизм гениальности будет представлен доста­точно часто. Так, во втором томе работы Л.Фигье (1871) среди упомянутых им 17 светил науки – Джероламо Кардано (1501/6-1576) и Колумб были достоверными подагриками. В третьем томе даны биографии 18 ученых, сре­ди которых шестеро оказались подагриками (к списку Голованова прибавился еще Ф.Бэкон).

Джулиан Хаксли (Huxley J.,1966) упомянул о восьми величайших представителях человечества, которыми, по его мнению, являются Шекспир, Гойя, Хаммурапи, Конфуций, подагрики Ньютон, Дарвин и Микеланджело и гипоманиакально-депрессивный Л.Н.Толстой.

Среди 25 ученых–атомистов с древности до наших дней Розалин и Рей Гиберт (Hiebert R., Hiebert R.,1970–1971) называют шестерых подагриков – кроме Галилея и Ньютона, они пишут о Бойле, Франклине, Волластоне и Берцелиусе.

Ланге-Эйхбаум и Курт (Lange-Eichbaum W., Kurth W.,1967) добавляют к списку гениальных подагриков Мильтона и Рубенса. Отметим, что среди 558 описанных ими гениев (впрочем, в подавляющем большинстве случаев это скорее таланты, и не всегда самые крупные) авторы нашли лишь два де­сятка здоровых людей, без «бионегативных» компонентов.

Дж.Кеттль и А.Мак-Кин (Cattel J.,МсКееп А., 1906), пересмотрев шесть самых авторитетных энциклопедий, чтобы выбрать десятку величайших гениев, получили относительно объективный список, в результате чего к уже перечисленным выше подагрикам добавился Гете. У Т.Грэхема (GrahamТ.Е., 968) среди пятнадцати его героев четверо – подагрики. Новые для нас имена: Томас Мор, Эразм Роттердамский и Мишель Монтень. Ж. Маколей (MacaulayТ. В., 1961) в своих критических и исторических очерках называет в заголовках 22 имени, среди которых 9 подагриков. Доба­вим к нашему списку сэра Бэрли, Уильяма Темпля, Уолпола, Уильяма Питта Старшего, Клайва, Фридриха Великого, С.Джонсона.

Т.Карлейль (1891) упоминает троих подагриков, среди них впервые для нас – Кромвель.

В.Зейдель (Seidel W.,1975) в биографии Лейбница дает портреты вели­чайших ученых того времени, и добавляет к списку великих подагриковЯко­ба и Иоганна Бернулли, Канта, Мальбранша.

Мадлен (Madelin L.,1933) среди четырех «великих слуг монархии» пи­шет о двух подагриках – Мазарини и Кольбере.

Е.Людвиг (LudwigЕ., 1932) посвящает пять из двадцати очерков – подагрикам. Новыми именами для нас здесь оказываются Фридрих II, Г. фон Штейн, Бисмарк и Рембрандт.

Н.Виллард (Willard N.,1963), ссылаясь на Дидро, называет в качестве литературных и философских гениев Шекспира, Платона, Декарта, Мальбранша, Бэкона и Лейбница. Таким образом, из шестерых трое последних оказываются подагриками.

Р.Вальдфогель (Waldvogel R.,1925), желая выявить биологию гениаль­ности, выбрал троих величайших из великих: Бетховена, Гете и Рембрандта, не подозревая, конечно, что все трое отобранных им имеют нечто общее – они подагрики.

Добавим, что Наполеон в биографических записках избрал себе в судьи Цезаря, Александра Македонского и Фридриха II. Он тоже, конечно, не подозревал, что Александр и Фридрих – подагрики (Napoleon,1827).

К.Шантелуз в «Исторических портретах» (Chantelouse К.,1886) к уже известным нам подагрикам добавляет Конде Великого (из шести портретов – трое подагрических гениев).

Л.Левенфельд (Loevenfeld B., 1903) в конце своей книги дает биогра­фии 11 величайших художников, среди которых уже упомянутые выше Рем­брандт и Микеланджело – подагрики, а Фейербах – обладатель гипоманиакально-депрессивного механизма стимуляции.

Ф.Месс (Mess Р., 1935) пишет: «Фауст, легендарная мечта о тотальной гениальности, имеет исторические воплощения: Микеланджело, Леонардо да Винчи, Парацельс, Бэкон, Лейбниц, Кант, Гете». Не удивительно ли, что среди шести гениев-титанов, гениев-универсалов, выбранных наверняка без­относительно к их болезням, оказалось пятеро уже нам известных подагри­ков?

В остальных биографических выборках, нами использованных, повто­ряются те же имена, добавляются несколько новых: Бен Джонсон, Рубенс, Кольбер, Сиденгам, Ян Собеский, Драйден, Эдисон, Петр Великий, Дарвин и некоторые другие.

Мы позволили себе сделать выборку крупнейших политиков и дипло­матов XVII–XIX веков, заранее понимая произвольность и, может быть, спорность собственного выбора. Мы внесли в список Ришелье, Наполеона, Фуше, Талейрана, Меттерниха, Гладстона, Горчакова, а кроме того девятерых подагриков – Мазарини, Вильгельма III Оранского, Мальборо, обоих Пит-тов, Б.Франклина, Каннинга, Пальмерстона, Дизраэли и Бисмарка. Можно этот список удлинить, но вряд ли поименованные девять выпадут из него, и если даже список можно увеличить вдвое, при том, что из добавленных ни­кто не окажется подагриком, то процент снизится с 50 до 25. Только и всего.

В специальном труде П.Дэйл (Dale Р.М.,1952) рассматривает болезни 33 знаменитостей. В предисловии он указывает: «Поиски медицинской ин­формации о лицах давних времен, в общем, кончились разочарованием. Только иногда удавалось, подхватив немного симптоматических нитей там, немного других в другом месте, спрясть диагностическую нить». Автор выра­жает благодарность многим выдающимся историкам и медикам за помощь. Дэйл, как правило, занят причинами смерти и концентрирует свое внимание на диагностировании именно ее причин. Тем интереснее его список (не с точки зрения причин смерти), так как он позволяет еще раз убедиться в су­ществовании биологических источников замечательной творческой активно­сти, поскольку среди его 33 героев – 14 обладают выявленными нами меха­низмами стимуляции.

В работе А.Шейнфилда (SheinfieldА.,1972) приводится список гениев, считавшихся эмоционально неустойчивыми или даже психически больными. Среди них – Сократ, Сафо, Марлоу, Б.Джонсон, Свифт, Кант, Мольер, Бод­лер, Поуп, Ницше, Шопенгауэр, Гете, Эдуард Каупер, Байрон, Скотт, Кол-ридж, Соути, Де Куинси, Шелли, Эмерсон, Эдгар По, Гюго, Л.Толстой, Бис­марк, Вагнер, Сметана, Леонардо, Тинторетто, Боттичелли, Челлини, Блейк, Тернер, Веронезе, Рафаэль, Дюрер, Ван Дейк, Ватто, Ван Гог, Руссо, Мо­дильяни. Эпилептиками называли Магомета, апостола Павла, Юлия Цезаря, Франциска Ассизского, Петра Великого, Наполеона, Достоевского. Мы не оспариваем «диагнозы». Но здоровыми Шейнфилд называет Вашингтона, Франклина, Джеферсона, Линкольна, Дизраэли, Гладстона, Черчилля, Дар­вина, Эйнштейна, Б.Шоу, Фрейда, Томаса Манна, Пикассо, Тосканини и Ф.Д. Рузвельта.

Во всем этом списке из 70 имен, без всякой дополнительной провер­ки, – Кант, Бисмарк, Петр Великий, Франклин, Дизраэли, Б.Джонсон и Дарвин оказываются подагриками. Свифт, Колридж, Толстой, Ван Гог, Чер­чилль и Фрейд – обладателями гипоманиакально-депрессивной характеро­логии почти на клиническом уровне. Шопенгауэр и Гете совмещают в себе циклотимию и подагричность. У Линкольна – синдром Марфана. То есть, без специального дополнительного изучения в выборке из 70 имен обнару­живается 16, у которых имеется тот или иной признак (фактор) эндогенной активизации умственной энергии.

Приведем небольшой поэтический перечень великих мореплавателей из знаменитых «Капитанов» Николая Гумилева:

Вы все, паладины Зеленого Храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,

Мечтатель и царь, генуэзец Колумб,

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-Мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!

Восемь имен, но Колумб и Улисс – подагрики, а если не доверять (сведениям об «многохитром Одиссее», то надо будет подавно отказаться от Сказочного Синдбада, от Ганнона, о котором почти ничего неизвестно. И все-таки главным останется Колумб, добившийся нечеловеческими усилиями не только средств на четыре экспедиции в неизведанную часть земли, но и осуществления этих экспедиций. Мы полагаем, что шестьдесят прозаических перечней дают нам право и на один поэтический.

Замечательным образом, частота подагричности резко возрастает с по­вышением уровня гениальности. Так, у Г.Эллиса, исследование которого охватило 1030 самых выдающихся деятелей Англии (большинство из которых к Гениям никто не причислит), частота подагричности 5,2%. В павленковской серии «Жизнь замечательных людей» (200 биографий на 1895 г.) частота подагричности – 13,5%. В серии «Плутарх XIX века» (165 биографий, по 2–3 страницы на каждого) – частота подагричности 5,5% вероятно, только потому, что далеко не все 165 биографий нами были обследованы достаточно дос­конально. С другой стороны, когда Дж.Хаксли называет всего восемь, но величайших гениев человечества, частота подагричности среди них оказывается 87,7%. Когда Маколей дает 22 очерка величайших деятелей, то среди них подагриками оказываются 9 (41%).

Когда Мадлен называет четырех великих министров Франции, то из них подагриками оказываются двое. Когда Наполеон отдает себя на суд трех величайших полководцев истории, то из четырех (включая его самого) двое оказываются подагриками. Разумеется, обе эти выборки статистически вовсе не убедительны. Убедительно то, что речь идет о величайших военных деяте­лях, определивших в первом случае судьбы нации, во втором случае – судьбы мира. Когда Кеттль объективно выбирает 10 наиболее знаменитых людей, то из них подагриками оказываются трое, точно так же, как троим подагри­кам из десяти великих посвящены очерки Карлейля.

Когда у Е.Людвига из 19 выдающихся деятелей истории и культуры – четверо (вероятно, неведомо для него) оказываются подагриками (21%), и когда у Ревеша (RevesО., 1952) из 22 выдающихся гениев – семеро (22%) оказываются подагриками, то это статистически неубедительно, как и 7 из 30 в выборке Т.Бакли, или 8 из 12 крупнейших политиков Англии.

Но, с другой стороны, Вальдфогель пишет биографии трех величай­ших гениев искусства, и все трое – Микеланджело, Рембрандт и Бетховен – оказываются подагриками. Шефлер (SchдflerК.,1948), перечисляя 10 наи­высших гениев, не подозревает, что подагриками были семеро из них. Точно так же, как не подозревал М.Нордау (1908), называя 20 гениев–титанов и универсалов, что 8 из них (40%) были подагриками, как не подозревал Уайтхед (WhiteheadА.,1933), что из названных им 22 гениев – основоположни­ков эры науки и техники, шестеро были подагриками.

Если с этими частотами надо сопоставить частоту подагры среди всего мужского пожилого населения страны, где потребляется много мяса и алко­голя (выявителей подагрического предрасположения), частота подагры по разным источникам колеблется от 0,3 до 0,6%. Если судить по официальной статистике, то в США на 100 миллионов мужского населения (среди них около 40 миллионов – старше 30–35 лет) насчитывалось 300 000 подагриков, что составляет менее 1%. По личному сообщению профессора Э.Пихлак, дей­ствительное число подагриков в США доходит до 1 миллиона, что составляет 2,5%. Как мы видели, крупные выборки гениев и выдающихся талантов дают цифру 5–10%, малые выборки подлинных гениев – 20–30–40%, тогда как у гениев–титанов, которых вообще насчитывается несколько десятков, выбор­ки дают цифры 30–40–50%.

Можно возразить, что многие признанные гении, сверхвитальные, доживали до глубокой старости, когда подагра принимает особо мучитель­ные, острые формы. Однако известно, что эта болезнь сокращает продолжи­тельность жизни, в среднем, на пять лет, а главное – не было совершенно никакой возможности настолько подробно углубляться в патографию всех великих людей, чтобы исключить у них наличие подагры, нередко проходив­шей под диагнозом «ревматизм», «артритизм» и пр., в чем мы убедимся при анализе родословной А.С.Пушкина.

Трудно представить себе заболевание, более мешающее полководче­ской деятельности, нежели подагра. Однако не менее трех великих полковод­цев командовали походами и руководили сражениями с носилок, к которым их приковала подагра: это Александр Фарнезе Пармский, Валленштейн и Леннарт Торстенсон. Вообще же список великих полководцев-подагриков, на­чиная с Гиерона Сиракузского, Александра Македонского, Марка Агриппы, продолжая Карлом Великим, Генрихом IV, Тюренном, Конде, Вильгельмом III Оранским, и кончая, например, А.П.Ермоловым, – производит разитель­ное впечатление.

Около 50 перечисленных нами подагриков войдет в любой список 400 общепризнанных гениев мировой истории и культуры. Следовательно, эти подагрики-гиперурикемики составляют 12,5% от числа тех, кого принято считать гениями. 12,5% – бесспорно достоверно статистически отличаются от среднепопуляционных 1,1% для пожилого населения богатых стран.

2.4. Патографии выдающихся подагриков и кратчайшие очерки значения этих личностей

Гиерон Старший, правитель Сиракуз (7–467 г. до н.э.)

Став «тираном» Сиракузским в 478 г. до н.э., Гиерон Старший за одиннадцать лет правления успел прославиться по всей Сицилии и Италии не только своей храбростью, но и тем, что покровительствовал наукам и ис­кусствам, в частности, он пригласил к своему двору Эсхила и Пиндара. При Гиероне Сиракузы стали столицей восточной Сицилии и, вероятно, сущест­вует преемственная связь между его правлением и появлением в Сиракузах Архимеда. О подагре Гиерона упоминают Сэз и Рикверт (SezеO.,RiquertА., 1963).

Александр Македонский (356–323 до н.э.)

Поскольку о Филиппе и Александре Македонских уже упоминалось выше и их деяния достаточно хорошо известны, мы их только поверхностно коснемся здесь.

Д.Хоггарт (Hoggart D.,1897) отмечает, что Филипп оказался похожим на Эпаминонда (победителя спартанцев при Левктрах и Мантинее) и Пелопида, и что он обладал железным здоровьем. Он описывает, как Филипп осадил порт Метону, и когда его воины уже взобрались на стены, приказал убрать все осадные лестницы, чтобы заставить солдат двигаться дальше. Город был взят, горожан его изгнали, оставив им только одежду. При этой осаде Филипп потерял глаз. Он одерживал множество замечательных побед, прославился своим полководческим и дипломатическим искусством, организационным талантом.

В своих «Филиппиках» Демосфен говорил: «Вся Греция, весь варвар­ский мир слишком малы для гордости этого человека… Постыдно, что имен­ию этот македонец имеет столь смелую душу, что ради расширения своей им­перии дал себя совершенно изранить». Тот же Демосфен после смерти Филиппа сказал: «Нам пришлось воевать с таким человеком, который за власть и господство расплатился выбитым глазом, сломанным плечом, изуродованной рукой и ногой; и он все отдал бы, что бы ни потребовала у него богиня Счастья, чтобы оставшемуся досталась слава и честь».

Когда Филипп отправился в дальний поход, шестнадцатилетний Александр Македонский был оставлен правителем всей Македонии. В 18 лет Александр командовал решающим флангом македонских войск в битве при Херонее.

После смерти Филиппа началось повсеместное брожение в государстве. Для того, чтобы прекратить его, двадцатиоднолетний Александр стреми­тельно двинулся на Фивы, взял город штурмом и разрушил его, а затем продал в рабство жителей, устрашив таким образом весь эллинский мир. К 25 годам он блистательно выиграл решающие сражения с персами при Гранике. Пройдя по побережью Средиземного моря от Геллеспонта до границ Египта, он выиграл еще два решительных сражения. Численность персидских войск, как показал Дельбрюк, была преувеличена современниками в десятки раз, но все же намного превышала силы Александра. Тогда же он завоевал Вавилон. Он поднялся на еще никем не достигнутые вершины могущества. Но он вел войска все дальше и дальше, завоевывая Среднюю Азию. Через нынешний Афганистан он повел измученные войска на Индию, перешел Инд, победил могущественного царя Пора и повел бы войска еще дальше, если бы его ис­тощенные воины не взбунтовались. Только полностью исчерпав пределы их энтузиазма, выносливости и сил, он, наконец, повел их обратно.

Никаких собственных личностных барьеров его энергия и храбрость, по-видимому, совершенно не знала. О том, что вся завоевательная политика держалась на его личности, на безграничной целеустремленности, свидетель­ствует не только быстрый распад огромной империи на царства и убийство его маленького сына, но и то, что известие о смерти Александра Македон­ского, величайшего распространителя эллинизма, было встречено в Афинах с необычайной радостью. Изгнанный Александром Демосфен был немедленно возвращен из изгнания и триумфально встречен всем городом в Пирее.

Марк Випсаний Агриппа (63–12 г. до н.э.)

Подагра Марка Агриппы установлена достоверно. Более того, извест­но, что он перенес три тяжелейших подагрических приступа и покончил с собой в начале четвертого приступа, не желая переносить дальше невероят­ные муки. Марк Агриппа является одной из нередких в истории личностей, которые подготавливают и осуществляют великие дела, предоставляя пред­ставительство и славу другим. Он выдвинулся как крупный полководец еще при Юлии Цезаре, но особенно в гражданских войнах, затем в войнах с Секстом Помпеем и Марком Антонием. Историки утверждают, что он был для Октавиана Августа «Бисмарком и Мольтке в одном лице», соединяя в себе качества блестящего дипломата, организатора, полководца и флотоводца.

Как полководец Агриппа прославился прежде всего компаниями про­тив восставших кантабров и аквитанцев, затем в перузийской и килирийской войнах. Даже когда могущество помпеянцев на суше было сломлено, огром­ный флот Секста Помпея продолжал господствовать на Средиземном море, блокируя Италию. Для того, чтобы справиться с этим врагом, контролирую­щим все порты республики, Агриппа организовал первую защищенную с мо­ря римскую военную гавань, порт Юлию, где и был сооружен сильный мор­ской флот. При этом, однако, Агриппа ввел крупное новшество: на кораблях скрыто устанавливалась мощная катапульта, которая выбрасывала на борт вражеского корабля длинную железную балку с загнутым крюком. Привязан­ная к канату, эта балка при помощи кабестана быстро притягивала враже­ский корабль, начинался абордажный бой, в котором тренированные в ближ­нем бою и хорошо защищенные латами, вооруженные для такого боя легио­неры Агриппы легко справлялись с матросами Секста Помпея.

Сражение при Акциуме было заранее выиграно Агриппой, который так систематично и методично блокировал армию и флот Марка Антония, что тому пришлось вместе с Клеопатрой бежать при первом удобном случае, когда во время морского боя представилась возможность прорваться с частью эскадры. Вся армия и остальной флот сразу сдались. Но помимо своей воен­но-политической деятельности, Агриппа прославился проведением дорог, водопроводов, составлением карты римской империи. Ему трижды присуж­дался триумф и он от него каждый раз отказывался. Его слава, однако, обер­нулась большими бедами для Рима, поскольку власть попала в руки его пра­внуков – Калигулы и Нерона.

Как бы не был могуч основатель династии, если дети не наследуют его гений, то род быстро теряет власть, и хорошо еще, если с ним не гибнет государство.

Когда Агриппа покончил с собой в 12 г. до н.э., от него оставались де­ти от двух жен: от первой жены – дочь Агриппина (ее сын, Друз II, был от­равлен Сеяном). От второй жены, Юлии, дочери императора Октавиана Ав­густа, у Агриппы было четыре сына. Дед, Октавиан Август, усыновил сыновей Агриппы и Юлии – Гая и Люция, но они оба рано умерли, и Август усыновил Агриппу Постума, вместе с Тиберием. Дочь Агриппы, Агриппина, вышла замуж за Германика и стала матерью 9 детей. Трое доживших до зрелости детей – Нерон, Друз III и Гай – были по очереди названы преемниками Тиберия, но первых двух устранил Сеян, и принципат достался Гаю по прозвищу Калигула, сумасшедшему внуку Агриппы. Из трех дочерей Агриппы старшая, тоже Агриппина, стала женой императора Клавдия и возвела на престол своего сына, правнука Марка Агриппы – Нерона. С его смертью окончился дом Агриппы.

Необходимо сделать несколько замечаний по поводу роли семейных связей в выдвижении на высшие должности. И прежде всего следует заме­тить, что ни одна аристократия, олигархия, плутократия, и даже фирма не может длительно позволить себе роскошь выдвижения на ответственные должности бездарностей. Известно, что уже в первую Пуническую войну такие роскошные жесты едва не привели Карфаген к окончательной гибели. Может быть, кто-либо подсчитал, во что обошлась Англии роскошь выдви­жения после Дж.Чемберлена – Остина и, наконец, Невиля Чемберлена. Бездарный и вялый наследник очень скоро разрушает дело своего отца. В качестве пары из сотни примеров можно напомнить жалкую роль сына Яна Собеского или Иеремии Вишневецкого.

У Цельзия (25 г. до н.э. – 50 г; н.э.) имеется необычайно важное указание: почти все римские императоры страдали от подагры. Цельзий отмечает «По своей ли собственной вине или от своих предков, я не знаю». Речь может идти безусловно о Юлии Цезаре и Октавиане Августе. Цельзий имел в виду императоров вообще, то есть победоносных римских полководцев, замечательные победы провозглашавшихся императорами без всякого нарушения республиканских установок. И первым таким императором был Сципион Африканский, тоже подагрик.

К сожалению, ни в «Жизни двенадцати цезарей» Светония, ни в других исторических произведениях, например у Полибия или Ариана, почти ничего не говорится о болезнях цезарей. Но само упоминание Цельзия представляется нам чрезвычайно важным потому, например, что именно подагрические натуры до мелочей разработали тактику римских войск, ввели железную дисциплину, ежевечернее устроительство укрепленного лагеря, ежедневную тренировку, плотное построение, при котором противника неизменно встречал залп дротиков с загибающимся железным концом, и при котором варвары сталкивались со стеной кирас, шлемов и щитов, а каждого нападавшего ждал одновременный удар коротким мечом в пах и удар двумя копьями из второго и третьего ряда. Благодаря такой тактике перед манипулой обра­зовывался вал убитых и раненых, что с еще большей надежностью обеспечи­вало победу.

Септимий Север (146-211)

Септимий Север, римский всадник, родившийся в Африке, благодаря своему исключительному трудолюбию, деловитости, энергии и уму, стал бы­стро выдвигаться в качестве полководца в эпоху Траяна и его преемников, нуждавшихся в таких людях. Смерть Коммода застала его командующим тре­мя легионами в Верхней Паннонии. Войска провозгласили его императором. Стремительно двинувшись на юг, захватив благодаря этому Равенну и импер­ский флот. Север, получив утверждение в качестве императора от сената, первым делом изгнал из Рима привыкшую уже распоряжаться императорским троном преторианскую гвардию и набрал новую гвардию из отобранных сол­дат и офицеров всех провинций, уравновесив ее расположенным недалеко от Рима армейским легионом.

Успешно одолев других, весьма небезопасных претендентов на импе­раторский трон, он в то же время провел очень успешные кампании против парфян, взял Ктезифон и Вавилон, отвоевав для римской империи Месопо­тамию. Последний отрезок своей жизни он провел в Британии, разрешая возникшие там смуты и восстанавливая каледонский вал – непреодолимое препятствие набегам скандинавов, предшественников будущих викингов.

Он провел ряд важных реформ, укрепляя армию, поднимая авторитет ее командиров и делая службу в ней осмысленной и выгодной (в частности, он дал звание всадников центурионам и обеспечил будущее ветеранам, за­канчивающим срок армейской службы), а главное – серьезно облегчил судь­бу крестьянства. Септимий Север также постарался сгладить разницу в правах между провинциями и Италией, и после опустошительного владычества Коммода и междуцарствия упорядочил финансы империи, создав при этом большой запас средств. Сделанные им шаги к ослаблению власти сената и переходу от принципата к единовластию носили в его эпоху прогрессивный характер, но обернулись большим злом, когда престол стал снова переходить в руки негодяев, в частности, его сына – Каракаллы.

Для нас здесь, помимо выдающегося военного, дипломатического и административного таланта Септимия Севера – одной из тех волевых лично­стей, которые, быстро поднявшись к власти благодаря личным заслугам, энергично подправляют клонящееся к упадку государство, интересно то, что он приказал как следует наказать насмешников, издевавшихся над его подаг­рой и хромотой, вызванной этой подагрой: «Пусть знают, что я правлю не больными ногами, а здоровой головой».

В кружок его жены, Юлии Домны, входили многие выдающиеся пи­сатели и законодатели эпохи, в частности Ульпиан, пытавшийся наводить порядок в качестве советника молодого императора Александра Севера и за то убитый солдатами.

Папа Григорий Великий (540–604)

Григорий Великий справедливо считается истинным вождем всей римско-католической церкви, установившим благодаря своему авторитету полное господство римских пап над западноевропейским церковно-монастырским миром. Это был аскет, человек необычайно сильной воли, вы­дающийся администратор и писатель. Две из его книг имеются в русском пе­реводе, а одна до сих пор считается настольной для всего католического ду­ховенства. Григорий Великий страдал тяжелейшей подагрой, столь инвалидизирующей, что его распухшие руки не владели пером и он должен был при­вязывать перо к кисти или диктовать свои обширные классические труды.

Как указывается в фундаментальном Die Grossen der Weltgeschichte (1972), труды Григория Великого оказали в ранние и средние века огромное воздействие на христианство. Они способствовали созданию аскетического типа европейской церкви, определив его на столетия вперед. Книга «Regula pastoralis» стала важнейшей для всех священников. Написанные им в 25 книгах «Moralia», его необычайное красноречие, громадный административ­ный талант, исключительная работоспособность при аскетическом образе жизни, обширная миссионерская деятельность и, кроме того, создание цер­ковного государства, тянувшегося от Тосканы до Сицилии – все это оказа­лось основополагающим и направляющим для деятельности римских пап на протяжении более тысячелетия, как бы при этом сами папы не отклонялись от аскетических идеалов Григория Великого.

Частое сочетание аскетизма с тягчайшей подагрой опровергает теорию о ее обязательном порождении обжорством.

Папа Григорий Великий считается по «Биографиям композиторов» (1904) «одним из главнейших деятелей в разработке церковной музыки».

Пипин Короткий (714-768)

В 1871 году Л.Ольснер (Oelsner L.) писал о Пипине Коротком: «Существо Пипина – не его внешность, о которой отсутствует малейший намек, а его духовная природа, отражающаяся прежде всего в его делах… Мы убедились в том, насколько усилилось франкское государство как в своей внутренней организации, так и в отношении внешнего могущества не только: во времена Пипина, но и благодаря Пипину. Возложив на свою голову корону, он не поддался пустому властолюбию, но в полном сознании своего внут­реннего призвания и принятых обязанностей, приступил к тяжкой должности властителя.

До тех пор, пока он был на троне, он был ведущей силой в государст­ве. Что не проистекало из его инициативы, происходило, по меньшей мере, не без его участия. Нити как внутренней, так и внешней политики соединя­лись в его руках. В многочисленных походах, предпринятых во время его правления – 12 из 17 лет были годами войны – он всегда был во главе своих войск, равным образом он лично участвовал в дипломатических переговорах.

Разработка законов в пятидесятые годы происходила по его инициа­тиве и даже в мелочах под его влиянием. Под его председательством прово­дили судебные разбирательства, и он внимательно интересовался судебными совещаниями. Таким образом он стоял – подлинно властительная личность, всепроницающая, творческая, увенчанная успехом».

Однако, установить что-либо о наличии или отсутствии подагры у от­ца Карла Великого, Пипина Короткого, или у деда нам не удалось, может быть, из-за неполноты патографической летописи, может быть, потому, что мы по Пипину Короткому использовали далеко не все источники, а лишь немногие.

Император Карл Великий (742–814)

Карлу, сыну Пипина Короткого, внуку Карла Мартелла, правнуку первого великого мажордома королевства франков Пипина Геристальского, пришлось развивать грандиозную организационную и военную деятельность. Если, например, Карл Мартелл остановил в битве при Пуатье, уже в середине Франции, нашествие мавров из Испании и отбросил их за Пиренеи, то Карлу в 773 и 774 гг. пришлось провести две кампании против лангобардов и стать королем Ломбардии. В 791 и 802–803 гг. он разгромил аваров, дойдя до Хор­ватии и организовав «Ост-марк» – пограничную оборонительную область, впоследствии собственно Австрию (Oesterreich).

Однако, самыми длительными оказались войны с саксами. Война, на­чатая в 771 г., после покорения и нового восстания (783 г.), завершилась мас­совым истреблением саксов и переселением уцелевших, обращенных насиль­но в христианство. После экспедиции в Северную Испанию (778 г.) и гибели арьергарда – события, прославленного «Песней о Роланде» – Карл в похо­дах 796–811 гг. создал в Каталонии «Испанскую марку», область, из которой позднее началось отвоевание Испании у мавров.

В 800 г. он был коронован императором. Огромная территория импе­рии, охватывавшей всю Францию, Бельгию, Голландию, добрую половину Германии, Австрию, север Италии и Испании, была реорганизована и под­чинена разработанному единому законодательству, стала управляться назна­ченными Карлом графами и епископами, при этом сохранялся ряд демокра­тических принципов.

Карл Великий уделял огромное внимание образованию и вовлечению в управление наиболее даровитых людей, в частности, он рассылал во все концы страны людей для разыскания наиболее одаренных мальчиков и под­ростков и посылал их в организованные им школы. Это внимание к одарен­ной молодежи породило «Каролингское возрождение», а сама личность Карла породила множество легенд и саг.

Приведенный нами кратчайший перечень того, что совершил Карл Великий, только напоминающий о некоторых сторонах его деятельности, можно беспредельно расширять, но мы должны здесь отослать читателя к ис­торическим трудам, энциклопедиям и т.д., в частности к работе Абеля и Симпсона (Abel S., Simpson В.,1888). А о том, что Карл под конец своей жиз­ни хромал на одну ногу, без указания причины упоминает, например, А. Эйнгардт (1966).

