Dobrynin

Американо-советское соперничество за влияние в Европе развернулось в 1983 году вокруг размещения там американских ракет. Одним из важнейших элементов военно-политической стратегии Вашингтона стало развертывание в Западной Европе ракет „ Першинг-2" и крылатых ракет, т. е. выдвижение американского ядерного арсенала непосредственно к границам СССР

и других государств Варшавского договора. К концу года началось практическое размещение этих ракет на территории стран НАТО, что повлекло за собой качественное изменение всей военно-стратегической обстановки.

Во внешней политике администрация Рейгана, опираясь на созданный ею

„задел" в наращивании военной мощи США, стала еще более откровенно использовать силовые методы для решения „ назревших", с ее точки зрения, задач по „ восстановлению" и продвижению американских позиций, в первую очередь в Центральной Америке и на Ближнем Востоке. Выбрав наиболее

„легкие", по его мнению, цели, Вашингтон впервые после войны во Вьетнаме пошел на прямую агрессию - вторжение на Гренаду и широкое вооруженное вмешательство в Ливане. Эти „ прецеденты" создали дополнительную опасность для других стран, в том числе для Никарагуа, против которой не прекращались открытые и „ тайные" военные акции США, а также для Кубы, да и для Сирии.

Надо сказать, что этот воинственный курс Белого дома в международных делах в целом не встречал сколько-нибудь активного противодействия внутри самих США. Рейгану удалось не только сохранить, но и усилить шовинистическую атмосферу в стране, на волне которой он пришел-к власти три года назад и которая по-прежнему составляла морально-политическую основу его президентства. Рейган и его окружение сумели во многом запугать несогласных с „ твердой" политикой администрации, навешивая на любые проявления протеста ярлык „ антиамериканизма". Это отразилось, помимо прочего, на масштабах и активности антивоенного движения в США: выступления против угрозы ядерной войны здесь не приняли такого массового характера, как в Западной Европе.

Развернутая официальным Вашингтоном при личном участии президента небывалая по накалу антисоветская кампания призвана была служить оправданием конфронтационного курса администрации в советско-амери- канских отношениях. Своего рода апогеем в этом явилась настоящая истерия, развернувшаяся в связи с трагическим инцидентом с южнокорейским пассажирским самолетом, который при загадочных обстоятельствах вторгся далеко в воздушное пространство СССР.

Переговоры по ограничению и сокращению вооружений зашли в тупик. Сами эти переговоры выглядели как маневр США с целью прикрыть форсирование военных программ и нейтрализовать протесты общественности Западной Европы накануне размещения там американских РСД. Во всяком случае, таково было убеждение в Москве, которая к концу года прервала эти переговоры.

По сути - и это лишний раз свидетельствовало о практической направленности общей линии администрации Рейгана в отношениях с нами -Вашингтон, максимально используя инцидент с южнокорейским самолетом, на время пошел на то, чтобы вообще прекратить всякое взаимодействие с

СССР, попытаться подвергнуть нашу страну чему-то вроде остракизма.

ВМоскве в это время окончательно списали президента Рейгана в разряд

„безнадежных", с которыми надо было бороться всеми средствами, кроме

„горячей войны". А именно призрак такой войны начинал беспокоить

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

американское и советское общественное мнение, все международное сообщество.

Все это вынудило Вашингтон внести некоторые коррективы в свою позицию. Белый дом счел для себя нужным вновь прибегнуть к тактике маневрирования, поднимая вопрос о необходимости возобновления переговоров и продолжения диалога с нами, по крайней мере по отдельным, внешне выигрышным, с его точки зрения, проблемам. В частных беседах со мной официальные представители администрации, особенно Шульц, стали говорить о готовности президента к улучшению отношений. Однако практических шагов в этом направлении не делалось.

Внутри администрации тон по-прежнему задавала узкая группа правоконсервативных деятелей во главе с самим Рейганом. Но при всей „ идеолргической спайке" этой группы внутри нее не только продолжалась, но и обострилась борьба за влияние на президента, вызванная личными амбициями. В октябре Рейган неожиданно передвинул своего помощника по национальной безопасности Кларка' на пост министра внутренних дел, объясняя это желанием поручить важный во внутриполитическом плане участок своему особо доверенному лицу. Новым помощником президента стал Макфарлейн, бывший до этого заместителем Кларка. В последнее время несколько возросла роль госсекретаря Шульца в разработке и особенно публичном обеспечении военно-политических акций администрации.

