Dobrynin

по-своему в правильности этой политики и проявлял незаурядное упорство, талант и немалые профессиональные качества в ее осуществлении. Он был инициатором многих наших важных внешнеполитических шагов, в том числе и в области ограничения вооружений. Главным для него была защита национальных интересов, как он их понимал, и в первую очередь твердое отстаивание завоеваний после тяжелой войны с фашистской Германией. Ученик Сталина, он не придавал большого значения моральным аспектам внешней политики (например, проблеме прав человека), хотя в личном плане он был достаточно честен. Он не очень верил в такие „ отвлеченные" понятия, как „ общечеловеческие ценности", не воспринимал их в качестве серьезного фактора реальной политики, в том числе и с учетом не всегда безупречных действий самих США, и не верил в возможность быстрых кардинальных договоренностей с Западом.

В переговорах Громыко проявлял большое упорство и настойчивость. Если у него была запасная позиция по тому или иному вопросу, то он раскрывал ее лишь тогда, когда партнер по переговорам уже собирался встать из-за стола, чтобы закончить беседу. Впрочем, эта черта его порой переходила в крайность, т. е. в недостаточную гибкость, что задерживало подчас своевременное достижение необходимых договоренностей.

Вместе с тем Громыко не был сторонником ненужных и опасных конфронтации, особенно с США. Он настойчиво боролся против угрозы новой войны, особенно ядерной, за заключение соглашения по ограничению вооружений. Это, впрочем, не мешало ему быть видным советским „ рыцарем" „ холодной войны", особенно когда он считал, что нашим интересам угрожает империализм. Он был идейным коммунистом и верил в конечную победу идеалов коммунизма.

Все это было прочно заложено в его мышлении и кодексе его поведения. Когда же новые события и быстрые преобразования в мире потребовали нового подхода к внешней политике страны, он продолжал оперировать старыми категориями и незаметно для себя стал тормозом в деятельности советской дипломатии, которой он руководил столько лет. Под конец он сам почувствовал это и внутренне переживал, но переделать себя уже не мог. В этом была личная трагедия Громыко, крупного политического деятеля советского периода.

Вчеловеческом плане могу засвидетельствовать, что, несмотря на свою внешнюю суровость, это был, скорее, доброжелательный человек, который мог проявлять определенную лояльность в отношении своих сотрудников. Его высокая профессиональная компетентность и преданность делу, несмотря на его недостатки, вызывали уважение в МИД, а также у коллег -министров других стран.

Всвязи с отстранением Громыко встал вопрос о назначении нового министра. Как рассказывали мне потом некоторые члены Политбюро, Горбачев заявил, что в аппарате МИД имеются достойные кандидаты, крупные дипломаты - Корниенко, Добрынин, Червоненко. Однако, продолжал он, этот важный участок работы должен быть непосредственно в руках партии.

Исовершенно неожиданно для всех он предложил на этот пост Шеварднадзе, первого секретаря коммунистической партии Грузии, дав ему высокую характеристику. Это действительно изумило многих членов Политбюро. Шеварднадзе никогда не занимал никаких постов в Москве, был

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

все время „ в провинции". Кроме того, он не имел никакого дипломатического опыта*.

Однако Горбачев не придавал всему этому большого значения - со временем научится. Для него важно было иметь рядом с собой умного человека, не обремененного грузом прошлых стереотипов советской внешней политики и готового без особых возражений осуществить его новые замыслы.

Для Горбачева важно было иметь единомышленника в составе Политбюро, где далеко не все разделяли его „ новое мышление" во внешней политике.

Характерен в этой связи такой эпизод: Пономарев, кандидат в члены Политбюро, одновременно долгое время возглавлявший международный отдел ЦК КПСС, подготовил в начале 1986 года проект международного раздела для Отчетного доклада Политбюро XXVII съезду КПСС. Когда редакционная комиссия обратила его внимание на то, что проект составлен по старым образцам без попыток отобразить новый подход или элементы нового мышления, то возмущенный Пономарев заявил: „ Какое еще новое мышление? У нас правильное мышление. Пусть американцы меняют свое мышление. То, что говорит Горбачев за границей, так это только для них, для Запада!"

