Раскол Совета

Эти изумительные письма Евгения Богратионовича, к сожалению, не принесли ожидаемых результатов. Они запоздали: процесс разложения зашел уже слишком далеко.

В Студии становилось все хуже и хуже. Теперь уже не просить нужно было бы, а требовать, не стучаться в сердца, — которые замкнулись наглухо, а может быть, только приказывать, — приказывать властно и строго. Но того, кто мог и умел приказывать, в Студии не было. Тот, чье властное слово, может быть, предотвратило бы надвигавшуюся катастрофу, был прикован к больничной постели.

Что самое печальное, так это то, что образовалась трещина в сердце Студии, — в среде самого Совета. Эта трещина становилась все глубже и глубже, и постепенно назревал раскол. До конца верная Вахтангову часть Совета продолжала настаивать на старой традиционной линии Студии. Другая половина Совета искала себе опоры в среде студийной молодежи и объединяла вокруг себя всех, кто был по той или иной причине «недоволен» деятельностью Совета и руководством Вахтангова.

Не следует думать, что раскол был вызван наличием двух группировок с резко очерченными программами и взглядами. {94} Этого не было Каждая группа не смогла бы тогда точно и определенно формулировать те расхождения, которые постепенно разрушали Совет. Разница во взглядах была, но она ощущалась тогда скорей в плоскости инстинктивных влечений, чем в плоскости ясно осознанных желаний, скорее в сфере бессознательных настроений, чем в области точно выраженных мыслей и различных идеологий.

Но как бы то ни было, раскол назревал, и наконец, 24‑го декабря 1918 года на внутристудийной доске для объявлений появилось обращение за подписью пяти членов Совета. Обращение это гласило:

«Мы, члены Совета (следуют фамилии) объявляем, что с сегодняшнего дня мы ушли из Совета Студии и образовали Новый Совет.

Новый Совет заявляет, что Студия принадлежит ему и никто не вправе его упразднить.

Новый Совет не признает решений Старого и считается только с постановлениями, вынесенными им.

Новому Совету принадлежат диктаторские полномочия, и все, кто заявит сейчас, что они признают его, подчиняются решениям Нового Совета беспрекословно.

Все постановления Нового Совета представляются Евгению Богратионовичу на окончательную санкцию, без чего они не действительны.

В случае, если Евгением Богратионовичем Новый Совет не будет признан, члены его беспрекословно подчиняются этому решению и немедленно уходят из Студии. Если же Евгении Богратионович, признав Новый Совет, не упразднит Старый, — все решения Старого Совета подвергаются обсуждению на Новом и тогда представляются снова на санкцию Евгения Богратионовича.

Новый Совет вырабатывает новую конституцию Студии.

Новый Совет верит, что ему удастся убрать все дурное, что есть или может быть в Студии». (Следует 5 подписей).

Помимо этого обращения, на доску был повешен особый лист, на котором приглашались расписаться все признающие «Новый Совет».

Этот лист вскоре был покрыт многочисленными подписями: Новый Совет спешили признать все «недовольные»: тут были люди, не разделявшие новых общественных симпатий Вахтангова и идеи «народного театра», тут были «таланты», недовольные тем, что от них в добавление к их дарованию требуют еще какой-то пресловутой «студийности», тут были также и люди, всецело преданные Вахтангову, но недовольные работой {95} старого Совета и таившие в себе надежду, что «Новый» окажется лучшим помощником руководителю Студии.

К моменту появления указанного обращения Совет Студии состоял из 13‑ти человек. Двое из них своими подписями дали признание «Новому Совету», один вышел из «старого Совета», сохраняя нейтралитет.

В «старом» же Совете осталось всего пять человек: две пятерки стояли, таким образом, друг против друга.

Вторая пятерка не замедлила своим ответом на выступление первой, и вскоре на студийной доске появилось еще одно обращение, которое гласило:

«Совет Студии в заседании 24‑го декабря постановил:

Факт объявления диктатуры в Студии есть факт, отрицающий в корне самое существование Студии, ибо Студия не может быть управляема: ее “конституция” создается органически, Студия — не предприятие.

Право каждого студийца делать Студию лучшей и никто никогда этого права отнять не может.

Нестудииный поступок группы, вышедшей из состава Совета в трудный для Студии момент, Совет оставляет на совести членов этой группы.

Совет не требует подписей для своего признания. Он существует независимо от признания, и сам имеет право признавать и не признавать.

Совет не ставит никаких ультиматумов Евгению Богратионовичу, ибо знает, что, если Евгений Богратионович признавал Совет до сих пор, он признает его и теперь, несмотря на то, что Совет покинут некоторыми его членами, наиболее слабыми нашими товарищами.

Нельзя отнять у нас Студию, ибо то, что создано пятилетней жизнью внутри нас, не может быть и не будет отнято.

Если группа, вышедшая из состава Совета, покинет Студию, Студия не погибнет, Совет не боится начать дело сначала, если Это понадобится.

Совет Студии».

Копии обращений обеих враждующих групп были переданы Евгению Богратионовичу, который лежал в это время в лечебнице Игнатьевой на Поварской.

В Студии создалось, таким образом, смутное и неопределенное положение, разрешить которое мог только Вахтангов.

Что скажет Вахтангов? — Этот вопрос в одинаковой мере тревожил и тех и других.