Советско-американские отношения переживали в 1983 году самый опасный кризис за последнее десятилетие.

В начале года я провел ряд неофициальных встреч с лицами, близкими к администрации. Их оценки перспектив советско-американских отношений по-прежнему не обнадеживали. Суть этих отношений оставалась конфрон-тационной.

Оценки Скоукрофта

В январе я имел длительную беседу со Скоукрофтом, бывшим помощником Форда по национальной безопасности, затем советником Рейгана во время предвыборной кампании. Он по-прежнему был вхож в Белый дом. Рейган назначил его руководителем президентской комиссии, призванной разработать рекомендации о возможном месте базирования новой ракеты „ МХ". Он оставался партнером Киссинджера в созданной ими фирме, которая консультировала транснациональные компании по разным аспектам международной политики. Скоукрофт поддерживал тесную связь с Шульцем (они вместе работали у Никсона) и с Пентагоном со времен, когда он был помощником президента и кадровым военным (сейчас он генерал ВВС в отставке). Мы с ним были хорошо знакомы еще со времен Никсона и Форда.

Трагедия Рейгана в том, сказал он, что ему неоткуда получить убедительный и дельный совет о том, как вести дела с СССР, особенно в вопросах, касающихся контроля над ядерными вооружениями (главные советники Кларк, Мис, Дивер и Бейкер, а также Уайнбергер, Икле и Перл настроены крайне отрицательно на этот счет). К сожалению, пока не чувствуется влияние Шульца на президента в вопросах ядерного разоружения. Фактически первую скрипку в определении позиции США на этих переговорах

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

играет Уайнбергер со своей командой в тандеме с помощником президента Кларком, который сам плохо разбирается в вопросах разоружения.

Мирное наступление, начатое новогодним выступлением Андропова, сказал Скоукрофт, вызвало некоторую суматоху в высших эшелонах власти в Вашингтоне. Уайнбергер считает, что это лишь пропагандистская акция. В госдепартаменте придерживаются другого мнения, там считают, что СССР

будет готов пойти на соглашение с Рейганом, если оно будет носить компромиссный характер. Сам Рейган не поощряет дискуссию внутри администрации по этому вопросу. Его устраивает нынешняя позиция США.

Буш, по словам Скоукрофта, по существу, единственный человек в Белом доме, который неплохо разбирается в деталях проходящих переговоров с СССР и который не очень отягощен антисоветскими взглядами. Работа в ООН и ЦРУ, а также в целом достаточно реалистичное восприятие мира помогают вице-президенту разбираться в международных делах. Однако сейчас у него есть один сильный субъективный недостаток: он опасается настроить Рейгана против себя или вступить с ним в серьезные споры, зная упрямство президента, так как во многом политическое будущее самого Буша зависит от Рейгана. Вот почему Буш лавирует в сложной обстановке в Белом доме и стремится сохранить расположение Рейгана, хотя по многим вопросам, насколько знает Скоукрофт, Буш с ним „ в душе" не согласен.

Говоря о нынешнем настрое умов в Белом доме, Скоукрофт уверенно сказал, что сам он исключает возможность скорой советско-американской встречи на высшем уровне.

Впечатления от бесед с ШульЦеад

В конце января я завтракал с Шульцем. Он сразу заявил, что до встречи со мной у него была "беседа с Рейганом, который просил передать советскому руководству о его действительной готовности вести дело - в условиях взаимности - к улучшению отношений между двумя странами. Недавнее заявление президента (в послании конгрессу „ О положении страны") о том, что США готовы к позитивным изменениям в этих отношениях, на самом деле отражает его умонастроение. Сейчас обе стороны более активно вовлечены в обмен мнениями и на различных форумах, на которых обсуждаются важные вопросы - ограничения стратегических и европейских ядерных вооружений, вооруженных сил и вооружений в Центральной Европе и др.

Президент и он, Шульц, считают, что обеим странам следовало бы приложить дополнительные усилия в поисках договоренностей на этих форумах. Одновременно они считают целесообразным, не подменяя соответствующие делегации, обсуждать эти вопросы время от времени и на других форумах (госсекретарь - советский посол, Громыко - американский посол, встречи министров, а потом, может быть, и в верхах).

Все это госсекретарь говорил в общей форме. Я подтвердил нашу готовность на любые формы диалога.