Горбачев знал, что в личном плане он мог полностью рассчитывать на Шеварднадзе. Они были хорошо знакомы и даже дружили, когда были секретарями партийных организаций больших соседних регионов на юге страны. То, что Шеварднадзе не входил в состав кремлевского руководства, также устраивало Горбачева, так как это лишь усиливало личную преданность нового министра Генеральному секретарю.

Они быстро сработались в Москве. Вскоре тандем Горбачев -Шеварднадзе стал фактически полностью определять внешнеполитический курс страны, постепенно оттесняя на задний план весь остальной состав Политбюро, коллективное мнение которого уже не очень-то спрашивали. Это особенно ясно было видно в последние годы правления Горбачева, вплоть до ухода Шеварднадзе со своего поста в 1990 году. Впрочем, далеко не всегда действия этого „ тандема" были достаточно продуманными, и Шеварднадзе сыграл в этом свою негативную роль, хотя в целом он показал себя инициативным министром, правда, чрезмерно торопливым, как, впрочем, и его покровитель Горбачев.

На том же пленуме, на котором был решен вопрос о замене Громыко на посту министра (он оставался еще членом Политбюро до 1988 года, когда ушел на пенсию), избрали двух новых секретарей ЦК: Ельцина, недавнего первого секретаря Свердловского обкома, который должен был заниматься вопросами строительства, и Зайкова, которому поручалось курировать оборонную промышленность (впоследствии он стал главой „ тройки", которая в рамках Политбюро занималась вопросами переговоров с США по ядерным и обычным вооружениям; в эту „ тройку" входили также Шеварднадзе и министр обороны Соколов, а затем Язов. Поскольку они постоянно

Вот как описывает сам Горбачев в своей последней книге „ Жизнь и реформы" предварительный разговор с Громыко о его преемнике: „ Громыко рассчитывал выдвинуть на этот пост кого-то из дипломатов. Говорил о Корниенко, назвал и сам же отклонил Воронцова, в то время посла во Франции. Упоминалась и кандидатура Добрынина, хотя он его не жаловал, видимо, понимал, что тот во многом ему не уступает, а может быть и превосходит". Когда же Горбачев назвал кандидатуру Шеварднадзе, то первая реакция Громыко „ была близка к шоку".

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

спорили между собой, Зайков, по поручению Горбачева, должен был их примирять и готовить компромиссную позицию).

В период с августа до встречи в верхах в ноябре своеобразно переплетались в наших отношениях два направления: продолжались разные конфронтационные стычки и пропагандистские обвинения и контробвинения и одновременно велась подготовка к встрече, в которой заметную роль играла переписка между Рейганом и Горбачевым и деятельность обоих министров. Диалог шел пока в общей форме, когда речь касалась ключевых вопросов ядерных и космических вооружений. Конкретных попыток поисков компромиссов по этим вопросам, по существу, не предпринималось. В основном шла как бы „ примерка" возможных сценариев встречи и ее организационная подготовка.

Будучи в отпуске в Москве, я впервые познакомился с новым министром. Шеварднадзе произвел на меня неплохое впечатление. Подробно расспрашивал о США, об основных проблемах в наших отношениях. Обратило на себя внимание то, что его интересовали не только сами проблемы, но и возможные пути их решения на базе взаимного компромисса. Как-то получилось, что в разговоре на эту тему я с ним скорее нашел общий язык, чем бывало с Громыко, давно устоявшуюся точку зрения которого было трудно изменить. Понравилось мне и то, что Шеварднадзе не скрывал отсутствия у него дипломатического опыта и охотно задавал разные вопросы, не очень заботясь о так называемом престиже министра. Короче, Шеварднадзе предложил мне поехать вместе с ним (для оказания ему помощи) на конференцию министров иностранных дел стран Европы, США и Канады в Финляндию (с 30 июля по 1 августа), которая отмечала десятую годовщину хельсинкского Заключительного акта.