Существенно, что Карл Великий отличался умеренностью в пище и питье, и это говорит в пользу наследственной, а не диетарной этиологии по­дагры. С целью направить исследователей на правильные поиски, упомянем о том, что его отец, энергичный Пипин Короткий, умер от водянки, а по по­воду деда было сказано: «Французы и немцы должны причислять Карла Мар­телла к своим наиболее почитаемым героям».

Генрих II Плантагенет (1133-1189)

Генрих I (1068–1135), младший сын Вильгельма Завоевателя, унасле­довавший корону от своего брата, выдал свою дочь Маргариту за Готфрида, графа Анжуйского. Сын от этого брака, Генрих II Плантагенет, был первым из 8 королей этой династии, боковыми ветвями которой являются династии Ланкастерская и Йоркская.

Генрих II, ставший королем Англии в 1154 г., справился с существо­вавшей в ней анархией и превратил феодальную страну в государство с силь­ной королевской властью, постоянными налогами, народной милицией, су­дом присяжных.

Генрих – герцог Норманский, граф Анжу – благодаря браку на Эле­оноре, герцогине Аквитанской, оказался владельцем большей части Франции и стал королем Англии в 21 год, когда страна жаждала сильного правительст­ва после ужасов анархии. Генрих II разрушил множество неразрушимых ба­ронских замков, наказал некоторых феодалов и установил прочную власть судей и шерифов, отняв у шотландского короля Малькольма Четвертого Кумберленд, Уэстморленд и Нортумбеленд.

Он воевал не только с французскими и шотландскими королями, но и с собственными сыновьями, восставшими против него. Главным его против­ником был его сын Ричард Львиное Сердце, человек огромной физической силы и энергии.

Ставленник Генриха, архиепископ Кентерберийский Томас Беккет стал отстаивать церковные права, опираясь на папу римского. В конце кон­цов, после многих лет борьбы по приказу короля Беккет был убит (1170 г.). Генрих был поразительно умен, жесток, властолюбив, энергичен и це­леустремлен. Физическая и умственная энергия его были совершенно необы­чайны. Он стал самым могущественным государем Западной Европы и очень энергично «наводил порядок» в самой Англии.

Генрих II был «повсеместен», быстрота его передвижений поражала короля Франции: «То в Ирландии, то в Англии, то в Нормандии… Он дол­жен летать, а не ездить верхом или на корабле», – однажды воскликнул французский король при одном из внезапных появлений Генриха. А.Пул (Pool A.S.) писал в 1955 году: «Прежде всего человек действия, он никогда не бездействовал, его неутомимая энергия, пожалуй, была его самой выраженной особенностью. Он не терпел безделья, даже в церкви он коротал время, рисуя или шепотом разговаривая с придворными. Говорили, что он никогда не садился, кроме как на коня или для еды. Он мог проводить день с рассвета до заката, наслаждаясь охотой, которую необычайной любил… Но он никогда не пренебрегал государственными делами. Его природные способности, его невероятное трудолюбие, его деловой здравый смысл, доступность, сочетающаяся со способностью легко запоминать факты и лица – все это сделало из него первоклассного государственного деятеля и дипломата». Он владел французским, английским и латинским языками.

В 1171 году Генрихом была завоевана часть Ирландии, но в 1173 г. против него поднялась лига, объединявшая его жену Элеонору, короля Франции Людовика III, сыновей Генриха, графа Фландрского, короля Шотландского и многих феодалов. Однако Генриху II удалось отбить нападение рта Нормандию и Анжу, а в 1174 году взять в плен шотландского короля, который обязался признать верховенство Генриха II над Шотландией. Генрих II взял в плен советника своих сыновей Бертрана де Борна. И только будучи больным, незадолго до смерти он потерпел поражение, когда против него вновь восстал Ричард Львиное Сердце в союзе с французским королем. Генрих II и Элеонора имели 5 сыновей и 3 дочерей. Матильда была выдана замуж за Генриха Льва, герцога Саксонии и Баварии. Элеонора – за Альфонса VIII Кастильского. Иоанна – за Вильгельма II Сицилийского. Кроме того, Генрих II имел двух внебрачных сыновей – Джеффри, ставшего архиепископом Иоркским, и Линксворда, графа Солсбери.

Подлинная империя, которую создал Генрих II, простиралась от Шотландии до Пиренеев. Это была империя с почти абсолютной королев­ской властью, притом, в общем, весьма популярной, и не только потому, что она поддерживала мир, но вследствие того, что империя имела большие пре­имущества перед прежней феодальной юрисдикцией, замененной королев­ской администрацией и судом присяжных. С 1180 года стал действовать по­стоянный королевский суд, причем законодательство было кодифицировано.

Р.Барбер (Barber R.,1973) пишет о Генрихе II: «Генрих был величай­шим государственным деятелем своего времени, а его ошибки были обычны­ми для правителей… Под его властью Англия пользовалась большим числом мирных лет и меньшим количеством призывов к оружию, нежели ей при­шлось узнать за столетия после его смерти… Купцы могли спокойно проез­жать через страну от ярмарки к ярмарке со своими ценными грузами пряно­стей, шелков и других роскошных изделий из дальних стран».

Генрих II заложил настолько прочно основы королевской власти, что его династия не только удержалась на троне четверть тысячелетия, но и дала начало другим династиям – Йоркам и Ланкастерам, происходившим от его потомка Эдуарда Третьего. Ланкастеры и Йорки передали власть только Тюдорам, таким образом традиция дошла до времен протестантства и власти парламента. Можно без конца иронизировать над королевской властью с по­зиций современности, но со всеми ее притеснениями, она все же была в ис­торическом плане шагом вперед по сравнению с анархией, властью силы и войной всех против всех. Основоположником королевской власти в Англии, сильно продвинувшим вперед процесс слияния саксов и норманнов, и был Генрих II Плантагенет, человек, которому мы можем наверняка приписать диагноз «подагра» по очень четкому физическому признаку и очень харак­терным в отношении этой болезни складу характера и деятельности.

«…Король английский Генрих II скончался у себя в укрепленном зам­ке Шинон всего пятидесяти шести лет от роду. Альфонсо, как живого, видел перед собой отца своей доньи Леонор, невысокого, приземистого, тучного человека, видел его бычью шею, широкие плечи, по-кавалерийски кривые ноги. Пышущий силой, державший на оголенной руке сокола, который впился ему в мясо – таким запечатлелся он в памяти Альфонсо. Все, к чему он вожделел – и женщины, и государство – хватал этот Генрих своими го­лыми красными, могучими руками… Он бьы умнейший человек христиан­ского мира» (Л.Фейхтвангер. «Испанская баллада»)

В Большой Советской Энциклопедии о Генрихе II сказано, что имен­но при нем были заложены основы всей судебно-административной системы английского феодального государства, королевская курия разделилась на высший королевский суд и казначейство, начало складываться английское общегосударственное право.

Имя Генриха до наших дней живет в легендах о его любви к прекрас­ной Розамунде.

Любопытную справку по поводу Генриха II мы находим в книге Э.А.Вартаняна «Из жизни слов» (1963), где рассказывается, откуда пошло выражение «жить на широкую ногу»: «На большом пальце правой ноги англий­ского короля Генриха II появился уродливый нарост. Король никак не мог изменить форму обезображенной ноги. Поэтому он заказал себе башмаки с длинными, острыми загнутыми кверху носками… и про богатых людей заго­ворили: «ишь, живет на широкую ногу» или «на большую ногу».

Почему же все-таки приходится сомневаться в достоверности этой ис­тории? Да потому, что законодателем этой моды в некоторых источниках на­зывают отца Генриха II – Готфрида Плантагенета, графа Анжуйского.

Было ли это так или иначе, для нас несущественно. Понятно, конеч­но, что граф Анжуйский не был достаточно видной персоной, чтобы распро­странить моду. Другое дело – король Англии, властитель большей части Франции, основатель трех династий.

Нелегко будет установить – был ли большой палец Генриха II пора­жен именно подагрически, но в том, что у этого короля была подагрическая характерология, сомневаться не приходится.

Иоанн Безземельный Плантагенет (1167-1216)

Вальдман (Waldman M.,1940) в книге «Некоторые английские диктато­ры» называет четверых: Иоанна Безземельного, Генриха Восьмого, Елизавету Первую и Кромвеля. Генрих и Кромвель – бесспорные подагрики. Относи­тельно Иоанна Безземельного историческая документация давно рассеяла легенду о его ничтожестве. Еще в 1919 году Дж.Грин(Green J.R.) называет его самым даровитым и решительным из всех Плантагенетов «по быстроте и ши­роте своих политических комбинаций далеко превосходящим государствен­ных деятелей того времени». А. Пул пишет об Иоанне (Pool A.S.,1955), что он был жесток и беспощаден, вспыльчив и страстен, жаден и эгоистичен, та­лантлив и отталкивающ, что он был произволен и несправедлив, умен и ода­рен, оригинален и вдумчив. Дж.Холт (Holt J.С., 1963) указывает, что он при этом являлся чрезвычайно талантливым администратором, искусным прави­телем. Однако вердикты его современников о поразительном отсутствии дос­тоинства и вспышках сумасшедшего бешенства – снижали личность Иоанна Безземельного до уровня ограниченности и банальности, и именно эти вер­дикты стали широко распространены.

Для нас здесь существенно, что в общем положительно оценивающий его А.Ллойд (Lloyd A.,1972) мимоходом упоминает о том, что он страдал по­дагрой. Впрочем, гораздо важнее то, что подагричность Иоанна Безземель­ного частично подтверждает подагричность первого Плантагенета, Генриха II , на которую, правда, указывал только очень большой, неудалимый нарост на большом пальце ноги и, помимо титанической энергии, весьма подагриче­ская характерология.

Совершенно естественно, что Иоанн Безземельный с его многочис­ленными неудачами, стоит в тени своего богатого малополезными приключе­ниями, рыцарственного и легендарного брата Ричарда Львиное Сердце.

Современное воззрение на Иоанна Безземельного базируется, глав­ным образом, на работе Дж.Грина (1919), который видел в нем «парадокс злобности и дарования».

А.Ллойд в книге «Оклеветанный монарх» отмечает его поразительный административный и организаторский талант в борьбе с шотландскими и ирландскими неурядицами. Он замечает также, что в войнах Иоанн проявлял решимость, упорство и изобретательность.

В той же книге отмечено, что, страдая подагрой, Иоанн Безземельный работал до самой смерти: «Как энергичный хранитель власти короны, от природы предрасположенный к миру, Иоанн обладал талантом и упорством, необходимым для поддержания сильного и благотворного правления».

Что касается потомства Иоанна Безземельного, наши предваритель­ные поиски подагры у его не очень даровитых сына и внуков (Генрих III, Эдуард I, Эдуард II), положительных результатов не дали. И, насколько уда­лось выяснить, предки Генриха II и Иоанна Безземельного (имеется в виду, конечно, мужская линия) – Вильгельм Завоеватель и Вильгельм Рыжий – подагрой тоже не страдали.

Потомство Иоанна Безземельного не заслужило доброй славы. В част­ности, Эдуард II был со своей армией наголову разбит Брюсом при Беннокберне, и это послужило очень мощным основанием для последующего проти­востояния Шотландии и Англии.

Генрих VII (1269/74–1313), император Священной Римской империи

Генрих VII, граф Люксембургский, после избрания его на трон императора Священной Римской империи (1312 г.) признал независи­мость швейцарских кантонов, предпринял поход в Италию, где возвра­тил на родину изгнанников и напрасно пытался примирить гвельфов и гибеллинов; именно он пытался также установить независимость импе­раторов от римских пап.

В исторических трудах Генрих VII характеризуется как решительный, твердый и деятельный правитель.

Он страдал почечно-каменной болезнью и принимал ванны в Мачерефета, для того, чтобы избавиться от своего недомогания, но вскоре умер.

Хубилай-Хан (1215-1294)

Хубилай-Хан, внук Чингиз-Хана, сын Тулуя, император монголов с 1264 по 1294 гг., уже к 1271 году овладел большей частью Китая и перенес его столицу в Пекин. Затем он завоевал Бирму, Камбоджу, Корею, но не будучи удовлетворен этим, дважды отправлял неудачные экспедиции для завоевания Японии (1274 и 1281 гг. – оба раза помешали бури) и даже Явы (1293). Ху­билай-Хан ввел новый монгольский алфавит, реорганизовал управление страной, всячески способствовал распространению буддизма, в то же время ведя политику национального угнетения. Он стал основателем династии ки­тайских императоров.

О подагре Хубилай-Хана упоминает, в частности, Марко Поло.

Улугбек (1393-1449)

Улугбек, в течение многих лет мудрый соправитель своего отца, Шахруха, к которому от Тимура перешел Узбекистан с Самаркандом, страстно увлекался астрономией. Он составил знаменитые «улугбековы астрономиче­ские таблицы», каталог звезд и ряд других астрономических произведений. Увлеченный астрономией, он упустил из виду внутренние дела и в результате заговора был свергнут и убит своим собственным сыном.

Подагра Улугбека заставляет пожалеть о том, что нам не удалось по­лучить никаких сведений по патографии его родичей – Тимура и других тимуридов, а также по патографии их потомков – великих Моголов, в частно­сти, Бабура, Акбара и Аурангзеба.

Король Карл V Валуа Мудрый (1337-1380)

Оказывается, что среди потомства, родичей и свойственников Людо­вика IX Святого (1226–1270), а именно потомков его младшего сына Роберта, женившегося на Беатрисе Бурбон и тем положившего начало знатности этого рода, и потомков его второго внука Карла Валуа, подагра была очень часта. Так, страдали этой болезнью Оливье Подагрик (де ла Марш), его потомок Карл I Подагрик, герцог Бурбон (умер в 1456 г.), его сын Жан II Подагрик, и еще один герцог Бурбон (умер в 1487 г.). Но наследственная подагра перехо­дила к ним и от Валуа, например, от Карла V Валуа.

Существенно, что из двух подлинно крупных предшественников Лю­довика XI – Филиппа IV Красивого и Карла V Мудрого – один Карл Муд­рый был подагриком. Бриссо (Brissaud E.,1903) уделяет этой его болезни пол­тора десятка страниц, на которых упоминает, в частности, что подагра была наследственной («племянник подагрика, сын ревматика»), что у него были суставные боли, почечный диатез, отеки, подагрическая кахексия.

Как дофин, Карл Мудрый принял управление Францией в тяжелей­ших условиях. Ему было 19 лет, когда его отец, Иоанн I, потерпел страшное поражение при Пуатье и был взят в плен англичанами, занявшими значи­тельную часть запада Франции.

Поднялось восстание Этьена Марселя в Париже, Жакерия на севере, и началась борьба с Карлом Наваррским. Однако Карлу V удалось подавить Жакерию, справиться с Парижем, причем начатые казни он уже через неделю прекратил общей амнистией. Когда возобновилась война с Англией, Карл V вместе с Бернаром Дюгекленом почти полностью освободил Францию от англичан. Затем он привел в порядок совершенно расстроенные финансы.

Карл широко покровительствовал наукам. Лишь после его смерти вновь вспыхнула Жакерия и вдобавок началась борьба арманьяков и бургиньонов, а затем новая война с Англией, приведшая к поражению при Азенкуре. Таким образом, только правление Карла Мудрого оказалось единственной благоприятной для Франции передышкой в Столетней войне. С его смертью вновь начались смуты, восстания, междоусобицы, поражения в войне с англичанами, продолжавшиеся до появления Жанны д'Арк. Разумеется, всегда можно объяснить неудачи и неуспехи социальными факторами, однако в эти социальные факторы может в немалой мере входить и личность правителя.

Карл V не нами назван «Мудрым». Наша обязанность сводится лишь к тому, чтобы подытожить его большую роль в истории Франции и документировать подагричность этого, одного из первых, Валуа. Сын его, король Карл VI «Безумный», был психотиком. Карл VII нам известен как ничтожество, спасенное Жанной д'Арк. Однако браки между подагрическими семьями продолжались и наследственный характер подагры у Людовика XI очень вероятен.

Галеаццо Висконти (1347–1402)

Бенедек и Роднан (BenedekТ.О.,Rodnen G.P.,1963) сообщают следую­щее: «… этот великий витязь, Галеаццо Висконти, правитель Лигурии, страдал подагрой более десяти лет, причем у него болели не только ноги, но и руки, плечо – все тело болело так, что нижние конечности были малопод­вижны, скованы и изогнуты – не только ходьба, но даже стояние стало для него невозможным. И он переносил все это с неизменной твердостью и благородством… И все же он оставался молодым, сильным и умелым в долгих и утомительных путешествиях, был воителем, прекрасно владел оружием и вы­делялся в рыцарских турнирах. Врач-знахарь потребовал за излечение 3500 золотых дукатов, которые и были ему гарантированы, однако вылечить Галеаццо он не смог»…

От Галеаццо Висконти владычество над Миланом и значительной ча­стью Ломбардии перешло к его зятю, кондотьеру Франческо Сфорца.

Если мы вспомним о династии Медичи, то должны признать что доб­рая доля поразительной истории северной Италии, да и всего Возрождения, добрая доля ее культуры связана с подагриками Медичи и Висконти…

О династии Медичи, в частности, о Лоренцо Великолепном, мы рас­скажем в главе «Династическая гениальность».

Петрарка (1304-1374)

Благодаря исследованию Бенедика и Роднана, известно, что Петрарка дважды серьезно страдал от болезни ног. Второй приступ болезни он называл подагрой. О подагре Петрарки упоминает и Фишхарт в своей книге «Утешительница подагриков», где говорится о том, что этой болезнью страдал и поэт Лукиан, и крупный деятель эпохи гуманизма Виллибальд Пиркхеймер, друг Альбрехта Дюрера.

Людовик XI (1425-1483)

Переход от господства феодалов, от войны всех против всех, от раз­дробленности к организованному, централизованному национальному госу­дарству совершался в разньк странах разновременно, но под давлением не­удержимых социально-экономических сил. Однако осуществление этого пе­рехода с поразительной закономерностью выпадало достаточно часто на долю именно подагриков. При всем своеобразии условий, в ходе борьбы за эту централизацию, осложненную борьбой с Реформацией, впоследствии «сломался» подагрик Карл V. Гораздо раньше, дальновиднее, но преждевре­менно и неудачно централизацию пробовал осуществить подагрик Иоанн Безземельный. В России ее осуществлял Иоанн III, сын которого так рано умер от подагры, что наверняка унаследовал ее, быть может и от отца. В Анг­лии ее решали подагрики Тюдоры, во Франции осуществлял Людовик XI, подагричность которого твердо установлена (Cabanes A.,1957).

Людовик XI, в молодости взбунтовавшийся против отца, когда это требовалось, проявлял исключительную боевую храбрость. Этому чрезвычайно ловкому интригану случалось запутываться в своих собственных сетях и не без потерь из них выпутываться. Поразительно упорный, настойчивый, ко­варный, жестокий, он шел с неимоверной целеустремленностью к решению эпохальной задачи – объединению Франции. Задача была необычайно труд­на уже потому, что главным противником короля был его вассал, гораздо бо­лее могущественный, чем сам король, – герцог Бургундский Карл Смелый, владелец богатейших областей нынешнего Люксембурга, Бельгии и Голлан­дии. Карл Смелый имел огромную армию, да и другие вассалы были, объе­динившись, много могущественнее короля. Но Людовик XI сумел втравить Карла Смелого в войну со швейцар­цами, которые нанесли ему два сокрушительнейших поражения. В последнее сражение, кончившееся новым поражением и гибелью (при Нанси), Карл Смелый пришел уже с ничтожными остатками своей когда-то могучей армии. Людовик присоединил к своим владениям не только Бургундию («Бенилюкс» достался Габсбургам), но также Франш-Конте, Прованс, Мэн, Пикардию, Артуа, Анжу, Пуату, Гиеннь. Он сумел противопоставить феодалам города и горожан: хотя и увеличил налоги, он вместе с тем, покровительствовал земле­делию, промышленности, торговле, речному судоходству.

Людовик был редкостно образован. При беспощадной экономии, даже скаредности во всем, что касалось личных расходов, он покровительствовал наукам и искусствам, организовал огромную армию (60 тысяч человек), соз­дал мощную артиллерию. Этот король не знал отдыха от трудов, он непре­рывно обдумывал все новые планы и интриги, был неистощимо предприим­чив и, в результате, оставил Францию единой, сильной, централизованной – настолько, что это единство сохранилось вопреки всем последующим потря­сениям, расколу Франции на католическую и кальвинистскую, несмотря на честолюбивые авантюры Карла VIII, Франсиска I, ничтожество Карла IX, Генриха III, несмотря на возвышение Гизов, несмотря на потоки золота Фи­липпа II.

Е.Бриссо (Brissaud E.,1903) подтверждает подагричность Людовика XI:

«К этому ряду кожных или ревматических симптомов, господствующих в биологической истории Людовика XI, нужно добавить подагру». Далее Бриссо приводит текст письма дочери Людовика XI, Анны, в котором она упоми­нает об этой его болезни. Книга Бриссо, в основном, посвящена психозам и психопатиям королей Франции и их предков, но попутно приводится ряд важных для нас сведений, тем более, что Бриссо, разумеется, и не подозревал о том, почему мы интересуемся подагрой.

Христофор Колумб (1451-1506)

Подагричность Колумба установлена вполне достоверно. В испанской литературе о Колумбе нередки упоминания, в том числе и о том, что он стра­дал подагрой, а в английских книгах говорится неопределенно – то о подаг­ре, то о ревматизме. Но нам не раз удавалось убедиться в том, что испанское слово «gota» (подагра) нередко переводится как «ревматизм».

Документы и сведения о Колумбе крайне противоречивы. Решительно оспаривается, например, его генуэзское происхождение. Он не знал итальян­ского языка и писал только на испанском. Оспаривается даже значение его открытий, но здесь невозможно рассматривать ни его претензии, ни выдви­нутые против него обвинения, в частности, в том, что он совершил роковую ошибку, приняв Америку за Азию (что всецело объясняется состоянием гео­графии того времени, трудностью и ненадежностью сведений от туземцев, а может быть, и невозможностью получения средств и экипажа для экспедиции в столь фантастическую даль).

Нужно обратиться к его действиям, его упорным попыткам добиться при португальском дворе снаряжения экспедиции на запад; его многолетним попыткам добиться этой экспедиции при дворе Кастилии и Леона; к его ре­шимости после многих бесплодных лет стараний обратиться к Франции; к преодолению им бесчисленных кризисных ситуаций со своим будущим экипажем, с Пинсонами; к успешной борьбе с придворными интригами… Вто­рая, третья, четвертая экспедиции в Америку – любого из этих предприятии достаточно, чтобы увидеть в нем человека совершенно изумительной энер­гии, настойчивости, целеустремленности, воли, увлеченности.

Итак: следствия его открытий громадны, а его подагричность, по су­ществу, несомненна. Вопросы о том, был ли он великим или посредственным мореплавателем, правдолюбцем или фантазером, верующим христианином или жестоким дельцом – скорее относятся к истории нравов и знаний его времени, чем к его личности.

Для нас существенно то, что не считая случайного, забытого открытия «Винланда» Эриком Рыжим и Лейфом Счастливым, Колумб был первым за многие тысячелетия человеком, который, преодолевая бесчисленные препят­ствия, добился снаряжения первой экспедиции к Американскому континен­ту, а последующими тремя сделал Новый свет достижимым.

Он был очень незнатным человеком – обстоятельство, неимоверно осложнившее его задачу. Он был чужестранцем, что еще хуже. Ему приходи­лось добиваться цели при дворе и подчинять своей воле всегда готовый к бунту экипаж. Ему приходилось выторговывать себе высшие звания, может быть потому, что без них с ним вообще не стали бы считаться подчиненные ему авантюристы и преступники. Нам кажется, что его характерологию сле­дует определять именно по свершениям, а не по дошедшим до нашего вре­мени документам, включая собственноручно им написанные.

Возможно, что если бы он не давал своих непомерных обещаний, он не получил бы средств для осуществления замысла. Для нас существенно од­но – многократность совершенных подвигов интеллекта, воли, настойчиво­сти и целеустремленности.

Многие историки отрицают за Колумбом какие-либо выдающиеся ка­чества, считают его баловнем судьбы, лгуном, обманщиков, невеждой. Эти высказывания базируются на совершенно чудовищных ошибках, обнаружен­ных в документах, исходящих от Колумба, и на том, что он считал себя не открывателем нового континента, а открывателем нового пути в Азию, а от­крытые им земли – азиатскими. Нет смысла перечислять ошибки в донесе­ниях, им написанных, прокламациях и декларациях. Они и впрямь бесчис­ленны.

Но Колумбу была нужна поддержка испанской короны, были нужны деньги и люди. Он не смог бы получить ни того, ни другого, ни третьего, ес­ли бы он просил все это для достижения цели, лежащей на расстоянии 13 000 километров, в те годы, в ту эпоху, когда за пределами Средиземноморья лю­бое некаботажное плавание, даже переправа через Ла-Манш, были небезо­пасным предприятием. Он должен был указывать и прокламировать гораздо более близкую цель, и вынужден был поддерживать свою версию.

То, что он эту цель, а также путь к ней и обратно, в действительности знал неопровержимо, доказывается тем, что от берегов Испании он отпра­вился не прямо к цели, а на юго-восток, к Канарским островам, а оттуда, пользуясь попутными пассатами, за 5 недель доплыл до Антил. Возвращаясь же в Испанию, Колумб плыл вовсе не прямым путем на восток, а против ветров и течения, на северо-восток, и затем, по зоне попутных ветров и тече­ний, всего за две недели приплыл к Канарским островам. Другое доказательство, что Колумб еще до первого путешествия знал приблизительно, где ждет его берег, известно из записок Фернандо Колумба и Лас Касаса: каравеллам была дана инструкция плыть на запад днем и но­чью 700 лиг, и только после этого прекратить ночное плавание. Следователь­но, Колумб был уверен, что земля ближе этого расстояния не покажется (700 лиг =4150 км). А расстояние от Канарских островов до восточной части Ка­рибского моря составляет около 750 лиг (4500 км). Следовательно, Колумб знал, куда плывет.

Еще одно доказательство точных знаний Колумба: когда после три­дцати трех дней плавания под попутным ветром и течением команда взбунто­валась и потребовала возвращения, Колумб дал свое знаменитое обещание повернуть обратно, если земля не будет обнаружена в течение ближайших трех дней. При любой ситуации такое обещание можно было дать только в твердой уверенности, что земля близка. Незадолго до истечения выговорен­ного срока земля была обнаружена. А ведь Колумб в других случаях действо­вал очень решительно, усмиряя команду. В этом случае, давая обещание, он рисковал потерять абсолютно все.

Вскоре после возвращения первой экспедиции, король Фердинанд и королева Изабелла пишут Колумбу: «Нам кажется, что все, о чем вы в самом начале нам рассказали о том, что можно будет добыть – все оказалось на­столько правильным, как будто вы все это сами видели до того, как об этом сказали».

Сама формулировка титулов, пожалованных Колумбу после первого путешествия, совершенно исключает мысль о том, что где-то рядом с открытыми им островами лежат могущественные империи Китай и Япония (Чипанго), с которыми, вероятно, пришлось бы отчаянно бороться за господство над открытыми Колумбом островами, если они действительно богаты, а Китай и Чипанго так близки к ним. Соперничество в морской торговле всегда играло огромную роль, конкуренты отчаянно сражались друг с другом, а шпионы и неправильные, сбивающие с толку карты были общепринятыми методами в этой борьбе.

Принижать достоинства Колумба, совершившего четыре совершенно необычайных по трудности и значению экспедиции в Америку, на том основании, что он то ли был сбит с толку еще до их начала, то ли введен в заблуждение туземцами из-за незнания их языка (хотя указание на наличие где-то западнее невероятно богатых золотом могущественных империй быстро подтвердилось открытием Мексики и Перу), столь же неправомочно, учитывая условия места и времени, как и обвинять его или кого-либо другого в работорговле – деле совершенно нормальном в практике того времени… да и последующих четырех с половиной столетий.

Колумб знал заранее, куда он плывет. Откуда эти знания? Письмо Тосканелли, на которое впоследствии ссылались, оказалось фальшивкой, сфабрикованной уже после открытия Америки. Карта Марина Тирского, на которую ссылался Колумб, известна только из Птоломея, который ее опровергал.

Лас Касас сообщает, что, по слухам, Колумб в своем доме на острове Мадейра принял какого-то кормчего португальского корабля, однажды отнесенного бурей далеко на запад, и получил от него карту западных островов.

Это вполне правдоподобно. Но откуда такое прекрасное, практически бес­ценное знание ветров и течений?

Насколько точно и достоверно знал Колумб о том, что его ждет на Западе? Достаточно ли было для этого тех сведений, которые ему мог сооб­щить легендарный кормчий португальского корабля? Нет, недостаточно.

Возможно совсем иное объяснение, а именно – то, на что указывает несколько доныне не полностью осмысленных фактов.

В 1492 году в Испании одновременно произошли три события: от­правление эскадры Колумба к берегам будущей Америки, взятие последнего оплота мавров – Гренады, издание указа об изгнании из Испании всех евре­ев, не согласившихся креститься.

Между этими тремя событиями можно установить простую связь: ара­бы сломлены – можно приниматься за других иноверцев (евреев), но им деться некуда… Евреям надо искать подходящее место, чтобы избежать ис­требления… Но кто должен это место искать?

Есть ряд других обстоятельств, давно бросившихся в глаза историкам. И в Португалии, и в Испании Колумб находил постоянную поддержку у маранов (крещенных евреев). Деньги на снаряжение его экспедиции (1,6 мил­лионов мараведисов) дали именно мараны – 1 миллион непосредственно Колумбу, и 0,6 миллионов в виде «целевого займа» казне специально на экс­педицию. Главным «спонсором» был маран Сантахиель, племянник сожжен­ного марана, бывший тогда кем-то вроде финансового советника королевст­ва.

Несомненно, что после гренадской войны казна Испании была исто­щена, отсюда и происходили постоянные промедления со снаряжением экс­педиции. Известно, что Колумба вернули с пути во Францию, куда он на­правлялся, измученный бесконечными проволочками.

Несомненно, что испанским евреям (и маранам, у которых земля го­рела под ногами, и множество которых впоследствии все же истребила ин­квизиция) необходимо было убежище. Ведь даже после изгнания 800 000 ев­реев около половины или даже трех четвертей оставшихся погибли, а уце­левшие прошли через страшные муки.

Также несомненно, что испанским евреям, которые вели большую международную торговлю, как и евреям других арабских стран и Средиземно­морья, было известно очень много географических данных, и любой корабль, проплывавший мимо Зеленого мыса, мог быть легко занесен бурей в область пассатных ветров и течений в сторону Карибского моря. Понятно, что все географические сведения, которые могли пригодиться в случае беды, должны были поступать к испанским маранам.