На мой вопрос, что конкретно вкладывают Рейган и госсекретарь в высказанный президентом тезис о готовности „ к позитивным изменениям" в советско-американских отношениях и какие у них есть конкретные соображения в развитие этого тезиса, Шульц не дал прямого ответа, отметив лишь, что они лично будут следить за ходом переговоров. Госсекректарь явно избегал предметного разговора на эту тему, сославшись на проводимую им

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД

РЕЙГАН

„ инвентаризацию" всех проблем, по которым шли переговоры или обмен мнениями, но затем часть из них застопорилась. Договорились продолжить этот разговор.

От моих бесед с Шульцем в начале 1983 года у меня складывалось двойственное впечатление. С одной стороны, это был собеседник, вроде стремившийся к некоторой нормализации советско-американских отношений и обдумывавший пути к этому. Не было у него и идеологической одержимости, мешавшей нормальному обсуждению с ним проблем. С другой стороны, пока все его высказывания сводились в основном к общим рассуждениям и пожеланиям. От конкретного диалога по конкретным вопросам он упорно уклонялся. Не было у него соответственно и видимого стремления установить конфиденциальный канал между руководством обеих стран, как это бывало при прежних администрациях. Судя по всему, ни он, ни сам Рейган не испытывали в этом потребности, поскольку у них не было желания (во всяком случае, на том этапе наших отношений) вести конфиденциальный обмен мнениями. Обычные дипломатические каналы вполне их устраивали.

Показательно, что именно при Шульце была отключена прямая телефонная связь между мною и госсекретарем, которая была установлена еще при президенте Никсоне и действовала почти десять лет. Это решение Шульца (несомненно, с одобрения Рейгана) реально символизировало стремление администрации отказаться от всех „ пережитков" периода разрядки в советско-американских отношениях.

Как впоследствии стало ясно из мемуаров госсекретаря, он проявлял повышенную осторожность в завязывании какого-либо диалога с советской стороной. Чуть ли не каждый разговор со мной он согласовывал с президентом (окружение президента в Белом доме, а также Уайнбергер и директор ЦРУ Кейси были решительными противниками какого-либо улучшения отношений с СССР). Видимо, поэтому обсуждение Шульцем со мной конкретных проблем проходило таким черепашьим шагом. Он как бы осторожно пробовал температуру воды: не слишком ли она горяча. Чувствовалось, что госсекретарь в беседах был даже более связан суждениями Рейгана, чем Громыко директивами Политбюро.

Встреча с Рейганом

Как мы договорились во время нашей последней беседы, госсекретарь и я должны были встретиться 15 февраля для продолжения обмена мнениями о возможных шагах с целью улучшения наших отношений.

Когда в тот день я пришел к нему в 5 часов дня, он неожиданно и многозначительно сказал, что президент Рейган выразил желание переговорить со мной. Я был, разумеется, заинтригован и тут же дал согласие. Затем мы вместе с Шульцем спустились в подвальный гараж госдепартамента и на его автомашине поехали в Белый дом. Был необычно морозный и снежный день для Вашингтона. На улицах было мало прохожих.

Мне бросились в глаза некоторые элементы таинственности или, вернее, желания не афишировать встречу президента с советским послом, сделать ее негласной.

Президент принял нас у себя на квартире, а не в своем рабочем кабинете, отметив, что хотел бы побеседовать со мной в неофициальной обстановке. В

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

последовавшей затем беседе, продолжавшейся около двух часов, Шульц активного участия не принимал, ограничиваясь отдельными репликами. Кроме нас троих, никого больше не было на беседе.

После взаимного обмена приветствиями президент сказал, что Шульц подробно доложил ему о наших с ним беседах и о моих высказываниях насчет возможности улучшения отношений между нашими странами, которые делались мною по поручению советского руководства. Он особенно хорошо помнит высказывания Андропова на эту же тему в беседе с Бушем и Шульцем и хотел бы в этой связи кое-что сказать и от себя лично.

Прежде всего он считает, что было бы полезно установить с Генеральным секретарем личный доверительный канал связи, „ минуя 'бюрократию", и время от времени проводить откровенный обмен мнениями. Таким „ закрытым каналом" могли бы стать контакты через Шульца и советского посла. Насколько он знает от своих предшественников, так было и в прошлом, и это себя оправдало.

Я подтвердил эти слова президента.