Шеварднадзе, для которого конференция в Хельсинки была первым дипломатическим крещением, был удивлен выступлением Шульца, содержащим резкие высказывания по поводу „ нарушений прав человека в

СССР". Сам Шеварднадзе настраивался на более примирительную тональность. „ Неужели Вам действительно было нужно произносить такую речь?" - спросил он Шульца при встрече. Министр хорошо понимал, что такого рода публичные выступления госсекретаря только осложняли усилия его и Горбачева, которые добивались в Политбюро одобрения более гибкого курса в отношении администрации Рейгана.

Их личная встреча касалась в основном вопросов подготовки предстоящей встречи Горбачева и Рейгана. По существу самих проблем, разделявших обе стороны, каких-либо изменений в свои известные позиции министры не внесли. Вместе с тем тональность беседы была заметно более миролюбивой, чем при встречах с Громыко. От первой встречи с Шульцем у Шеварднадзе осталось впечатление о госсекретаре, как человеке не очень гибком. Впоследствии, правда, он отдавал должное профессиональнымкачествам Шульца.

После возвращения в Вашингтон из Москвы, сославшись на поручение Горбачева, я спросил у Шульца, есть ли у администрации какая-либо конкретная концепция по позитивному завершению встречи на высшем уровне, помимо предложения принять на встрече совместную декларацию или заявления по проблеме нераспространения ядерного оружия? Шульц признал, что они еще не готовы к обсуждению этого вопроса.

По поступавшим в посольство неофициальным данным, в госдепартаменте по-настоящему еще не приступали к подготовке встречи. Ждали указаний из Белого дома.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Сенатор Бэрд, касаясь настроений в самом Белом доме, сообщил мне, что сейчас там развертывается активная борьба вокруг центрального вопроса: идти ли на какие-то уступки СССР в вопросе о СОИ в обмен на возможное согласие Горбачева на радикальные сокращения стратегических наступательных сил или нет.

Чем закончится эта борьба, он не берется сейчас предсказывать. По словам сенатора, в ходе этой борьбы противники договоренностей с СССР

сводят дело сейчас фактически к пропагандистскому противоборству двух лидеров, в котором на данный момент советский руководитель набрал больше очков, но что Рейган должен приложить все усилия, чтобы „ отыграться".

Посол Хартман, который приезжал в эти дни в Вашингтон для консультаций, рассказал мне, что Рейган сейчас, в порядке личной подготовки к встрече, изучает по разным подборкам русскую и советскую историю, старается „ полнее понять русскую душу", СССР и мотивы его политики, чтобы быть „ на уровне" при встрече с Горбачевым. Президент чуть ли не ежедневно листает иллюстрированные книги об СССР (толстые книги он вообще не любит читать) в дополнение к специально подготовленным для него сжатым официальным материалам. Больше всего он, однако, предпочитает устные доклады, а также рассказы, особенно людей, живших в СССР и тем более встречавшихся с советскими руководителями. Выбор этих собеседников, вскользь заметил Хартман, может показаться спорным, но это уже решение самого президента.

Вместе с тем Хартман признал, что по ключевым вопросам разоружения до сих пор нет разработанных позиций из-за разногласий в самой администрации. Сам президент пока не высказал своего окончательного мнения на этот счет, и когда он это сделает - неизвестно.

Пока Шульц не спеша обсуждал с нами подготовку к встрече, Уайнбергер, не мешкая, двигал программу „ звездных войн". 23 сентября он объявил о начале функционирования объединенного космического командования вооруженных сил США. Продолжали сказываться и интервенционистские инстинкты администрации на разных географических направлениях.

Все это вызывало раздражение в Москве. Однако Горбачев не собирался без нужды спорить с Рейганом или ставить под угрозу их встречу. Он предпочитал наращивать свою инициативу.