Таким образом, если отбросить недостаточно вероятную версию о карте португальского кормчего, на ее месте возникает версия о евреях и маранах, ищущих убежище и знающих, где оно находится.

Через полтысячелетия трудно разобраться в тех событиях, но несо­мненно еще одно обстоятельство: Колумбу было очень трудно укомплекто­вать экипажи для своих экспедиций. Вербовавшиеся в третью экспедицию освобождались даже от смертной казни и каторги (из-за таких «кадров» воз­никали потом бесчисленные неудачи). Однако строжайшим образом власти следили за тем, чтобы на корабли всех четырех экспедиций не попал ни один маран (единственное и абсолютное исключение – переводчик первой экспе­диции, знавший множество языков). Вот это-то обстоятельство, этот необы­чайное внимание правительства к этой стороне подготовки экспедиции – к запрету участвовать в ней евреям и маранам – указывает на то, что прави­тельство Испании во всей затее Колумба – открыть то ли новый путь в Ки­тай, то ли новые страны – видело также и какую-то затею маранов и испан­ских евреев, которую надо было предупредить с величайшей бдительностью. Но истина настолько глубоко захоронена, что мы не отваживаемся на какие-либо собственные суждения.

Я.Свет (1973), в соответствии с многими историческими источниками, отмечает: «В Арагоне с замыслом Колумба связывали определенные надежды члены некогда очень могущественной корпорации дельцов-маранов. Это бы­ли очень богатые сыновья и внуки богатых еврейских купцов, отпущенников и банкиров, крещеных в конце XIV и начале XV века. Из этой среды вышли влиятельные царедворцы короля Фердинанда – Луис де Сантанхиель и Габ­риэль Санчес. С 1480 г. положение маранов в Арагоне резко ухудшилось и лютым преследованиям они подверглись после того, как в 1485 году группа маранов убила в Сарагосе арагонского инквизитора Педро Арбуэса. В одной только Сарагосе репрессиям подверглось не менее двухсот человек. Инквизи­ция сознательно направляла свой гнев на богатейшие маранские семейства Арагона… Имущество казненных и бежавших маранов конфисковывалось и операция «Возмездие», проведенная инквизицией в 1485 году, принесла арагонской казне десятки миллионов мараведисов».

Луис де Сантахиель, хранитель арагонской казны, познакомился с Колумбом в 1486 г., но сошелся с ним позже, а в 1492 г. стал самым близким его другом. Родной дядя Сантахиеля был сожжен инквизицией, сам Луис спасся только из-за заступничества короля. В новые времена Луиса Санта­хиеля называли «Дизраэли Фердинанда и Изабеллы». «Альтер эго» Луиса – казначей арагонского королевства, Габриэль Санчес, был тесно связан с сарагосскими, барселонскими и валенсийскими маранами. Именно Габриэлю Санчесу и Луису Сантахиелю Колумб адресовал свое знаменитое письмо с первыми известиями о заокеанских землях. Большую близость Колумба с маранами постоянно отмечают все его биографы. Может быть, с этим и связана легенда о его еврейском происхож­дении. Но если мараны рассчитывали на заокеанские земли как на убежище от инквизиции, то эта надежда оказалась тщетной.

Нам приходится здесь, в нарушение географической и исторической последовательности, уделить место событиям и деятелям России. Следует предупредить, что в отношении выдающихся исторических лиц России сбор материала крайне затруднен тем, что труды о них публиковались, как правило, без указателей. И по одной этой чисто технической причине нам пришлось отказаться от изучения многих именно русских биографий. Однако полученные по русским деятелям данные, пусть единичные, представ­ляют, как нам кажется, достаточный интерес, чтобы побудить к гораздо бо­лее углубленной разработке патографий замечательных личностей русской истории.

Иван Иванович Молодой (1458-1490),

его отецИван III Васильевич (1440-1505),

сводный братВасилий III Иванович (1479-1533)

и племянникИван IV Васильевич Грозный (1530–1584)

Старший сын Ивана III от первой жены, Иван Иванович (или, как часто его именуют в исторических трудах – Иоанн Иоаннович), рано (в 1471 г.) стал соправителем своего отца, великого князя, собирателя земли русской, которого очень высоко ценил Карл Маркс, а западные историки считают од­ним из трех великих властителей России – в одном ряду с Петром Первым и Екатериной Второй.

Иван III перестал платить дан хану Ахмату, и тот в союзе с Литвой двинулся со всей Ордой на Русь (1480). Русское войско под предводительст­вом его двадцатидвухлетнего сына и соправителя, Ивана Ивановича Моло­дого, стало на Угре, сорвав таким образом переговоры об уплате дани и даль­нейшем подчинении Москвы. Хан, поджидая литовские войска, не решился на атаку, а когда выяснилось, что литовское войско не придет, уже начались морозы. Ордынцы, не подготовленные к зимней кампании, стали разбегаться. Таким образом Русь скинула с себя татаро-монгольское господство, вновь было утвердившееся, хотя и номинально, через несколько десятилетий после разгрома монголо-татар на Куликовом поле в 1380 г.

Через десять лет, в 1490 г., Иван Иванович, подававший самые бле­стящие надежды, умер от подагры («камчуги»). Эта ранняя подагра была поч­ти наверняка наследственной, и очень велики шансы на то, что Иван Ивано­вич Молодой унаследовал ее от отца, Ивана III, который, к тому же, обладал множеством психических особенностей чисто подагрического типа: несги­баемой целеустремленностью и выдержкой, трудолюбием и расчетливостью, систематичностью в преследовании и достижении намеченного.

«Терпеливость, медлительность, осторожность, сильное отвращение от мер решительных, которыми можно было много выиграть, но и потерять, и при этом стойкость в доведении до конца раз начатого, хладнокровие – вот отличительные черты деятельности Иоанна III», – так писал об Иване III историк С.Соловьев.

«В начале своего царствования Иван III все еще был татарским дан­ником, его власть все еще оспаривалась удельными князьями: Новгород, сто­явший во главе русских республик, господствовал на севере России; Поль­ско-Литовское государство стремилось к завоеванию Московии; наконец, ли­вонские рыцари еще не сложили оружия. К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне рука об руку с дочерью византийского императора. Мы видим Казань у его ног. Мы видим, как остатки Золотой Орды толпятся у его дворца. Новгород и другие русские республики покорены. Литва уменьшилась в своих пределах, а ее король является по­слушным орудием в руках Ивана. Ливонские рыцари разбиты. Израненная Европа, в начале царствования Ивана III, едва ли даже подозревавшая о су­ществовании Московии, затиснутой между Литвой и татарами, была ошелом­лена внезапным появлением огромной империи на ее восточной границе. Сам султан Баязид, перед которым она трепетала, услышал впервые от мос­ковитов надменные речи» (К.Маркс. «Секретная дипломатия XVIII века»).

Как известно, Иван III женился в 1472 г. на Софье Палеолог, пле­мяннице последнего византийского императора Константина XI, имел от нее сына Василия, царствовавшего вслед за ним, и внука Ивана IV, вошедшего в историю под именем «Грозного». По преданиям, Иван Грозный лечился от подагры укусами пчел. Таким образом, есть некоторые (безусловно заслужи­вающие проверки) основания предполагать, что Иван Грозный мог унаследо­вать свою подагру от деда. Однако, как пишут историки, о здоровье Ивана III,человека, от взгляда которого женщины падали в обморок, ничего не из­вестно. Неизвестно даже, отчего он умер.

Для нас существенна возможность, отнюдь не доказанная, династиче­ской передачи подагры у последних Рюриковичей. Что у Ивана Грозного влияние подагры, если она была, перекрывалось паранойей, профессиональ­ной болезнью всех тиранов, – несомненно.

Борис Годунов (1551-1605)

В русскую историю и литературу, в наше сознание – благодаря исто­рикам Щербатову и Карамзину, благодаря Пушкину (монолог Пимена), опе­ре Мусоргского, трилогии А.К.Толстого – Борис Годунов вошел как умный, бесконечно жестокий и ловкий изверг, любыми, самыми бессовестными средствами пробиравшийся к власти, как предтеча и причина Смутного вре­мени.

Примерно такими же чертами наделил своего Ричарда III Шекспир. Позднее английские историки в очень большой мере реабилитировали Ричарда от приписываемых ему злодеяний, установив, что это был умный, дельный, храбрый правитель, а версия Шекспира – это лишь выполнение социального заказа Тюдоров, свергших Ричарда и заинтересованных в том, чтобы англичане знали, от какого исчадия ада Генрих VII Тюдор избавил страну.

«Горе побежденному, ибо его историю напишет враг»…Несомненно, что это произошло и с Борисом Годуновым, которому лишь в слабой мере воздал часть должного А.К.Толстой в «Князе Серебряном». Борис Годунов относится к тому типу исторических деятелей, которые наделялись энергией, умом и целеустремленностью, а главное – целым комплексом особенностей, которые мы теперь называем «характерологическими особенностями гениев подагрического типа», особенностей, описанных Эллисом. Комплексом этих особенностей мы прониклись, изучая подагрических гениев мировой истории и культуры. Бросались в глаза следующие связанные между собой обстоятельства: обвинение Годунова в убийстве царевича Дмитрия, то есть в устранении возможного претендента на престол; возведение Дмитрия в великомученики церковью романовского периода и разительное несоответствие исторической летописи фактам.

Борис Годунов прошел через все царствование Ивана Грозного почти незапятнанным (если не считать его женитьбы на дочери Малюты Скуратова-Бельского). Несовместимым с версией о его преступном стремлении к владычеству и престолу является тот факт, что он во время ссоры Ивана Грозного с сыном Иваном пытался спасти царевича. Борис при этом был тяжело ранен. Он несомненно рисковал навлечь на себя жесточайшую, непрощавшую ненависть царя Ивана Грозного. Стремиться к царской власти – и с огромным риском для себя пытаться спасти наследника (по-видимому, столь же злобного, жестокого и неблагодарного, как отец)! Мало сочетающиеся стремления.

Подозрительными и малоубедительными кажутся нам и угрызения со­вести, якобы испытываемые Борисом Годуновым («мальчики кровавые в гла­зах»). Высокопоставленные убийцы, находясь у власти, угрызений совести, как показывает история, не испытывают. А если верить официальной рома­новской истории и последовавшей за ней литературе, Борис Годунов именно угрызениями совести и был сломлен. Конечно, подагрический комплекс от­нюдь не исключает жестокости, но не жестокостью выдвигается Борис Году­нов в царствование Ивана Грозного, во время правления царя Федора Иоановича и в свое собственное правление.

Обратимся к объективным свидетельствам деятельности Бориса Году­нова как при царе Федоре, так и во времена его собственного царствования.

Вменявшаяся ему в вину отмена Юрьева дня произошла не при нем. Но при нем были построены и заселены Самара, Саратов, Царицын – круп­нейшие города на Волге; построена каменная крепость в Астрахани. Таким образом, именно при Борисе Годунове, благодаря его целеустремленной ко­лонизаторской политике, Волга стала от Казани до Астрахани русской рекой.

Строительством Яицка (Оренбурга) закреплена была за Россией река Урал и прикрыто от кочевников Нижнее Поволжье, а строительство и засе­ление Цивильска, Уржума, Царёва закрепили за Россией Черемисию.

Строительство Тюмени, Тобольска, Томска, Березова, Сургута, Тары, Нарыма восстановило и закрепило за Россией утраченное с гибелью Ермака господство над Сибирью. Это создало мощную базу для продвижения на Вос­ток.

Строительство каменной крепости в Смоленске сделало этот город твердыней, защищавшей Россию от ударов с запада, и этой крепости суждена была большая роль в истории…

Но два мероприятия особенно свидетельствуют о величайшей мудро­сти и предусмотрительности Годунова. Одним из них является построение, целого пояса городов-крепостей на юге, надежно прикрывавших Россию от набегов крымских татар и создавших возможность продвижения на юг, объе­динения с украинским казачеством. Это – восстановление Курска, строи­тельство Ливен, Кром, Воронежа, Оскола, Валуек. Южная граница страны была отодвинута далеко на юг. А ведь при Иване Грозном татары подошли к Москве, подожгли ее, и только от этого пожара погибло 200 000 человек… А сколько было угнано в рабство? Сколько погибло? Миллионы?

Огромный размах деятельности Годунова на благо страны, громадное строительство городов и крепостей, а главное – решительное продвижение страны на юг, строительство множества крепостей прекратили навсегда на­беги татар на Россию и тем отняли главный источник доходов Крымского ханства – угон в рабство.

Второе «мероприятие», инициатором которого стал Борис Годунов, – это отмена опричнины. Надо отметить необычайную ловкость, с которой он побудил царя Ивана Грозного на это решение. Если верить некоторым ис­точникам, то Годунов убедил царя, что отменой опричнины тот усилит рас­положение к себе польского панства и повысит шансы на свое избрание польским королем (конечно, польская шляхта «только и мечтала» заполучить себе в короли этого изверга)… Но так или иначе, и это зло Годунову удалось устранить.

Все реально совершенные при Годунове дела, осуществленные рус­ским народом под его неутомимым, мудрым руководством, должны были бы обеспечить ему бессмертную, вечную славу, особенно если принять во вни­мание то состояние, в котором Годунов принял страну… В России после Грозного пало всякое доверие людей друг к другу, пришли в упадок промыш­ленность и торговля, купечество и крестьянство были разорены опричниной, всеобщим произволом, неудачными войнами, бессудными казнями… Разуме­ется, Бориса ненавидело боярство:

«Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач

Возьмет бразды и бармы Мономаха»…

Мы, разумеется, понимаем, что голод и моровые болезни, омрачив­шие последние годы царствования Бориса (он правил с 1598 г.), отнюдь не были «Божьей карой за убийство царевича Дмитрия». Это было следствием естественных событий, причем Борис Годунов сделал все от него зависящее, чтобы ослабить голод, например – раздавал хлеб нуждающимся. И не его вина, а его беда в том, что все стихийные несчастья бояре и их челядь, агити­руя среди народа, приписывали этой самой «Божьей каре»… Борис конечно же не мог оставить эту злостную клевету безнаказанной и должен был всту­пить в жестокую борьбу с боярством.

Годунов враждовал с домом Романовых. Он заточил в монастырь будущего патриарха Филарета, а в отместку царевич Дмитрий был провозглашен великомучеником. Тот самый Дмитрий, которого Борису никакой надобности убивать не было… Да еще и убивать так «топорно». К.Валишевский (1913) упоминает о том, что Карамзин располагал документами, устанавли­вавшими невинность Бориса Годунова, но вмешательство «сверху» и церковная версия вынудили его держаться традиции. Любопытно свидетельство H.M.Погодина (1868): «Пишучи, я был уверен в невинности Бориса, как был уверен в ней и Карамзин во время своей молодости… Теперь это убеждение, увы, несколько поколебалось»…

То, что царствование Ивана Грозного оставило после себя массу деклассированных элементов и совершенно растленное боярство – несомненно. Лжедмитрий, поклявшийся подчинить Россию Польше и ввести в ней католичество, был поддержан боярством… И этот факт характеризует боярство достаточно точно…

Но рассмотрим все же личностные источники величия и гибели Бориса Годунова…

Западный историк К.Грюнвальд (GrunwaldС.,1961) характеризует Бориса Годунова следующим образом: «Это оригинальная личность, воплощение ума и энергии, о котором все современники единодушно отзываются как о человеке исключительно даровитом… Изумительный человек, с умом сильным и проницательным, благочестивый, красноречивый, сострадательный к бедным, целиком преданный своему делу… Если в Москве и были даровитые администраторы, то по уму они все же были лишь бледной тенью Бориса»… Другой историк пишет, что «во всей стране не было равного ему по уму и мудрости».

С.Грэхем (Graham S.,1933) утверждает, что Годунову чрезвычайно не повезло, потому что его историю писали при Романовых, врагах Бориса: «Ранние русские историки, как например, Карамзин и Щербатов, слишком предвзято относятся к нему, и их мнение не имеет значения для оценки его личности. Соловьев немногим лучше, но у него отсутствует вдохновение. Лекции Ключевского по русской истории тоже не помогают, так как основ­ные факты сомнительны, а Ключевский не рассматривает их критически».

Для нас остаются незыблемыми лишь исторические факты: залечивание многих ран, нанесенных России Иваном Грозным; колоссальное расши­рение страны; строительство массы городов-крепостей на окраинах страны; прекращение татарских набегов.

И еще один, решающий факт: Бориса Годунова сломили не угрызения совести, а тяжелейшая подагра. О подагре Годунова упоминают и Грехэм, и Грюнвальд: «В 1598 г. он располнел, его волосы поседели, приступы подагры сделали для него ходьбу мучением… Известно, что еще раньше он должен был провожать на кладбище свою сестру не пешком, по обычаю, а в санях – из-за подагры».

И никаких «мальчиков кровавых в глазах»!

Мы можем констатировать, что почти через четыре века медицина и генетика помогают раскрыть истинный облик великого деятеля русской ис­тории и показать, что подняла Бориса Годунова на огромную высоту подаг­рическая стимуляция его интеллекта. Но именно она, в виде тяжелейшей бо­лезни, да к тому же интриги боярства и циничная измена, а вовсе не мнимые угрызения совести, разрушили его дело, его жизнь… Четыреста лет клеветы необходимо отмести!

У историка С.Б.Веселовского (1969) мы находим ряд данных, под­тверждающих наш взгляд на неверность общепринятой (в частности, разрабо­танной и А.С.Пушкиным) оценки Бориса Годунова: «… Оценка режима царя Бориса в пушкинской драме целиком взята у Карамзина, который не жалел красок, чтобы очернить Бориса Годунова… Со времени падения Бориса Го­дунова и избрания в 1614 году на царство Михаила Федоровича Романова в нашей историографии было принято всячески чернить память «самоохотного рабоцаря», «цареубийцу» и «святоубийцу» Бориса Годунова и прославлять избрание на царство Романовых как возрождение России после бедствий Смутного времени и как начало главной эры в истории… Но в нашей исто­риографии после Карамзина появилось много существенных поправок: уча­стие и виновность Бориса Годунова в деле смерти царевича Дмитрия остается под большим сомнением, Борис не был основоположником закрепощения крестьян, так как первые заповедные указы, лишавшие крестьян исконного права перехода в Юрьев день, были отданы не царем Борисом и не царем Федором по наущению Бориса, а Иваном Грозным; что касается тирании ца­ря Бориса, подобной опричнине царя Ивана Грозного, то со времени избра­ния на царство Михаила Романова, это было исторической клеветой, своего рода традицией, обязательной как для летописцев и повествователей XVII века, так и для позднейших историков, включая современников А.С.Пушкина… В самом деле, у Пушкина Борис Годунов выступает как царе­убийца, как основоположник крепостной зависимости, как тиран… Мы вынуждены были так подробно документировать деятельность и истинный облик Бориса Годунова, потому что нет-нет, да и возникают реци­дивы романовской, явно ложной трактовки, опорочивается избрание Годуно­ва царем, и на Годунова сваливают все беды Смутного времени, порожден­ные в действительности тем, что Иван Грозный начисто вырвал у всего наро­да представление о том, что такое добро и зло, право и справедливость, честь, совесть, долг.

Кристиан П Злой (1481-1559)

Кристиан II, король Дании, Норвегии и Швеции, фигурирующий в нескольких перечнях подагриков, проявил себя впервые в возрасте двадцати одного года несомненно талантливым правителем в качестве вице-короля Дании. Став в 1513 году королем Дании и Норвегии, он с 1517 года начал править авторитарно. В это время его основная забота – поддержка городов и купечества страны. Вскоре Кристиан начал войну за шведский престол и а после неудач 1517–1518 гг. одержал победу в 1520 г. Шведскую корону Кристиан получил 4 ноября 1520 года, а уже через четыре дня коварно устроил знаменитую «Стокгольмскую кровавую баню», во время которой было перебито около 60 самых видных вельмож, епископов, дворян и горожан Швеции. Эта резня вскоре привела к восстанию шведов под командованием Густава Вазы (который потерял во время Стокгольмской резни отца и двух дядей). В результате, после длительной войны Швеция освободилась и Густав Ваза стал королем.

Но в самой Дании Кристиан Злой провел ряд крупных реформ, обеспечивших торговые права городов, гарантировавших крестьянам свободу и освободивших датскую церковь от власти римского папы. Но и в Дании Кристиан был свергнут с престола из-за враждебного отношения к нему дворянства. Последние годы жизни он провел в заключе­нии.

Историками Кристиан Злой характеризуется как человек, подвластный сменам настроения, временами очень деятельный и энергичный, временами безвольный и вялый, подверженный приступам подозрительности и жестокости, но неизменно умный и проницательный. О его подагре упоминает Г.Вьеро (Vierordt H.) в 1910 году.

Мартин Лютер (1483-1546)

Начало цепного процесса в ходе исторических событий установить, как правило, очень трудно, особенно ежели оно, по существу, многоканально. Не может быть, чтобы и в «тихие периоды истории», под покровом всеобщего благочестия и преклонения перед святой римской католической церковью не бушевало внутреннее, тайное негодование, направленное зачастую против паразитизма церкви, папы римского, прелатов, священников, мона­хов. Лишь иногда это глубоко скрытое возмущение могло прорываться восстаниями морисков, альбигойскими войнами, «жакериями», гуситскими войнами, формулироваться и выражаться отдельными проповедниками. Может быть, о силе ересей, о страхе, которые они внушали духовным и мирским владыкам, лучше всего говорит грандиозный аппарат инквизиции или число монахов и священников в Испании. Власть церкви прочно сцеплялась с властью феодалов и со светской властью вообще («Если Бога нет, то какой же я капитан, и вся иерархия рушится…»).

Этот жернов многим европейским народам не удавалось сбросить с шеи доброе тысячелетие. Бунты против церкви подавлялись войсками мир­ских князей… Надо считаться с тем, что конный отряд профессиональных воинов-латников в бою стоил больше, чем десятикратное количество необу­ченных крестьян, а победы длинного лука англичан или таборов гуситов бы­ли все же исключениями… Главное – у Реформации не было организации, не было флага…

Нельзя утверждать, что папы римские все поголовно не видели над­вигавшейся угрозы. Но у них были другие заботы, и, кроме того, существова­ло замечательное неписанное правило – выбирать в папы наиболее старых и дряхлых, потому что на выборах кардиналы требовали от кандидатов большие взятки и им было выгодно, следовательно, почаще иметь возможность эти взятки получать. Некоторые папы пытались что-то сделать. Так, Иннокентий VI десять лет пытался реформировать католическую церковь «сверху», борол­ся против продажности курии. Ему, «лучшему папе Авиньонского пленения», удалось отвоевать часть городов папской области. Кстати, есть упоминания в литературе, что этот деятельный папа был подагриком.

Одним из толчков, запустивших цепной процесс Реформации, был тот факт, что ни в Бога, ни в черта не верившие папа Юлий II и папы-медичисы Лев Х и Климент VII в своем властолюбии, меценатстве и прочих недешево казне стоивших занятиях настолько эту папскую казну истощили, что като­лической церкви пришлось заняться чересчур уж откровенной торговлей «небесными благами» – продажей индульгенций.

Как бы то ни было, нашелся в Германии монах, не только неутомимо трудолюбивый, не только безгранично смелый, но и обладавший, как и по­ложено циклотимику, далеко не абстрактным, а весьма конкретным мышле­нием. Объективно говоря, только один перевод Библии на немецкий язык, сочетавшийся с процессом создания самого языка – единого, объединяю­щего всех «немцев», – являлся актом титанической силы.

О Мартине Лютере мы будем говорить в другом месте книги более подробно, поскольку он не только страдал подагрой и мочекаменной болез­нью, но и был выраженным гипоманиакально-депрессивньм титаном. Кроме того, его деятельность общеизвестна, с ней легко ознакомиться по любому труду по истории Реформации. Но все же приведем здесь краткую справку.

Лютер, зная, что его почти наверняка ждет участь Гуса, оставался всегда непоколебимо преданным идее… Рыцарь, стоящий у входа в собор, добродушно сказал Лютеру: «Ну, монашек, я побывал во многих жарких де­лах, но то, что тебе предстоит, куда жарче»…

Именно в тот период, когда церковь захватила слишком много бо­гатств, когда, по выражению Перл Бак, «богатые стали слишком богатыми, а бедные слишком бедными», а император Максимилиан и Карл V целиком увязли во внешних войнах (под Веной, в Италии и Нидерландах), – именно в это время Мартин Лютер «ударил церковь в солнечное сплетение». Он об­ратился к светским владыкам: «Вы узнаете, сколько сотен тысяч золотых мо­нет монахи и им подобные имеют на малом клочке Вашей земли»! Почему-то история не очень тщательно подсчитала, какие суммы, какие богатства полу­чили светские владыки от секуляризации церковных богатств, и какую мате­риальную базу подвел Лютер под дело Реформации…

Но по всему северу Европы прошел вихрь. Конечно, крушение одних авторитетов привело и к крушению других: началась крестьянская война, на­чались погромы, вспыхнуло иконоборчество… Общеизвестно, как бесстраш­ный Лютер отнесся к крестьянскому восстанию… Но часть дела была сделана. Возникло нечто не менее важное, чем лозунг «Свобода. Равенство. Братство», начертанный на знамени революции 1789 года – возник неугасимый, полы­хающий и поныне костер – Свобода Совести…

Среди всех болезней Мартина Лютера на первом месте стоит камен­ная болезнь. Первый приступ он испытал в 1526 году, повторно об этом не­дуге упоминается в 1535, 1536, затем в 1546 году. В 1547 г. она тоже прояви­лась и, казалось, что он умрет. Вьеро (Vierordt H.,1910) упоминает, что «аскетический образ жизни монаха-августинца Лютера известен», при этом замечает об одном из приступов подагры: «камней выделилось всего шесть, самый крупный был размером с боб» . Он же пишет: «Нужно особенно под­черкнуть, что физически очень страдающий, при том душевно часто и тяжело расстроенный человек оставался верным до конца своей великой задаче с почти необычайным трудолюбием».

Замечательно, что другой великий реформатор – И.Кальвин – тоже страдал подагрой. Но его роль и следствия его деятельности – протест про­тив бессмысленности, безыдейности, бездеятельности современного ему ка­толичества, признание высшего закона справедливости – встретил большое сочувствие и среди горожан, и среди небогатых дворян Западной Европы.

Быть может, когда-нибудь удастся установить внутренний механизм того волевого, творческого напряжения, которое управляло действиями и третьего великого реформатора – Ульриха Цвингли (1484–1531), погибшего в войне между католическими и протестантскими швейцарскими кантонами.

Что касается Англии, то идея, по которой церковное имущество и на­значения должны принадлежать вовсе не папе, а королю, естественно, очень пришлась ко двору Генриха VIII, унаследовавшего настолько окрепшее коро­левство, что он уже мог обойтись и без папы римского.

Фридрих III Мудрый (1463-1525), курфюрст Саксонский

Хотя курфюршество Саксонское имело всего около миллиона жителей, Фридриху III Мудрому, как его прозвали не только в Германии, но и за ее пределами, пришлось сыграть очень важную роль в эпоху Реформации. Он заслужил это прозвище не только своим миролюбием, миром, сохраненным им для Саксонии, когда кругом бушевали междоусобицы; не только отказом от императорского престола ради сохранения мира; не только своим покро­вительством искусствам, но и поразительной выдержкой.

После смерти императора Священной Римской империи Максими­лиана (1459–1519) выяснилось, что основным претендентом на трон импера­тора Священной Римской империи является Карл Габсбург, король Испании, скупивший голоса нескольких курфюрстов. В таком случае создалась бы надгерманская универсальная монархия. В этой обстановке и была выдвинута кандидатура Фридриха III Саксонского. Папа Лев Х обещал ему поддержку. Швейцарцы обязались дать ему в помощь войска. Ему обещал деньги и во­енный союз король Франциск I. За Фридриха III проголосовали три курфюрста, что с его собственным голосом дало ему большинство, и он был избран императором Священной Римской империи, но через три часа… отказался от императорской короны. Стало ясно, что корону придется защищать оружием против испано-бургундской партии, что вспыхнет война. Фридрих III, кото­рому было 56 лет, не пожелал кровопролития и отдал корону Карлу V.

Фридрих много сделал для процветания Саксонии. Он требовал от всех сословий бережливости, боролся с пьянством, покровительствовал гума­нистам и художникам. В 1489 году при дворе Фридриха III появляется восем­надцатилетний Дюрер, и затем он часто и подолгу работает в Веймарской Саксонии. Лукас Кранах с 1505 г. творит при дворе Фридриха III, а Петер Фишер Младший отлил бронзовый бюст и гробницу Фридриха. Кранах на­писал, а Дюрер нарисовал много портретов Саксонского курфюрста. С ним были тесно связаны Эразм Роттердамский и Виллибальд Пиркхеймер.

По распоряжению и при поддержке Фридриха в Виттенберге в 1502 г. был открыт университет, куда в 1509 г. был приглашен Лютер. В 1521 г. чис­ло студентов в университете перевалило за 1000. Отношение Фридриха к Лю­теру имело, пожалуй, всемирно-историческое значение. То, что Лютер не был схвачен сразу же после своих первых выступлений, то, что он продолжал гласно проповедовать, и наконец, даже то, что Лютер мог отстаивать свои взгляды на Вормском рейхстаге (1521), а оформлять осуждение Лютера этим рейхстагом пришлось мошеннически, задним числом, якобы 8 мая, тогда как в действительности подписи были собраны лишь к 25 мая, уже после того, как рейхстаг разъехался, и в результате это «осуждение» можно было объя­вить недействительным – все это в очень большой мере было результатом осторожно-настойчивой тактики Фридриха III. Мало того, он организовал шумное нападение на коляску Лютера – напавшие всадники тайком доста­вили Лютера в Вартбург, а все дальнейшие попытки вытребовать Лютера раз­бились об упорный саботаж Фридриха, которому безуспешно угрожали ли­шением звания курфюрста. Фридрих III не выдал Лютера, несмотря на пап­скую буллу. Виттенбергский университет не отверг Лютера, и к нему присое­динились другие университеты, а Лютер публично бросил буллу в огонь. В результате, как сообщил папский легат, «вся Германия охвачена восстанием, у девяти десятых боевой клич – «Лютер!», а у той десятой доли, которой Лю­тер безразличен, боевой клич – «Смерть римскому двору».