Генеральный секретарь Андропов, сказал далее президент, говорил Бушу и Шульцу, что он хочет хороших и добрых отношений с США. Вы, г-н посол, в свою очередь, говорили об этом при встречах с Шульцем от имени советского руководства. Прошу передать г-ну Андропову, что я тоже хочу хороших отношений с СССР. Мы, конечно, оба отдаем себе отчет, что спорных вопросов накопилось так много, что все их не решить при нашей жизни. Но ряд вопросов можно и нужно решать. Возможно, в СССР на меня смотрят как на безумного поджигателя войны. Но я не хочу войны между нами, так как знаю, какие неисчислимые бедствия она принесла бы нам. Нужно какое-то свежее начало в наших отношениях. Я хорошо понимаю важность для наших отношений, например, обсуждаемых на переговорах в Женеве вопросов стратегических и европейских ядерных вооружений. Но они потребуют еще времени, несмотря на старания обеих сторон, так как эти вопросы очень сложные - и технически, и политически. Есть и другие вопросы, как сложные, так и менее сложные, ими надо заниматься и стремиться-решать.

Я обратил внимание, сказал далее Рейган, что г-н Андропов сторонник подхода „ больше дела, меньше лозунгов". Новому руководителю легче сделать первый, пусть символический шаг.

Таким жестом или шагом, который получил бы очень большое звучание в США, продолжал он, могло бы быть, например, решение вопроса о нескольких пятидесятниках, вынужденно проживающих в американском посольстве в Москве с 1978 года. Эти люди стремятся получить разрешение эмигрировать из СССР. Без преувеличения могу сказать, зная общественное мнение Америки, что такой оборот дела получил бы здесь более широкое и позитивное звучание, чем даже какое-то соглашение по другому вопросу, подписанное между нами. Как это ни парадоксально, но в Америке по-своему воспринимают события (надо сказать, что президент был в известной степени прав, если учитывать американскую специфику).

Рейган считал, что поправка Джексона-Вэника, увязывающая эмиграцию евреев с торговлей, была ошибочной. Но ее принял конгресс, и президент ее отменить не может. Но если конгресс решит ее отменить, то он как президент препятствовать не будет.

Здесь Рейган сделал паузу, как бы приглашая меня высказать свое мнение.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Я изложил некоторые наши основные соображения. Сказал, что если американское правительство и лично президент выражают сейчас готовность вести дело к улучшению отношений между двумя нашими странами, то США могут рассчитывать на надлежащую взаимность со стороны СССР. При этом для нас было бы важно знать, как американская сторона имеет в виду конкретно реализовать это свое намерение.

Президент тут же сказал, что он хотел бы, однако, задать мне вначале один откровенный вопрос, а именно: действительно ли мы считаем, что США представляют военную угрозу для СССР, что США могут напасть на

СССР, начать ядерную войну. Далее он сделал исторический экскурс в прошлое: когда в конце второй мировой войны США имели монополию на ядерное оружие, развернутую военную промышленность и все необходимое, чтобы господствовать над миром, кто мог бы остановить США? Но они не сделали этого.

Этот аргумент насчет могущества США в конце второй мировой войны Рейган использовал не впервые, он писал об этом в одном из своих посланий Брежневу. Ему тогда ответили, что СССР был верен своим союзническим обязательствам и не мыслил подобными категориями, хотя советская армия в тот момент господствовала на Европейском континенте. Я развернул эту мысль в своем ответе президенту.

Затем я напомнил Рейгану, что СССР окружен многочисленными американскими базами, что США создают новое ракетно-ядерное оружие, наращивают гонку вооружений. Призвал его взглянуть на все это нашими глазами.

Что касается вопроса, сказал я далее, считаем ли мы, что США представляют военную угрозу для СССР, то буду откровенен: нынешнюю огромную программу перевооружений администрации при напряженных политических отношениях между двумя странами мы считаем серьезной угрозой для безопасности нашей страны.

Хочет ли американский народ войны? Ответ тут однозначный: нет, не хочет, как и любой другой народ. У нас же каждая семья знает, что такое война и какое горе она несет всем. Мы исходим из того, что все это президент США отчетливо осознает.

Рейган заметил, что он это, разумеется, хорошо понимает. Однако поскольку наш разговор принял откровенный характер, то он хотел бы сказать, что в США рассматривают как угрозу для себя главное политическое кредо СССР, вытекающее из основополагающего для него учения марксизма-ленинизма, что весь мир должен стать коммунистическим. Соответственно СССР автоматически поощряет или поддерживает революцию в любой стране, особенно если это затрагивает интересы США. Короче,

СССР исходит из того, что будущее только за ним, а у США нет будущего, хотя их нынешнюю социальную систему поддерживает большинство населения, у которого самый высокий в мире уровень жизни. С этим мы никак не можем согласиться, добавил Рейган, мы верим в свое будущее и будем за него бороться.

