Болезнь Вахтангова

Здоровье Евгения Богратионовича непрерывно ухудшалось.

«Сегодня меня смотрели хирург В. Н. Розанов и терапевт Ревидцев, — пишет он в дневнике 25‑го октября 1918 г. — Две знаменитости. Первый, чувствую по рукам, лукавому знающему глазу, — талантлив».

По предписанию врачей, после этого осмотра Вахтангов ложится в лечебницу Игнатьевой с твердым намерением «не выходить, пока не поправится».

В лечебнице, чтобы скоротать время, Вахтангов иногда пишет стихи, шуточные послания в стихах и т. п. В одном из таких стихотворений он следующим образом описывает тоскливые впечатления больничной жизни:

«Беспросветно назойливый электрический треск,Остро-удушливый запах формола,И латинско-крестьянский сверх-диалект-арабескБелой сестры с мышьяковым уколом…На гвозде равнодушный и позабытый халат…{84} Шмыглое шлепанье туфель прислуги…Монотонно гудит за перегородкой палатВ тысячный раз пересказ про недуги.Смехотворно-микронные эти порции блюд.Градусник, глупо торчащий под мышкой…И в передней калошами озабоченный люд…Книжка врача в обмусоленной крышке…Громыхают колесики вероломных весов,Гулко хлопают изредка двери,В коридоре прощелкает автоматный засов,Оклик мелькнет экономки-тетери…Сквозь дремотные веки в полуоткрытую щельТусклым зрачком проскользишь по газете, —И пестрит надоедливо в голове карусельСлов изжитых из столетья в столетье».

Лежа в лечебнице, Евгений Богратионович строит новые театральные планы: «пора бы мне думать о том, чтобы осмелеть и дерзнуть», — пишет он в своем дневнике. — «Надо взметнуть… Надо ставить Каина¹у меня есть смелый план — (пусть он нелепый). Надо ставить “Зори”. Надо инсценировать Библию. Надо сыграть мятежный дух народа. Сейчас мелькнула мысль: хорошо, если б кто-нибудь написал пьесу, где нет ни одной отдельной роли. Во всех актах играеттолько толпа. Мятеж. Идут на преграду. Овладевают. Ликуют. Хоронят павших. Поют мировую песнь свободы».

«Какое проклятие, что сам ничего не можешь, — скорбит Вахтангов об отсутствии драматургического таланта — «И заказать некому: что талантливо, — то мелко, что охотно возьмет — то бездарно».

И снова навязчивые и скучные впечатления больницы ищут выявить себя в стихах:

«Грубо нашитые дряблые латки,Лаком аптеки зашиты стежки,Сердце бескровное — шарик из ватки,Мытой мочалкою жмутся кишки.Людям пора на архивные полки,Людям пора в замурованный склеп,Им же в лопатки вонзают иголки»…

В конце декабря Евгений Богратионович вышел из лечебницы, не сдержав своего обещания пробыть там «сколько нужно»: чувствовал себя он очень плохо и 2‑го января снова принужден был отправиться в санаторий («Химки», санаторий «Захарьино»). Здесь ему предложили сделать операцию желудка. Он согласился. 5 января 1919 г. он пишет в своем дневнике:

{85} «Завтра будут делать операцию. Случилось это для меня неожиданно немножко. Врач Гар¹определенно сказал, что у меня сужение выходного отверстия желудка и что рано или поздно все равно надо оперировать. Я спокоен. Мне кажется, слишком спокоен. Мыслей о дурном для меня конце нет. Поэтому ничего не пишу “завещательного”. А если он и случится, то ведь я не буду этого знать. Надя и Сергей²простят мне тогда эту операцию, — я не известил их только потому, что не хочу их тревожить. Врачи говорят, что операция легкая. Здоровым мне хочется быть:надо много работать и дни свои на земле кончить хорошо, а, если можно, то и талантливо»³.

В то время, когда Вахтангову делали операцию, в том же санатории находилась случайно одна из учениц его Студии. Идя в операционную комнату, он сказал ей шутя, что завещает ей свою зажигалку, — у него была отличная зажигалка, которой он очень дорожил.

Когда Вахтангов после операции пришел в сознание, первыми его словами было: «а зажигалочка-то наша!»

Через несколько дней после этого страницы его дневника украсились следующим стихотворным посланием:

«Крестя коварными перстами,И трубкой губ целуя в лоб,Вы жили тайными мечтами:Послать в Москву заказ на гроб.

О, померкшая княжна, О, греховная весталка, Знаю, знаю, вам нужна Очень просто — зажигалка.

Узкий длинный белый стол.Резкий свет огромных окон.Щиплет пятку плитный пол,Врач мизинцем чешет локон.

Броским летом вскинул тело, Щегольнул скульптурой форм, Гибко лег на стол и смело В ноздри принял хлороформ.

Что-то . . . . . где-то…То-то . . . . . . лето…Луг, луна, луна и котВот, и вот, и вот — живот.

{86} Повязка Коляска Аляска Тряско

Райские птицы,Шприцы. Укол.Мне бы водицы,Сестрицы.Убийцы!Жарь протокол!

А зажигалочка-то наша…

Мне снитсяПраздничная Ницца…Bataille de fleurs. Пучок фиалок.И горы, горы зажигалок.

Прощайте, пестрая Ницца, — Устал от вашего зяка, Над ухом кто вертится, Сопит какая-то бяка.

Все та же противная рожа,Все тот же противный халат,Мое неподвижное ложе,Я рад неподвижности, рад!

Не верьте ей, люди, не верьте! Казните нахалку: Ждала получить после смерти Мою зажигалку.

Довольно рыдать надо мной!Довольно, о, Дщерь Мракобесии!Звоните скорее отбойВ бюро похоронных процессий!..

Химки, 19 янв. 1918 г.»

Однако, испытания Евгения Богратионовича с этой операцией не кончились: она не принесла того облегчения, на которое рассчитывали.

И вот: «9 марта 919, вечером — опять Химки. Опять надо делать операцию. Решили 13‑го марта — в четверг. Надю надо обмануть. Зачем ей зря тревожиться. Значит — послезавтра на стол. Скоро, черт побери!»

И спустя несколько дней: «Операция прошла. Видел вырезанную часть желудка. 4 дня промучился. Потом пошло “обычно”. Ну‑с, посмотрим, что дальше».