Фридрих воздержался от нападения на восставших крестьян, но и они не тронули его владения. На почти всем севере Германии ересь победила, несмотря на поражение крестьян под Франкенгаузеном 15 мая 1525 года, но это уже было после смерти курфюрста.

Тайно и чрезвычайно действенно поддерживая великого реформатора, сам Фридрих принял лютеранство только перед самой смертью. Он умер 5 мая 1525 года. Посмертную проповедь читали Меланхтон и Лютер.

Курфюрст Саксонии тяжело болел: «подагра и каменная болезнь му­чили больного» (Borkowsky E.,1929).

Эразм Роттердамский (1480-1536)

Эразм очень рано проявил замечательный ум и попал в число юно­шей, от которых следует ждать необычайных успехов и дел. Он первым начал работать над объединением Европы и установлением в ней мира. В 1499 г., побывав в Париже и Лондоне, Эразм подружился с Томасом Мором. Его друьями были Дюрер, Гольбейн, Рейхлин. Эразм заново перевел Евангелие с греческого на латинский, перевел медицинские трактаты Галена, написал дворник поговорок «Agadia», коллоквий (1519), обрисовав множество характеров. Но больше всего известна «Похвала глупости», написанная им во время приступа почечно-каменной болезни, от которой, как и от подагры, он очень страдал.

Его эпистолярная деятельность была очень интенсивной. Иногда Эразм писал до 40 писем в день. Между 1484 и 1536 годами зарегистрировано 3140 его писем.

Этот подагрик бесспорно входит в первый десяток мыслителей Ре­формации.

Иоганн Кальвин (1509-1564)

Если лютеровская ересь заразила весь север Германии, то кальвинизм распространился преимущественно во Франции, Нидерландах, Швейцарии, Англии, и из Англии проник в Канаду и США. К настоящему времени насчитывается около 40 миллионов его приверженцев. По Кальвину, все предопределено Богом, но человек, не зная своего предопределения, должен верить в свое спасение и доказать это нравственной жизнью и деловитостью. Обязывая к скромному, бережливому образу жизни, к неустанному труду, к упрощению церковного культа, и отрицая роскошь, учение Кальвина как нельзя лучше соответствовало возможностям небогатых дворян, горожан и крестьян. Но это учение, кроме всего, было воинствующим. Кальвин ввел в Женеве деспотизм, не уступавший инквизиторскому.

Кальвин обладал совершенно исключительной силой воли, трудолюбием, целеустремленностью и фанатичностью. Он был блестящим оратором. 1559 г. он организовал Женевскую академию, подготавливающую проповедников для всей Западной Европы. В типографиях Женевы печатался перевод Библии на французский язык. «Эпидемия» кальвинизма быстро распространилась и на Британию, в результате чего про «железнобоких» солдат Кромвеля впоследствии писали, что они могут «правой рукой стрелять, рубить, проламывать черепа, а в левой руке держать Библию» (Т. Фонтане).

«Кальвинизм» – широко распространенное вероучение, ради которого сотни тысяч людей пошли на пытки и смерть, еще многие сотни тысяч – на разорение и изгнание. Историческое значение деяний Кальвина, его ума, железной воли, проповеднического дарования переоценить невозможно. Хорошо известно, что этот протестантский Савонарола железной рукой правил Женевой, что он запятнал свое имя казнью Сервета.

Здесь нам необходимо только документировать его подагру, о которой пишет А.Кабанес (Cabanes A.,1903) в третьей серии своих «Нескромностей истории».

Седьмого октября 1561 года Кальвин писал: «Мои особые боли удо­вольствия не дают… Я не имел отдыха, потому что в течение двух дней я испытывал самые острые боли в правой ноге. Боль успокоилась позавчера, но моя нога осталась скованной»… Через два дня Кальвин называет свою бо­лезнь: «Если Богу угодно присоединить подагру к другим моим болезням, следует терпеливо переносить это отеческое наказание». Еще ссылка на письмо Кальвина: «Уже двадцать лет назад ученые доктора возымели вашу вчерашнюю идею: они пожелали меня вылечить. Но в это время меня не тер­зали ни подагра, ни камни, ни песок, ни колики, ни геморрой, ни внутрен­ние кровоизлияния. Все эти болезни свалились на меня, как орда врагов… С тех пор вышло много камней и страдания моих нервов немножко успокои­лись». Кабанес сообщает, что еще за два месяца до смерти в его мочевом пу­зыре имелся очень объемистый камень. Следует помнить, что камни не все­гда являются мочекислыми или содержат мочекислую основу. Однако камни в почках или мочевом пузыре у подагриков (а Кальвин бесспорный подагрик) свидетельствуют о тяжелой степени болезни.

Император Карл V (1500-1558)

Пока рыцарствовал император Максимилиан, король испанский Карл V при помощи золота Фуггеров добывал себе императорскую корону, улажи­вал династические дела, воевал с Францией. Реформация широко распро­странилась в Германии, и примкнувшие к ней князья и города в ответ на уг­розы Аугсбургского сейма организовали в течение последующего десятилетия Шмалькальденский союз, усиливший присоединение к протестантству новых князей, городов, курфюрстов. В это время с юга и востока самой Вене угро­жала турецкая армия, а с Францией начинались все новые и новые войны. Пришлось согласиться на религиозное перемирие.

Благодаря своим дипломатическим талантам Карлу V удалось изоли­ровать Шмалькальденский союз от помощи извне, внести в него раскол, за­ключить мир с турками и в результате войска союза были разбиты при Мюльберге.

С современной точки зрения Карл V с его империей, в которой «не заходило солнце», с его борьбой против Реформации, осуждением Лютера, – является «реакционером». Но мы не должны морализировать – нам следует рассмотреть личность Карла V в ее, так сказать, энергетическом плане, без знаков плюс или минус.

Карл V, король Испании, владетель огромных заокеанских земель, Нидерландов, Неаполитанского королевства и Сицилии, располагавший не­виданными средствами на подкуп курфюрстов, стал императором Германии, претендующим в качестве наследника Карла Смелого еще и на Бургундию. Поражение главного противника Карла V – Франциска – при Павии и взя­тие его в плен (1525 г.) вознесло Карла V на вершину могущества. Во вспых­нувшей войне, в которой против Карла V выступил папа Климент, Франция и Англия, войска воинствующего католика Карла взяли штурмом Рим и страшно разграбили его. Война кончилась признанием Карла властелином Милана и королем Ломбардии с уступкой Бургундии Франции.

Однако победа Карла V оказалась недолговечной. У него возник оче­редной тягчайший приступ подагры, а под руководством курфюрста Морица Саксонского вновь возник союз протестантов. Франции за помощь были пе­реданы ряд важнейших крепостей. Ясно выявились две исторические силы: протестантский север Германии и невозможность объединиться под властью одного человека двум государствам – Германии и Испании. Сверхзадача, по­ставленная перед собой Карлом V – объединение этих стран и создание уни­версальной монархии – оказалась невозможной. Карл V был надломлен по­дагрой, от которой ему предстояло умереть через полтора года. Уходя в мона­стырь, он говорит своему сыну Филиппу слова, дающие представление об изумительной энергии этого властелина, великого политика, полководца, ме­цената: «Чтобы дать Вам представление о том, чем была моя жизнь, доста­точно напомнить Вам, какие владения собраны в настоящее время под скипетром нашего дома. Империя, Фландрия, Бургундия… Королевство Испа­нии объединяет в одно целое Неаполь, Милан, Сардинию… Вашим браком с королевой Марией я присоединил к этому громадному владению Англию. Мой флаг развевается над крепостями Африки, и необъятный континент Но­вой Индии повинуется моим законам. Чтобы держать в руках, укреплять, пускать в движение столь огромный механизм, моя жизнь была постоянным путешествием. Я девять раз бывал в Германии, шесть раз в моих испанских владениях, четыре раза во Франции, семь раз в Италии, десять раз в Нидер­ландах, два раза в Англии, столько же раз в Африке и одиннадцать раз мои суда переносили меня через моря, менее, впрочем, бурные, чем потоки бес­конечных дел, за которыми я должен был непрерывно наблюдать… Когда я принял руководство народами (история должна Вам это показать), все было в беспорядке, и обычаи, законы, привилегии, бесчисленные прерогативы распространяли свою анархию в христианских землях. Знатные приказывали, горожане не подчинялись, крестьяне – даже крестьяне! – в своих деревнях говорили, высказывали и поддерживали свои мнения. Италия… говорила о правде, о справедливости, о свободе и угрожала даже самой Церкви. Но Германия, более грубая, более упорная чем, ее испорченная блестящая сестра, опередила ее… Она приготовила чудовищность лютеранства… Папство само отвернулось от веры… Я поднял меч империи против пастырского посоха. Я взял Рим, я поставил господина во Флоренции, я изгнал навсегда французов из Милана и, наконец, я убил Италию… Работа поглотит Ваши дни, как поглотила мои».(Ж.А.Гобино, «Век Возрождения»).

Остается добавить: две войны в Африке со взятием Туниса и неудачей с Алжиром, война в Германии, четыре войны с Францией, отражение нашествия турок, завоевание Перу, подкупы и войны, на которые ушли все сокровища, добытые в Америке. Император Карл V, правивший после своей матери, был одним из величайших монархов Европы. Он был в своей молодости человеком большой физической силы и активности, исключительной проницательности, умственной силы и разносторонности интеллекта. Почти непрерывно занятый войнами и крупными предприятиями, он был испытан и счастьем, и злосчастьем. Он очень любил вкусно поесть, пил много вина и тя­жело страдал подагрой, которая началась у него в тридцатилетнем возрасте. Его добровольное отречение в 56 лет, хотя и было совершенно экстраорди­нарным поступком, ни в коем случае не было неразумным. Оно было вызвано, главным образом, плохим здоровьем.

Было бы очень любопытно проследить, от кого унаследовал Карл V свою подагру, развившуюся к тридцати годам. Навряд ли лишь его любовь к обильной пище и вину могли определить его столь раннюю болезнь, предпо­лагавшую гиперурикемию уже годам к 20-25 или даже раньше. Его отец, Филипп Красивый, умер очень рано. Мать, Иоанна Безумная, могла передать предрасположение к подагре, не будучи сама больной. Четыре деда и бабки, все замечательные… С одной стороны, император Максимилиан, «последний рыцарь», который характерологически и отдаленно не походит на подагрика, хотя его жена Мария Бургундская, дочь герцога Карла Смелого, могла быть передатчицей гиперурикемии с некоторой степенью вероятности. С другой стороны, Изабелла Католическая и умный, жестокий, расчетливый, целеуст­ремленный, волевой испанский король Фердинанд Католик, который вполне подходит на роль передатчика гиперурикемического стимула.

Наследственный характер подагры Карла V подтверждается подагрой потомков. После Карла остается династия подагриков: Филипп II Испан­ский, подагрическая внебрачная дочь Маргарита Пармская – замечательная правительница Нидерландов в начале бури, ее сын подагрик Александр Фарнезе Пармский. Остается еще один сын – Дон Жуан Австрийский, будущий победитель при Лепанто. Сам Карл V, отрекшись от престола, живым ложит­ся в гроб в монастыре святого Юста в Испании. Все потомки Карла будут служить одной невыполнимой задаче: повернуть колесо истории вспять, от­нять свободу у народов, навязать им католицизм.

Исследования этой семьи могут натолкнуть на идею о том, что пода­гра являлась фактором социального подъема знати. Знатный честолюбивый подагрик с социально определенными ценностными критериями – все для подъема! – пойдет действительно на все, на любое злодейство, чтобы под­няться еще выше по ступенькам могущества. Но пока это остается лишь очень зыбкой гипотезой.

Филипп II (1527-1598)

Филипп II, по словам современников, путь от улыбки до кинжала проходил очень быстро. Он был чрезвычайно умерен в пище, опасаясь отцов­ской подагры, приписываемой обжорству. Но и он не избежал этой болезни, первый приступ которой он испытал в 1563 году. Затем приступы участились, а под конец жизни он даже еле подписывался под документами. Филипп II очень медленно принимал решения, проявлял железное самообладание.

Отрицательные стороны характера Филиппа II достаточно хорошо из­вестны благодаря роману Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель». Но его ра­ботоспособность, целеустремленность, невероятное упорство не подлежат со­мнению. Духовники короля утверждали, что подагра ниспослана ему как кара за то, что он допустил распространение протестантства в своих владениях. Филипп стал одной из самьк ненавистных личностей в истории Европы. Но испанский народ любил его, сохранилась даже поговорка «Нету второго Фи­липпа Второго»…

История краха «универсальной монархии», гибели Великой Армады, освобождения Нидерландов, побед Генриха IV – общеизвестна. Но долгое время казалось, что испанские армии, флот и золото непобедимы.

П.Дэйл (Dale P.M.,1952), который не уделяет подагре особого внима­ния и опускает ее при описании болезней некоторых несомненных подагри­ков и даже отвергает ее наличие у Колумба, замечает по поводу Филиппа II Испанского: «В течение следующих тридцати пяти лет после его первого приступа подагры история болезни Филиппа концентрируется на этой болез­ни».

Александр Фарнезе Пармский (1545-1592)

Великий полководец Александр Фарнезе – внук талантливейшего Карла, сын его подагрической внебрачной дочери, знаменитой своей энерги­ей и умом правительницы Нидерландов Маргариты Пармской и сводный брат подагрика Филиппа.

Отличившись энергией и храбростью в битве при Лепанто, когда под командованием Дона Жуана Австрийского был разгромлен огромный турецкий флот (и потерял руку Сервантес), Александр Фарнезе в самом начале войны в Нидерландах прославился блестящей победой под Жемблу, когда с передовым отрядом кавалерии с молниеносной решимостью и энергией атаковал и уничтожил или разогнал 20-тысячную армию гезов. После смерти Жуана Австрийского Александр Фарнезе стал главнокомандующим испанскими войсками в Нидерландах – стране, доведенной до ожесточенного отчаяния зверствами инквизиции и герцога Альбы, бесчинствами испанской солдатни и совершенно разорительными налогами. В пятитомном труде, посвященном Александру Фарнезе, ван дер Эссен (Essen L. van Der, 1934) писал: «В тридцатилетнем возрасте дала себя почувствовать тяжелая наследственность: подагра, которая терзала Карла, принесла большие муки Маргарите Пармской, и которой болели также его родные по отцовской линии, прояви­сь очень рано и у него».

Мы не считаем возможным описывать бесчисленные походы, победы и успешные осады, которыми Александр Фарнезе прославился в Нидерландах. Мало того, со слабыми силами ему пришлось дважды совершать походы Францию, чтобы спасать католическую лигу от гугенотов и католиков, объединившихся вокруг Генриха IV. Его часто оставлял вовсе без средств завистливый король Филипп II. Тем не менее, благодаря своему военному и дипломатическому искусству, ему удалось вбить клин между семью северными, преимущественно протестантскими провинциями и южными, преимущевенно католическими, первоначально спаянными непримиримой ненавистью к Испании. Он сохранил за Испанией примерно нынешнюю Бельгию. Фарнезе отличался крайней воздержанностью: «Чтобы избежать по­дагры, от которой сильно страдали его дед и мать…, и легкие приступы которой он и сам уже испытал, он не пил ничего кроме воды, запретив себе пить вино. Одиннадцатого мая он покинул Брюссель в закрытых носилках, которые несли восемь человек, и после тяжелого путешествия прибыл в Спа столь исхудалым и изможденным, что его могли счесть умирающим» (Essen L. van Der, 1934). Замечателен его последний поход во Францию, когда у него оставалось 15–17 тысяч человек, когда в его армии царили голод и дезертирство, и тем не менее он почти на глазах у Генриха навел двухкилометровый мост через Сену, провел через него свои войска и снабдил продовольствием осажденный Руан. На обратном пути Александр Фарнезе умер… Замечательны его последние слова: «Довольно, – сказал Фарнезе, измученный лихорадкой и вносимыми муками, – для того, чтобы сражаться с королем Наварры, нужны живые люди, а не обескровленные трупы, как я» (Terrier-Sentans,1898).

Генрих VII Тюдор, граф Ричмонд (1456-1509)

Войны Алой и Белой Розы вконец истощили Англию. Вся страна была разорена. Но граф Ричмонд, решительно никаких наследственных, да и воообще-то каких-либо прав не имевший, собрал небольшую армию во Франции и попробовал высадиться в Британии. Однако его флот был развеян бурей (1483 г.). Ричмонд не успокоился, вторично собрал армию и флот, и все же высадился.

Любопытно, что Ричард III смог выставить всего 5–6 тысяч бойцов, и это как нельзя лучше характеризует тогдашнее положение в Англии. При Босворте Генрих Тюдор разбил Ричарда III и короновался, после чего только и закрепил свои права на престол браком, объединившим лагеря обеих Роз.

Успех Генриха VII Тюдора в сражении при Босворте в значительной мере объясняется его стремительным движением вперед, из-за которого ко­роль не смог противопоставить его пятитысячной армии армию, немногим бо­лее многочисленную. К тому же сторонники Ричарда не доверяли друг другу. Известно, что Ричард врубился в ряды армии Генриха и лично убил его зна­меносца, сэра Ричарда Брэндона, но атака была вяло поддержана войском. Ричард III был убит. Надо полагать, что едва ли хромоногому горбуну было под силу победить в единоборстве знаменосца, а следовательно отвратитель­ная внешность Ричарда III – скорее всего, продукт последующих легенд.

В Англии нужда была чрезвычайная, вспыхнуло опасное восстание Перкина Уорбека, но король стал энергично поправлять финансы, учредил знаменитую Звездную палату, быстро наполнившую казну конфискованным имуществом казненных. То, что не успел сделать мнимый изверг Ричард, все же совершил необычайно решительный, деятельный подагрик Генрих. Как позднее стало известно из Салтыкова-Щедрина, если народ не дергать, он очень быстро начинает обрастать жирком и шерстью (в смысле благоденст­вия). В безопасной стране быстро пробуждалась инициатива. Бандиты и по­лубандиты баронского и низкого звания также быстро поняли, что им остает­ся либо менять профессию, либо эмигрировать; в виду отсутствия спроса за рубежом, пришлось умиротвориться. Нежелающих быстренько перевешали.

А измученный долгими смутами народ, как только установился поря­док, начал оживать. Начали отстраиваться торговля и флот. Жестокие законы против бродяжничества заставили даже вовсе отчаявшихся людей заняться трудом. Смутное время кончилось, грабежи прекратились, появились нелег­кие налоги, но безопасность и порядок были всеобщей мечтой.

Странствуя изгнанником по Франции, граф Ричмонд хорошо понял преимущества централизованного сильного правительства. Он поддерживал в Англии законы, и нарушал их только для обогащения казны. Став королем, он сначала короновался и был утвержден в качестве короля парламентом, и лишь после этого вступил в брак с Елизаветой Йоркской, хотя этот брак и давал ему легальное право на престол. Как король, он проявил необычайную работоспособность и всеми силами стремился поднять благосостояние стра­ны.

За первые семь лет правления он освободил казну от долгов, а умирая, оставил после себя больше миллиона фунтов стерлингов. Он избегал войн, но в достижении намеченного проявлял железную волю.

Мы делаем акцент на железной воле Генриха Тюдора. Но нам не сле­дует недооценивать так называемые «проблематические» и вовсе не слишком волевые натуры, которые тоже способны делать историю. Охотно забывают, что Гамлет пребывает в нерешительности только до выяснения истины. Но после её выяснения он начинает разить направо и налево! Последователь тончайшего эстета, поэта Стефана Георги, граф Штауффенберг, изувеченный в африканских сражениях, оказался именно тем человеком, который 20 июля 1944 года подложил бомбу замедленного действия к ногам Гитлера и помчался на самолете в Берлин, чтобы поднять восстание. Только то, что портфель случайно отодвинули до истечения роковых минут, продлило на 9 месяцев войну.

Г.Вьеро (1910) отмечает, что Генрих VII Тюдор многие годы страдал от тяжелых подагрических приступов, обычно настигавших его каждую весну.

Генрих VIII Тюдор (1491-1546)

Сын Генриха VII, Генрих VIII, в десять лет поразил своим умом Эразма Роттердамского. Первые тяжелые симптомы наследственной подагры не регистрировались до 1537 года, когда у него появилась «больная нога, ко­торой бы не позавидовал самый несчастный человек». Это была язва или occluded sinus, вызванный кристаллами «биората натрия», осаждающимися в тканях тела. Эти кристаллы были причиной опухоли около сустава и выте­кали, вызывая агонию» (Hackett F.,1931). «Действие наследственной подагры, усиленной обильной едой – потому что он был Тюдором-Гаргантюа – это убило его…»

Ф.Хаккет далее пишет: «Наряду с подъемами давления (он жаловался на головные боли) и поражением почек, подагрическое заболевание обуслов­ливало в позднем среднем возрасте превращение молодого принца в завистливого, подозрительного, одинокого старого деспота. Не надо изобретать страшную умственную и моральную дегенерацию, для которой нет ни капли доказательств, и привлекать для объяснения позднее нервное проявление си­филиса…

Генрих был инстинктивно гораздо более тонким и эмпиричным, более связанным чувствами со страной, нежели безжалостный карьерист Уолси, великий принц космополитической церкви, или выдвинувшийся самостоя­тельно административный гений – Томас Кромвель, в конечном счете – раб своего хозяина».

Генрих VIII уничтожил папскую власть над Англией, создал англий­ский флот. Он был жестоким реалистом, поразительно умным, безжалост­ным, обладающим железной волей. Его дочь Елизавета сказала: «Может быть, я не лев, но я дитя льва и имею сердце льва»… Как пишет доктор Роуз (Rose A.L.,1945), Генрих обычно имел на своей стороне джентри, горожан и народ, даже если они не всегда смотрели на дела, им творимые, его глазами. Но к 1530 году, казнив кардинала Уолси и растратив на континен­тальную политику сокровища, накопленные его отцом, Генрих оказался обездвиженным из-за распространения на обеих ногах хронических язв, не зажи­вавших до самой его смерти.

На место подагрика Уолси лордом канцлером король назначил уже знаменитого Томаса Мора (тоже подагрика).

По-видимому, сам король написал в 1521 году антилютеранскую Книгу в защиту «семи священств», ставшую своеобразным бестселлером сво­его времени и доставившую Генриху VIII от папы титул «защитника веры». Но отказ папы санкционировать его развод привел к решающему повороту. Церковь в Англии владела более чем третью всей земли, и любой аббат имел доход, больший, чем доход лорда. Доля личного дохода граждан выплачива­лась местному священнику, приходилось платить за все: за завещание и за похороны, за брачные договоры и за споры по завещанию. Церковный суд решал все дела между служителями церкви и частными лицами.

Личное озлобление короля против папской церкви совпало в 1530 го­ду с требованиями времени и народа. Уже в 1523 г. Генрих VIII имел беседу с Э.Шапюи, послом Карла V, по поводу папских и церковных злоупотребле­ний, и в этом же году нижний парламент направил королю длинную пети­цию по поводу церковных злоупотреблений. Было сформулировано три бил­ля, не доставивших никакой радости епископату, который, однако, ничего не мог поделать из-за невмешательства короля и общего настроения.

Малоизвестный молодой человек Томас Кранмер ухитрился довести до сведения короля идею, что по поводу развода с Екатериной Арагонской следовало бы запросить мнение всех европейских университетов. Король за­метил, что Кранмер «схватил нужную свинью за уши», призвал его ко двору и менее чем через четыре года довел этого бедного домашнего учителя до зва­ния архиепископа Кентерберийского. Эта мера не помогла из-за быстрого вмешательства папы, но зато отыскался неясный, растяжимый закон XIV ве­ка о церковнослужителях, обращающихся в Рим во вред их верности королю. В 1531 году церковные деятели Англии были призваны на суд, признали себя виновными и заплатили штраф в 100 000 фунтов стерлингов.

Р.Лейси (Lacey R.,1972): «Одним из его решений после восшествия на трои было объявление войны Людовику XII, чья отягченная подагрой дрях­лость в такой же мере раздражала Генриха, как позднее возбуждали в нем за­висть юность и успехи Франциска I, племянника и наследника Людовика. Поход закончился «битвой шпор», в котором отряд французской конницы стал удирать, неожиданно наткнувшись на армию Генриха VIII, и взятием Камбре».

Но главные заслуги Генриха заключаются вовсе не в победах, а в том, что он полностью освободил английскую церковь из-под власти римских пап, подчинил ее королевской власти, положил начало сильному английскому во­енному флоту, упрочил династию Тюдоров и стал отцом Елизаветы (мать ко­торой он, впрочем, казнил после того, как с величайшими трудами женился на ней). Кстати, папским кардиналом-легатом, посланным в Англию, чтобы помешать разводу Генриха с Екатериной Арагонской, оказался также подаг­рик кардинал Кампеджио (на что есть ссылка у Лейси).

Подагричность Генриха считается достоверной (Hackett F.,1931), а нам она становится еще более очевидной при упоминании о «кристаллах биората натрия», выходивших из язв на его ноге.

Кардинал Уолси (1471-1530)

Генрих VIII как-то во время утреннего приема поручил доверенному капеллану провести важные переговоры с императором Максимилианом. Че­рез день король увидел священника на утреннем приеме и удивленно спро­сил, почему он еще не уехал. Тот ответил, что уже вернулся, и передал коро­лю договор, подписанный императором. Для того, чтобы выполнить поруче­ние короля, священник проскакал за день до Дувра, ночью переплыл на ко­рабле Па-де-Кале, рано утром доскакал до императорского двора, добился приема и договоренности, потратил сутки на обратный путь. Так гласит ле­генда.

Впоследствии этот священник, сын ипсвичского мясника и ското­торговца, блестящий, неутомимый, во все вникающий администратор и орга­низатор, чрезвычайно тщательно, до мелочей организовал как пустопорожний поход Генриха во Францию, так и снаряжение английской армии, которая разгромила при Флоддене шотландскую армию во главе с шотландским королем, павшим в бою с большей частью шотландской знати и десятью тысячами войска. Необычайно работоспособный, расчетливый и умный Уолси впервые по-настоящему и умело позаботился о том, чтобы английская армия была всегда сыта, здорова, дисциплинирована. Он впервые поставил почти на заводскую ногу подготовку мастерских, вооружения, артиллерии, обоза. Кардинал Уолси был, пожалуй, первым политическим деятелем, понявшим, что подготовка к войне является основной проблемой национальной экономики. Как пишет Ф.Хаккет (Hackett F., 1931), «он создал общенациональную мастерскую, он собрал и истратил шестьдесят миллионов долларов, из-за нехватки ветряных мельниц он пустил в ход водяные и изготовил запас сухарей. Он управлял пекарнями, пивными заводами, литейными, дубильнями, кузнями, планировал подготовку рулевых и хирургов, казарм и доков, заготовлял сушеную и соленую рыбу, мясо и бекон. Он стал попечителем Тринити-хауза и колледжа врачей. Он лично подписывал контракты на все: от двадцати тысяч откормленных быков для засола мяса до найма четырна­дцати лошадей для кулеврины». Уолси работал как одержимый, яростно, даже за едой. Он продолжал быть деятельнейшим помощником Генриха VIII, покуда не замаячила перед ним папская тиара. Конфликт между этой надеждой и требованиями борьбы вверг его в немилость.

Честолюбивый, жадный, но невероятно работоспособный, плотояд­ный, экстравертный, безжалостный и неразборчивый в выборе средств свя­щенник был по духу родственен Генриху и они вдвоем правили Англией в полном согласии. Оба были исключительно умны и энергичны, хотя король 6ольше предпочитал охоту, спорт, игру, пиршества, представительство, а ка­пеллан (вскоре епископ и королевский раздатчик милостыни) брал на себя все большую и большую часть огромной административной, организационной и секретарской работы. Король получал краткий отчет о проделанном…

Томас Уолси стал епископом Турне, в 1514 г. – архиепископом Йорксим, кардиналом и канцлером в 1515 г., папским легатом в 1518. Он открыто продавал епископства и высокие посты тому, кто даст больше. Обзавелся сыном, которому дал много бенефиций. Все шло хорошо… Этот подагрик строил себе королевские дворцы…

Но немилость короля обрушилась на Уолси даже не тогда, когда окончательно выяснилось, что его внешняя политика (попытка сделать Генриха VIII вершителем судеб Западной Европы) привела только к тому, что император Максимилиан, испанский король Карл V и Франциск I, получив Генриха VIII субсидии, договорились обо всем за его спиной. Катастрофа произошла, когда выяснилось, что попытка Уолси развести через Рим или Англию Екатерину Арагонскую с Генрихом VIII, влюбленным в Анну Боле­йн, оказалась неудачной. В сентябре 1529 г. он вынужден был отдать печать лорда-канцлера, а через год был казнен.

Томас Мор (1478-1535)

Мор, сын юриста, по окончании школы стал чем-то вроде пажа в домe архиепископа Кентерберийского и лорда-канцлера Мортона, редкостно талантливого, образованного и проницательного. Мортон заметил даровитость мальчика, предсказал ему великое будущее и отправил учиться в Окс­форд. Затем Томас Мор стал изучать в Лондоне право и выступать в качестве юриста.

В двадцатидвухлетнем возрасте Мор познакомился и навсегда подру­жился с Эразмом Роттердамским. Погрузившись в идеи гуманизма, Мор едва не лишился отцовского наследства. Продолжая свою юридическую деятель­ность и завоевав в Лондоне большое уважение, он был в 26 лет избран чле­ном парламента, где сразу же навлек на себя гнев Генриха VII, выступив про­тив очередного налогообложения. Смерть Генриха избавила его от тяжелых последствий непослушания, а Лондон стал его быстро выдвигать, посылая с соответственными поручениями. «Утопия» Томаса Мора с обвинениями и отдельными частями была напечатана в Лувене на латинском языке лишь в 1515 году, хотя написана она была многими годами ранее.

Эразм подробно описал Мора и его быт в письме к Фон-Гуттену. Именно из описаний Э. Роттердамского мы знаем, что Томас Мор был очень умерен в еде и питье. Его подагра многократно документирована. В личности Томаса Мора довольно причудливо сочеталась верность идеям гуманизма и утопического социализма с идеями секуляризации церковного имущества, с католицизмом и верой в главенство папы римского над церковью.

Генрих VIII заметил исключительное дарование Томаса Мора, поэто­му Мору пришлось вступить на опасную придворную стезю. Он стал членом Тайного совета, а Генрих и его жена Екатерина Арагонская сделали его сво­им постоянным и долгим собеседником по самым разным вопросам – астро­номии, геометрии, теологии и политике. Хотя Томас Мор старался удержать Генриха от разорительных войн, король все же сделал его лордом-канцлером. Но когда Мор попытался удержать короля от развода с Екатериной, возник конфликт. Для начала Мора отправили в ссылку, но затем из-за его упорст­ва посадили в Тауэр. Когда же и это не помогло, Томаса Мора обезглавили.