Я сказал президенту, что изложенное им понимание наших взглядов, видимо, искренне, но оно далеко от действительности. Мы не собираемся насаждать наши убеждения или взгляды силой оружия. Пусть лучше история сама рассудит наше историческое соревнование при мирном сосуществовании наших стран. Мы не провозглашаем „ мировой поход против капитализма". Мы готовы принять вердикт истории без всякой войны и без

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

каких-либо опрометчивых действий, которые могли бы привести нас к такой гибельной войне, особенно между СССР и США. А избежать ее - в интересах обеих стран. Для этого и нужно совместно работать с целью нормализации наших отношений.

Заметив, что подобную тему нельзя решить в ходе одной беседы, Рейган затем перешел на шутливый тон, сказав, что ему немало досталось за так называемые „ десять заповедей Ленина", о которых он прочитал в одной из местных калифорнийских газет и использовал в своем публичном выступлении.

(На поверку выяснилось, что таких „ заповедей" вообще не существует. Надо сказать, что давняя привычка Рейгана произвольно пользоваться в подтверждение своей позиции или оценки неизвестно откуда взятыми фактами, цитатами и сведениями не раз ставила в тупик не только общественность, но и журналистов, и сотрудников Белого дома.)

Ясказал президенту, что хотел бы все же воспользоваться этой неожиданной возможностью побеседовать лично с ним, чтобы изложить ему наш подход к практическим шагам в наших отношениях, имея в виду продолжить более детальное обсуждение с госсекретарем, как это и планировалось ранее.

Рейган сказал, что он готов выслушать меня.

Ядостаточно подробно остановился прежде всего на переговорах по ядерному разоружению: ограничению ядерных вооружений в Европе и ограничению и сокращению стратегических вооружений.

По первой проблеме Рейган (без серьезных аргументов) повторил позицию США, но не оспаривал нашу аргументацию. Он указал, что счет ракет средней дальности в Европе должен вестись „ на равных" между СССР и США, как главных договаривающихся ядерных держав, а не между СССР и НАТО. Только такой подход для них приемлем. В отношении переговоров по стратегическим вооружениям Рейган был немногословен. Он бросил лишь реплику, что предлагает „ существенное сокращение" и что это свидетельствует о его миролюбивых намерениях. Пусть делегации еще поработают. Чувствовалось, что сейчас его внимание привлечено лишь к переговорам по ядерным вооружениям в Европе.

На мое замечание, что, по нашему мнению, есть возможности поиска решений в местах напряженности. Рейган заметил, что, пожалуй, можно попробовать поискать такие точки соприкосновения на Ближнем Востоке, хотя расхождения здесь очевидные и немалые.

Шульц добавил, что не следует забывать также Афганистан, Польшу и Кампучию.

Хочу лично повторить в заключение, сказал Рейган, что, как и г-н Андропов, я хочу добрых и хороших отношений между нашими странами. Я за то, чтобы исчезла угроза войны в наших отношениях, за позитивный поворот в этих отношениях. Прошу передать об этом Генеральному секретарю и всему советскому руководству.

Подчеркнув, что это, разумеется, будет сделано, я со своей стороны попросил его со всем вниманием отнестись к нашей точке зрения, которая была ему изложена.

Рейган обещал внимательно обдумать весь наш с ним разговор.

Когда мы с Шульцем вернулись в госдепартамент, то подробно обсудили положение в разных районах мира и проблемы двусторонних отношений.

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

Так прошла моя первая личная деловая встреча с президентом Рейганом. Для него это вообще была первая продолжительная беседа с советским официальным представителем.

Само решение Рейгана провести такую встречу было по-своему знаменательным, ибо она состоялась лишь на третьем году его президентства, что свидетельствовало о какой-то его личной попытке, наконец, разобраться в советско-американских делах. В своих мемуарах Шульц рассказывает, что против встречи Рейгана с советским послом возражало все ближайшее окружение президента. И все же Рейган принял такое решение.

