«Ради чего»

Мы видим таким образом, насколько чужда была Вахтангову идея «чистой эстетики» и «искусства ради искусства». Всею своею деятельностью и каждым своим словом Вахтангов убеждал своих учеников в том, что истинное искусство всегда служит целям, лежащим вне сферы самою искусства.

{30} Поэтому принимаясь за ту или иную пьесу, Вахтангов всегда спрашивал: «ради чего» мы будем ее ставить. Говоря о самом театре, Вахтангов ставил тот же вопрос: «ради чего» существует театр? — и отвечал: ради праздника добрых чувств, возбуждаемых со сцены у зрителя. Вместе с Л. А. Сулержицким, Вахтангов верил, что «цель искусства — заставить людей быть внимательными друг к другу, смягчать сердца, облагораживать нравы»¹. Он верил, что без ответа на вопрос: «ради чего» — невозможно создать ничего истинно-ценного.

Так, начиная с основного вопроса: «ради чего существует искусство», — Вахтангов создавал целую лестницу вопросов, на которые обязан был ответить его ученик:

Ради чего существует искусство?

Ради чего существует театр?

Ради чего существует наша Студия?

Ради чего Студия ставит данную пьесу?

Ради чего я играю в этой пьесе свою роль?

Ради чего я играю данный кусок роли?

Каждый данный кусок роли актер будет играть верно, — учил Вахтангов, — если он подойдет к нему сверху, по этой нисходящей лестнице вопросов.

Студийные «праздники мира»

Не только на сцене осуществил Вахтангов «праздник мира»: он был исключительным мастером и в реальной жизни, среди настоящих людей осуществлять подобные «праздники».

Когда в мирную и дружную жизнь Студии врывалась вражда, возникали ссоры и несогласия, — всегда призывался на помощь Евгений Богратионович. Он приходил, — иногда ночью, — встревоженный телефонным звонком своих неполадивших между собой учеников и целую ночь напролет разбирал, улаживал и примирял до тех пор, пока «враги» не подавали друг другу руки.

Вахтангов всегда считал, что из двух поссорившихся — оба одинаково виноваты, и умел в этом убеждать других.

Сулержицкий сказал однажды о персонажах «Праздника мира»: «не потому они ссорятся, что они дурные люди, а потому мирятся, что они хорошие по существу»².

Вахтангов же относил эти слова ко всем людям вообще: он глубоко верил в людей, и всякий поступок каждого он всегда хотел истолковать в хорошую сторону.

{31} После каждой студийной ночи «примирения» расходились студийцы растроганными, глубоко взволнованными и еще более дружными, чем были до конфликта.

Вахтангов любил эти маленькие «праздники мира» среди настоящих живых людей, — и не потому ли он так любил трактовать эту тему и на сцене? Недаром второй его режиссерской работой был, опять-таки, своего рода «праздник мира», только под другим названием («Потоп»)¹.

Однако, те «праздники мира», которые Вахтангов показывал со сцены, не кончались, но воле авторов, — так удачно, как «праздники», создаваемые им в действительной жизни, среди руководимой им молодежи. Правдивые писатели показывали, как объективные условия жизни убивают возможность мира и любви на земле. В драме Гауптмана буржуазный брак соединил людей различных по возрасту, мыслям и устремлениям и создал тот семейный ад, из которого нет исхода: затеянный фрау Бухнер «праздник мира» кончается ничем. В «Потопе» различные материальные интересы и основанные на них социальные грани мешают людям понять, что все они «братья» между собой: лишь на одну ночь близость смерти заставила их позабыть «все касты и этикеты», но «потоп» кончился, и все пошло по прежнему, — бессильны добрые чувства и христианские порывы там, где действуют суровые законы жизни капиталистического общества.

Но в Студенческой Студии, в этом монастыре фанатиков любви и искусства (искусства ради той же любви), — какие здесь могли быть в то время «объективные условия» для неудачи тех маленьких «праздников мира», которые радостно и любовно справлял здесь Вахтангов?

Тут не было еще соперничества, ибо не было театральных «положений», тут не было «кассы» и, стало быть, не было материальных интересов… Не могло быть тут также никаких идейных и «идеологических» расхождений: все было ясно и просто.

А если кто-либо, поддавшись дурному чувству, обидел товарища, а тот, не сдержавшись, ответил ему тем же, то нетрудно их примирить, ибо нет ничего такого, что по существу могло бы посеять между ними вражду.

Тяжелые времена и серьезные испытания были тогда еще далеко впереди. Настанет время, и не только страстные речи, но и живые слезы Вахтангова будут бессильны перед лицом вражды и розни… «Объективные условия» окажутся сильнее добрых чувств, и разделит Вахтангов печальную участь миротворцев «Потопа» и «Праздника мира».