Шеварднадзе, который прибыл на 40-ю сессию Генеральной Ассамблеи ООН, было поручено передать Рейгану личное послание Горбачева, что и было сделано 27 сентября в Белом доме. В послании Горбачева излагались соображения в связи с намечаемой на ноябрь встречей на высшем уровне в Женеве, а также его новые предложения, касавшиеся женевских переговоров по ядерным и космическим вооружениям.

Новые советские предложения в области ядерных и космических вооружений сводились к следующему.

Во-первых, СССР предлагал США договориться о том, чтобы полностью запретить для обеих сторон ударные космические вооружения и радикально, на 50 процентов, сократить свои достигающие территорию друг друга ядерные вооружения (сокращение до 6 тыс. ядерных зарядов).

Во-вторых, СССР считал возможным заключить соглашения о ядерных средствах средней дальности отдельно, вне непосредственной связи с проблемой космических и стратегических вооружений. При этом, учитывая быстрый рост ядерных потенциалов Франции и Англии, СССР готов был вступить в прямые переговоры с этими странами по вопросам ядерного

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

оружия в Европе. Сообщалось, что советские ракеты „ СС-20", развернутые после июня 1984 года в качестве ответной меры на установку в Европе американских ракет средней дальности, сняты с боевого дежурства; общее число ракет „ СС-20", имевшихся у СССР на боевом дежурстве в европейской зоне, равно 243 единицам. СССР полностью снял с вооружения ракеты „ СС-5" и продолжает снимать ракеты „ СС-4". „ Европа теперь вправе ожидать ответного шага США", - говорилось в послании.

Эти предложения, которые вскоре были опубликованы, носили характер поиска компромисса и поставили администрацию США в затруднительное положение. В результате 4 октября представитель Белого дома выступил с раздраженным заявлением о том, что США не намерены „ публично" отвечать на советские предложения. На следующий день Уайнбергер вновь заявил, что администрация Рейгана „ не может рассматривать СОИ как предмет переговоров с СССР". Шульц же отмалчивался.

Новые предложения Горбачева снова вызвали большие споры внутри администрации. Шульц признавал гибкость и пропагандистские преимущества таких предложений, предлагал ответить в том духе, что существенное сокращение стратегических сил СССР будет оказывать сдерживающее влияние на то, как США в будущем разместят свои стратегические оборонительные системы. Уайнбергер и Пентагон категорически возражали против этого, настаивая на осуществлении СОИ с максимальной скоростью. При этом договор по ПРО они рассматривали как препятствие, которое следовало просто обойти. Рейган не стал пока принимать окончательного решения.

Споры в администрации усилились, особенно по вопросу об интерпретации договора по ПРО от 1972 года. Дело в том, что этот договор имел общепризнанную „ ограничительную" (или „ узкую") интерпретацию. Ее придерживались все администрации США до Рейгана, а также американский конгресс. Никто против этого не возражал. Однако, когда Рейган объявил о своей программе СОИ, то сразу же возник вопрос о соответствии ее договору ПРО - не выходит ли она за его рамки. Тогда сторонники СОИ в администрации заявили, что эта программа не противоречит указанному договору, ибо у него может быть и „ широкая" интерпретация, которая позволяет осуществить программу СОИ.

В этот спор об интерпретации договора втянулись не только Белый дом, Пентагон, госдепартамент и другие правительственные учреждения, но и конгресс, и пресса США.

Сучастием Шульца и Макфарлейна в начале октября было выработано

„соломоново" решение, одобренное Рейганом. Оно сводилось к тому, что с юридической точки зрения „ широкое" толкование вполне оправдано, но программа СОИ будет сейчас развиваться в соответствии с традиционной

„ограничительной, или узкой" трактовкой.

Противники такого подхода сразу же отметили, что президент получает при этом право в любой удобный для него момент отказаться от такой трактовки. Конгресс поддержал эти возражения и снова подтвердил свое старое ограничительное толкование, отразив это в бюджетных ассигнованиях.