Для Шульца, как он сам признает, это было принципиально важно: раз сам президент начал диалог с советским послом, то и он, госсекретарь, может смелее и более конкретно заниматься советско-американскими делами. Такова была атмосфера в рейгановской администрации. Сам факт нашей встречи держался в строгой тайне.

На меня Рейган произвел тогда впечатление человека, высказывания которого носили достаточно искренний характер и отражали его собственное политическое кредо применительно к отношениям с СССР. Вместе с тем настораживающим и даже опасным в этом кредо было то, что в нем смешались вместе реальная политика, основанная на реальностях современного мирл, и твердая убежденность в том, что СССР стремится к мировому господству, исповедуя положение марксизма о неизбежной победе коммунизма над капитализмом. Опасность тут была в том, что Рейган, как и Брежнев, слабо разбирался в теоретических вопросах. Это лишь фиксировало его идеологическую непримиримость, которая постоянно подпитывалась его консервативным окружением. А все это непосредственно отражалось на практическом курсе его внешней политики, на его стремлении максимально вооружиться. Короче, идеология доминировала над политикой. И у Рейгана, пожалуй, это проявлялось гораздо сильнее, чем у Андропова.

Со своей стороны в телеграмме в Москву об этой встрече я предложил продолжать терпеливую работу по сдерживанию экстремистских взглядов Рейгана, отметив, что постепенные шаги „ по мелочам" в целях налаживания отношений с ним могут вначале сыграть более позитивную роль, чем какие-либо крупные проекты соглашений, к которым он, по моим впечатлениям, психологически еще не был готов. В этой связи я посоветовал решить затянувшийся вопрос о пятидесятниках.

(Через месяц Шульц сообщил мне, что „ президент выразил удовлетворение" по поводу того, что советское правительство, как доложило американское посольство, положительно отнеслось к его просьбе о пятидесятниках. Правда, для окончательного закрытия вопроса потребовалось еще некоторое время).

Из беседы с президентом я вынес еще некоторые личные наблюдения. О взаимоотношениях Рейгана и Шульца. Последний явно показывал, что

Рейган - это настоящий „ хозяин", а он, госсекретарь, лишь исполнитель его воли. Шульц практически не вмешивался в разговор, но всем своим видом демонстрировал, что согласен с тем, что говорил Рейган. Создавалось даже впечатление (возможно, ошибочное), что госсекретарь чуть-чуть побаивался президента. Из его мемуаров видно, что у него не было в тот момент частых непосредственных контактов с президентом. Чаще эти контакты шли через помощников президента. Во всяком случае, я не почувствовал между Рейганом и Шульцом тех близких, дружественных отношений, которые в

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

свое время сущестовали, например, между Брежневым и Громыко или Горбачевым и Шеварнадзе.

Рейган сам поднял вопрос о конфиденциальном канале (впоследствии он несколько раз возвращался к нему). Думается, что у него не было в тот момент конкретных мыслей, как практически использовать этот канал. Но он знал от Никсона, что этот канал сыграл немалую роль для негласного диалога и договоренностей между руководством обеих стран. Поэтому он счел, видимо, полезным на всякий случай упомянуть о таком канале. Однако Шульц, по моим наблюдениям, по существу, не проявлял интереса к этому, хотя время от времени, как бы отдавая дань на словах высказываниям президента, сам иногда скороговоркой говорил о конфиденциальном канале, но ничего практически не делал в этом направлении.

Причин тут было несколько. Сам Шульц, судя по всему, не хотел брать на себя этот канал, так как его функционирование, как, например, при Киссинджере, зависело от доверительного разговора по конкретным проблемам, а он не был готов к такому разговору. В отличие от Киссинджера Шульц должен был согласовывать с президентом чуть ли не каждый разговор, т. е. он был „ на коротком поводке". Кроме того, Шульц вначале не владел всеми деталями и нюансами сложных разоруженческих переговоров. Поэтому в разговорах со мной, когда речь шла о тематике таких переговоров, он, как правило, имел при себе соответствующих сотрудников и экспертов. Доверительного диалога по конфиденциальному каналу при таких условиях явно не получалось. Вообще я беседовал с ним наедине значительно реже, чем с Вэнсом, Киссинджером или Раском, хотя мои личные отношения с Шульцем, думаю, были достаточно дружескими. В целом он был, конечно, верным представителем администрации Рейгана, последовательно и упорно отстаивая ее позиции. В этом смысле в чем-то он был похож на Громыко, хотя такое сравнение, конечно же, носит весьма условный характер.