Генрих IV Бурбон (1553-1610)

Генриху посвящено столь большое количество книг и трудов – драма­тических, критических, нейтральных – что даже кратчайшее упоминание о нем оправдано лишь целесообразностью установления связи между историче­скими событиями.

Мать Генриха, Жанна д'Альбре, отравленная Екатериной Медичи, считалась одной из самых одаренных и волевых женщин своего времени Ф Вудс (Woods F., 1906) оценивает ее по очень высокой шкале (см главу «Династическая гениальность»). Нет никакой нужды описывать Генриха – крупнейшего исторического деятеля, великого полководца, прекрасного ди­пломата, мудрого, расчетливого администратора, которому не только удалось отстоять кальвинизм во Франции после ужасающей резни Варфоломеевской ночи, но и добиться Нантского эдикта, временного единства страны, отстоять Францию от Филиппа, превратившего последних Валуа и Гизов в своих ма­рионеток, сделать Францию из обнищавшей, разоренной, растоптанной страны одним из самых процветающих и единых государств Европы.

Генрих проявил необычайную гибкость и изворотливость в бедствиях, необычайную отвагу и целеустремленность в войнах Лишь однажды он по­зволил Александру Фарнезе Пармскому, лучшему полководцу своего време­ни, перехитрить себя, а потом победил и его. Генрих постоянно выходил победителем в боях с превосходящими силами противника Он был, несмотря на вечную влюбчивость, необычайно работоспособен и физически и умст­венно. Обеспечив Франции хорошее экономическое положение, он создал большую и сильную армию, мощную артиллерию, отнял (или откупил) у ставших почти независимыми феодалами губернаторов и у знати их провин­ции. Генрих IV начал создавать союз свободных государств и республик, ко­торый должен был освободить Северную и Центральную Европу от власти испано-германских Габсбургов и от притязаний римского папы. Накануне создания этого союза он был изменнически убит, по-видимому, не без уча­стия своей жены, после чего началось ее регентство и разграбление страны фаворитами Через семь лет после его убийства началась Тридцатилетняя война в Германии, всю первую половину которой почти ничто не могло со­противляться войскам императора и курфюрста Баварского, то есть – като­лической лиге.

Данные о подагре Генриха IV, о том, что он умел ее героически пре­одолевать, многочисленны. Мы ограничимся одной ссылкой. Сьюард (Seward D., 1971) упоминает о подагре Генриха IV как о расплате за почти исключи­тельно мясную пищу, а затем, второй раз начав говорить о подагре короля, Сьюард заметил, что хотя Генриха иногда и «поражала подагра, он всегда на­ходил средства сразу же избавиться от нее»

Герцоги Гизы

Подагра наследовалась в роду герцогов Лотарингских более 200 лет, и Лойот (Loyot P., 1953) приводит обширные сведения о наследовании подагры в этом роду, впрочем, известном и своим обжорством и приверженностью к выпивке

Для нас существенно, что брат одного из герцогов Лотарингских, Клод, за доблесть, проявленную им в битве при Мариньяно, был произведен Франциском I в герцоги Гиз. Этот первый герцог Гиз обозначен в родослов­ной как подагрик. Его сын Франциск прославился обороной Меца против очень сильной армии Карла V. Было это накануне заболевания Карла подаг­рой, его окончательного поражения и отречения.

Мы не получили никаких прямых данных относительно подагричности ни самого Франциска Гиза, ни его сына Генриха Гиза Но именно Ген­рих Гиз был организатором Варфоломеевской ночи и Католической лиги, именно он едва не сверг последнего Валуа, Генриха III с престола Франции, именно он едва не прикончил Генриха IV. Однако Генрих Гиз, отважный полководец и предприимчивый политик, был рано убит, и может быть имен­но поэтому ничего так и не стало известно, была ли у него наследственная подагра. А вот данные о подагре его брата, герцога Майеннского, вполне достоверны и многочисленны.

Существует один анекдот о том, как происходило примирение герцога Майеннского с Генрихом IV. «Майенн был очень толст и хромал из-за подаг­ры. Он следовал с величайшей трудностью за королем, пыхтя, хромая, с ли­цом, пылающим от жары. Генрих, слегка злорадствуя, некоторое время делал вид, что не замечает страданий своей жертвы, затем слегка улыбаясь, про­шептал Сюлли: «Если я этого толстяка заставлю пройтись подольше, то ото­мщу за себя без дальнейших хлопот». Затем, повернувшись к Майенну, он добавил: «Скажите по правде, кузен, не иду ли я чересчур быстро для вас?».

«Сир, – воскликнул пыхтящий герцог, – я почти умираю от усталости» (Abbot J.S.C,1899).

Достоверно, что внучка Франциска Гиза, Мария Стюарт, передала подагру своему сыну Якову I Английскому (по шотландскому счету – Якову VI). Яков I отличался величайшей прилежностью, трудолюбием и, вероятно, справедливо заслужил от Генриха IV Бурбона титул «самого ученого дурака во всем христианском мире». Болел подагрой и его брат, Яков II Стюарт. Дальше подагра наследовалась в Ганноверской династии. Для нас существен­но, что подагричность Якова I частично восполняет неполноту патографии и показывает, что этот одаренный энергией, храбрый, необычайно честолюби­вый и жестокий род – Гизы – начинался, продолжался и заканчивался дос­товерными подагриками. Что касается Франциска и Генриха Гизов, то их мы можем считать на основании чисто патографических данных почти достовер­ными передатчиками подагрического предрасположения, то есть, соблюдая должную осторожность, – гиперурикемиками.

Один из последующих Гизов прославился безумно смелой попыткой без всяких на то средств добыть себе неаполитанскую корону. Авантюра не удалась, но сама попытка свидетельствует о стойком существовании в роду традиции необычайного честолюбия, авантюризма и предприимчивости.

Ни Стюарты (оба Якова), ни Ганноверские преемники подагричности королевы Анны Стюарт (жены и вдовы Вильгельма III Оранского) не блистали ни энергией, ни талантами. Но уже много раз упоминалось о том, что подагричность отнюдь не страхует ни от последствий скверной социальной преемственности, скверного социума, ни от бесчисленных внешних и внутренних факторов, вызывающих умственные и психические дефекты. И представители Ганноверской династии, и Стюарты, и их мать – все они имели тягчайшую наследственную порфирию, болезнь обмена, вызывающую демиелинизацию периферических нервов, доводящую до клинической инвалидности и, хуже того, до психоза, более чем достаточного для того, чтобы с лихвой перекрыть благоприятные следствия подагрической стимуляции интеллекта.

В Ганноверской династии вызванные порфирией случаи клинического психоза наследовались вплоть до самой королевы Виктории – первой клинически здоровой носительницы царственно–императорско-королевской гемофилии. Можно бесконечно восхищаться психологическим портретом Марии Стюарт, написанным Стефаном Цвейгом, но надо отдавать себе отчет в том, что значительную часть своей жизни Мария Стюарт провела в состоянии клинического безумия и безволия, вызванного нечеловеческими болями. Возвращаясь от далеко уводящего прослеживания подагрического потомства Гизов к Западной Европе в том виде, в котором она оказалась в результате хозяйничанья фаворитов вдовы Генриха IV и того «броуновского движения», к которому ведет противоречие интересов, вызванное гибелью гениального правителя, мы должны были бы прежде всего обратиться к гениальным подагрикам елизаветинской и постелизаветинской Англии.

Елизавета Тюдор и великие подагрические деятели ее правления во многом определили тот период истории (не только Англии, но и Европы), который принято называть елизаветинской эпохой. Но Уильяма Сесила, барона Берли и его сына, тоже Уильяма Сесила, выходца из фермерской семьи лорда-хранителя Томаса Бэкона и обоих его сыновей – Фрэнсиса и, пожа­луй, менее значительного Энтони Бэкона мы будем рассматривать в разделе, посвященном династической гениальности, здесь же мы только напоминаем о том, что обе эти семьи сыграли чрезвычайно важную роль в сохранении независимости Англии и в сокрушении универсальной монархии Филиппа II.

В том же «династическом» разделе мы рассмотрим судьбы Голландии и уделим достаточно много места Вильгельму Оранскому с его необычайно даровитым и большей частью подагрическим потомством.

Главные события европейской истории этого времени – Тридцати­летняя война в Германии, в результате которой численность населения стра­ны снизилась с 20 до 4 миллионов; революция в Англии с правлением лорда-протектора Оливера Кромвеля; выход Голландии из плеяды великих держав. Судьба самой Франции во многом определяется не личностью и рангом ее государей (Людовика XIII, Анны Австрийской), а «великими слугами монар­хии»: кардиналом Ришелье, подагриками Мазарини, Конде Великим, Тюренном,и впоследствии – подагрическим королем Людовиком XIV и его вели­ким министром, также подагриком Кольбером при деятельном участии воен­ного министра Лувуа.

О великих подагриках этой эпохи мы вынуждены говорить с одной оговоркой: здесь обнаруживаются целые династии гениев, а также великие гипоманиакально-депрессивные деятели. Мы вынуждены, нарушая хроноло­гическую последовательность, рассматривать их особо в разделе, так как из­ложение взаимодействия социальной преемственности и генотипа оказывает­ся здесь особенно сложным.

Продолжая описание патографии, остановимся на ярких личностях елизаветинской эпохи, не принадлежащих к династическим подагрическим родам.

Фрэнсис Уолсингем (1536–1590)

Уолсингем, сын состоятельного юриста, очень отдаленный свойствен­ник Анны Болейн, протестант, окончивший Кембриджский университет, объехавший всю Европу, изучивший полдюжины языков, был с самых ран­них лет серьезным и трудолюбивым человеком. Его называли лучшим лин­гвистом своего времени, так как он знал древние языки не хуже новых.

Он долго оставался незамеченным, но в 1570 г. Елизавета отправила его послом во Францию в связи с якобы предстоявшим браком между ней и герцогом Анжуйским (а на самом деле для заключения союза). Однако вскоре разразилась варфоломеевская ночь, Уолсингем был отозван, и Елизавета сде­лала его одним из своих главных секретарей (1572 г.). Уолсингем чрезвычай­но много работал, не стремился к власти и был предан королеве не менее, чем протестантству. Он стал вскоре чем-то вроде главного координатора по­литики Елизаветы, злейшим врагом Марии Стюарт и покровителем Дрейка, Хоукинса и других корсаров. Он покровительствовал заморским экспедици­ям, в том числе и кругосветным путешествиям английских мореплавателей. После отлучения Елизаветы папой Пием V (1570 г.) Уолсингем стал жестоко преследовать английских католиков: к концу царствования королевы в Анг­лии было казнено 187 католиков – немногим меньше, чем было казнено протестантов при Марии Кровавой (около 300 человек за пять лет царствова­ния).

Уолсингем получил дворянство в 1571 году. Растратил ли он свое со­стояние на организацию секретной службы, неизвестно.

О том, что Уолсингем страдал «какой-то все возобновляющейся бо­лезнью мочевого пузыря или почек», сообщал французский посол в Лондоне (FossМ., 1973).

Альбрехт Валленштейн (1583–1634)

Систематически проявляя инициативу, талант, храбрость и щедрость, получив крупные наследства, он отличился еще в начале Тридцатилетней войны, в 1518 году, когда нанес решительное поражение венгерской армии Бетлен Габора и его союзникам. В 1625 г. Валленштейн, скупивший многие конфискованные земли и обладавший состоянием в 30 миллионов, предло­жил императору, совершенно разоренному войной, выставить за свой счет пятидесятитысячную армию при условии назначения его главнокомандую­щим с правом наложения контрибуций. Быстро собрав эту армию, он раз­громил протестантских князей Германии, а заодно и датчан. Однако из-за жалоб на грабежи, учиняемые армией Валленштейна, император все же, не­смотря на все эти победы, лишил Валленштейна звания главнокомандующего (1630 г.) и вновь призвал только после блестящих побед Густава-Адольфа (1632 г.).

Валленштейн быстро собрал новую армию, но был разбит под Лютценом и начал вести тайные переговоры с противником, за что и был убит вме­сте со своими генералами в Эгере 25 февраля 1634 года. Поскольку именно Валленштейну посвящена трилогия Шиллера и уделено большое место в лю­бой истории Тридцатилетней войны, поскольку литература о нем огромна, мы можем ограничиться лишь кратким напоминанием о том, что он, несмот­ря на очень умеренный образ жизни, страдал тяжелейшей подагрой (о чем упоминается во многих источниках), из-за которой, в частности, во время решающей битвы при Лютцене должен был передвигаться на носилках.

Характерологически Валленштейн был типичным подагриком, необы­чайно волевым, целеустремленным, энергичным, суровым, неутомимым.

Леннарт Торстенсон (1603–1651)

По свидетельству Г.Дельбрюка, Торстенсон был одним из самых заме­чательных полководцев Тридцатилетней войны, а по Британской энциклопе­дии, «четыре года его командования представляют одну из самых замечатель­ных страниц военной истории Швеции». Леннарт Торстенсон командовал скорострельной шведской артиллерией в победах при Брейтенфельде и Лехе. В 1636 году, командуя правым флангом армии Банера, он три часа выдержи­вал наступление вдвое превосходящих сил противника, что позволило Банеру завершить обход и одержать блестящую победу. Торстенсон играл большую роль и в победе при Хемнице.

Вернувшись в Швецию, он стал генералиссимусом – это произошло в то время, когда шведские войска, вытесненные почти из всей Германии, еле удерживались в Померании. Торстенсон прорывается в Силезию, захватывает Моравию, Ольмюц, Лаузиц, на старом поле сражения при Брейтенфельде одерживает уничтожающую победу над армией императора, стремительно об­рушивается на Данию, уничтожает датскую армию, вынуждает Данию к капи­туляции, а затем уничтожает имперскую армию Галласа и одерживает бле­стящие победы при Ютербоке и Янковице.

Подвиги Торстенсона воспеты Шиллером: «Парализованный подагрой и прикованный к носилкам, он побеждал своих противников быстротой, хотя его тело было сковано самыми страшными узами… При нем изменяются те­атры военных действий, начинают господствовать новые принципы, вызван­ные необходимостью и оправданные успехом. Истощены все территории, за которые до сих пор воевали, но непоражаемый в своих тыловых землях Авст­рийский дом не чувствует ужасов войны, от которых истекает кровью вся Германия. Торстенсон первым приносит им этот горький опыт, насыщает своих шведов за жирным столом Австрии и добрасывает факел войны до са­мого трона императора».

Но окончательно измученный подагрой, посреди самых блестящих успехов, он вынужден был все же оставить армию, завершив жизнь в тяже­лейших муках.

Оливер Кромвель (1599-1658)

Личность Кромвеля освещалась во многих романах и пьесах многими авторами – от Александра Дюма до Анатолия Луначарского. Быстро возвы­сившись в ходе революции благодаря своей храбрости, решительности, пре­дусмотрительности и энергии, Оливер Кромвель стал победоносным вождем парламентской армии, реорганизовал ее на основе железной дисциплины, сделал ее прочным идеологически спаянным орудием в своих руках. В ряде сражений он разбил войска Карла I, добился казни короля, не поцеремонил­ся свести к нулю власть парламента и даже разогнать его, провел победонос­ную войну против католической Ирландии, завершенную штурмом Дрогеды и страшной резней жителей. В ряде походов и сражений Кромвель вырвал господство на море у голландского флота и низвел Голландию до положения второстепенной державы.

Осуществляя в качестве лорда-протектора по сути диктаторскую власть над Англией, он существенно усилил могущество страны, проявив ис­ключительный организационный талант и понимание всего практически нужного. Имеется много упоминаний о его подагре (Harrison F., 1900; WedgwoodС. V., 1966; и др.) и еще больше о его почечно-каменной болезни, например, в работе Кауффман (Kauffmann G.,1967). Небезынтересны соображения Паскаля в его «Мыслях»: «Кромвель разрушил бы все христианство, королевский дом погиб бы и его власть стала бы постоянной, если бы в его мочеиспускательном канале не засела крупинка (песка). Даже Рим дрожал бы перед ним. Только это маленькое зернышко, не имеющее значения в другом месте, попав в канал, принесло ему смерть».

Реставрация не заставила себя долго ждать. Преемник Кромвеля по командованию армией, генерал Монк, быстро восстановил династию Стюартов.

Джон Мильтон (1608-1674)

Хотя «Потерянный рай» давно перешел в разряд произведений, кото­рые положено знать, но отнюдь не обязательно читать, – звание великого поэта и великого страдальца закреплено за Мильтоном, вероятно, до конца нашей цивилизации. Есть нечто общее между величием образов Микеланджело и Мильтона, и в этом легко убедиться по любой странице поэмы. Хо­рошо известно, что Мильтон ослеп, и слепота, естественно, приносила ему тяжелейшие страдания. Менее известны его слова о том, что слепота терзает его меньше, чем подагра. Имя Мильтона повторяется в некоторых списках великих подагриков. Его знаменитость позволяет познакомиться с его био­графией по любому курсу литературы и по любой энциклопедии.

Подагре Джона Мильтона посвящена работа Блока (Block E.A.,1954), в которой упоминается и то, что болезнь начиналась, по-видимому, в 1664– 1666 годах, что его руки, пальцы были подагричными и покрыты тофусами, что Мильтон вел чрезвычайно умеренный образ жизни и что если бы не по­дагра, то он считал бы свою слепоту терпимой. Болел подагрой и его пле­мянник. К.Мюр(MuirК., 1955) упоминает, что и отец Мильтона страдал от подагры.

Отец великого поэта происходил из состоятельной католической се­мьи, но стал протестантом, за что был лишен наследства. Тем не менее, он сумел создать для сына оптимальные условия развития, и Джон Мильтон еще в детстве изучал помимо обязательных латинского и греческого, еще и древ­нееврейский, французский и итальянский языки, а также философию. Отец всячески поощрял занятия сына, хотя тот редко прекращал работу ранее по­луночи. Путешествие в Италию завершило его образование, и Мильтон очень рано стал одним из самых образованных людей своего времени. Тот факт, что его отец ради своих убеждений решился на потерю состояния, говорит о вы­соком идейном уровне этого человека.

Родившись в 1608 году, Мильтон был уже почти двадцатилетним ко времени убийства герцога Букингемского. Он много занимался историей и политикой, а вернувшись после годового пребывания из Италии, начал пи­сать политические памфлеты, став сторонником революции и Кромвеля. Од­нако в возрасте сорока четырех лет у Мильтона появились первые признаки утраты зрения. В 1643 г. был обезглавлен Карл I, и Мильтон написал ряд по­эм в оправдание и защиту Кромвеля, и только после реставрации династии Стюартов, Мильтон целиком посвятил себя созданию «Потерянного рая».

Кардинал Джулио Мазарини (1602–1661)

Джулио Мазарини, выросший в доме знаменитого семейства Колонна и кончивший иезуитский колледж, три года проучившийся в университете Алкалы, ставший доктором римского и канонического права, был назначен капитаном папской пехоты. После этого он занялся дипломатической дея­тельностью, в которой проявил поразительную энергию и находчивость: он предупредил готовое начаться сражение между испанскими и французскими войсками, промчавшись между обеими армиями с криком: «Мир! Мир!» – хотя в действительности мир был подписан лишь несколькими часами поз­же…

Ришелье называл Мазарини самым ловким человеком, которого ему когда-либо приходилось встречать. Мазарини стал кардиналом в 1641 году. Ришелье сделал его своим помощником, а в 1643 году Людовик XIII назначил его регентом до воцарения Людовика XIV. Однако Мазарини предпочел отка­заться от регентства в пользу Анны Австрийской и получить власть из ее рук. Но когда Людовик XIV влюбился в племянницу Мазарини, Олимпию Манчини, и пожелал жениться на ней, Мазарини, совсем не брезговавший набивать свои карманы, решительно помешал этому браку, заявив, что король должен руководствоваться в выборе супруги лишь интересами государства.

Став регентом, Мазарини занялся прежде всего приведением в порядок казны и отобрал у 4000 финансистов (откупщиков и прочих) около 300 миллионов франков. Кроме того, он отобрал и посты лесников, добыв тем самым казне еще сто миллионов. Подняты были и доходы от монополий, хотя король помешал введению прямых налогов. Отнимая доходные посты у дворянства, вводя строжайшую экономию там, где только можно, Мазарини восстановил против себя не только знать, но и часть горожан. Страна, всё сносившая от знати, не могла снести того, что ею стал управлять какой-то мелкий сицилийский дворянчик. Начались войны Фронды, как правило за­канчивавшиеся тем, что более прыткая часть вельмож продавала повстанцев за какие-либо привилегии или ренты. Королеву принудили однажды изгнать Мазарини, но оказалось, что в его отсутствие не так-то легко вести военные действия… С тем большим триумфом он вскоре вернулся на свое место подле королевы.

Мазарини страдал тяжелейшей подагрой и в меньше степени почечно­каменной болезнью. Когда подагра стала необычайно мучительной, этот человек, считавшийся трусом, спросил у своего врача, сколько ему остается жить. Врач ответил: «Два месяца…» И тогда Мазарини произнес: «Этого мне достаточно». Он ускорил свои действия по организации страны, подготавливая ее блеск и расцвет. Экономный во всем до скупости и скаредности, он решительнее Ришелье вмешивался в дела Тридцатилетней войны, в которой Франции выпадала все более важная роль. Мазарини сыграл немалую роль в том, что к концу войны могущество Габсбургов было сломлено. Ненавиди­мый, презираемый, осмеиваемый, именно Мазарини сделал предельно много для внутреннего благоустройства Франции, для подъема ее флота, армии, промышленности и сельского хозяйства.

Людовику XIV нужно было долго воевать, а Людовику XV нужно было много и долго роскошествовать для того, чтобы всё добытое усилиями Мазарини и его преемника на посту министра финансов Кольбера было сведено на нет. И только в результате неутомимых деяний обоих Людовиков Франция была доведена до такого разорения, которое сделало неизбежным предска­занный «потоп» – Французскую революцию.

Людовик XIV (1638-1715)

Людовик XIV взял власть в свои руки в 1643 году, но он руководил страной посредством Верховного совета, в который входили такие талантливые и деятельные люди, как Кольбер, Лувуа и прочие.

Людовик постоянно присутствовал не только на заседаниях этого совета, но и в других советах и верховных органах, всюду и всегда играя руководящую роль. Фактически все приближенные короля, включая и мадам де Ментенон, были лишь его консультантами. Основной целью короля была его личная слава. Он ценил усердие своих министров, покровительствовал Мольеру, Буало, Расину, Люлли, уделял внимание строительству дворцов и т.д. Во внешней политике он упорно стремился стать высшим монархом Европы, ослабить Испанию, подчинить себе правителей Италии, Германии и английского короля Карла II. В войнах 1667–1668 гг. он завоевал ряд нидерландских городов, но затем, одержав в 1672 г. победу над Нидерландами, предъявил такие непомерные требования, что против него создалась целая коалиция (Нидерланды, Испания, император). Завоевания, закрепленные Нимвенгенским миром, доставили ему звание «Великого».

Воины, которые велись по его приказу, были очень жестокими (опустошение Пфальца и другие подобные примеры). Однако вероломный захват Страсбурга и Люксембурга возбудил против него общественное мнение всей Европы, в особенности в Германии и Англии, в которой королем стал не до конца разгромленный им штатгальтер Нидерландов, его заклятый враг Вильгельм Оранский. Против Людовика выступил «Великий Союз», возглав­ляемый Мальборо (1689 г.). В результате ряда поражений, понесенных ог­ромными армиями Людовика, ему пришлось согласиться на Рисвикский мир (1697 г.), чтобы сохранить хоть часть своих завоеваний.

Однако вскоре последовала самая опасная для его времени война – война за испанское наследство, с рядом новых поражений, которые Людовик XIV переносил с необычайной стойкостью. Именно это упорство позволило ему дождаться правительственного переворота в Англии и добиться заключе­ния Раштатского мира на относительно благоприятных условиях (1714 г.).

Очень неблагоприятно отразились на Франции преследования протес­тантов и отмена Нантского эдикта, вызвавшая не только восстание, но и вы­езд массы протестантов из страны. Людовик попытался также взять полно­стью в свои руки власть над французской церковью, что привело к серьезно­му конфликту с папой римским.

При ослепительном внешнем облике, при исключительной энергии и военно-политической активности, Людовик XIV, вопреки всем усилиям и талантам Кольбера, несмотря на активные действия своих замечательных полководцев, довел Францию до глубокого разорения и заставил народ воз­ненавидеть себя.

О подагре Людовика XIV известно из многих источников, в частности из работ Вьеро (Vierordt H., 1910). Он передал свою подагру правнуку, Людо­вику XVIII, которому корона досталась только в шестидесятилетнем возрасте. Людовик XVIII, на троне короля вскорости попавший окончательно под власть ультраправых, в юности был известен как талантливый интриган, ост­роумный и обладающий замечательной памятью, а во время предсмертной болезни и во время изгнания он проявил исключительную стойкость и упор­ство.

Жан Батист Кольбер (1619-1683)

Мазарини, составивший себе стомиллионное состояние, умирая, ска­зал молодому Людовику XIV: «За все, чем я обязан Вашему Величеству, я рассчитываюсь полностью, оставляя Вам господина Кольбера».

Подагра Кольбера документирована Госсетом (Gosset P., 1906). Для нас существенно, что в век роскоши, блеска и безделья всегда неизменно скром­но одетый Кольбер ежесуточно работал по 15 часов. Он работал на свою страну, которая именно благодаря ему совершенно преобразилась, разбогате­ла, стала самой сильной державой в Европе и смогла выставить столь много­численные армии, которые раньше Запад Европы никогда и не знал.

Кольбер начал свою деятельность с расследования злоупотреблений 500 откупщиков и фискальных чиновников, у которых удалось отобрать в казну около 110 миллионов ливров. За этот счет ему удалось снизить налоги, разорявшие бедные слои населения. Он отменил массу незаслуженно розданных дворянских титулов, освобождавших их владельцев от уплаты налогов, уничтожил внутренние таможни, провел множество дорог и каналов, ввел протекционистские налоги, что быстро усилило французскую торговлю и промышленность. Он защитил Францию организованным им мощным военным флотом в 300 кораблей, базировавшихся в отстроенных гаванях.

Особое внимание Кольбер обратил на приобретение колоний, и если Англии и удалось столетием позже почти полностью вытеснить Францию из Индии, то все же Кольбер прочно закрепил за Францией Канаду, Луизиану, много островов Вест-Индии.

Он основал целый ряд академий и делал все от него зависящее, чтобы предупреждать разорительные войны Людовика XIV. Между прочим, он уго­ворил Буало написать в защиту благ мира прекрасную поэму, которую Людо­вик XIV весьма одобрительно прослушал дважды, а затем приказал… седлать коней и ускакал в армию начинать новую войну.

Завоевательная политика Людовика XIV и прежде всего – нападение на Испанские Нидерланды, на Голландию, на Лотарингию – привели к об­разованию мощного союза, возглавленного Вильгельмом III Оранским, будушим королем Англии, а затем – Мальборо.

В результате этой войны, а затем и войны за испанское наследство, вопреки всем усилиям Кольбера, Франция оказалась разоренной и обескров­ленной.

Анри де Ла Тур д'0вернь, маршал Тюренн (1611–1675)

Тюренн принадлежал по материнской и отцовской линии к одному из самых знатных и влиятельных родов Европы, притом к роду блистательно одаренному, но отягченному по обеим же линиям подагрой, которой ему и самому пришлось страдать (WeygandМ.,1930). Его отец, маршал Анри де ла Тур, благодаря первому браку стал принцем Седана и герцогом Бульонским, тогда как второй брак (на Елизавете Нассау, дочери Вильгельма Молчаливо­го) доставил ему исключительно образованную жену, воспитанную Луизой Колиньи, одаренную блестящим умом, эпистолярным даром и энергией, на­правленной на возвышение своих родных. Отец Тюренна, как и его старший брат, унаследовавший все титулы, в том числе и герцогский, страдали тяже­лой подагрой, что не помешало последнему принять участие и в заговоре Сен Марса, и во Фронде.

Но сам Тюренн начал свою военную службу простым солдатом в 13 лет. Через 2 года он стал капитаном, затем слушателем военной академии, а настоящую выучку прошел в 1629–1632 годах у своего дяди принца Фридри­ха-Генриха Оранского, часто называемого «Великим». В то время Нидерлан­ды находились в расцвете сил и их армия, организованная по принципам Морица Оранского, справедливо считалась лучшей в мире. Став маршалом Франции в 1643 г., военным министром в 1652 г., Тюренн еще в Тридцати­летнюю войну считался одним из лучших полководцев своего времени. Он постоянно делил с солдатами все труды, лишения и опасности, преодолевая все благодаря своей воле.

Однажды, когда под огнем неприятеля он задрожал, то воскликнул: «Как задрожало бы ты, презренное тело, если бы ты знало, куда я тебя сейчас поведу!» – и бросился в гущу боя. В возрасте 64 лет, 27 мая 1675 года, он был убит в битве при Сасбахе.

По мнению не только Людовика XIV, но и всей страны, Франции бы­ло бы легче потерять целую армию, чем этого непобедимого полководца. Его походы, осады и победы столь многочисленны, их настолько легко найти в любой истории Франции этого времени или в энциклопедиях, что мы долж­ны здесь воздержаться от их перечисления.

Его подагра удостоверена многократно, и помимо прочего о ней упо­минается в Lettres de Turenn (1971).

Конде Великий – Луи II Бурбон (1621-1686)

Подагра Конде Великого удостоверена. В возрасте двадцати двух лет Конде, командуя французской армией, одерживает блестящую победу под Рокруа над испанскими войсками. В двадцать три года в необычайно упор­ных боях при Фрейбурге он побеждает армию выдающегося баварского пол­ководца Мерси, считавшуюся до того непобедимой. Затем одерживает победу над имперскими войсками при Нордлингене (1645 г.). Взятие Тионвилля, Майнца, Филипсбурга, Дюнкирхена иллюстрируют многосторонность воен­ного гения Конде. Блестящая победа армии Конде над испано-австрийской армией при Лансе очень способствует завершению Тридцатилетней войны.

