Вопрос 18

Вопрос 18: влияние революции на внутреннюю историю Франции и других стран

Реформы учредительного собрания в 1789-1791 гг. совершенно изменили общественный строй Франции. Дальнейшее развитие революции не прибавило ни одной новой черты к тому социальному устройству, которое было результатом отмены сословий, с их привилегиями и титулами, феодальных прав, с крепостничеством, и других проявлений неравенства перед законом. Совершенно неверно мнение некоторых историков, будто конвент ставил своей задачей установление какого-то иного общественного строя, нежели тот, который был создан в первые два года революции. Громадное большинство французов выигрывало от этой замены социальных привилегий гражданским равенством; недовольны были одни прежние привилегированные, значительная часть которых оставила Францию; остававшиеся на родине были достаточно запуганы, чтобы до поры до времени не напоминать о своем существовании. После падения привилегированных сословий буржуазия сделалась самым богатым, самым влиятельным общественным классом, и так как якобинский режим не желал с этим считаться, то буржуазия шла попеременно и за термидорианцами, низвергшими якобинскую диктатуру, и за роялистами, поднявшими голову после поражения крайних революционных партий, как пошла, наконец, и за счастливым полководцем, твердая власть которого оберегала новое социальное положение буржуазии и от возвращения "старого порядка", и от возрождения якобинства. Форма правления отступала при этом на задний план. Равным образом и крестьянская масса, освободившаяся от феодальных прав, от церковной десятины и от несправедливой раскладки государственных налогов, заботилась лишь об упрочении за собою этих благ революции, еще менее, нежели буржуазия, останавливаясь на вопросе о форме правления. Что касается до городского пролетариата, то эпоха его активной роли была весьма непродолжительна, да и собственные его интересы страдали от застоя дел, безработицы, дороговизны, вызывавшихся ненормальным состоянием общества. Политическая жизнь еще не выставила тогда программы социальных реформ, а время якобинской диктатуры, опиравшейся на низшие классы городского населения, ни в чем не изменило их положения; за падением якобинства и здесь весьма скоро наступило разочарование, так что республика, от которой ожидалось наступление лучших дней для народа, скоро утратила прежнее свое обаяние. В конце девяностых годов большинство французов, дороживших социальными приобретениями революции, было совершенно равнодушно к республике, как государственной форме. Вообще, в 1792 г. республика была основана во Франции при исключительных обстоятельствах, энергичным меньшинством, захватившим власть в свои руки, и нация подчинилась новой форме правления, как политической необходимости. В стране не было ни одного общественного класса, у которого был бы особый, и притом достаточно прочный, интерес дорожить этой формой. Наоборот, помимо вековой монархической традиции, вызывавшей повсеместное, частое и сильное пробуждение роялизма, были еще особые причины, делавшие республику ненавистной для одних, опасной для других, не особенно дорогой для третьих. Духовные и дворяне стремились к возобновлению монархии, буржуазия не доверяла демократии после печального опыта с якобинством, а пролетариат утратил веру в магические свойства республиканского режима. Первая республика во Франции была республикой без республиканцев, и в этом заключалась коренная причина ее падения. В наказах 1789 г. нация высказывалась за монархию, с отнятием лишь у короля абсолютной власти; учредительное собрание также было настроено монархически. Республиканская тенденция обнаружилась только позднее, да и то лишь после целого ряда политических ошибок, сделанных королевской властью, и ввиду того, что с представлением о монархии соединялась боязнь возвращения к старому социальному строю. С другой стороны, республика не принесла с собой настоящей свободы; республиканская диктатура якобинцев во многих отношениях была лишь возобновлением деспотизма старой монархии, а то, что задумано было в духе свободы, на практике оказалось источником полнейшей внутренней дезорганизации, которую многие начали включать в счет грехов республики. Одним из наиболее важных фактов в истории 1789 г. является искренний порыв французов к свободе, ярко выразившийся в наказах. Учредительное собрание равным образом было одушевлено стремлением дать стране самую широкую свободу. Однако, в разного рода заявлениях и мероприятиях того времени далеко не всегда обнаруживалось понимание, в чем должна заключаться настоящая свобода и каковы условия, необходимые для ее осуществления. Под давлением обстоятельств само учредительное собрание отказывалось во многих случаях от проведения принципа личной свободы, особенно когда возникло опасение, что ею станут пользоваться во вред новому порядку вещей или общественному спокойствию. Чем дальше развивалась революция, тем все более и более соображения подобного рода заставляли отодвигать на задний план требования свободы. Старые привычки нации, воспитанной веками абсолютной монархии и вдруг призванной к самому широкому самоуправлению, неверное отожествление свободы народа с властью народа, именем которого прикрывалась самая деспотическая диктатура, обстоятельства эпохи, делавшие необходимым, для спасения страны, сосредоточение и усиление власти, наконец, мало-помалу развившееся недоверие к свободе, после того как во имя ее совершено было столько насилия и злоупотреблений властью, - все это делало французов той эпохи более способными жить под режимом неограниченного правления, чем пользоваться благами свободы. Конституция 1791 г. была попыткой сочетания монархического начала с политической свободой, но в духе недоверия к королевской власти. Наоборот, конституция VIII года, передавшая власть Наполеону, была задумана в смысле сочетания республиканского принципа с сильной единоличной властью, при весьма решительном недоверии к свободе. Далее, ни конституция 1791 г., ни революционное правительство, ни директория не создали во Франции организации с задатками жизненности и прочности. Старый государственный порядок, подавлявший общественные силы, грешил избытком правительственного действия. Учредительное собрание, желая дать простор именно этим силам, впало в противоположную крайность: оно до последней степени ограничило роль центральной исполнительной власти, передав органам местного самоуправления заведование многими такими делами, которые по существу своему должны были находиться в руках правительственных агентов. Этим новое правительство само себя обессилило, и в обществе, привыкшем ожидать на все указаний свыше, место законного правительства заступило на некоторое время, так сказать, правительство самозванное - якобинский клуб, со своими провинциальными отделениями. Конституция 1791 г. децентрализовала Францию до последней крайности; якобинский клуб, наоборот, давал ей централизацию, к которой привыкла и в которой нуждалась страна. Революционное правительство, вышедшее из этого клуба, не уничтожая в принципе системы, созданной учредительным собранием, на практике действовало именно в духе крайней централизации. Кончился период якобинского террора - и снова, под режимом директории, начали возникать явления, бывшие результатом системы учредительного собрания. И до установления революционного правительства, и в эпоху директории выборные местные администрации нередко действовали совершенно независимо от видов, стремлений, прямых предписаний центрального правительства, у которого было одно только средство добиваться повиновения со стороны муниципальных и департаментских властей - искусственное устройство выборов, с полным нарушением их свободы. Самоуправление сводилось к тому, что разрозненное и запуганное большинство, нередко само устранявшееся от выборов, подчинялось воле сплоченного и смелого меньшинства, а это последнее, входя в состав отделений якобинского клуба, в сущности только исполняло приказания парижских революционных вождей. Чрезвычайные меры якобинского правительства, насильственный образ действий его комиссаров в департаментах, бесцеремонность местных приверженцев якобинства все-таки поддерживали единство в управлении страной: стоило только пасть терроризму, как снова все стало расползаться врозь, и внутренняя безурядица начала внушать большинству мысль, что далее жить таким образом невозможно. Под влиянием неудач, разочарований и опасений во Франции к последним годам XVIII в. сильно изменилось общественное настроение. Подъем духа, оптимизм и бодрость 1789 г. уступили место какой-то душевной подавленности, пессимизму и равнодушию. Идеальные стремления и принципы, их возбуждавшие, утратили свою силу над сердцами и умами; на первый план выдвинулись своекорыстные инстинкты и материальные интересы. Вместе с тем в обществе стала намечаться культурная реакция против общего духа философии XVIII в. Сделанное этой философией для общественного возрождения и переустройства, стало мало-помалу забываться; больше внимания начинали обращать на слабые стороны (действительные или мнимые) идейных построений XVIII в., приписывая им все ужасы и бедствия революции. Страшные испытания, пережитые обществом, и религиозные преследования, почти не прекращавшиеся за все время революции, оживили католические чувства нации. Одни желали восстановления церкви в ее правах во имя удовлетворения своих религиозных потребностей; другие указывали на политическую необходимость религии, как наилучшей опоры общественного порядка. Рядом с той реакцией, которая вела свое начало из прежней консервативной оппозиции против замышлявшихся и предпринимавшихся реформ, возникла другая реакция, на этот раз среди тех классов общества, которые были инициаторами движения, шли одно время впереди, но стали относиться к нему с недоверием, когда революция перешла за известные границы. Остановить дальнейшее развитие движения, не дать повториться некоторым фактам недавнего прошлого, сохранить добытые результаты, хотя бы и с утратой свободы - все это сделалось программой буржуазии, которая, пережив якобинский режим, все-таки оставалась наиболее влиятельным классом в новом строе общества. Война, начавшаяся во имя освобождения народов от тирании, мало-помалу превратилась в простую завоевательную войну; уже в последние годы республики были позабыты и торжественное заявление учредительного собрания, в котором новая Франция отказывалась от завоевательной политики и от покушений на свободу других народов, и не менее торжественное обещание конституции 1793 г., провозглашавшей принцип невмешательства в чужие дела. Два факта заслуживают особого внимания в истории этих отношений: сочувствие, какое встречали Ф. революция и французское завоевание в известных слоях общества за границей Франции, и слабость противодействия, оказанного революции и завоевательной политике со стороны представителей европейского "старого порядка". Первый значительный успех ожидал французов в Савойе, где еще до вступления революционной армии (21 сентября 1792 г.) действовали местные и приезжие агитаторы. "Шествие моей армии, - писал военному министру генерал Монтескью, - ряд триумфов. Сельское и городское население бежит к нам навстречу". Комиссары конвента также доносили, что, "перешедши границу, они и не заметили, что вступили в чужой край". Вскоре после появления революционной армии в Савойе назначены были народные собрания во всех общинах страны (кроме тех, где держалась еще власть Сардинии) для выбора депутатов в национальное собрание (15 октября). Из 658 общин 583 высказались за присоединение к Франции, а 72 предоставили решение вопроса депутатам. "Национальное суверенное собрание аллоброгов" в Шамбери уничтожило в Савойе королевскую власть, феодальные права, церковное землевладение и т. д. - и вся эта революция была совершена менее чем в неделю. Затем сделана была попытка организовать Савойю в самостоятельную республику, но вскоре вожди движения обратились к конвенту с просьбой о присоединении к Франции. Одновременно с этим революционные идеи стали распространяться среди немцев на левом берегу Рейна; многие прямо стали приглашать французов совершить освобождение левого берега Рейна и советовали населению края оказать содействие Франции. Кюстин, с легкостью, которой сам удивлялся, в короткое время занял Шпейер, Вормс и Майнц. "Города, - писал один дипломат того времени, - сдаются без сопротивления, и декларация прав производит действие, подобное действию трубы Иисуса Навина" (настроение прирейнских немцев во время появления между ними французов увековечено Гёте в "Германе и Доротее"). В Майнце образовался кружок "друзей свободы и равенства"; в других городах тоже появились клубы. И здесь, как в Савойе, была сделана сначала попытка организоваться в самостоятельную республику, но в конце концов было решено (21 марта 1793 г.) присоединиться к Франции. Наконец, в том же году французы революционизировали и Бельгию. В ней еще раньше началось восстание (1787), вызванное консервативной оппозицией против реформ Иосифа II; скоро зародилось и другое движение - демократическое, в духе французских идей гражданского равенства и народного верховенства. Во главе недовольных стали два адвоката, ван-дер-Ноот и Вонк, первый - как представитель старых традиций, второй - в качестве приверженца новых идей. В 1789 г. Бельгия готова была совершенно отложиться от Австрии; в январе 1790 г. собрался в Брюсселе конгресс "Соединенных Бельгийских Штатов". Если австрийскому правительству удалось сначала предотвратить такой исход бельгийской революции, то лишь вследствие разлада между клерикально-феодальной и демократической партиями. Опираясь на фанатизм народной массы, консерваторы одержали победу; Австрия, не встретив на этот раз большого сопротивления, восстановила в Бельгии прежний режим. Демократы бежали во Францию, чтобы возвратиться на родину с французскими войсками. Здесь они соединились с выходцами из Люттиха, принадлежавшего владетельному епископу, члену Германской империи. В этом духовном княжестве давно шли пререкания подданных со своим государем, тоже приведшие в 1789 г., под влиянием парижских событий, к маленькой революции. Епископ сначала согласился на требования подданных, но затем бежал; по его просьбе Австрия заняла Люттих (1791), а замешанные в восстании бежали в Париж. Когда начались революционные войны, победа Дюмурье при Жемаппе (близ Люттиха) открыла французам путь в Бельгию, где города один за другим стали переходить на сторону французов, видя в них своих избавителей. Голландия не менее Бельгии была подготовлена к революции. Старая вражда двух политических партий, действовавших в этой стране (см. Нидерланды), под влиянием новых идей и примера американской революции приняла характер борьбы между консервативно-олигархическими и демократическими стремлениями, и обе стороны в то же время недоверчиво относились к штатгальтерской власти. В середине восьмидесятых годов XVIII века отношения между враждебными политическими силами значительно обострились; в 1786 г. дело дошло до резкого столкновения между штатгальтером и "патриотами". После победы штатгальтера, поддержанного пруссаками, его противники бежали за границу и многие из них нашли приют во Франции. Едва французы в 1794 г. упрочили за собой Бельгию, как в Голландии снова началось движение патриотической партии, поставившей своей целью свержение Оранского владычества. Еще раньше во французском войске, действовавшем в Бельгии, был отдельный батавский отряд. В Париже образовался революционный комитет голландских патриотов, рассылавший по нидерландским городам и деревням агентов и брошюры; в стране стали возникать революционные клубы. Штатгальтерское правительство безуспешно старалось образовать отряды из волонтеров для защиты страны. В конце 1794 г. революционная армия под начальством Пишегрю вступила в Голландию, что позволило возвратившимся на родину патриотам и местным демократическим клубам захватить власть и приступить к организации всей страны по образцу французской республики. Новая республика получила название Батавской (1795). Немного позднее то же случилось с аристократическими республиками Северной Италии - Венецией и Генуей. В землях, принадлежавших Венеции, еще раньше замечалось стремление к реформам и к изменению конституции в более демократическом духе; правительству удавалось подавлять народные волнения лишь при помощи военной силы. Во время войны с Австрией французы нашли в городах Венецианской области многочисленных союзников из местных жителей, которые, будучи недовольны олигархией столицы, стали основывать революционные клубы и с середины марта 1797 г. в одном городе за другим возбуждать народные восстания. За старый порядок заступались крестьяне, недовольные Ф. реквизициями; они начали было контрреволюцию, но это движение было подавлено французами с большой жестокостью. В самой Венеции появился демократический клуб, которому удалось добиться от правительства добровольного отречения и согласия на избрание всенародным голосованием временного правительства и городского совета. Новая демократическая республика, однако, не удержалась, так как ее владения были поделены между Австрией и Цизальпинской республикой. Одновременно в Генуе тоже образовался демократический клуб, в котором принимали участие не только местные жители, но и эмигранты из Пьемонта, Ломбардии, Рима и Неаполя. Когда генуэзское правительство арестовало нескольких демократов, остальные подняли восстание, провозгласили народное верховенство и гражданское равенство и завладели городом, возбудив против себя, однако, сельчан, видевших в инсургентах врагов религии и церкви. Французы оказали деятельную поддержку генуэзской революции, и дело кончилось (июнь 1797 г.) преобразованием Генуи в демократическую республику, под именем Лигурийской. Единоплеменность романской части Швейцарского союза с Францией особенно благоприятствовала распространению в нем новых политических и социальных идей. Между кантонами Швейцарии не было полного равенства; существовала даже положительная зависимость целых больших округов от правящих кантонов. Ваадтланд подчинялся Берну; долина Тичино находилась под властью кантона Ури. В больших городах управлял патрициат; остальное население было разделено старым корпоративным строем на отдельные группы, пользовавшиеся очень неравными правами. В населении Швейцарии еще до начала Ф. революции зародилось демократическое брожение, но правящие классы подавляли малейшие проявления недовольства существующим порядком вещей, всячески преследуя членов патриотического "гельветического союза". Особенно сильно было влияние французских идей в Женеве, где в XVIII в. происходила борьба между аристократией и демократией и откуда уходило во Францию немало побежденных демократов, игравших потом роль в событиях революции. Уже во время первого занятия революционными войсками Савойи, левого берега Рейна и Бельгии сделана была французами попытка поддержать женевских демократов, но она разбилась о сопротивление Берна, который помог правящей в Женеве олигархии удержать власть в своих руках. Не менее сильным было революционное настроение и в Ваадтланде, тяготившемся бернским управлением: здесь во главе движения стал известный Лагарп. В Лозанне и в других местах области образовались после начала Ф. революции клубы, поставившие своей задачей преобразовать на новых началах всю Швейцарию. Движение охватило, кроме того, Валлис, Фрейбург и Базель, где тоже была сильна идея превращения старого союза в "единую и нераздельную (по образцу Ф.) Гельветическую республику". В январе 1798 г. Ваадтланд превратился, под охраной Ф. войск, в республику Леманскую, после чего и в Берне образовалась партия, предлагавшая изменить конституцию кантона в смысле установления равноправности. В цюрихских владениях сельские общины с оружием в руках стали добиваться равноправности с горожанами; во Фрейбурге и Золотурне были произведены демократические преобразования. Вскоре за тем Ф. победы привели к установлению Гельветической республики, под управлением пяти директоров, в числе которых находился и Лагарп. Голландия, Венеция, Генуя и Швейцария уже раньше были республиками, но это были республики средневековые, с устранением от политических прав народной массы и с полным господством одних граждан над другими; две из этих республик были, вдобавок, федеративные. Франция вводила в них теперь народовластие, бессословное гражданство и строгое государственное единство. Кроме преобразования старых республик, Франция полагала основание новым, на территориях, управлявшихся до того времени монархически: в Ломбардии, в Папской области и в Неаполитанском королевстве. В Ломбардии австрийское владычество было ненавистно населению; вступление генерала Бонапарта в Милан (весной 1796 г.) приветствовалось восторженными криками городских жителей. Правда, вскоре Ф. вымогательства стали раздражать народ, который местами восставал; но подобные вспышки быстро усмирялись. Подготовляя образование в Северной Италии Цизальпинской республики, французы по возможности всячески оттесняли на задний план католическо-феодальные элементы общества, опираясь преимущественно на либеральное городское сословие, сочувственно относившееся к новым идеям и порядкам. Ф. армия имела большой успех и среди населения той части Папской области (с городами Феррарой и Болоньей), которую заняла в начале лета 1796 г., принудив потом папу уступить ее Франции. Революционное движение распространилось на всю Италию. В зиму 1797-1798 гг. в Риме и других городах Папской области начались уличные демонстрации с республиканским характером. Полиция и войско стали разгонять участников этих демонстраций. Многие из последних нашли убежище во дворце Ф. посланника, Иосифа Бонапарта; из-за этого произошло столкновение, во время которого был убит один Ф. генерал. Результатом было занятие Рима генералом Бертье, и в папской столице совершилась демократическая революция. Пьемонт оказался со всех сторон окруженным демократическими республиками; туда стали вторгаться из Лигурийской и Цизальпинской республик революционные банды, встречавшие сильный отпор со стороны сельского населения, руководимого духовенством, но находившие сочувствие в горожанах. Власть короля (Карла-Эммануила), бывшего в союзе с Францией, поддерживалась только Ф. гарнизонами, занявшими страну ввиду новой войны с европейской коалицией. В городском населении Тосканы происходило то же самое, что и в Пьемонте. Наконец, и в Неаполе было немало недовольных, но Ф. идеи разделялись здесь только интеллигенцией; народ относился с ненавистью к "безбожной" революции, хотя и сам был очень склонен к бунту. Когда неаполитанское войско, отправленное в Папскую область для восстановления святого престола в его правах, потерпело поражение, король бежал на остров Сицилию, передав власть своему наместнику. Выборные представители столичной городской общины организовали муниципальную гвардию, ввиду анархии, грозившей со стороны лаццарони, и думали уже захватить власть в свои руки, когда наместник поспешил купить у французов перемирие, отдав им Капую и укрепления Неаполя и согласившись уплатить большую сумму денег. Известие об этом вызвало бунт столичной черни. Городской совет обратился к французам с просьбой занять столицу и организовать новое правление, что и было немедленно исполнено, несмотря на сопротивление, оказанное низшими классами неаполитанского населения (которое, впрочем, весьма скоро изменило свое отношение к новому порядку). В январе 1799 г. Неаполитанское королевство было превращено в Партенопейскую республику.

Главной причиной поражения монархических коалиций против республиканской Франции были взаимное недоверие, раздоры и своекорыстные стремления среди членов этих коалиций. Первыми покинули коалицию Тоскана и Пруссия. 5 апреля 1795 г. между Францией и Пруссией в Базеле был подписан мирный договор, в силу коего Пруссии обещалось территориальное вознаграждение на правом берегу Рейна, и Ф. правительство обязывалось жить в мире с имперскими князьями, находившимися в союзе с Пруссией, за республикой же утверждался левый берег Рейна. Немецкие князья тоже тяготились войной, искали каждый своих выгод и готовы были отстать от коалиции: северная Германия вступила в союз с Пруссией и прекратила борьбу против революции, тогда как южная, продолжавшая находиться в соединении с Австрией, формально исключалась из мирного договора. Результатом этого было отторжение от империи левого берега Рейна, признанного за "естественную границу Франции", и распадение самой империи на две части, из которых одна становилась в положение союзницы победоносной республики. Примеру Пруссии последовали Ганновер, Испания, Сардиния, Вюртемберг, Баден, Саксония, Бавария, за разные вознаграждения и обещания. Таким образом крестовый поход против революции расстраивался, и в 1795 г. было совершенно ясно, что монархический принцип, во имя которого предпринята была война, был довольно-таки слабой связью для разнородных политических интересов старой Европы. Хотя в немецком народе и вспыхнула ненависть к французам, немецкие государи вообще предпочитали идти на уступки, рассчитывая на территориальные приобретения из секуляризованных церковных владений и таким образом подготовляя крушение средневековой Священной Римской империи. 18 апреля 1797 г. между Австрией и Францией был заключен леобенский прелиминарный договор, а 18 октября - и мир в Кампо-Формио. Австрия отказывалась от Бельгии и Ломбардии, но зато получала разные вознаграждения, готовясь и со своей стороны приложить руку к крушению Священной Римской империи. После всех этих успехов Ф. оружия и Ф. дипломатии Германия превратилась в территорию, предназначенную служить для вознаграждения всех, кто потерпел в борьбе с Ф. республикой. Немецкие князья наперерыв спешили заключать тайные сепаратные договоры с Францией, имея в виду приступить к дележу Германии. В XVIII в. общее неуважение к чужому праву создало политику раздела более слабых государств между более сильными; Ф. революция вступала на тот же путь, и монархическая Европа, вооружившаяся против революции, теперь охотно пошла ей навстречу (империя Наполеона продолжала в самых широких размерах ту же политику: это была одна из причин ее военных и дипломатических успехов). Раштатский конгресс, на котором должна была произойти переделка карты Германии, открылся в конце 1797 г. Германия накануне Ф. революции была, по своему устройству, самым отсталым государством в Европе, сохранив из времен средневекового политического быта то, чего вне Германии в то время уже нигде не существовало: церковные княжества и политический феодализм. Первые пережили кризис реформационной эпохи, с ее секуляризационными стремлениями, и епископы-князья сохранились в Германии до революционной бури. Под влиянием Ф. революции и вызванных ею войн, владения немецких епископов и аббатов пошли в начале XIX в. на вознаграждение светских князей за их территориальные уступки - и в эпоху реставрации духовные княжества в Германии восстановлены не были. Рядом с исчезновением духовных княжеств можно поставить и ту секуляризацию церковной собственности, какая в эту эпоху производилась в некоторых католических странах, находившихся под влиянием Франции. Другим остатком средневековой старины в Германии был политический феодализм. Перед разрушением своим Священная Римская империя состояла из трех с половиной сотен крупных, средних и мелких владений (княжеств и вольных городов), не считая полутора тысяч имений имперского рыцарства, находившегося в непосредственных отношениях к императору. Падение средневековой империи сопровождалось медиатизацией великого множества княжеских домов: из непосредственных (иммедиатных) чинов империи они делались посредственными (медиатными), т. е. превращались в подданных (вместе с имперскими рыцарями, которые также не могли сохранить своего прежнего положения). Настоящим образом уничтожение крепостничества началось в Германии только в эпоху французского господства. Принципы 1789 г. нашли сторонников и среди прусского общества, приветствовавших революцию, как новую эру в истории человечества. Новые идеи господствовали в умах целого ряда правительственных лиц (Шен, Гарденберг, Струензе, Вильгельм ф.-Гумбольдт и др.). В Пруссии начинала формироваться прогрессивная партия; со времени вступления на престол Фридриха-Вильгельма III прусская монархия как будто не прочь была вступить на путь преобразований, но очень робко, нерешительно, без ясно сознанного плана, без выдающихся руководителей. Кучка людей, понимавших, хотя и не всегда ясно, необходимость реформ, ничего не могла сделать при той правительственной системе, которая господствовала в Пруссии и убивала дух инициативы, гражданское чувство, интерес к общему делу. Только поражение Пруссии в войне с Наполеоном заставило это государство выступить на путь реформ.