Когда знакомишься с мемуарами Шульца, то видно, с каким трудом и упорством он „ пробивал" через Рейгана и его окружение свои компромиссные взгляды насчет тех или иных шагов в советско-американских отношениях. Известный американский историк и дипломат Джордж Кеннан как-то мне сказал, что окружение Рейгана „ удивительное по своей тупости" и кичится тем, что в отличие от прежних администраций „ каждый день дает бой Советскому Союзу".

Шульц поставил себе целью постепенно выработать долгосрочную концепцию отношений с СССР, исподволь заручившись поддержкой президента. Неожиданным толчком для него послужило приглашение на незапланированный ужин в Белом доме в морозный вечер в субботу 12 февраля, когда Вашингтон оказался в плену снежных заносов. В ходе необычно свободной беседы Шульц, как он пишет, почувствовал, что президент сам, оказывается, начинает обдумывать возможность каких-то контактов, могущих привести к уменьшению напряженности в отношениях с Москвой. Он укрепился в этом мнении, когда через три дня президент негласно принял у себя дома советского посла.

Однако на практике целостной концепции не получилось: все сводилось к отдельным акциям, одобряемым президентом от случая к случаю. Дело встало на более прочную базу, когда в Москве к власти пришел Горбачев, да и сам Рейган стал в этом смысле более инициативным после переизбрания его в президенты.

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД

РЕЙГАН

Опасался ли СССР военного нападения США?

В разговоре со мной Рейган, как уже отмечалось, поднял принципиально важный вопрос, спросив, действительно ли мы считаем, что США представляют военную угрозу для СССР, что США могут напасть на СССР, начать ядерную войну.

Могу засвидетельствовать, что и Хрущев, и Брежнев, и Андропов и Черненко со всей серьезностью задавались этим вопросом. Однако ответ был неоднозначен. Все они (и их окружение, входившее в советское руководство) исходили из того, что США в долгосрочном плане представляют постоянную угрозу для безопасности нашей страны. Из этого исходило и все военное планирование. Однако они не считали, что это может произойти в любой момент и внезапно, как это было, например, с нападением Японии на Пирл-Харбор. Такие опасения не превалировали. Да собственно, кроме кубинского кризиса 1962 года, у нас не было конфронтации, по-настоящему чреватых военным столкновением между обеими странами. И все-таки в Москве опасались, что в какой-то непредсказуемый напряженный момент в будущем такая конфронтация могла бы произойти, учитывая постоянное силовое политическое и военное противостояние обеих сверхдержав, а также наличие в Вашингтоне „ авантюристического президента", каким, например, вначале считали Рейгана, который вызывал определенную настороженность.

Что касается ядерной войны, то советское руководство и высшее военное командование считались с такой возможностью. Они были убеждены, что большой военный конфликт между СССР и США, если он произойдет, неизбежно приведет к применениею ядерного оружия. Однако, несмотря на пропагандистские патриотические заявления, советское руководство в действительности не верило в возможность победы в ядерной войне. Оно при этом надеялось, что так же думает и высшее руководство в Вашингтоне. Надеялось, но полностью в этом не было уверено, видя постоянные попытки США добиться превосходства в стратегических силах. Отсюда твердая решимость сделать необратимым достигнутый военный паритет с США.

Американский народ, пожалуй, более эмоционально воспринимал угрозу ядерной войны, чем советский, находясь периодически под активным воздействием своих средств массовой информации и кинокартин об ужасах такой войны. Однако советские люди испытывали постоянное, более глубокое чувство опасности войны, памятуя все ужасы Отечественной войны.

Надо сказать, что президентство Рейгана вызвало у нашего руководства, в частности лично у Андропова и Устинова, впечатление и даже убеждение в том, что новая администрация США активно готовится к возможности ядерной войны. В результате этого Политбюро по инициативе Андропова санкционировало специальную директиву нашим разведслужбам (по линии КГБ и Генштаба) организовать тщательный сбор информации о возможных планах США и НАТО совершить внезапное ядерное нападение на СССР. Это была самая крупномасштабная послевоенная разведывательная операция, продолжавшаяся с 1981-го по 1984 год под кодовым названием „ РАЯН" („ ракетно-ядерное нападение). Все наши резиденты за рубежом получили детальные инструкции по сбору такой информации. Об особой важности „ раскрытия" подобных возможных американских планов „ первого ядерного удара" подчеркивалось в течение 1983 года, когда антисоветская риторика

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО