Лекция 2. Русская идея. Историософия русской истории

Существует необходимость в понимании внутренней идеи русской исторической жизни, того существенного, что мотивирует и служит идеалом и вместе целью существования для русского человека. Причем независимо от того сознает ли он таковую, ориентируется ли на нее в реальных действиях или нет. Но без идеи трудно говорить о единстве истории, о целостности культуры. Впервые разговор о русской идее завели философы в XIX веке. Они пытались понять особенности и призвание русской души. Ведь от понимания, так сказать, «талантов духа» или, говоря словами Вяч. Иванова, «строя характеристических моментов народного самосознания» – именно это подразумевается под «русской идеей» – зависит видение границ приложимости поведения, творчества, тех или иных способов действия (экономики, политики, идеологии). Насколько адекватно для России перенимать европейский опыт хозяйствования или мышления. В этой связи сформировались взгляды «западников» и «славянофилов». Вообще, тема «русской идеи» – ключевая для русской философии и есть русская философия как отражение глубиной сути русской истории. Ответ на вопрос о судьбе России, по верному замечанию И.В.Киреевского, «составляет существенную часть нас самих, ибо входит в малейшее обстоятельство, в каждую минуту нашей жизни».

Однако вопрос о специфике «национального типа» не прост. Тут нельзя дать научного определения. Как говорит Н.А.Бердяев, «Тайна всякой индивидуальности узнается лишь любовью, и в ней есть что-то непостижимое до конца, до последней глубины». И опять же послушаем, как точно улавливает поэт М.А.Волошин эту неопределимость:

Кто ты, Россия? Мираж? Наважденье?

Была ли ты? есть или нет?

Омут… Стремнина… головокруженье…

Бездна… безумие… бред…

Все неразумно, необычайно:

Взмахи побед и разрух…

Мысль замирает пред вещею тайной

И ужасается дух.

Действительно, «умом Россию не понять», но сердечно прозреть контуры русской идеи вполне возможно. Через самосознание, самопереживание. Если русская история целостна и едина, то прислушиваясь к самим себе, к своим состояниям, можно как-то понять прошлое, своих предков и в их достижениях и в поражениях. Какие здесь важны мерки и оценки? Нельзя не заметить, что по этим оценкам, лежащим в основе мировоззрения, и разделяются историософские подходы.

Можно увидеть два типа историософии, выросших на русской почве: религиозный и атеистический. Один разрабатывался до XIX века, другой был доминантной идеей в советскую эпоху века XX . Согласно первому, человек и даже страна подлежат измерению в категориях веры, надежды и любви. Согласно другому, основными показателями жизни народа являются благосостояние, рост производства, классовое равенство. Два подхода к пониманию русской идеи совершенно различны. Один, говоря словами Вл.Соловьева, говорит о ней «не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». И в этой перспективе знаменательны рассуждения И.В.Киреевского о значимости в человеке «цельности духа», воспитание которого возможно только в области Православной Церкви, которая «нашла приют» именно в России. Отсюда мысль: Россия должна нести этот свет другим народам.

То, что история не внешне универсальна, но есть общемировая духовная истина, путь к которой лежит через развитие «самостоятельности русского воззрения» – эту мысль доказывал К.С.Аксаков. «Чтобы понять общечеловеческое, нужно быть собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому. Но что же поймет тот, кто своего мнения не имеет, а живет чужими мнениями? Что же сделает, что придумает он сам?.. Только самостоятельные умы служат великому делу человеческой мысли». Об этом же говорит и Ф.М.Достоевский, что «назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите…». И здесь вопрос: откуда у нас такая «претензия» на универсальность? Она не в силе, а в слабости! Вполне можно согласиться с Вяч. Ивановым, утверждавшим, что наш народный характер таит в себе пафос совлечения, желание совлечься всех риз и всех убранств, свергнуть всякое украшение с голой правды вещей. Да, с этим свя­заны многие добродетели, но также и немо­щи, уклоны, опасности и падения. Но в этом – реалистический склад неподкупной русской мысли, ее потребность идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края, в том числе и к обесценению ценностей. «Русская душа, алчущая безусловного, расточительная и разгульно-широкая, подобна пустой степи, где метель заносит безымянные могилы, бессознательно мятежащаяся против всего искусственного. И это порой доводит до унижения человеческого лика. Любовь к нисхождению лучше всего понять религиозно – она есть жертвенное действие люб­ви, что значит склонение перед низшим во всем творении и слу­жение ему (знаменуемое символом омовения ног), вольное подчинение». В этой связи, как отмечают многие мыслители, жертвенное действие самоотречения и саморасточения доказывает, что религиозное сознание в русской душе есть сознание как бы прирожденное, имма­нентное, психологическое, живое и действенное. «Семя не оживет, если не умрет».

Нельзя не согласиться и с Бердяевым в том, что русский народ в высшей степени поляризованный, совме­щающий противоположности. Он вызывает очарование и разочарование, он полон неожиданностей, «способен внушать к себе cильную любовь и сильную ненависть». Не исключено, что такая противоречивость русской души связана со столкновением в ней «Востока» и «Запада». Восточное и западное начала всегда боролись в русской душе. Многие философы отмечают соответствие «между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной». В душе русского народа существует какая-то устремленность в бесконечность. В этом плане русскому народу тяжело овладевать этими огромными пространствами и оформить их. В своей «Русской идее» Бердяев говорит, что у нас «была огромная сила стихий и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности». Далее философ верно усматривает, что «в России не было резких социальных граней, не было выраженных классов. Россия никогда не была в западном смысле страной аристократической, как не стала буржуазной. Два противоположных начала легли в основу формаций русской души: природная, языческая дионисическая стихия и аскетически-монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм; вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт. Но никогда русское царство не было буржуазным, и при определении характера русского народа и его призвания необходимо делать выбор, который я назову выбором эсхатологическим по конечной цели». Эсхатология – это учение о конечных судьбах мира.

Именно в религиозном ключе и рассматривалась наша историософия до XX веке – после революции, как известно, в рамках принимаемого марксистского формационного подхода историческое бытие России измерялось уже не теологальными, а экономическими категориями. Это подразумевает совсем иное видение самого существа человека, его призвания, и призвания народа. Какое? Материалистическая историософия исходит из решающей, детерминирующей роли материального производства непосредственной жизни, сосредотачивается на изучении «реального процесса производства», реально складывающихся отношений между людьми. Она претендует показать, как возникают различные формы общественного сознания – религия, философия, мораль, право и каким образом они детерминируются материальным производством. Она решается оставаться на почве «действительной истории», объясняя не практику из идей, а идейные образования из материальной жизни. Согласно такому взгляду, история развивается: новые поколения используют производительные силы, приобретенный предшествующий капитал и таким образом одновременно создают новые ценности и новые производительные силы. Но в целом, высказывается удивительно парадоксальный тезис о том, что «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще». Эта истина исповедовалась в советское время, причем под идеологическим прессингом – безоговорочно.

Что из этого следует? Полная редукция, полное сведение всего духовного, идейного, смыслового к психофизиологическому воспроизводству человека. Другими словами, культурная жизнь не значима, не ценна, она как бы второстепенный придаток, «испарение» «подлинной» материальной действительности. Еще Маркс говорил, что практически все институты, запаздывающие за процессом экономического воспроизводства, а они принципиально запаздывают, – государство, наука, искусство, религия, философия, даже семья – все они «ложные формы сознания».

Сейчас важно сознавать эти мировоззренческие основания истории, учитывая, все же, духовно-целостный характер личностного бытия человека. Идеальная человеческая история есть выражение полноты внутренних возможностей людей, их церковного сознания, любви, ощущения настоящего земного счастья, а это присутствует единственно при церковной – литургической жизни. В этом, на наш взгляд, состоит и Русская идея – воплощать этот исторический идеал единства земного и небесного, преображения земного, порой злого, порядка неподдельным практическим богословием. Вся русская история и есть углубление этого двустороннего процесса – строительства национального единства и секуляризации, обмирщения. В этом ее победы и поражения. И сегодня эта идея существует в предельном состоянии выбора. После 70 лет господства атеистической системы многие люди еще испытывают ностальгию по «дешевой колбасе», остаются ориентированными на плоские гедонистические по духу западные ценности. Соответствует ли это отечественной исторической памяти? Готов ли современный человек выйти на Куликово поле? Для истории даже такая мысль имеет великое значение: будущее вытворяется из прошлого в настоящем. Что бы ответить на этот вопрос нужно честно и внимательно «прочитать» русскую историю.