После не очень славного для Конде участия во Фронде и в борьбе против Мазарини, он завоевывает за три недели Франш-Конте, а затем ведет кровопролитные кампании 1672–1674 гг. в Нидерландах и Эльзасе. После этого из-за подагры он оказался вынужденным уйти от военных дел и провел последние 12 лет, блистая умом и остроумием, в кругу ученых, писателей и других выдающихся современников…

Как командующий, Конде отличался исключительной решительно­стью, невероятной настойчивостью и нежеланием считаться с какими-либо потерями ради победы. Известен, по Шиллеру, его ответ на жалобу по поводу огромных потерь в одном из сражений: «Одна единственная ночь в Париже порождает больше жизней, чем стоила эта победа».

Когда речь идет о личности, по знатности, по богатству или по связям от рождения сверхпривилегированной, требуются, очевидно, особые доказа­тельства того, что человек не просто пассивно выполнял социально предо­пределенную ему роль, но проявил какие-то совершенно исключительные дарования.

То, что двадцатидвухлетнего юношу могли назначить командующим армией, было, вероятно, не только следствием его знатности – нужно было, чтобы он уже и до этого каким-то образом проявил замечательный талант. Но эта догадка вовсе не необходима для нашей аргументации. В 1643 г. очень молодой Конде командует армией, прикрывающей от вторгшихся из Нидерландов испанцев Шампань и Пикардию. Испанская армия осадила Рокруа, к которому со стороны Франции ведет дорога через ущелье. Этот проход ис­панский командующий оставляет неприкрытым, по-видимому, заманивая противника в ловушку. Но Конде идет через ущелье, развертывает свою ар­мию, в начавшемся бою во главе французской конницы опрокидывает пра­вый фланг испанцев, проходит по тылам стоящей в центре испанской пехо­ты, приходит на помощь своему отступающему левому крылу – и испанский центр оказывается в клещах. Французская армия теряет 2000 человек, а окруженная испанская – 14000. Чрезвычайно важна одержанная годом позже победа над войсками Мерси. Конде приходится в многодневном, невиданном по упорству бою под Фрейбургом прорываться через целую сеть защищаемых противником ущелий. Мерси погибает, французские войска открывают себе путь к наступлению.

В бою при Лансе австрийские войска сначала занимают неприступную высотную позицию и в авангардном бою разбивают французов. В надежде на победу отдается приказ пехоте спуститься в долину, где ее атакует француз­ская пехота, а затем и «разбитая» конница, которую Конде привел в порядок. Потеряв 500 человек, армия Конде захватила в плен 6000 человек.

Во всех этих сражениях Конде проявил совершенно необычайную личную храбрость, настойчивость, энергию, ум, решительность.

Характерно одно из свидетельств о Конде в пожилом возрасте: «Конде никогда не бывал так остроумен и интересен, как во время своих приступов подагры».

Уильям Темпль (1628-1699)

В качестве представителя Англии при дворе испанского вице-короля в Барселоне, сэр Уильям Темпль сыграл большую роль в заключении мира в Бреде, предотвратившего захват Людовиком XIV Фландрии. Затем он сыграл не менее значительную роль в организации оборонительного тройственного союза между Англией, Нидерландами и Швецией, в результате которого Людовику XIV пришлось отказаться от почти всех своих завоеваний. Однако король Англии, Карл II, заключил с Францией тайный Дуврский договор, вы­звавший непопулярную и неудачную англо-голландскую войну. Вновь по­сланный в Голландию, У. Темпль добился заключения в 1674 г. Вестминстерского мира, а в дальнейшем – и мира 1679 года.

Однако главной дипломатической заслугой Темпля были переговоры о заключении брака между Марией, дочерью рьяного католика Якова II, и протестантом Вильгельмом Оранским, штатгалтером Нидерландов. Именно этот брак позднее привел к свержению Якова II, к окончательной победе протестантства в Англии и вступлению на престол Вильгельма (Уильяма) Оранского. Началась борьба против захватнических действий Людовика XIV. После вступления на престол Вильгельма, он настойчиво приглашает Темпля на верховный пост статс-секретаря, но Темпль отказывается. Сын Темпля стал военным министром, однако очень скоро после этого назначения (почти сразу) покончил с собой. В 1675 году в возрасте 47 лет Темпль перенес первый приступ подагры и впоследствии эти приступы неоднократно рецидивировали. Сам Темпль написал брошюру о своем успешном лечении от подагры прижиганиями, заодно упомянув о том, как лечился от подагры Мориц Оранский (Rosen G., 1970).

Сложные отношения Уильяма Темпля с его секретарем Дж.Свифтом и самоубийство сына заставляют обратить особое внимание на психику группы вляиятельных, талантливых и деятельных семей – Темплей, Вильерсов, Питтов, поставивших Англии немало выдающихся деятелей.

Вильямс (Williams N., 1972) предполагает, что Джонатан Свифт был внебрачным сыном У.Темпла-Старшего: «Темпли несомненно были блиста­тельным родом. Со времен Свифта этот род дал трех первых лордов казна­чейства, двух государственных секретарей, двух лордов-хранителей печати, четырех первых лордов адмиралтейства, знаменитого лорда Пальмерстона и одного архиепископа Йоркского. Поэтому разумно предположить, что Свифт был внебрачным Темплем (сводным братом знаменитого дипломата)».

Соображения Вильямса не кажутся нам, разумеется, убедительными, но здесь важно показать, как немногие роды концентрировали в своих руках высшие государственные должности, впрочем, при непременном для старой Англии условии: претендент должен был «сызмальства» проявить готовность и способность работать.

Нам необходимо вновь оставить Западную Европу, переброситься в Польшу и Австрию, где создалась ситуация, грозившая гибелью или рабством всей Центральной Европе.

Ян Собеский (1629-1696)

Ян Собеский, сын необычайно образованного и красноречивого, но не слишком знатного краковского каштеляна, с юности принимал участие в походах и сражениях. Проведя полную походных лишений юность, он стал быстро подниматься по ступеням командной лестницы как совершенно не­победимый вождь, способный воевать против много превосходящих сил вра­га: казаков, татар и особенно турок, которые с огромными силами профес­сиональных воинов-янычар обрушивались в его эпоху на Польшу, чрезвы­чайно ослабленную внутренними раздорами.

Ян Собеский особенно прославился блестящими победами, отразив с огромными для врага потерями два нашествия турецких войск под Хотином и Львовом. Будучи избран польским королем, он снискал на столетия всеевропейскую славу, придя с польскими войсками и присоединившимися к ним контингентами (общей численностью 75 тысяч человек) на спасение Вены, осажденной 200-тысячной армией турок и татар. Турками командовал вели­кий визирь Кара-Мустафа, замысливший создать себе независимую средин-но-европейскую турецкую империю. Полагаясь на численное превосходство, Кара-Мустафа не позаботился заблокировать переходы через Дунай, в резуль­тате чего произошла битва при Каленберге, в которой, несмотря на трехкрат­ное превосходство турецко-татарской армии, она была разбита наголову, по­неся огромные потери.

Преследуя противника, Ян Собеский нанес туркам еще два тяжелых поражения и освободил от турецкого владычества значительную часть Венг­рии. Эти поражения турок считаются началом падения Блистательной Порты.

Подвиги Яна Собеского, величайшей личности и заслуженнейшей гордости польского народа, хорошо известны и не требуют сколько-нибудь подробного описания. Для нас здесь существенно, что по данным Новицкого (Novicki W., 1908), Ян Собеский погиб не от инсульта, как ранее предполага­лось, а от уремии на почве хронического нефрита и пиелонефрита. Его ис­ключительное мужество, несгибаемая воля в походах и сражениях, необыкно­венная настойчивость, необычайный организационный и полководческий талант неоспоримы, в особенности на фоне польской знати, раздиравшей междоусобицами и интригами свою страну. Но польская знать никогда не простила Яну Собескому его относительно незнатного происхождения.

Переходя от одних крупнейших узловых событий нового времени к другим, мы, следом за войной с турками и Тридцатилетней войной 1618–1648, должны обратиться к Великой Северной войне. Если перечислять самых ярких личностей этого периода, то после гиганта Петра I главные роли в нем принадлежали Карлу XII, «одному из самых необычайных людей, когда-либо живших на земле» (Вольтер), и курфюрсту Саксонскому – польскому королю Августу Сильному. Невозможно, да и не нужно рассматривать ход событий петровской эпохи и Великой Северной войны. Обратимся к биографиям, вернее – к патографиям.

Петр I (1674-1725)

Портреты Петра, его внешность, всеми отмечаемый гигантский рост – общеизвестны. Но не всем ясно, какое значение имеют его огромные, «кошачьи», постоянно выпученные глаза, его быстрая, захлебывающаяся речь, его невероятная подвижность – и умственная, и физическая. Между тем, это в совокупности позволяет задним числом поставить русскому императору вполне точный диагноз – гипертиреоидность, гипертиреоидный вариант нормы. На портретах бросается в глаза его большой и широкий лоб. Немало писали о венерических заболеваниях Петра I, но за этим проглядели истинную причину смерти – почечно-каменную болезнь, доку­ментированную не только частыми затруднениями мочеиспускания, но, главным и решающим образом, тем, что пришлось решиться на хирургическое удаление камня из мочевого пузыря.

Петр I умер не от «простуды вообще», а от обостренной простудой гнойной мочекаменной болезни. Эта болезнь тянулась много лет, и если в прошлом болезнь мочевыводящей системы объясняли гонореей, то сам факт вынужденной операции – удаления камня мочевого пузыря – свидетельствует о почечно-каменной болезни. Эта болезнь только примерно в 50% случаев связана с мочекислыми камнями. Однако Петр двадцать лет болел одновременно и «ревматизмом», а это говорит именно о подагрической (уратной) этиологии камней.

Прямых данных о подагре Петра I при вынужденном экстенсивном характере наших исследований нам обнаружить не удалось, но подагричность чрезвычайно вероятна. По многим характерологическим признакам – необычайному трудолюбию, целеустремленности, решительности, упорству, постоянно и чрезвычайно напряженно работающему интеллекту – Петр почти целиком укладывается в характерологию подагрического гения, но у него был ряд дополнительных биологических особенностей, объясняемых его гипертиреоидией и гиперсексуальностью. Кроме того, обстоятельства его детско-подросткового развития до некоторой степени напоминают детство и юность Ивана Грозного, что не могло не отразиться на личностных свойствах.

Разумеется, стремление Петра I к завоеванию выходов в Азовское и Балтийское моря было исторически детерминировано. Однако ретроспективно рассматривая ход истории, можно постоянно убеждаться в том, как часто отсутствие сильной объединяющей идеи, которая проводится в жизнь лич­ностью, партией, прослойкой, противоречивость классовых, сословных, имущественных и правовых интересов приводит к своеобразному «броуновскому движению», взаимно нейтрализующему все отдельно взятые тенденции и направления развития. Необходимость такой олицетворяющей идею личности, решающей власти этой личности возникла и осознавалась уже в глубокой древности в связи с актуальными нуждами государства. Такая идея назрела в Риме в результате гражданских войн. Она возникала у любого достаточно многочисленного племени и народа. Она появлялась в Средние века. Она ясно ощущалась и в Московском государстве в XVII веке и, разумеется, Петр I был в значительной мере именно таким реализатором насущных социальных нужд. Он был именно той биологически уникальной личностью, которая смогла реализовать, воплотить в жизнь деяния, необходимые для разрешения насущных нужд страны, реализовать идею, ни перед чем не останавливаясь, придать всему, во что он вкладывал свою энергию, непременный оттенок, отблеск себя самого, своей личности.

В почечно-каменной болезни Петра I можно удостовериться по рабо­там Грея (Gray J., 1960), Грехэма (Graham S., 1950), Виттрама (Wittram R., 1964), Патнама(PutnamР.В., 1973) и многим другим. Но так как указания историков противоречивы, впрочем, как и сама личность Петра, приведем дословно свидетельство историка Шайлера(Schuyler E., 1967) о кончине Петра I: «У императора возобновились приступы задержания мочи, которые мучили его под Ригой и снова после персидской кампании. В то же время он страдал от камней. У него были дни тяжелых страданий, когда он почти не мог зани­маться каким-либо делом, и периоды просветления, когда он злоупотреблял каким-либо из своих любимых занятий. …Императору пришлось слечь, так как обнаружилось воспаление мочевого пузыря, которое быстро прогрессиро­вало и которое уже нельзя было остановить …мучительные стоны и крики». Петр умер 8 февраля 1725 года. Любопытно примечание Шайлера: «Сообщается, что доктор Блументрост описал болезнь Петра в письмах док­тору Шталю в Берлин и знаменитому Герману Бургаву в Лейден, прося сове­та (письма отсылались специальным курьером). Но еще до того, как Бургав смог дать совет, пришла весть о кончине Петра. Говорят, что Бургав вос­кликнул: «Боже мой, как можно было позволить этому великому человеку умереть, если его можно было спасти грошовым лекарством!» Беседуя с дру­гими врачами, Бургав высказал мнение, что император мог бы прожить еще много лет, если бы правильно лечился, не скрывал так долго свою болезнь и не прыгнул бы в воду в ноябре».

Для нас здесь существенно подтверждение почечно-каменной болезни Петра I – болезни, очень часто вызываемой именно уратными камнями или конкрециями, на эти камни наслоившимися. Очень важна и уверенность в излечимости болезни Петра, высказанная Бургавом: лечится хорошо именно гиперурикемия – подагра и уратное поражение почек (по Европе уже броди­ли сведения о целебности в таких случаях Colchicum autumnale).

Грей (Gray J.,1960) говорит о том, что во время месячного пребывания в Астрахани в 1722 г. Петр I большую часть времени проболел, страдая от задержек мочеотделения и камней, и что приступы у него повторялись в те­чение всего года и скоро стали причиной его смерти. В частности, Грей гово­рит, что серьезный приступ задержки мочеиспускания заставил Петра отло­жить коронование Екатерины I и отправиться на олонецкие воды. К тому же Грей описывает агонизирующие и невыносимые боли в мочевыводных путях. Боли были столь сильными, что Петр кричал от них, хотя перед этим мужественно перенес тяжелейшую операцию.

Хорошо известно, что Петр I постоянно возил с собой катетеры, коллекция которых сохранилась до сих пор. Известно, что он ездил много раз на воды (Спа, Карлсбад и т.д.).

Карл XII (1682-1718)

Карл XII, потомок первых Ваза, Оранских-Колиньи-Конде, «самовоспитался» на Плутархе и мечтал сравняться в подвигах с Александром Македонским. Его физическая выносливость и личная храбрость были совершенно исключительными; он вел поистине спартанский образ жизни, никогда не позволял себе отключиться от военных дел, обладал железной волей и невероятным упорством, перешедшим в роковое для него упрямство. Известно, что он был подагриком и даже лечился от подагры укусами пчел. По-видимому, роковую роль для него сыграла решительная победа под Нарвой, когда он наголову разгромил в пять-шесть раз превосходящие силы русских, когда ему в плен сдался весь генералитет, а армия противника вынуждена была бросить все оружие. После этой победы Карл XII, по-видимому, решил, что русские вообще не заслуживают внимания, и двинулся Польшу, затем в Саксонию, принявшись гоняться за королем Августом Сильным. Таким образом Петр I получил многолетнюю передышку, позволившую ему полностью реорганизовать армию, закалить ее в походах, испы­тать на деле новых полководцев и офицеров, а затем сначала небольшими, а потом все более крупными победами поднять ее дух и боеспособность.

Задним числом, поход Карла XII на юг (в надежде на помощь казачества, турок и татар) представляется безумным поступком полководца, опьяненного легкими победами. Однако стоит вспомнить едва не кончившееся гибелью и самого Петра, и всего его войска сражение при Пруте, чтобы Карл XII перестал казаться авантюристом. Скорее нужно признать, что он оказался жертвой стечения непредвиденных обстоятельств. Понадобилась энергия и стремительность все же настороженного Кочубеем Петра I, чтобы Мазепа прибыл к армии Карла в одиночестве. Понадобился крупный политический просчет турецкого правительства, чтобы Карлу не было оказано действенной поддержки со стороны турок и татар. Потребовалась стойкость полтавского гарнизона, разгром Левенгаупта под Лесной, случайное ранение Карла XII, чтобы он был совершенно разбит под Полтавой, чтобы погибла и была пленена вся шведская армия.

Понадобилась измена и глупость великого визиря, чтобы Петр, в прутском окружении согласившийся вернуть туркам и шведам все у них завоеванное, с обменом Петербурга на Псков, передачей польского трона Лещинскому (именно такие инструкции были даны Шафирову), чтобы пребывание Карла в Турции оказалось бесплодным. Дав уйти Петру с его армией из окружения, великий визирь вырыл могилу Турции. Кстати, об этом моменте, едва не ставшем поворотным в судьбах Европы, историки предпочитают помалкивать: под все происшедшее трудно подвести социальную базу.

Август Сильный (1670-1733)

Гнувший подковы Август Сильный, курфюрст Саксонский, необычайно предприимчивый, но поставивший своей главной задачей блистать, подражая Людовику XIV, страдал тяжелой наследственной подагрой – столь мучительной, что ему пришлось ампутировать большой палец ноги. Он пере­дал подагру своему внебрачному сыну от графини Кенигсмарк – Морицу, маршалу Саксонскому, знаменитому полководцу первой половины XVIII ве­ка.

Исторически за Августом Сильным остается та несколько сомнитель­ная заслуга, что у него хватило энергии и предприимчивости не только тран­жирить деньги, но также вновь и вновь собирая войска, проигрывая сраже­ние за сражением, все же своими неожиданными маршами и походами много лет сковывать главные силы Карла XII, пока русские войска завоевывали Прибалтику, реорганизовывались, перевооружались, тренировались для окончательной победы.

С нас достаточно того, что Великую Северную войну можно назвать, хоть и в шутку, «войной трех подагриков».

Мориц, маршал Саксонский (1696–1750)

Мориц был сыном подагрика Августа Сильного и знаменитой краса­вицы Авроры Кенигсмарк. Он участвовал в осаде Штральзунда, с отличием воевал под командованием герцога Бервика (племянника Мальборо) во время войны за австрийское наследство против англичан, прославился в 1741 году неожиданным штурмом и взятием Праги, а в 1752 году – Эгера. В 1745 г. Мориц одержал блестящую победу над англичанами при Фонтенуа. Он счи­тался одним из самых замечательных полководцев первой половины XVII века, был известен своим романом со знаменитой артисткой Адриенной Лекуврер, отдавшей ему все свои драгоценности для снаряжения армии. В ре­зультате другого своего романа он оказался прадедом Жорж Санд, в память о своей прабабке названной при рождении Авророй. Остаётся неизвестным, передал ли Мориц Саксонский подагрическое предрасположение своей пра­внучке, но ее творческая энергия в любом случае имела и другое происхож­дение.

Джон Черчилль, герцог Мальборо (1650–1709)

Получив из рук Мазарини объединенную Францию с двадцатимилли­онным населением, приведенным к полному повиновению дворянством, не­плохим запасом финансов, имея прекрасную армию, Людовик XIV стал смот­реть на соседние, более слабые государства, как на свою естественную добы­чу, выступив в качестве прямого предшественника Фридриха II.

Он обрушился на Лотарингию, Пфальц и Голландию. Но только в Голландии встретил достойного противника, организовавшего ряд союзов европейских государств против всем угрожавшей Франции. Этот противник, Вильгельм III Оранский, не мог выдержать в открытом бою наступления пре­восходящих французских армий. Будучи дважды разбитым, он, однако, по­добно своему отдаленному предку, прапрадеду, адмиралу Гаспару Колиньи, оказывался более страшным для противника после поражения, чем до него. Но Вильгельм Оранский, став в качестве мужа дочери Якова (после сверже­ния своего тестя) королем Англии, умер до решающей войны.

А главенствующая роль в военной кампании против Франции выпала на долю Джона Черчилля.

Включая и самого Джона Черчилля, первого герцога Мальборо, род Черчиллей дал Англии много выдающихся государственных деятелей, не­сколько исключительных талантов и не менее двух гениев – подагрика Джона Черчилля, величайшего полководца своей богатой талантливейшими полководцами эры, и Уинстона Черчилля, величайшего гения XX века (с гипоманиакально-депрессивным стимулом неимоверной интеллектуальной активности).

Роуз (Rowse F.L., 1945) пишет об отце герцога Мальборо: «Этот про­стой и лишенный средств девонширский джентльмен, который сочетал мир­ные волнения частого отцовства и судебных тяжб со стремлением писать то­ма по истории и генеалогии – и все это спокойно, в провинциальном запад­ном доме – стал отцом самого знаменитого полководца в истории Англии, победителя при Бленгейме, а через свою дочь Арабеллу, дедом следующего самого выдающегося английского генерала своего времени – герцога Берви­ка».

Отец герцога Мальборо был капитаном во время гражданской войны, а его жена происходила от девонширских Дрейков (один из членов этой се­мьи – Френсис Дрейк). Мать жены была урожденной Виллиерс – из семьи, в которой социальная преемственность властно требовала от всех ее членов максимального напряжения сил, энергии, ума и воли.

Джон Черчилль начал свою карьеру при дворе Якова I. Он был кра­сив, смел, решителен, пользовался благоволением первых красавиц двора – о его любовных победах рассказывалось, пожалуй, не менее, чем о донжуанстве Пушкина. Сестра Джона, Арабелла Черчилль, стала подругой самого короля Якова I и, очевидно, обладала очень большим умом, потому что король, которому, в соответствии с духом того времени, нетрудно было менять красавиц, сохранял близость с ней много лет, и она родила ему пятерых детей, один из которых, уже упомянутый нами герцог Бервик, не только сохранил верность дому Стюартов после их свержения, но и прославился как замеча­тельный полководец.

Джон Черчилль мог быстро подняться вверх по ступенькам военной иерархии, но предпочел сменить все услады дворцовой жизни на суровую военно-морскую службу в Средиземном море, где его энергия и талант позволили ему в кратчайшие сроки из лейтенантов стать капитаном, подполковником и затем полковником. Вернувшись в Англию, он выдвинулся при подавлении протестантского восстания Монмаута, во время решительного сражения у прорезающего местность канала. Он не стеснялся в средствах для достижения карьеры, но, по-видимому, не принимал участия в кровавых рас­правах над захваченными повстанцами – этим занимался знаменитый своей кровожадностью и вымогательствами судья Джеффрис.

Следующим крупным этапом в судьбе Джона Черчилля было свержение Якова II Стюарта, когда Черчилль безоговорочно со всеми своими войсками встал на сторону Вильгельма III Оранского, которого призвали на анг­лийский трон не только протестанты, но и католики, не стерпевшие тирании. Военный, организационный и дипломатический гений и отчаянная храбрость Джона Черчилля были общепризнанны, не подвергались ни малейшему сомнению, но по-настоящему он развернулся в войне за испанское наследство, когда Людовик XIV решил посадить на испанский трон в качестве наследника своего внука. «Нет больше Пиренеев», – формула, которая объединила агрессивную, обладающую огромной армией и выдающимися полководцами Францию Людовика XIV, хищного, беспощадного, захватывающего все, что можно, владеющего Луизианой и Канадой, и еще могущественную Испанию с ее владениями, в которые входила тогда огромная тер­ритория Мексики с Техасом и Калифорнией, с беспредельными территория­ми в Южной Америке. Это означало страшную угрозу Англии.

«Великий Союз» Англии, Голландии, ряда германских государств и Австрии был организован Вильгельмом III Оранским. Умирая, он поручил главное командование Черчиллю. Последовал ряд кампаний, необычайно трудных не только в силу мощи французских армий, тотальной мобилизации всех ее сил на войну, таланта и опыта ее полководцев, необычайных эконо­мических и организационных усилий Кольбера и Лувуа. Трудность для Анг­лии в войне за испанское наследство определялась еще и тем, что все ее со­юзники, особенно голландцы, тщательно берегли свои войска, всячески из­бегали кровопролитных сражений, которыми только и можно было удержать французские армии и ее союзников на юге Германии от решительных насту­плений.

Одним из первых крупнейших успехов Черчилля стал предпринятый в рамках обычных маневров по защите Голландии поход на юг этой страны. Но потом вся англо-голландская армия под командованием Черчилля-Мальборо быстрыми маршами неожиданно двинулась на юго-восток, в глубину Герма­нии, соединилась с австрийскими войсками под командованием Евгения Савойского, и обе армии атаковали франко-баварскую армию при Бленгейме. После ужасающе кровопролитного боя сражение было выиграно, а потери окупились взятием большого числа пленных, в том числе французского глав­нокомандующего маршала Таллара. Прочие французские армии не успели ни придти на помощь, ни добиться сколько-нибудь значительных успехов в ли­шенной полевой армии Голландии.

Год за годом, вопреки сопротивлению голландских контролеров, Чер­чилль одерживал одну кровопролитную победу за другой. Год за годом он отвоевывал отнятые у голландцев города. Год за годом он, почти под носом у отвлеченной очередным его финтом французской армии, брал одну за другой неприступные крепости, сооруженные Вобаном на французской границе. Но под конец, когда ему удалось совершенно разбить последнюю французскую армию и оставалось только пожать плоды победы, дворцово-парламентский переворот лишил его поразительно энергичную, властную и умную жену Сарру Дженнингс влияния на королеву Анну, а парламент, используя давле­ние огромного государственного долга, приступил к мирным переговорам с Людовиком XIV, стойкость которого среди поражений оказалась, таким обра­зом, вознагражденной. Мир был заключен почти без выгод для Англии.

Впоследствии Черчилль оценивал Людовика XIV следующим образом:

«Он долго колебался, но исход определил его конечный рывок, и в ретро­спективном освещении среди потрясающих поражений сияет его величие. Это еще один триумф стойкости перед врагом».

Мальборо хотел, чтобы Франция управлялась тремя сословиями. Это, по его мнению, «даст скорее спокойствие христианскому миру, чем отрывание провинции от одних государств для обогащения других». Насколько глу­боко правильна была его интуиция!

Мальборо был великим дипломатом. Вот лишь один пример его ди­пломатического искусства. Разгромив русские войска под Нарвой, много раз разбив саксонские и польские войска, посадив на польский престол вместо Августа Сильного Станислава Лещинского, водворившись в самой Саксонии, непобедимый шведский король Карл XII располагает в центре Германии превосходной армией в 40 тысяч человек, и его вмешательство в войну за испанское наследство конечно же будет иметь стратегические последствия. Было совершенно очевидно, что Людовик XIV не поскупится на субсидии, причем такие, какие для Англии абсолютно недоступны. Известно, что Карл XII не­удержим в поисках славы, но также было известно, что слово его несокру­шимо. Черчилль, уже тогда один из знаменитейших полководцев Европы, самолично скачет к нему и при встрече выражает глубокое сожаление, что напряженное положение на фронтах не позволяет ему, Черчиллю, поучиться высшему полководческому искусству у Карла. В ответ на эти любезности Карл XII обещает не вмешиваться в военные действия на Западе.

Свидетельство Роуза (Rowse F.L., 1936): «Историческое значение Мальборо заключается в том, что он был не только величайшим полководцем, которого знает история Англии, не только всегда победоносным вождем армии «Великого Союза» против Людовика XIV, но и в том, что он был его дипломатическим и политическим мозговым центром».

По Тревельяру (Trevelyar G.M., 1974): «Мальборо как стратег и тактик, как военный и дипломат не уступает ни одному деятелю в истории Англии. Его мощь напоминает мощь Чатама и Клайва, но объединенных в одном че­ловеке».

Упоминания о подагре Джона Черчилля очень редки, но они есть. Вот, например, Чидсей (Chidsey D.В., 1929) пишет: «Он мучился из-за своей подагры и страдал от сильнейших головных болей». Указаний на его гипоманиакальность мы не нашли. Наоборот, во всех жизнеописаниях подчеркива­ется, что Черчилль был необычайно расчетлив, относительно ровен и примерно одинаково активен на протяжении всей своей жизни. Он никогда не стремился к удовольствиям, а лишь к славе и крупным делам.

Брат Джона Черчилля – Чарлз – оказался деятельным, талантливым полководцем. Однако законы наследственности предусматривают и расщеп­ление: второй брат тоже быстро, но незаслуженно выдвинулся и проявил та­кую бездарность и бездеятельность в качестве лорда адмиралтейства, что произошел крупный скандал, немало скомпрометировавший самого герцога Мальборо и отразившийся на его судьбе.

Прямые потомки Мальборо занимали очень высокие посты, но в зна­чительной мере – из-за титула, богатства и славы имени. Среди них, как от­мечают медики, было не менее пяти случаев четкой циклоидности (гипоманиакально-депрессивного психоза), были и необычайно одаренные члены рода.

Надо заметить: отнюдь не исключено, что потомкам герцога Мальбо­ро подагра передалась и от Сарры Дженнингс. Она была не только умной, властной и энергичной, она всегда была бесконечно преданной женой Джона Черчилля.

Ее подагричность, притом сильнейшая, удостоверена Роузом (1945):

«Старая женщина, измученная подагрой так, что ее приходилось носить в кресле и она не могла взять перо в руки, оставалась как всегда неукротимой и полной жажды жизни – и против этого никогда нельзя было устоять».

Когда к овдовевшей Сарре посватался герцог Сомерсет, она ответила:

«Если бы я была молодой и красивой, как когда-то, а не старой и увядшей, как теперь, и Вы могли бы сложить у моих ног власть над всем миром. Вы не смогли бы разделить сердце и руку, когда-то принадлежавшие Джону, гер­цогу Мальборо».

Кстати, шутки ради, надо бы сказать, что песенка «Мальбрук в поход собрался» имела в виду вовсе не Мальборо, как часто приходится слышать, а средиземноморского пирата Мамбру. Мальборо как раз выступал в походы чрезвычайно победоносно…

Роберт Уолпол (1676-1745)

Унаследовав место в парламенте в возрасте двадцати четырех лет, бы­стро выделившись в качестве активного вига, прекрасного оратора и необы­чайно работоспособного деятеля, он во время войны за испанское наследство своим талантливым администрированием флотом заслужил высокую оценку герцога Мальборо и стал секретарем по военным делам. После победы тори и падения Мальборо, Роберт Уолпол стал лидером оппозиции, за что и попла­тился заключением в Тауэр. Однако, когда на престол вступил Георг I, Уол­пол стал первым лордом казначейства и министром финансов (1715 г.). После многих дальнейших превратностей он стал во главе совета министров и, опи­раясь на сквайров и буржуазию, подкупая в невиданных масштабах и избира­телей, и членов парламента, шантажируя и запугивая, надолго утвердил гос­подство вигов.

Уолпол был совершенно неутомимым работником, прекрасно знав­шим или изучавшим любой вопрос, встававший перед правительством. Он обладал огромной властью, всячески избегал войн, удерживал налоги на низ­ком уровне, стремился всеми способами поднимать экономику и торговлю страны. Но все же он не смог угодить наиболее агрессивному и воинственно­му крылу своей партии, навязавшему ему войну с Испанией, неудачный ход которой лишил Уолпола сначала популярности, а затем и власти (1742 г.).

Подагра Роберта Уолпола упоминается в работе Г.Эллиса (1927), почечнокаменная болезнь, от которой он умер, названа в работе Г.Дикинсон (Dickinson H.T.,1973). А наследственный характер болезни доказан ранней, сильнейшей подагрой его сына Горация.

Гораций Уолпол (1717-1797)

Сын Джона Уолпола, Гораций Уолпол, основоположник английского «готического романа», всю жизнь страдал от тяжелейшей подагры, но не­смотря на это упорно и неизменно не выпускал из рук перо. Гораций, унас­ледовав подагру от отца, блестяще овладел эпистолярным стилем и оставил исключительно обширное и содержательное литературное наследие. Он писал романы, драмы, составил двадцатилетние мемуары, охватывающие события царствования Георга II и Георга III. Он написал четырехтомные «Повести о художниках Англии», «Каталог английских гравировальщиков», двухтомные «Воспоминания»… Одна лишь переписка Горация с мадам Дюдефан занимает четыре тома, а это только малая часть его переписки.

Подагра Г.Уолпола упоминается в книге Смитта (Smith W.H., 1967), но она, как и подагра его отца, засвидетельствована и во многих письмах самого писателя.

Лорд Честерфилд – Филип Дормер Стенхоп (1694–1773)

После очень успешной дипломатической службы в Нидерландах лорд Честерфилд стал одним из самых видных деятелей оппозиции, боровшейся с Робертом Уолполом. В качестве полугодичного вице-короля Ирландии он Проявил умеренность и принял ряд мер для подъема экономики этой нищей страны. Честерфилд дружил со Свифтом, Вольтером, Монтескье и просла­вился своими остроумными «Письмами к сыну» – рациональными, меткими, элегантными и остроумными, содержащими целую систему хитроумных и обоснованных правил поведения в обществе. О подагре лорда Честерфилда упоминают Стеттен де Витт (Stetten de Witt, 1958) и Грэхемы (Graham W., Graham K.M., 1955, 1957).

Джон Весли (1703-1791)

Едва ли есть смысл излагать сущность методизма – религиозного на­правления, основателем которого был Джон Весли. Для вступления в эту но­вую церковь требовалось «желание избежать гнева Божьего, спастись от своих грехов», а вступив в церковь, методист должен был «не причинять вреда, де­лать добро, любым возможным способом». Важной особенностью методист­ской церкви бььл тесный духовный контакт между членами общины: собра­ния для обсуждения поступков, мыслей и т.д. Для нас существенно, что Вес­ли, как правило, совершал неимоверное количество всевозможных поездок – он проезжал до 7500 км в год, что, учитывая состояние дорог в XVIII веке, – огромная цифра. Считается, что он прочитал около 50 000 проповедей. Сего­дня методизм насчитывает десятки миллионов приверженцев в США и Анг­лии. О подагре Джона Весли упоминает Г.Эллис (1927), но о ней известно и из множества других источников.

Можно подвести некоторый итог: оказывается, именно подагрики оказали огромное влияние на религиозную жизнь Старого и Нового света, поскольку подагра Лютера, Кальвина, Весли, даже Лойолы и основателя сек­ты гернгутеров кардинала Цинцендорфа установлена достаточно прочно…

Английская аристократия XVIII–XIX веков

Английская аристократия и состоятельное дворянство XVIII–XIX ве­ков по существу узурпировала или монополизировала возможности опти­мального развития и реализации талантов. Что из этого вышло, можно ви­деть, вспомнив исследования В.Гана (см. Keynes J.M., 1956), который изучил родственные связи между выдающимися англичанами.

«Одна из наиболее поразительных связей, описанных м-ром Ганом, – пишет Кейнес, – это кузенство Драйдена, Свифта и Горация Уолпола. Все трое происходят от Джона Драйдена…

Проведенный Ганом анализ потомства Джона Рейда, павшего в битве при Флоддене в 1515 году, показывает, что к этому потомству относится в XVIII веке Босуэлл, историк Робертсон, архитектор Роберт Адам и Бругам, а к его более поздним потомкам относятся Бертран Рассел, Гарольд Никольсон, Брюс Локкарт и генерал Бут Теккер.

Профессора Тревелианы и Роза Маколей являются близкими родст­венниками Т.Б.Маколея…» и т.д.

«Остается упомянуть самую замечательную семью из всех – великий род Виллиерсов, от которых происходят все честолюбивые пленительницы, чарующие манерами и голосом, притом со столь крепким орешком где-то внутри, что они были фаворитками и любовницами наших монархов уже в семнадцатом веке, а с тех пор остаются любимицами парламентской демо­кратии.

В течение двухсот лет не было кабинета министров, в котором не бы­ло бы потомков сэра Джорджа Виллиерса и сэра Джона Сент-Джона, двух сельских джентльменов времени правления Якова I, сын первого из которых женился на дочери второго. Знаменитое потомство этих двух семей слишком обширно, чтобы его можно было здесь рассмотреть, но внушителен и про­стой список: первый герцог Бэкингемский, фаворит Якова I; Барбара, графи­ня Кестльмен и герцогиня Кливленд, любовница Карла II; Арабелла Чер­чилль, любовница Якова II; Елизавета, графиня Оркнейская, любовница Уильяма III, названная Свифтом «самой умной женщиной, с которой ему когда-либо пришлось познакомиться». Далее следуют второй герцог Бэкин­гемский, лорд Рочестер, лорд Сэндвич, герцог Бервикский, герцог Мальборо, третий герцог Графтон (премьер-министр при Георге), оба Питта, Чарлз Джеймс Фоке, Чарлз Таунсенд, лорд Кестльри, Непиры, Гарвей, Кавендиши, герцоги Девонширские, леди Эстер Стенхоп, леди Мэри Уортли, Монтегью, Филдинг, Уинстон Черчилль… Это действительно «голубая кровь» Англии…

Какой вывод надо сделать? Значит ли, – спрашивает Кейнес, – что если бы мы могли проследить наши родословные за четыре столетия, то все англичане оказались бы кузенами? Или же верно, что некоторые небольшие кланы произвели знаменитых личностей вне всяких пропорций относительно численности этих кланов? Ган не дает нам научного вывода, но только очень скептичный и осторожный читатель к этому выводу не придет».

Государственное устройство Англии, особенно со времен Тюдоров, за­крепляя титул и наследство по праву майората за старшим сыном, оставляло следующим сыновьям возможность проявить себя (Кавендиш был четырна­дцатым ребенком в семье графов Корк). Если не получивший наследство по­томок знатного рода проявлял на службе в колониях, в министерствах, в пар­ламенте действительно большую деловитость и талант, то его быстро повы­шали и он, что чрезвычайно важно, мог достигнуть высокого положения уже в молодые годы, быстро обгоняя своих менее знатных сверстников. Система имела то преимущество, что развивала у этой потомственной знати необы­чайно мощный рефлекс цели: они знали, что их усилия и способности не ос­танутся незамеченными и быстро возведут их на самый верх социальной ле­стницы. Но требовалось делать дело!

Считавшийся довольно пустоголовым Артур Уэлсли отправляется служить на континент, затем, разочаровавшись, возвращается в Англию и становится парламентарием. Вскоре, однако, он уезжает с полком в Индию. Там Уэлсли начинает необычайно трудолюбиво изучать военное дело, мест­ные условия, организацию походов в специфических условиях – все это не без покровительства и большой помощи брата, генерал-губернатора Индии. Уэлсли одерживает первые победы, быстро повышается по служебной лест­нице и прибывает в Англию заслуженным полководцем, которого можно по­слать в Испанию против маршалов Наполеона. Так Уэлсли стал великим Веллингтоном.

Родись знатным – образование ты получишь. А если захочешь пойти на беспрерывные труды и проявишь талант, то за повышением дело не ста­нет: империя велика, ты еще молодым, не растратив сил, доберешься до вы­сот, где эти силы полностью понадобятся.

Такова была система монополизации знатью всех возможностей карь­еры. Эта система рано отдавала власть в руки знатных, молодых, энергичных, талантливых людей. Эта система немало способствовала двухсотлетнему про­цветанию Англии.

Конечно, осознание того, что твои способности, знания, труды, эру­диция, ораторский и организационный талант, ум (если все это имеется и мобилизовано тобой) будут замечены и щедро вознаграждены, было очень важным стимулом для английской аристократии. Например, Питту Младше­му, второму сыну великого министра, доставалась по наследству только не­большая рента, нечто вроде прожиточного минимума, да «плацдарм» – место в парламенте «от гнилого местечка», либо офицерский патент. Дальше нужно было доказать, на что ты пригоден, и пользоваться протекцией. Именно та­ков был путь и Питта, и Веллингтона, и Пальмерстона, и Уинстона Черчил­ля. Добавим здесь, что мы не знаем одного: сколько людей с аналогичными исходными возможностями не развились и не реализовались.

Мы можем согласиться с выводом о том, что некоторые роды Англии действительно поставляли великих и необычайно даровитых людей сверх всякой пропорции численности членов этих родословных. Но именно пото­му, что почти только члены этих родов имели максимальные возможности для развития и реализации своих дарований. При всех чудовищных недостат­ках аристократическая система позволяла талантам, рождавшимся в среде знати, проявляться и реализовываться очень рано, без затраты индивидом огромной доли сил на подъем вверх по социальной лестнице.

Когда же в других странах контингента, из которых могли выбираться таланты, необычайно расширились, эта же старая система в значительной мере привела к падению Англии. Ее «верхний слой» оказался неконкуренто­способным, поскольку она черпала своих лидеров из очень ограниченного круга лиц. Дизраэли, Робертс, Ллойд Джордж, Макдональд были редкими исключениями. Монополизация возможностей подъема маленькой прослой­кой населения – самоубийственна. Можно высказать предположение, что Англия выстояла и выросла в мировую державу потому, что в других странах старой Европы «подбор кадров» шел еще хуже. Но с демократизацией выс­шего образования, с наступлением истинно Нового времени крах давно из­жившей себя системы привилегий стал неизбежен.

Герман Бургав (1668-1738)

Отец Германа Бургава, священник Якоб Бургав, был высокообразо­ванным человеком, хорошо знавшим латинский, греческий и еврейский язы­ки. Что еще важней – он уделял Герману много внимания, читал с ним и классиков, и «Беседы» Эразма, и комедии Теренция. В одиннадцать лет Гер­ман уже переводил не только с латинского на голландский, но и с голланд­ского на латинский. Г. Бургав рано потерял мать, но мачеха, дочь лейденского священника, относилась к своим пасынкам так же хорошо, как и к своим детям. Бургав вспоминал об отце, матери и мачехе, обо всех троих, самым ласковым образом. Об отце он писал, что тот формировал его характер «с детства на примере Сократа».

Отправившись в Лейден, Герман много занимался, работал, очень бы­стро промчался через все классы школы и уже тогда был аттестован в качест­ве «юноши, от которого можно ждать многого». Тяжелая хроническая язва ноги заставила его серьезно подумать о медицине, и он получил от универси­тета стипендию. В университетские годы Бургав часто выступал с докладами на студенческих диспутах, и при выпуске из университета получил золотую медаль.

Став профессором Лейденского университета, Бургав читал курс ме­дицины. В его аудитории постоянно находилось сто и более слушателей. Но Бургав не ограничивался лекциями – именно ему принадлежит приоритет в создании нового метода обучения: у постели больного.

В первой половине XVIII века стать доктором медицины в школе Бургава – это значило получить доступ к любым медицинским должностям. Его ученики работали по всему свету. Герард ван Свитен стал основателем Венской медицинской «Альтершуле». Альбрехт фон Галлер основал медицин­ский факультет Геттингенского университета. Джон Монро – медицинскую школу в Эдинбурге, все девять первых профессоров которой были также уче­никами Бургава. Все первые профессора медицинской школы Пенсильван­ского университета в Филадельфии обучались в Эдинбурге у учеников Бурга­ва. Племянник и ученик Г.Бургава, тоже Герман, стал придворным врачом и тайным советником в России и умер в Москве в 1753 году, а его дочь стала женой доктора К.Ф.Крузе, также окончившего Лейденский университет и ставшего придворным врачом в России.

В 1715 году Петр I специально заехал в Лейден, чтобы побеседовать с великим врачом и осмотреть его сад лекарственных растений (придворным врачом Петра был ученик Бургава Л.Блументрост). Побывал у Бургава и принц Евгений Савойский. Слава Бургава была столь велика, что в 1730 году он получил от канцлера Остермана предложение занять пост придворного врача при императрице на любых условиях, которые он сам назначит.

Бургав достоверно страдал подагрой, и когда он выздоровел после очередного приступа тяжелой болезни в 1722 году, Лейден отметил это собы­тие общегородским праздником и фейерверком.

Джон Рей (1627-1705)

Среди английских ученых XVII века выдающееся место занимает сын сельского кузнеца Джон Рей, который в шестнадцатилетнем возрасте сумел поступить в Тринити-колледж. Он был натуралистом, филологом и матема­тиком. Как ботаник, он стал предшественником и соперником Линнея и, по-видимому сильно уступая последнему по числу описанных растительных ви­дов, создал более совершенную систематику. Рей составил словарь англий­ского языка, трехтомную «Естественную историю растений», принципиально новую «Естественную историю насекомых». Его «Nomenclator classicus» вы­держал четыре издания. Через 450 лет после рождения Рея нельзя дать точ­ного диагноза его заболевания – странным язвам на ступнях.

Но вот выдержки из написанного самим Дж.Реем: «Молодым я каж­дую зиму сильно страдал от вызывающих режущую боль опухолей… Я не знаю, сообщил ли вам о язвах, которые поразили меня прошлой зимой и с тех пор все время держатся на моей ноге. Они очень упорны, злокачественны и до сих пор не поддавались никакому лечению… После большого переохла­ждения одна из моих маленьких язв начала болеть с неправдоподобной си­лой, и так продолжалось, днем и ночью, пять лет, пока она ослабила меня настолько, что я уже не мог вставать с кресла…»

Язвы на ногах превратили последние годы его жизни в ад, тогда как странные методы лечения, рекомендованные ему медицинскими советника­ми, только вызывали их воспаление. Муки продолжались. Он был почти полностью осужден на пребывание дома, так как его ноги были перевязаны или находились в «жестких чулках».

Уильям Куллен (1710-1790)

Как пишет Райcc (Risse G.B., 1974), «история не была особенно мило­стива к Уильяму Куллену, самому крупному клиницисту Великобритании второй половины столетия». С 1760 года он был самым выдающимся членом Эдинбургской медицинской школы – ведущего в то время учебного меди­цинского института. Этот страдающий подагрой врач вставал в четверть седьмого и диктовал ответы на запросы врачей и больньк, присылаемые из всех стран Западной Европы и даже Америки. Сохранилось около 3000 таких запросов и ответов, которые в первое время переписывал секретарь, а затем они стали копироваться при помощи изобретенной тогда копировальной ма­шины.

Райе продолжает: «Коллеги обращались к нему, как к самому знаме­нитому врачу Европы». Четыре тома руководства Куплена были изданы в 1778-1784 гг. и переизданы в 1827 г. Двухтомный учебник Куллена вышел в Эдинбурге в 1789 г.

Джон Хантер (1728-1793)

Как указывает Эткинс (Atkins H., 1971), до Джона Хантера хирурги почти не знали анатомии и не предполагали, что она им нужна. После Хан­тера они поняли ее необходимость. Посмертно изданный труд Хантера «Воспаления и огнестрельные ранения» возводит его в предшественники Листера и Пастера. Как естествоиспытатель, он обнаружил и наглядно пока­зал связь строения органа с его функцией, способы анатомической и функ­циональной адаптации, приспособления организма к среде. В неопублико­ванных заметках по изучению развития гусей через 130 лет после смерти Хантера обнаружилось замечание: «Эмбриология показывает ступени, по­средством которых высшие формы в группе животных развились из низших». Таким образом, Хантер намного опередил в своих научных заключениях и Дарвина, и Геккеля.

Именно Хантер обнаружил, что у больного, страдающего от какого-либо воспалительного процесса, эритроциты в сыворотке крови оседают много скорее, нежели у здорового человека. Сегодня едва ли существует хотя бы одна клиническая лаборатория, в которой не проводили бы ежедневно множество анализов реакций на скорость оседания эритроцитов, но очень немногим врачам-лаборантам известно, что основоположное наблюдение сделал страдавший подагрой великий врач, анатом и естествоиспытатель Джон Хантер.

Тяжелейшей подагрой страдал не только Хантер, но и знаменитый врач Сиденгам, один из основоположников педиатрии Кадоган, и патолог У.Г.Велш, ставший создателем первого отделения патологии в университете им. Джона Гопкинса в США (1893 г.) и открывший вместе с Нутталем возбу­дителя газовой гангрены. Велш считался одной из крупнейших фигур в ме­дицинском мире США.

Эдуард Гиббон (1737-1794)

Исследование Э.Гиббона «История упадка и разрушения римской им­перии» переиздано в Англии в 1903–1906 гг. и постоянно упоминается исто­риками. Этот труд был одной из настольных книг в Англии в XVIII–XIX ве­ках. Но и в XX веке исследователи продолжают изучать как сами книги Гиб­бона, так и достоинства его литературного стиля.

Как подагрик, Эдуард Гиббон отмечен в списке Г.Эллиса (EllisН., 1927).

Сидней Смит (1771-1845)

Писатель Сидней Смит упомянут в списке выдающихся подагриков Г. Эллисом (Ellis Н., 1927). Он отличался исключительной работоспособностью и литературной плодовитостью. Смит опубликовал исключительно остроумную и действенную серию писем в защиту веротерпимости и равноправия католи­ков в Англии. Он защищал билль о реформе парламента: уничтожение пред­ставительства «гнилых местечек», представительство, пропорциональное чис­ленности населения и т.д.

Вальтер Севедж Ландор (1775-1864)

О подагре В.Ландора упоминает Г.Эллис. Для нас существенно, что он считался человеком совершенно бескомпромиссного характера и редкостным эрудитом. Ландор был другом Шелли, Саути, Диккенса. Он является автором множества романов и знаменитой книги «Воображаемые беседы». В послед­ней книге насчитывается 150 диалогов, которые ведут самые разные лица – Данте и Эзоп, Вашингтон и Саути, Перикл и Аспазия. Тематика диалогов чрезвычайно разнообразна. О размахе и значении его творчества свидетельст­вует двухтомная биография Ландора и изданное через 60 лет после смерти писателя 16-томное собрание его сочинений.

Джеймс Рассел Лоуэлл (1819-1891)

Тяжелейшей подагрой болел Д.Р.Лоуэлл (Ellis Н., 1927), выдающийся американский поэт, критик, дипломат, издатель, педагог, аболиционист, ока­завший большую поддержку Аврааму Линкольну, а затем боровшийся против коррупции правительства Гранта. Лоуэлл опубликовал множество очерков – о Данте, Чосере, Спенсере, Шекспире, Сервантесе, Кальдероне, Мильтоне, Драйдене, Филдинге, Лессинге, Грее, Уордсворте, Карлейле, Эмерсоне и других. Он был послом США в Испании (1877-1880) и Англии (1880-1885). 16-томное собрание его сочинений, оказавших большое влияние на культуру Америки, вышло в 1904 году.

Томас Беддес (1760-1808)

О том, что Томас Беддес болел подагрой, упоминается во многих ис­точниках. Т.Беддес организовал что-то вроде первого института эксперимен­тальной медицины, о котором можно было бы позабыть, если бы Беддес не привлек в этот институт юношу Гемфри Дэви, который, изучая действие га­зов на человека (кстати сказать, не без большого риска для себя) открыл ане­стезирующее действие закиси азота.

Сам Беддес, друг Колриджа, Веджвудов, Уатта, Стефенсона, Вордсворта, был автором трехтомного труда «Higeya», богатого самыми смелыми идеями. По приведенному перечню друзей Беддеса нетрудно видеть, как при­тягивались друг к другу разнообразнейшие творческие умы, как благодаря этому создавались ценностные критерии, как много стимулов мог получить Гемфри Дэви, работая под руководством такого человека как Беддес.

Томас Беддес чрезвычайно много читал, знал многие языки, едва ли не первым из медиков повел борьбу за профилактическую медицину, твердо верил в торжество разума, был другом Эразма Дарвина и родоначальником линии поэтов – отцом поэта Т.Л.Беддеса и прадедом Джеральда Гопкинса.

Ричард Гоу (1726-1799)

Выдвинувшись в качестве капитана корабля во время англо­французской войны как в Ла-Манше, так и у берегов Северной Америки, Ричард Гоу безуспешно пытался уладить конфликт между Англией и ее севе­роамериканскими колониями. Гоу отличился в борьбе против французского флота во время войны Североамериканских Штатов за независимость. Этот подагрик, вопреки превосходству франко-испанского флота, провел блестя­щую операцию, проведя конвой в осажденный Гибралтар и освободив эту крепость в критический момент. Став первым лордом адмиралтейства, Гоу одержал блестящую победу над французским флотом 1 июня 1794 г., захватив шесть французских кораблей. Ричарда Гоу считают непосредственным пред­шественником адмирала Нельсона в разработке наступательно-прорывной тактики ведения морского боя.

О подагре Гоу упоминает также Г.Эллис (1927).

Бенджамин Франклин (1706-1790)

Мы, разумеется, не имеем возможности освещать здесь биографию и многостороннюю деятельность Б.Франклина. Мы упомянем только, что бу­дущий великий дипломат, писатель, издатель, ученый и изобретатель уже в двенадцатилетнем возрасте изобрел (чтобы обгонять в плавании своих това­рищей) – ласты. Все нужные сведения о Франклине можно найти в энцик­лопедиях и в романе Фейхтвангера («Лисы в винограднике»), а о том, что он долго и тяжело страдал от подагры, хорошо известно. Поэтому мы удовлетво­римся формальной ссылкой на работу Рассела (Russell Ph.,1926), в которой о подагре Франклина упоминается.

Александр Гамильтон (1755-1804)

О подагре Александра Гамильтона известно из работы Тальботта (Talbott J.H.,1964). Внебрачный сын интеллигентных, но бедных родителей, он с одиннадцатилетнего возраста зарабатывает на жизнь в качестве счетово­да. Мальчик быстро проявил свои способности и трудолюбие, стал очень скоро бухгалтером, а затем менеджером фирмы. В 1774–1775 гг., будучи сту­дентом, он напечатал три антибританских памфлета. Затем, служа в армии, Гамильтон стал артиллеристом, получил чин капитана, проявил храбрость и военный талант во втором сражении при Трентоне, после чего Вашингтон сделал его своим адъютантом и присвоил чин подполковника. Работая в штабе Вашингтона в качестве офицера связи между американским и француз­ским командованием, он упорно занимался самообразованием.

После войны Гамильтон становится членом Конгресса. Он составил собственный проект конституции, и в 1787–1789 гг. опубликовал более полу­сотни статей, сильно повлиявших на общественное мнение США. В 1789–1795 гг. Александр Гамильтон – первый секретарь казначейства. Он органи­зовал Банк США и ввел покровительственные пошлины, способствующие развитию промышленности страны. В 1803 г. приложил значительные уси­лия, чтобы купить Луизиану у Франции. В 1804 году Гамильтон был убит на дуэли.

О работоспособности Гамильтона до сих пор ходят легенды. Он счи­тался одним из самых реалистичных административных гениев молодой Аме­риканской республики.

Интеллигенция Германии XVIII–XIX веков

Замечательной аналогией к той даровитой части английской аристо­кратии и «джентри», которую не удовлетворяло обеспеченное существование уважаемых в окрестностях сквайров, которая шла на тяжелейшую, опасней­шую и труднейшую морскую, военную или политическую службу, является в Германии прослойка той пасторской и университетской интеллигенции, ко­торая обеспечила расцвет германской мысли, сделала Германию страной фи­лософов, мыслителей, поэтов – прежде всего на основе социальной преемст­венности.

Тюбингенский профессор медицины Карл Бартили и его жена, дочь профессора-юриста Бургхарда, являются предками Уланда, Гельдерлина, Шеллинга. В родстве с этой семьей состоят Шиллер, Гауфф, Кернер, Мерике, Гегель, причем среди 110 мужчин – предков Гегеля не менее 48 имели высшее образование.

От виттенбергского реформиста Бренца происходят Уланд, Гауфф, Герок, выдающийся юрист Якоб Мозер, философ Целлер, поэт Людвиг Финк.

Местечковый староста XV века Иоган Фаут оказался у корней того ге­неалогического древа, в котором мы встречаем Шиллера, Уланда, Мерике, Гельдерлина, Фишера, Герока, Гегеля, Шеллинга, Макса Планка.

Почти ничего неизвестно о предках-женщинах, но можно не сомне­ваться, что общим правилом был очень строгий брачный подбор если не по образовательному цензу жены, то уж бесспорно по образовательному цензу и духовному уровню ее семьи.

Семьи пасторов, учителей, преподавателей, ученых, как правило, не были ни состоятельными, ни богатыми, но высшее образование было почти обязательным для сыновей, а хорошее домашнее образование – для дочерей. Вместе с тем, протестантство в любых его вариантах сурово осуждало малей­шую бездеятельность, неполную отдачу, требовало неустанной работы, трудо­вого, делового образа жизни. Протестантство идентифицировалось с протес­том против роскоши, праздного времяпрепровождения, обеспечивало высо­кую престижность трудолюбия, образованности и образования, умственной деятельности.

Если теология оставалась паразитическим наростом, то все же соци­альный спрос на философию, поэзию, литературу, серьезную музыку, естественные и гуманитарные науки поддерживался на очень высоком уровне среди всей интеллигенции Германии XVIII–XIX веков. Переключение этой интел­лигенции и ее потомства на технические и научные интересы, произошедшее после первой четверти XIX века, – особая глава истории науки, техники и культуры. Диффузия промышленной революции из Англии, очевидная необ­ходимость технического перевооружения промышленности и армии, осозна­ние ничтожности «36 монархов», правящих в Европе, экономические сдвиги – все это застало в Германии уже сложившуюся очень сильную интеллекту­ально ориентированную массовую прослойку. Дворянство шло в армию, а Бисмарк и Мольтке распознали в этой еще не названной интеллигенции мо­гучую силу. Во всяком случае, Мольтке заявил, что при Садовой (Кениггреце) «победил прусский учитель». Несмотря ни на какие формы брачного подбора, в этой интеллигентной среде решающую роль играла со­циальная преемственность.

Нечто подобное написали о США в книге «Колыбели знаменитости» В. и М. Герцли (Goertzel V., Goertzel M.G., 1962). Они показали, что знамени­тый человек имеет в 500 раз больше шансов оказаться родичем другой знаме­нитости, чем «рядовой» гражданин США. Это исследование, как и исследо­вания школы Термана, Торманса и многих других ни в коем случае нельзя оставлять без внимания. Наоборот – они подлежат внимательному изучению и перечтению с позиций данных об огромном значении социальной преемст­венности.

Слишком сложна и неизбежна рекомбинация генов. Слишком сложны факторы социального подъема. Слишком трудны барьеры, преграждавшие развитие и реализацию наследственной одаренности, чтобы разительное чис­ло «500» можно было приписать генетическим факторам, к тому же зачастую полигенным и рецессивным. Слишком далек фенотип от генотипа в случае интеллектуальных особенностей. Но тем важнее детальное изучение средовых факторов, которые определяют огромный коэффициент, тем значительнее роль экзогенной стимуляции, полнота которой является подлинным термо­метром социальной справедливости в стране.

Людвиг ван Бетховен (1770-1827)

Биография и творчество Бетховена известны и неисчерпаемы. Мы не можем на них останавливаться. Но поскольку он в своей фантастической це­леустремленности, в презрении ко всему, что не относится к его призванию, угрюмости, раздражительности, невероятно высокому уровню продуктивности очень близко подходит к гениям подагрического склада, мы решили поискать данные об этом, продвигаясь через тома, посвященные его глухоте, циррозу печени, предполагаемому алкоголизму и сифилису, и в конце концов действительно нашли упоминание о его подагре (Ludwig E., 1943). Конечно, настоятельно необходимо изучение его записей. Упомянем здесь, что результаты патологоанатомического вскрытия показали наличие конкреций в почечных лоханках, что было приписано циррозу печени. Но при наличии подагры поражение почек могло иметь иную природу.

Иоганн Яков Берцелиус (1779-1849)

Основные работы Берцелиуса посвящены изучению отношений, в которых химические элементы соединяются друг с другом, и развитию теории химических атомов. Берцелиус открыл селен, церий, торий; получил в чистом виде барий, стронции, кальций, тантал, кремний, цирконий; составил табли­цы атомных весов; создал (или развил) электрохимическую теорию; ввел в обращение химическую номенклатуру и применение формул; раскрыл явле­ния полимерии и метамерии; написал шеститомный учебник химии, переве­денный на многие языки. В течение 27 лет он составлял «Ежегодные отчеты об успехах химии». Берцелиус считался и считается одним из самых крупных ученых первой половины XIX века. Его учениками были Вёлер, Митчерлих, Гмелин и многие другие выдающиеся химики.

Он заболел подагрой еще в детстве. Ей посвящена специальная работа Эбштейна (Ebstein W.,1904).

Все свои труды Берцелиус завершил к 39-летнему возрасту. Надо по­лагать, что раннее творческое угасание ставит его в один ряд с другими вели­кими подагриками, которых болезнь подвигла на неимоверные подвиги, но затем она же их и сломила. Берцелиус прожил еще 30 лет, страдая от подаг­ры, чрезвычайной подавленности и неспособности работать. Основные труды о его личности, к сожалению, остались нам недоступны.

Генрих фон Штейн (1757-1831)

Поступив на службу к Фридриху II, Фрейхерр Генрих фон Штейн су­мел блестяще реорганизовать горное и податное дело, проявил замечательные дипломатические способности, подал необычайно смелую записку о необхо­димости проведения коренных реформ в Пруссии, предсказывая императору, что в противном случае Пруссия будет неминуемо разбита Наполеоном. Ко­нечно, его тут же уволили, но после разгрома прусской армии под Йеной и Ауэрштедтом, после быстрой сдачи всех крепостей, Штейна вновь призвали и он стал быстро проводить одну реформу за другой: отмену крепостного права, введение самоуправления городов, всеобщую воинскую повинность, отмену телесных наказаний и широкое выдвижение всех деятельных, знающих, та­лантливых. Раскусив, что это ведет к быстрому возрождению мощи Пруссии, Наполеон потребовал уволить Штейна и конфисковал его имения. Временно «обезвреженный» подагрик Штейн был, однако, приглашен Александром I в Петербург и оставался ближайшим советником императора во время войны 1812-1813 гг. (Ludwig E.,1932).

Значение деятельности Штейна в реформах и освободительной войне было так велико, что германское офицерство отправило к одному профессо­ру-юристу запрос, нельзя ли по имперским законам провозгласить Генриха фон Штейна германским императором. Но конечно в объединении Германии совсем не были заинтересованы ни Александр I, ни Англия, ни «36 герман­ских монархов». А после победы над Наполеоном началась реакция и Штей­на снова «обезвредили». Недолго пробыв у кормила власти, все же Штейн числится вместе с Шарнгорстом и Гнейзенау одним из трех главных восста­новителей Пруссии.

Луи Александр Бертье (1753–1815)

Только случайно из донесения Наполеону о том, что маршал Бертье из-за подагры не может подписывать бумаги и должен поручить подписывание помощнику, генералу Монтиону, нам удалось узнать, что замечательный полководец, начальник штаба Наполеона, страдал этой болезнью.

Бертье не поверил в возможность успеха Наполеона после его возвра­щения с Эльбы. Он уехал в Германию, но увидев в окно, как через Бамберг идут на Францию казацкие полки, упал мертвым. Неизвестно, как сложились бы события, если бы он присоединился к Наполеону, но можно ручаться за следующее: он не допустил бы измены одного из генералов, перешедшего к противнику, располагая самыми подробными сведениями о частях новой ар­мии, созданной Наполеоном. Он не допустил бы блужданий маршала Груши в поисках Блюхера, а притянул бы его вовремя к Ватерлоо. Будучи блестя­щим картографом, он не оставил бы неразведанной дорогу к англичанам, и уж наверняка обозначил на картах тот ров, в котором погибла тяжелая кон­ница Наполеона. При таком начальнике штаба, каким был Бертье, ошибки последнего похода Наполеона были бы совершенно немыслимы.

Чрезвычайно высоко расценивает ум, энергию, работоспособность Александра Бертье историк Тарле. Он пишет, что Бертье работал по 18 часов в сутки и в Египте, и в Европе.

Жан Батист Бернадот (1764-1844)

Среди маршалов Наполеона совершенно особое место занимает Жан Бернадот, сын адвоката, родившийся в По, гасконец, пошедший в семнадца­тилетнем возрасте добровольцем в армию. Он воюет в Индии с англичанами, раненым попадает в плен, после обмена военнопленными служит сержантом на Корсике. После революции быстро выдвигается в армии Кюстина, спасая два батальона. После сражения при Флерюсе, выигранном в значительной мере благодаря его личной храбрости и решительности, Клебер назначает Бернадота бригадным генералом, а за взятие Маастрихта он становится уже дивизионным генералом, т.е. оказывается в числе самых признанных и талантливых генералов революционной Франции.

Бернадот участвует в наполеоновских походах, и в 1804 г. становится маршалом. В победоносных сражениях на Рейне и Майне, при Ульме и Аустерлице Бернадот выделился не только как выдающийся полководец, но и как талантливый, притом мягкий, рыцарственный и доброжелательный администратор. После разгрома прусских войск при Йене и Ауэрштедте он необычайно энергично преследует остатки прусской кавалерии, которой командовал Блюхер, а затем, во время штурма Любека, происходит небольшое событие, оказавшее большое влияние на последующую его судьбу.

Под Любеком им был захвачен отряд шведов, в том числе королевская гвардия и много знати. Обычное для Бернадота чрезвычайно гуманное обращение с пленными доставило ему столь прекрасную репутацию в Швеции, что именно ему предложили стать преемником шведского короля, на что он согласился, став с 1810 года правителем Швеции, а с 1818 г. – ее королем.

Швеция была в то время разоренной и дезорганизованной страной. Бернадот, став кронпринцем, выбрал своим девизом следующие слова: «Моей наградой будет любовь моего народа». Несомненно, что своей неутомимой работой на общественное благо он стремился завоевать любовь шведов и норвежцев (девяносто лет Норвегия оставалась соединенной со Швецией личной унией). Из бедной, погрязшей в долгах, культурно отсталой страны Бернадот сумел сделать цветущее и здоровое государство. По количеству школ, больниц, библиотек, по числу каналов, дорог, по развитию судоходства Швеция достигла уровня передовых европейских государств. По существу, маршал Бернадот, превосходный полководец, стал первым коронованным пацифистом.

Де Анн (D'Ain G.G., 1959) пишет о том, что Бернадот не только оставил после себя спокойный народ, не только реорганизовал администрацию Шве­ции и Норвегии, не только восстановил дисциплину в армии, реконструиро­вал флот, но и оплатил внешние долги обеих стран. «Человек высокого духа, редкого и острого интеллекта, гуманный и рыцарственный, добрый до слабо­сти, горячий в диспутах, но мудрый и сдержанный в своих действиях», – та­кова его характеристика, далеко не соответствующая классическому типу по­дагрического гения. Прежде всего, у него отсутствует одержимость, отсутст­вует жестокость. Он очень бережно относился к жизням своих солдат, был чрезвычайно гуманен в отношении к гражданскому населению завоеванных городов и стран, проявлял не только ум, но и трезвость.

Гроссе (GrosseК., 1844) пишет о предсмертной болезни Бернадота: «30 января жар спал, больной почувствовал некоторую потребность в пище, но появилась сильная боль в правой ноге… 2 февраля заболевание ноги усили­лось, и боль и опухоль распространились на большую часть ноги… 5 февраля опухоль на ноге почти исчезла, и вместо нее образовалось очень большое вздутие большого пальца…»

Прямыми указаниями на его подагричность мы не располагаем, но упоминаем о Бернадоте в связи с тем, что поражение большого пальца ноги – очень веский симптом подагричности.

Алексей Петрович Ермолов (1777–1861)

А.П.Ермолов живет в «Смерти Вазир-Мухтара» и в строке Пушкина. Он прославился в Бородинской битве тем, что отбил у французов батарею Раевского. Он спас Грибоедова от привлечения к суду по делу декабристов. Этот «проконсул Кавказский», основатель города Грозного, сети оборони­тельных линий, строитель дорог, крупнейший стратег и полководец, завоева­тель Кавказа, был рано отозван и обречен на бездеятельность. Отсылая за подробностями к его биографиям, мы лишь ограничимся справкой о подагре Ермолова, о которой упоминает Денис Давыдов (1893), как и о подагре фельдмаршалов Каменского и Прозоровского, называя Сенат «вечной глав­ной квартирой подагры».

Джордж Каннинг (1770-1827)

Отец будущего премьер-министра Англии, имевший неосторожность жениться на бесприданнице (родившей 11 детей), был лишен за это наслед­ства. Каннинга воспитывал его дядя, Стратфорд Каннинг, видный политиче­ский деятель. Он доставил Джорджу в 1792 году место в парламенте, что ста­ло не просто «видом деятельности», а плацдармом, с которого талантливей­ший двадцатидвухлетний Каннинг мог начать реализацию своих дарований. Его активная позиция проявилась, в частности, в том, что он в качестве чле­на правительства, несмотря на нейтралитет страны, санкционировал превен­тивное нападение на Копенгаген, захват и уничтожение датского флота, который мог бы попасть в руки Наполеона. Позиция Каннинга привела к конфликту с лордом Кестлерби, в результате чего между ними состоялась в 1809 г. дуэль. Став в 1822 г. секретарем по иностранным делам, Каннинг ре­шительно освободился от влияния «Священного союза» и играл очень актив­ную роль в освобождении Греции от турецкого владычества. Он помог стра­нам Латинской Америки освободиться от испанцев. Внутри страны Каннинг добился уравнения в правах католиков с протестантами. Его министерство было самым популярным среди английского среднего класса. До сих пор в Англии существует кличка для сторонников его идей – «каннингит».

Каннинг был самым неутомимым человеком, часто работавшим с зав­трака до поздней ночи, без всякой пищи. Этот замечательный оратор и чело­век долга числился, в соответствии с принятой в Англии манерой юмористи­чески смягчать действительность, «не джентльменом» – он был очень раз­дражителен и саркастичен. Мы остановимся здесь не столько на его извест­ной крупномасштабной политической деятельности, сколько на его подагре. Хинде (Hinde W., 1973) пишет о том, что в 1812 г. Каннинг, «подобно боль­шинству своих коллег, начал страдать от подагры… но он после очередного приступа успел вовремя вернуться в палату общин на второй день сессии, защитить свои взгляды, после чего у него опять начался жестокий приступ подагры». Известно, что он должен был даже во время приступа подагры ос­таваться в здании министерства иностранных дел в постели, когда необходи­мо было срочно завершить отправку циркуляра, информировавшего союзни­ков об освобождении Южной Америки от Испании. Часто он выступал в парламенте, опираясь на костыль, находясь «в когтях приступа подагры»: «В то время, когда я говорил, подагра была мучительной, нога свирепствовала и опухала, напряжение лишь ускорило наступление приступа, который назре­вал давно».

В 1825 г. «его старый враг», подагра, набросилась на него с неукроти­мым постоянством. Она помешала ему принять активное участие в дебатах по биллю о равноправии католиков, которые он открыл своим первым выступ­лением 28 февраля. В середине мая у него еще держалось несколько подагри­ческих изменений на ступне и одно – на руке. Но он возобновил свою не­утомимую деятельность, хотя друзья говорили, что он может избавиться от подагры только соблюдая регулярный образ жизни.

После смерти о Каннинге писали: «С Каннингом умер гигант. Его ос­новной всепоглощающей мыслью бьыо стать «политическим Атлантом» Анг­лии и поднять ее на своих плечах».

Один из четырех сыновей Джорджа Каннинга стал генерал-губернатором Индии и сыграл большую роль в подавлении восстания сипаев, что является свидетельством отнюдь не прогрессивности взглядов, а лишь большой энергии, ума и трудолюбия. Теми же качествами обладал и Страт­форд Каннинг, который, будучи послом в Турции, выторговал вместе сДизраэли у блистательной Порты остров Кипр.

Генри Джон Темпл, лорд Пальмерстон (1784-1865)

Как уже упоминалось ранее, система «гнилых местечек» при всех сво­их омерзительных качествах давала возможность подлинно талантливым, тру­долюбивым, честолюбивым аристократам необычайно быстро выйти на ис­пытание способностей в государственной деятельности.

Ирландский род Темплей, от которых происходит Пальмерстон, вы­двинулся в качестве сторонников протестантства и короля Вильгельма III Оранского. В 1723 г. Генри Темпл стал виконтом Пальмерстоном. Отец бу­дущего лорда имел 11000 фунтов стерлингов годового дохода (слуга получал в те времена 25 фунтов в год), а главное – он вращался в обществе Гаррика, С.Джонсона, Рейнолдса, Гиббона, Шеридана, был другом Гершеля. Отец сде­лал прививку оспы своим детям еще в те времена, когда это считалось сомнительным новшеством. Совершенно очевидно, что семейное окружение более способствующее всестороннему развитию подростка и юноши, трудно было бы придумать.

В 1807 г. в двадцатитрехлетнем возрасте Генри Пальмерстон был из­бран в парламент, а в 1809 г. уже стал секретарем по военным делам. С 1830 г. он – министр иностранных дел. В 1852 г. Пальмерстон – министр внут­ренних дел. Он считался одним из самых могущественных государственных деятелей века, и заслужил свое признание и положение неутомимой упорной работой. Пальмерстон читал и думал об иностранньк делах гораздо больше всех своих коллег и соперников, а дела министерства иностранных дел он знал как свои пять пальцев, несмотря на мучившую его подагру (или, может быть, из-за нее).

Будучи постоянным противником России, он сумел во многом проти­востоять «Священному союзу». В 1830 г. он существенно помог Бельгии со­хранить независимость, во многом способствовал объединению Италии. Яв­ляясь сначала сторонником освобождения Греции, затем стал поддерживать Турцию, стремясь противостоять влиянию России на Балканах.

Пальмерстон добился запрещения перевозки рабов через Атлантиче­ский океан – мероприятие огромного значения для будущего и Африки и Америки. Он проявил изумительную витальность в качестве премьер-министра, которым он был в 1855–1865 гг., неизменно проявляя исключи­тельное трудолюбие, административный и ораторский талант. Некоторое ос­лабление его деятельности было замечено только в 1863 г., когда ему было уже 79 лет. Но он работал и в самый день смерти, обсуждая очередной доку­мент. Его последними словами были: «Перейдем к следующему параграфу» (Ridley J., 1970).

Бенджамин Дизраэли, граф Биконсфилд (1804–1881)

После романа Анри Моруа «Карьера Дизраэли» вероятно достаточно самого краткого очерка его деятельности.

Пережив первоначальные серьезные деловые неудачи, которые по­стигли его еще до совершеннолетия, Дизраэли опубликовал в 1826–1827 гг. пятитомный роман «Вивиан Грей», затем трехтомный роман «Молодой гер­цог» (1831 г.), а в 1830 г. проделал путешествие по Средиземноморью и Вос­току. В 1832 г. среди прочих произведений был опубликован его четырехтом­ный роман «Контарини Флеминг». После нескольких (кстати сказать, весьма затянувшихся) неудачных попыток, в 1837 г. Дизраэли был избран в парла­мент, а в 1839 г. женился на состоятельной вдове. Продолжая выпускать ро­ман за романом, поэму за поэмой, политический памфлет за политическим памфлетом, он занял своеобразную позицию «народного торизма», и с этой позиции разоблачал олигархию вигов. Программа «Молодой Англии» была сформулирована им в романе «Кеннингсби» (1844 г.).

В 1845 г. голод в Ирландии вызвал правительственный кризис и от­крыл дорогу новой фракции консервативной партии. Трижды, начиная с 1852 года, Дизраэли становится министром финансов. В 1867 г. он сумел провести в парламенте либеральный билль, почти удвоивший число избирателей. В 1868 г. Дизраэли стал ненадолго премьер-министром (и наследственно пэ­ром), а в 1872 г. выступил с требованием социальных реформ, твердой внеш­ней политики по отношению к России и защиты интересов Англии.

В 1874–1880 гг. Дизраэли вновь становится премьер-министром, на этот раз опираясь на прочное консервативное большинство, в 1875 г. он показал реальность торийской демократии, проведя законы о сносе трущоб и о здравоохранении.

Блестящее закрепление за Англией Суэцкого канала (с помощью Ротшильда), билль о возведении королевы Виктории в сан императрицы Индии и поразительная дипломатическая победа над Россией, лишившая последнюю почти всех плодов тяжелой войны с Турцией, а Англии доставившая Кипр, закрепили за ним звание великого политика. Несмотря на последую­щие трудности, Биконсфилд успел за год до смерти издать свой очередной трехтомный роман «Эндимион».

Именно Биконсфилд провидел первым форму империи как великой конфедерации государств, наделенных самоуправлением. Тяжелая подагра Дизраэли не подвергается сомнениям (Ellis H., 1927), но любопытно, что несколько раз он возглавлял то или иное дело из-за того, что премьер-министр лорд Дерби заболевал… подагрой.

Отто Бисмарк (1815-1898)

Если восстановителями могущества Пруссии после поражений в наполеоновских войнах называют Штейна, Гнейзенау и Шарнгорста, то создателями Германской империи величают Бисмарка, Мольтке и Роона (военного министра). Причем Бисмарка неизменно называют первым.

Здесь нет ни возможности, ни смысла излагать ни содержание деяний «Железного канцлера» (ни прогрессивных, ни реакционных), ни успехи его дипломатической деятельности, ни его внутреннюю политику, ни его личные привязанности, включая дружбу с социал-демократом Лассалем. Нет нужды доказывать его важную роль в быстром перевооружении прусской армии чрезвычайно скорострельными по тем временам игольчатыми ружьями, заряжающимися с затвора, ни его роль в войне с Данией за Шлезвиг-Гольштейн, ни его роль в подготовке к прусско-австрийской войне, утвердившей Пруссию в качестве гегемона в Германии, ни дальновидность, с которой он после разгрома Австрии при Кениггреце воздержался от предъявления к ней терри­ториальных претензий, предвидя в Австрии на ближайшие несколько лет по­тенциального нейтрала, и на полвека вперед потенциального союзника. Можно вспомнить изречение: «Бисмарк делает Германию великой, а немцев маленькими».

Можно напомнить его решимость по поводу «Эмской депеши», по существу фальшивки, которая спровоцировала французское правительство на самоубийственную войну 1870–1871 гг. Можно вспомнить его дальнейшую внутреннюю и внешнюю политику, когда у Франции были отняты Эльзас и Лотарингия, а в Версале провозглашено создание Германской империи с королем Пруссии Вильгельмом I в качестве императора. Можно напомнить о его роли в качестве «честного маклера» на Берлинском конгрессе, лишившем Россию плодов победы над Турцией и создавшем ей могучий противовес на Балканах путем передачи Боснии и Герцеговины Австрии, что заложило ос­новы последующего Тройственного союза.

Деятельность Бисмарка общеизвестна, как и его многообразные даро­вания, исключительная работоспособность, энергия, решимость, напори­стость.

Он выдвинулся в 1848 г. как лидер абсолютизма и реакции, едкий противник всякого либерализма, в дальнейшем проявил себя сторонником прочного союза Пруссии с Австрией, правда достаточно скоро эту идею он тоже оставил. По-настоящему звезда Бисмарка взошла в 1862 г., когда он стал прусским премьер-министром, со знаменитым девизом: «Великие проблемы наших дней решаются не голосованием и большинством, а кровью и желе­зом». Этот девиз был подтвержден тремя войнами и созданием объединенной Германии (18 января 1871 года).

Бисмарк был бесспорно самой крупной политической фигурой второй половины XIX века во всем мире, во многом определившей события XX века.

О необычайной трудоспособности, поразительном уме, настойчиво­сти, целеустремленности этого деятеля написано так много, что нам, при­держиваясь правила – о самых знаменитых писать поменьше, – остается по­сле этих кратчайших, самых поверхностных и, может быть, даже излишних напоминаний только одно: документировать его подагру, которой он страдал с 1870 г. и о которой среди прочих авторов сообщает Андикс (Andics H., 1974), упоминая о частых поездках Бисмарка на курорт в Гастейн, где он лечился от терзавшей его подагры. Более того, политические деятели специально ездили на встречи с ним именно на этот курорт, где он, чувствуя облегчение от бо­лей, был лучше настроен и более сговорчив.

Император Вильгельм I (1797-1888)

В произведениях Маркса и Энгельса имеется достаточно критических замечаний в адрес этого деятеля. Однако надо отдать ему справедливость в том, что с точки зрения своих консервативных воззрений, а также в качестве военного специалиста Вильгельм I оказался последовательным как в качестве «картечного принца» во время кровавых событий 18 мая 1848 года в Берлине, так и при подавлении революционного движения в Бадене в 1849 г. Он твер­до верил в свое божественное право и в необходимость объединения Герма­нии по руководством Пруссии, обладал достаточным здравым смыслом и верно помогал своим высокоталантливым министрам – Бисмарку, Роону и Мольтке – во всем, чего они добивались. Со своей стороны, он также прояв­лял исключительную деловитость и трудолюбие. Он полагался на них, а они могли положиться на него, как это очень ярко проявилось при умышленном искажении Бисмарком «Эмской депеши», развязавшей франко-прусскую войну.

Каменная болезнь Вильгельма I хорошо документирована Вьеро (Vierordt H.) в 1910 г.

Немного подагрической казуистики.

Достаточно экзотичен подагрический вождь одного из племен северо­американских индейцев,Сидящий Бык (1831–1890), который отчаянно бо­ролся с войсками США в 1864–1868 гг. Он заключил мир с белыми людьми, но в 1876 г., когда его племя решили отправить в резервацию, поднял свой народ на борьбу с правительством. Вначале ему удалось уничтожить весь от­ряд генерала Дж.А.Кастера вместе с командиром. Но затем пришлось отвести свое племя в Канаду. Голод принудил его вернуться на территорию США, и ему пришлось бороться против распродажи отчуждаемых у индейцев земель. Его «превентивно» арестовали и убили в схватке, когда отряд индейцев сиу попытался его освободить.

Эдуар Эррио (1872-1957), почти бессменный мэр города Лиона (с 1905 по 1957 гг.), один из крупнейших политических деятелей Франции в период между обеими мировыми войнами, блестящий оратор, писатель и искусство­вед, также был подагриком. Лидер радикальной партии, министр в 1916–1917 гг., в 1920–30-е годы чрезвычайно активно работал в направлении междуна­родного сотрудничества. Он дальновидно предусмотрел опасность возрожде­ния германской армии, стремился к созданию союза между СССР и Франци­ей. Кратковременный премьер-министр Франции, затем вице-премьер, один из крупнейших политических деятелей этой страны в период 1913–1939 гг., он был арестован в 1942 г. фашистскими оккупантами и заключен в нацист­ский концлагерь.

Среди великих актеров двое –Дейвид Гаррик (1717–1779) иЧарли Чаплин (1889–1977), были подагриками. Причем, Чаплин, выходец из лон­донских трущоб, безгранично энергичный, деятельный, изумительно много­гранный художник, актер, режиссер, композитор, сценарист, писатель, кри­тик, – отличался невероятной работоспособностью и повышенной сексуаль­ностью.

О подагре русского художникаМихаила Васильевича Нестерова (1862– 1942) известно из его собственных писем.

О подагреАлександра Александровича Блока (1880–1921) известно из последних строк его дневника («Кремлевская врачиха…»).

О двукратном президенте СШАГровере Кливленде в работе П.Дейла (Dale P.M., 1952) сказано: «…вследствие повторных приступов подагры он мог только изредка выступать публично; несмотря на неспособность лично вести избирательную кампанию, он был вновь выбран президентом, приняв долж­ность в 1893 г.».

Бернард Барух (1870–1965) по поручению президента Вудро Вильсона возглавил американскую промышленность во время Первой мировой войны и не только взял ее под контроль, но и перевел по окончании войны на мир­ные рельсы без, казалось бы, неизбежных массовых банкротств и массовой безработицы. Б. Барух в совершенстве знал факты, что сделало его доверенным советником пяти президентов США – Вильсона, Гардинга, Кулиджа, Гувера и Рузвельта. Вудро Вильсон прозвал его «доктор Факт». В качестве эксперта по мобилизации экономики он играл большую роль во Второй мировой войне, а затем в области международного контроля над использовани­ем атомной энергии.

ТроеСитуэллов (Эдит, 1887-1964; Осберт, 1892-1969; Сечверелл, 1897–1988) в течение многих десятилетий пользовались чрезвычайным вниманием англо-американских читателей. Второе издание библиографического писания произведений этих трех авторов занимает 432 страницы. Все трое выделялись исключительной энергией, эксцентричностью, упорством, агрессивностью, как и их властный отец – сэр Джордж Ситуэлл. Они гордились своей семейной энергией и наследственной подагрой, роднящих их якобы с Медичи (Sitwells Osbert, Edith and Sacheverell, 1938). Каждый из троих с промежутком в год–полтора выпускал по книге. Эдит Ситуэлл, автор более 20 книг, была «эпицентром штормовой энергии, готовой преодолеть любые пре­пятствия», она была, по свидетельствам знавших ее людей абсолютно неуто­мимой. Фрэнсис-Осберт Ситуэлл, романист, эссеист, поэт и биограф, выпус­тил за 1919–1942 гг. 15 романов и ряд семейных мемуаров. Сечверелл Ситу­элл был известен своими очерками, критическими произведениями, много­численными трудами по истории искусства (южно-европейское барокко, не­мецкое барокко) и биографиями (Моцарт, Лист).

Для упрощения дальнейших исследований и восполнения неизбежных в нашем перечне пробелов, мы считаем, что достаточно небесполезно в кон­це главы о гиперурикемическом механизме стимуляции умственной активно­сти привести как можно более полный список всех известных нам деятелей истории и культуры, обладавших этим механизмом.

2.5. Алфавитный перечень великих деятелей истории и культуры, обладавших гиперурикемическим (подагрическим) фактором

В список вошли как лица, гиперурикемичность (подагричность) кото­рых установлена нами, так и те, о подагричности которых было известно ра­нее. Знаком вопроса в списке отмечены те лица, которые, по нашему мне­нию, являются вероятно подагрическими или подагричность (гиперурикемичность) которых заподозрена нами по родству или психологической характеристике.

1. Август Сильный

2. Агриппа Марк Випсаний

3. Александр Македонский

4. Александр Фарнезе Пармский

5. Алексей I Комнин

6. Алексей III Комнин

7. Альфиери Витторио

8. Амурат II (султан)

9. Барух Бернард

10. Баязид I (султан)

11. Баязид II (султан)

12. Беддес Томас

13. Бернадот Жан Батист

14. Бэкон Генри

15. Бэкон Томас

16. Бэкон Фрэнсис

17. Бернулли Иоганн

18. Бернулли Якоб

19. Бертье Луи Александр

20. Бетховен Людвиг ван

21. Берцелиус Иоганн

22. Берцелиус Яков Клеменс

23. Бивербрук Уильям Максвелл

24. Бисмарк Отто

25. Блок А.А.

26. Бойль Роберт

27. Брентано

28. Бургав Герман

29. Валленштейн Альбрехт

30. Василий Иванович, царь (??)

31. Велш У.Г.

32. Весли Джон

33. Видаль Фернан

34. Вильгельм I (император)

35. Вильгельм III Оранский

36. Вильгельм Оранский Молчаливый (?)

37. Висконти Галеаццо

38. Вольтер

39. Галилео Галилей

40. Гамильтон Александр

41. Гамильтон Уильям Р.

42. Гарвей Уильям

43. Гаррик Дейвид

44. Генрих VII (император Священной Римский империи)

45. Генрих Плантагенет (??)

46. Генрих IV Бурбон

47. Генрих VII Тюдор

48. Генрих VIII Тюдор

49. Генрих Прусский

50. Гете Иоганн Вольфганг

51. Гиббон Эдуард

52. Гиерон Сиракузский

53. Гиз Генрих (??)

54. Гиз Клод

55. Гиз Франциск

56. Гиз – герцог Майеннский

57. Годунов Борис (царь)

58. Гоу Ричард

59. Грей Томас

60. Григорий Великий (папа римский)

61. Д'Аламбер Жан Лерен

62. Дарвин Чарлз

63. Дерби Эдуард Джеффри Смит (лорд Стэнли)

64. Джонсон Бэн

65. Джонсон Сэмюзл

66. Дизраэли Бенджамин

67. Дизельф Рудольф

68. Диккенс Чарлз

69. Драйден Джон

70. Елизавета Тюдор (??)

71. Ермолов А.П.

72. Иннокентий VI (папа римский)

73. Иоанн Безземельный

74. Иван Иванович Молодой (царь)

75. Иван III Васильевич (царь) (?)

76. Иван IV Васильевич Грозный (царь) (??)

77. Кадоган Уильям

78. Кальвин Иоганн

79. Каннинг Джордж

80. Кант Иммануил

81. Кардано Джероламо

82. Карл Великий

83. Карл Мартелл (??)

84. Карл VI Валуа Мудрый

85. Карл XII Ваза (??)

86. Карл V (император)

87. Клайв Роберт

88. Кливленд Стивен Гровер (президент США)

89. Колумб Христофор

90. Кольбер Жан Батист

91. Конгрев Уильям

92. Конде Великий

93. Кромвель Оливер

94. Куллен Уильям

95. Ландор Вальтер Севэдж

96. Лейбниц Готфрид Вильгельм

97. Линней Карл

98. Лойола Игнатий

99. Лоуэлл Джеймс Рассел

100. Людовик XI Валуа

101. Людовик XIV

102. Лютер Мартин

103. Маврикий Тиберий (император)

104. Магомет II (султан)

105. Мазарини Джулио

106. Мальборо Джон Черчилль

107. Мальбранш Никола

108. Мальпиги Марчелло

109. Маргарита Пармская

110. Медичи Козимо

111. Медичи Лоренцо Великолепный

112. Микеланджело Буонарроти

113. Мильтон Джон

114. Монтень Мишель

115. Мопассан Ги де

116. Мор Томас

117. Мориц Саксонский

118. Нестеров М.В.

119. Ньютон Исаак

120. Осман (султан)

121. Пальмерстон Генри Джон Темпл

122. Паре Амбруаз

123. Петр Первый (??)

124. Петрарка Франческо

125. Пипин Геристальский (??)

126. Пипин Короткий (??)

127. Питт Младший Уильям

128. Питт Старший Уильям

129. Пушкин А.С. (?)

130. Рей Джон

131. Рембрандт Харменс ван Рейн

132. Ренуар Огюст

133. Рубенс Питер Пауль

134. Септимий Север

135. Сесил Уильям, лорд Берли

136. Сиденгам

137. Ситуэлл Осберт

138. Ситуэлл Сечверелл

139. Ситуэлл Эдит

140. Смит Сидней

141. Стендаль

142. Стенхоп Эстер

143. Сципион Африканский

144. Тамерлан (??)

145. Темпл Уильям

146. Теннисон Альфред

147. Торстенсон Леннарт

148. Тургенев И.С.

149. Тюренн Анри де ля Тур

150. Тютчев Ф.И.

151. Уланд Людвиг

152. Улугбек

153. Уолпол Гораций

154. Уолпол Роберт

155. Уолси Томас

156. Уолсингем Фрэнсис

157. Филдинг Генри

158. Филипп II Испанский

159. Филипп II Македонский(??)

160. Франклин Бенджамин

161. Фридрих II Прусский

162. Фридрих III Мудрый, курфюрст Саксонский

163. Фридрих Вильгельм, Великий Курфюрст

164. Фридрих Вильгельм I

165. Цинцендорф (кардинал)

166. Хубилай-хан

167. Хантер Джон

168. Христиан Злой

169. Чарли Чаплин

170. Честерфилд (Стенхоп Филип Дормер)

171. Чингисхан (??)

172. Шопенгауэр Артур

173. Штейн Генрих фон

174. Эпикур (??)

175. Эразм Роттердамский

176. Эдуар Эррио

177. Яков I Стюарт

178. Ян Собеский

Нужно отметить, что в наших перечнях подагриков совершенно не представлена Азия, крайне слабо представлена Россия, относительно слаб XX век. Причина – чисто техническая. По деятелям Азии и России почти отсут­ствует справочная литература с указаниями, позволяющими относительно быстро собрать данные о патографии. Мы надеемся, что установление осно­вополагающих принципов поиска побудит специалистов к сбору новых мате­риалов. Что касается XX века, то массовое распространение действенных ле­карственных препаратов низвело подагру до уровня недомоганий, не заслу­живающих специального поминания.