Борьба продолжалась. Европейские союзники в этой связи также забеспокоились за судьбу договора по ПРО. Разумеется, СССР энергично и упорно поддерживал договор в его ограничительной интерпретации.

Наши новые предложения в области ядерных и космических вооружений сильно подкрепили и пропагандистские позиции СССР.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Макфарлейн в неофициальной беседе со мной признался, что, по мнению президента, Горбачев ведет против него „ настоящую пропагандистскую войну", надеясь, видимо, через общественное мнение США, и особенно Западной Европы, заставить Рейгана уступить в некоторых наиболее важных вопросах ограничения ядерных вооружений. Президент отдает должное новому советскому лидеру, который в отличие от своих предшественников обладает умением использовать публичную дипломатию против своих иностранных оппонентов, настраивая против них общественное мнение собственных стран. Однако в Москве не должны переоценивать влияние общественного мнения на президента. Он упрям по характеру, и добиться от него уступок таким путем вряд ли удастся.

Вцелом, чувствовалось, что в Белом доме болезненно воспринимают тот факт, что, пожалуй, впервые столкнулись с ситуацией, когда их начинают бить пропагандистским оружием, которое они считали до сих пор чуть ли не своей монополией.

Вначале октября у меня была неофициальная беседа с Бушем за обедом в посольстве. Разговор носил откровенный характер. Чувствовалось, что он уже подумывал о президентстве и не прочь был делать заделы и на советском направлении.

Буш прямо заметил, что твердо намерен добиваться выдвижения своей

кандидатуры в президенты от республиканской партии, а затем и избрания в президенты в 1988 году. В этой связи он хотел бы установить более тесные связи с Горбачевым. Последнему, добавил он в шутку, видимо, также небезразлично, с кем придется ему иметь дело в последующие 4 года, а может быть, и 8 лет.

Сам Буш хотел бы поехать в СССР в следующем году в качестве вице-президента и встретиться с Горбачевым. Тем самым он укрепил бы свои шансы на выборах в 1988 году, а во-вторых, постарался бы способствовать достижению в следующем .году какого-то существенного соглашения между СССР и США в области ядерного разоружения.

Говоря откровенно, сказал он, я не вижу возможности такого соглашения на предстоящей встрече в Женеве. Рейган еще не готов к важному соглашению, главным образом из-за своего любимого детища СОИ. Основное в этом вопросе - где провести ту черту, которая разделяла бы то, что можно делать и чего нельзя.

Я отметил, что договор по ПРО позволяет четко провести такую черту.

Все это, возможно, и так, заметил Буш, но Рейган убежден („ или дал себя убедить"), что такая черта должна начинаться с размещения (а не с разработки и испытания) соответствующих военных систем.

После некоторых колебаний Буш отметил еще одну черту характера Рейгана: когда он излагает заученную или признанную им (правильно или нет - другой вопрос) идею, которую он намерен рьяно защищать, то он при этом плохо вдумывается в то, что ему говорит оппонент-собеседник. Для этого ему обязательно нужно время.

Вот почему Буш считал, что первая встреча на высшем уровне должна прежде всего заложить в голову Рейгана несколько иные размышления, чем то, с чем он приедет. Короче, потребуется вторая встреча, на которой можно будет договориться о чем-то более существенном, если не будет только каких-то неожиданностей в мире (надо признать, что Буш проявил в этом вопросе прозорливость).

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Говоря о своих трудностях, Буш отметил, что, будучи вице-президентом при Рейгане, он в значительной степени потерял в глазах общественности свою собственную индивидуальность, которая ранее делала его вполне приемлемым для людей центра и даже левее от центра. Именно такую индивидуальность хотел обрести Буш в предстоящие год-два, чтобы создать себе более широкую базу в стране. К тому же он, как никто другой, давно был связан с партийной машиной республиканцев на местах. Буш считал, что другие возможные претенденты (Кемп, сенатор Доул и бывший сенатор Бейкер) имели меньше шансов с точки зрения и известности в партии, и международного опыта, и финансовой поддержки.

Буш в конце беседы выразил пожелание, чтобы лично Горбачев знал о сказанном им, конечно без огласки, и надежду, что ему удастся побывать в Москве и обстоятельно побеседовать с советским руководителем.

Я считал, что Буш является перспективным претендентом на пост президента. Об этом я и сообщил Горбачеву.

Перед поездкой в Москву для участия в подготовке к встрече на высшем уровне я встретился с госсекретарем. Шульц сказал, что в Белом доме и госдепартаменте сейчас думают о форме заключительного документа этой встречи (совместное коммюнике или заявление). В осторожной форме он высказал мнение, что, возможно, ему следует поехать в Москву для обсуждения соответствующих вопросов, связанных со встречей, если советская сторона относится к этому положительно.

Одновременно Шульц сообщил состав американской делегации на пленарных заседаниях во время встречи в верхах: Рейган, Шульц, Риган, Мак-фарлейн, Хартман. Кроме того, в зависимости от обсуждаемых вопросов будут присутствовать Нитце или Риджуэй. Запись будут вести Мэтлок или Палмер и Паррис. С каждой стороны за столом будут сидеть, как они предлагают, по 7 человек. На обеде от имени президента и его супруги с американской стороны будут присутствовать Шульц,- Риган, Макфарлейн, Хартман.

Как полагает американская сторона, вначале состоится беседа глав делегаций наедине, тогда же будет произведен обмен памятными подарками.

13 октября Рейган выступил по радио с изложением в общей форме позиции США по вопросам ограничения вооружений. По существу, это был прежний подход. Он утверждал, что США „ отстали" от СССР в области стратегических ядерных вооружений и что поэтому необходимо прежде всего „ восстановить нарушенное равновесие". Заявления советских руководителей о том, что СССР не осуществляет планов милитаризации космоса, Рейган назвал „ опасным обманом". Он вновь обвинил СССР в нарушении заключенных в 70-е годы советско-американских договоров в области ограничения вооружений.

Таким образом, хотя до встречи в Женеве оставалось всего около месяца, взаимные публичные обвинения (особенно с американской стороны) продолжались, сбивая с толку общественное мнение, да и осложняя подготовку к встрече самих руководителей.

По возвращении из Москвы я, естественно, встретился с Шульцем. Он опять уклонился от конкретных высказываний по разоруженческим и космическим вопросам. При этом он в основном уповал „ на здравый смысл президента" и „ явное желание" последнего „ продолжать, а не прерывать диалог с Горбачевым" после их встречи.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

На следующий день, 22 октября, я ужинал вдвоем с Макфарлейном у нас в посольстве. Он рассказал, что Рейган начал вплотную готовиться к встрече с Горбачевым. Уже изучил „ одиннадцать справок" о советском лидере и его политических взглядах. Было и несколько „ репетиций" бесед президента с Генеральным секретарем. Проведен ряд совещаний Совета национальной безопасности, посвященных подготовке к встрече.

Большинство позиций по двум из трех областей уже одобрено (региональные и двусторонние вопросы). Одобрена и часть позиций по вопросам ограничения вооружений, однако важнейшие из них, признался он, продолжают быть предметом оживленной дискуссии и даже крупных споров в руководстве администрации.

Горбачев лично готовит встречу с Рейганом

24 октября на юбилейной сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке выступил президент Рейган. Каких-либо заметных изменений в известном его подходе к Советскому Союзу - в свете предстоящей встречи на высшем уровне - не было. Он по-прежнему обвинял СССР в попытках „ расширения сфер тоталитаризма", в нарушении международных соглашений, защищал программу СОИ. Что касается новых советских предложений по вопросам ядерных и космических вооружений, то президент заявил, что они „ изучаются".

Шеварднадзе в своем выступлении подчеркнул значение новых советских предложений в области ядерных и космических вооружений, указав, что они предусматривают надежный контроль. Касаясь перспектив предстоящей через месяц встречи на высшем уровне, он выразил надежду, что США займут позицию, которая позволит достичь договоренностей по вопросам, которые обсуждаются в Женеве.

Поскольку Рейган оказался в Нью-Йорке на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, то состоялась встреча между ним и Шеварднадзе. Обмен мнениями под углом зрения предстоящей встречи на высшем уровне не выявил продвижения по существу самих вопросов. Вернувшись в Москву, Шеварднадзе доложил Политбюро, что по-прежнему совершенно неясно, о чем можно будет договориться на встрече в Женеве.

Горбачев решил тогда лично взяться за подготовку встречи с Рейганом. С этой целью он передал через меня приглашение Шульцу приехать в Москву.

Рабочий визит госсекретаря состоялся 4-5 ноября. Его сопровождал Макфарлейн. Горбачев предложил и мне приехать на эту встречу.

5 ноября Горбачев принял Шульца в своем рабочем кабинете на 5-м этаже в здании ЦК. Кабинет был скромно обставлен для деловых встреч и совещаний. Горбачев не захотел принимать Шульца в Кремле, чтобы подчеркнуть тем самым рабочий характер их встречи.

Надо сказать, что Горбачев находился в несколько возбужденном состоянии. За час до встречи с Шульцем он пригласил к себе Шеварднадзе и меня (мы затем в том же составе беседовали с Шульцем и Макфарлейном), чтобы обсудить предстоящую встречу с американскими представителями. Сам Горбачев был заметно раздражен тем обстоятельством, что до встречи с Рейганом оставалось всего две недели, но никакой ясности об основных ее вопросах и о возможном исходе не было. „ От американцев слышны лишь общие рассуждения", суммировал он свое недовольство.

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Горбачев сказал нам далее, что его не устраивает лишь ознакомительная и протокольная встреча с президентом. Нужно иметь что-то более существенное, чтобы убедить скептиков (в Политбюро) в целесообразности вообще встречи с Рейганом. В то же время публичные выступления президента по-прежнему звучат подчас так, как если бы ничего не изменилось и никакой встречи с ним и не предстоит.

Мы с Шеварднадзе в целом согласились с такой оценкой неудовлетворительного положения дел и посоветовали Горбачеву поглубже „ прощупать" Шульца.

Горбачев сказал, что именно это он собирается сделать.

В ходе длительной и непростой беседы Горбачев подчеркнул Шульцу свою основную мысль о том, что советское руководство придает важное значение предстоящей встрече в Женеве и исходит из того, что ее проведение в конструктивном деловом ключе способствовало бы улучшению отношений между обеими странами, стабилизации обстановки в мире. При этом внимание высших руководителей США и СССР должно быть сосредоточено в первую очередь на вопросах безопасности обоих государств, прежде всего на решении центральной задачи, а именно недопущении гонки вооружений в космосе и прекращении ее на Земле.

Какое-то время заняла почти философская дискуссия вокруг „ ошибочных иллюзий", которые питают обе страны и их правительства в отношении слабостей друг друга и пытаются их использовать. Горбачев был особенно критичен.

В целом, беседа Горбачева с Шульцем проходила в откровенном духе. Горбачев не скрывал своих эмоций, когда говорил о пользе улучшений отношений между нашими странами и необходимости договоренности в области ядерных и космических вооружений. Особый упор он делал на критике программы СОИ (на мой взгляд, он переигрывал в этом вопросе, лишь укрепляя убежденность Рейгана и Шульца в важности этой программы).

Однако все попытки Горбачева завязать с госсекретарем США конкретный разговор по этим вопросам с целью нащупать возможные области договоренности на предстоящей встрече с Рейганом не увенчались успехом. Шульц в своем обычном стиле, характерном для того периода, предпочитал вести диалог в общем плане, сопровождая его необязывающими высказываниями о важности самой встречи на высшем уровне. Не забыл он упомянуть и о правах человека (Горбачев снова отклонил этот вопрос).

Рассказывая на Политбюро о встрече с Шульцем, разочарованный Горбачев прямо сказал, что ему не удалось „ завязать" госсекретаря на предметный разговор по центральным вопросам и что, судя по всему, у того „ за душой" вообще не было большого багажа по вопросам предстоящей встречи в верхах.

Эти впечатления Горбачева определили суть директив Политбюро к встрече с Рейганом. Это же позволило Горбачеву настроить членов Политбюро на результаты встречи, которые, возможно, не будут отвечать их ожиданиям, что развязывало ему руки для более свободной беседы с американским президентом.

Напористый Горбачев произвел на Шульца впечатление. Судя по поступавшим затем к нам в посольство сведениям, у Шульца после встречи с Горбачевым появилось тревожное чувство по поводу того, что на встрече в Женеве Горбачев может оказать новый, еще более сильный нажим на

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Рейгана по разоруженческим вопросам, а это в пропагандистском плане может поставить американского президента в сложное положение. Подобные сообщения из разных источников стали появляться и в американской прессе. Рейган насторожился.

Узнав об этом, Горбачев в беседе со мной сказал, что он не заинтересован в том, чтобы Рейган - под впечатлением всего этого - вел подготовку к встрече с ним как к большой пропагандистской битве. Наоборот, встреча должна носить, по возможности, взаимно ознакомительный характер. Надо максимально „ прощупать" настроения Рейгана, но не доводить дело до конфронтационной тональности, хотя свои позиции и взгляды он намерен, конечно, изложить американскому президенту. Вообще встреча в Женеве -это скорее трамплин для будущего развития новых отношений с Рейганом, чем для достижения конкретных сиюминутных результатов, которых пока будет немного, подчеркнул Горбачев.

Всем этим он и предложил мне руководствоваться в моих контактах с высшими американскими представителями в ходе подготовки встречи. Я, разумеется, так и действовал.

По возвращении я провел „ разъяснительную" беседу с Шульцем по прямому поручению Горбачева. Я объяснил ему принципиальный подход Горбачева к встрече. Сказал Шульцу, что в Женеве, естественно, будет проведен с Рейганом достойный разговор, что никто не ставит себе задачу „ кого-то загонять в угол" и что нет нужды в полемике только ради полемики, хотя существо основных вопросов будет, разумеется, обсуждаться со всей серьезностью, прямотой и глубиной, как они того заслуживают.

Шульц воспринял все это с заметным удовлетворением и отчасти даже с облегчением. Со своей стороны он рассказал, что подробно доложил президенту, о своей беседе с Горбачевым. Президент задал много вопросов, интересовался содержанием беседы и описанием манеры ведения беседы' Горбачевым.

Рейган сказал при этом Шульцу, что хорошо бы на встрече в Женеве договориться уже о визите Горбачева в Вашингтон в июне следующего года, имея в виду, что затем он, президент, приедет в Москву, где ему давно хотелось побывать.

Я заметил, что проведение встреч на высшем уровне на постоянной и систематической основе, несомненно, было бы полезно для нормализации и развития советско-американских отношений. В Москву я доложил, что официальная договоренность по этому вопросу с Рейганом может - на худой конец - и сама по себе стать неплохим итогом встречи в Женеве.

Мы с Шульцем подробно обсудили ход подготовки к встрече, и, в частности, подписание каких документов могло бы явиться результатом бесед Горбачева и Рейгана. Фактически складывалась такая перспектива, что основным совместным документом встречи должно было стать итоговое коммюнике (заявление), ибо других значительных договоренностей не предвиделось. Условились, что подготовка проекта коммюнике будет продолжена представителями госдепартамента и посольства.

В середине ноября Кендалл рассказал о своем разговоре с Никсоном, с которым Рейган довольно часто беседовал в порядке подготовки к встрече в Женеве. Никсон делился с ним своим опытом.

Бывший президент довольно критически оценивал ход подготовки Рейгана к встрече. Президент плохо знал детали проблем, особенно в области разоружения, и вынужден был полагаться на мнение своих

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО