Стиль и образ жизни
Желание средствами искусства изменить, облагородить жизнь вызывало ответное движение жизни к искусст ву. «Жизнь без труда есть воровство, а труд без искусства - скотство!» - проповедовал Джон Рескин. Его ученик, эстет Оскар Уайльд утверждал, что «скорее жизнь подражает искусству, нежели искусство жизни». Таким образом, на рубеже веков происходила явная театрализация поведения и быта, игра стала определять не только характер художественной культуры, но и стиль жизни ее создателей. В России все это проявилось не менее ярко, нежели во Франции или Англии.
Сделать из своей жизни поэму - сверхзадача, которую ставили перед собой герои Серебряного века; чаще всего представители символизма. Поэт Владимир Ходасевич объясняет это так: «Символисты прежде всего не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной. Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, невыполнимая правда; и в этом постоянном стремлении протекала, в сущности, вся его история. Это был ряд попыток, порой истинно героических, найти безукоризненно верный сплав жизни и творчества. Символизм упорно искал в своей среде героя, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино» (158).
На этом пути были бесспорные достижения, но были и теневые стороны. Так, с обыденной точки зрения порыв соединить жизнь с искусством воспринимается как аномалия, как нечто неестественное. Излишне манерная речь и жестикуляция, шокирующий костюм, наркотики, спиритизм и нередко однополая любовь - на грани веков все это было знаками избранности и порождало своеобразный снобизм.
В 1830 году французский поэт и писатель Теофиль Готье появился на одной из премьер в Комеди Франсез в ярко красном жилете. Потом он писал: «Мои книги, мои стихи. Мои путешествия - все забудется, помнить будут только мой красный Жилет» (159). Он ошибся, но стоит отметить, насколько важным для Готье было шокировать публику своим костюмом. Другой французский поэт, предтеча символизма Шарль Бодлер красил волосы в синий цвет; в середине прошлого века такой поступок был более чем смелым. Уже ближе к концу столетия Оскар Уайльд обращал на себя внимание подсолнухом, вдетым в петлицу фрака.
Томас Де Квинси, писатель-романтик, друг многих поэтов «Озерной школы», книгой «Исповедь английского любителя опиума» открыл новую тему европейской литературы - наркотики. В середине 40-х годов Теофиль Готье публикует «Клуб любителей гашиша», а в 1860 году появляется ставший впоследствии знаменитым «Искусственный рай» Шарля Бодлера. В те времена, когда наркотики только-только начали входить в жизнь европейской богемы, их опасность для здоровья осознавалась слабо, а о нравственных последствиях тогда, видимо, и вовсе не думали.
Литературно-художественная богема, резко противопоставлявшая себя массе, искала новизны, необычности, остроты переживаний. Еще одной возможностью преодоления морока жизни стал оккультизм в самых разнообразных его проявлениях. Магия, спиритизм и теософия привлекали неоромантиков не только в качестве колоритного материала для их художественных произведений, но и как реальные пути расширения собственных духовных горизонтов.
Мы не станем описывать деятельность и взгляды знаменитых оккультистов (эзотериков) XIX - начала ХХ века, будь то Елена Блаватская, Элифас Леви, Алистер Кроули или Рудольф Штайнер. Даже просто перечислить всех неоромантиков, увлекавшихся оккультными науками, здесь просто невозможно. Обратимся только к двум особенно ярким примерам из европейской литературы.
Жорж Гюисманс прославился эстетским романом «Наоборот», который для многих писателей и денди эпохи модерна стал настольной книгой, но сейчас нам уместнее вспомнить его роман «Там, внизу» (1891 г.), в котором Гюисманс, видимо, самолично участвовавший в сатанинских оргиях, удивительно подробно и живо описывает черную мессу... Интеллигенция скучала, ждала изменений, впадала в крайности, ударяясь то в вульгарный материализм, то в грезы мистицизма. Весьма впечатляющий пример тому сэр Артур Конан Дойл. Создатель Шерлока Холмса - воплощения позитивистского научного идеала - последние пятнадцать лет жизни посвятил практическому изучению и пропаганде спиритизма. Заядлый материалист Конан Дойл после окончания Первой мировой войны полностью уверовал в фей и духов. Свой потусторонний опыт он описал в таких произведениях, как «Пришествие фей» (1912 г.) и «Туманная земля» (опубликовано в 1926 г.).
Характерно признание известного русского оккультиста Петра Успенского. Позволим себе обширную цитату. Он вспоминает: «1906 или 1907 год. Редакция московской ежедневной газеты «Утро». Я только что получил иностранные газеты, мне нужно написать статью о предстоящей конференции в Гааге. Передо мной кипа французских, немецких, английских и итальянских газет. Фразы, фразы - полные симпатии, критические, иронические и шаблонные, те же, что употреблялись тысячи раз и будут употребляться снова, быть может, в диаметрально противоположных случаях. Мне необходимо составить обзор всех этих слов и мнений, претендующих на серьезное к ним отношение; а затем столь же серьезно изложить свое мнение на этот счет. Но что я могу сказать? Какая скучища! Дипломаты и политики всех стран соберутся и будут о чем-то толковать, газеты выразят свое одобрение или неодобрение, симпатию или враждебность. И все останется таким же, как и раньше, или даже станет хуже. «Время есть, - говорю я себе, - возможно, позднее что-нибудь придет мне в голову». Отложив газеты, я выдвигаю ящик письменного стола. Он набит книгами с необычными заглавиями: «Оккультный мир», «Жизнь после смерти», «Храм Сатаны», «Откровенные рассказы странника» и тому подобное. Уже целый месяц меня невозможно оторвать от этих книг, а мир Гаагской конференции и газетных передовиц делается для меня все более постным, чуждым, нереальным» (160).
На рубеже веков в России появилась новая генерация литературно-художественной интеллигенции; она заметно отличалась от поколения шестидесятников не только творческими интересами и социальным положением, разительны были внешние различия. Мирискуссники, голуборозовцы, символисты, акмеисты внешностью и манерами усиленно подчеркивали свою светскость, уделяя серьезное внимание костюму, облику в целом. Эту тенденцию часто называют русским дендизмом, она характерна для людей явно западной ориентации. У Александра Блока есть статья о русском дендизме. Блок особое внимание уделил его теневым сторонам. По словам поэта, это движение «попалило кое-что на пустошах «филантропии», «прогрессивности», «гуманности» и «полезностей», но, попалив кое-что там, оно перекинулось за недозволенную черту» (161). Видимо Блок имел в виду провозглашенный неоромантиками приоритет эстетического над нравственным, идея, ведущая свое происхождение от философии жизни Фридриха Ницше.
«Невозможно представить себе К.А. Сомова, признанного мастера галантных сцен, - верно отмечает Ю.Б. Демиденко. - тщательно и любовно воссоздавшего в своих картинах «дух мелочей прелестных и воздушных», одетым в унылый старомодный сюртук или в темную рабочую блузу. Он носил сюртуки особого покроя, чрезвычайно изысканные галстуки» (162). Не менее изящно одевались М. Врубель и В. Борисов-Мусатов, Л. Бакст, С. Дягилев и другие члены «Мира искусства». Об этом сохранилось множество воспоминаний. Но королем петербургских эстетов Серебряного века по праву считают поэта Михаила Кузмина. Манеры и одежда, которой он уделял первостепенное внимание, сделали его законодателем мод и тона. Не отставала и белокаменная; многие сотрудники редакций «Золотого духа» и «Весов» тоже в полной мере имеют право именоваться русскими денди.
Однако московские меценаты искусство жить понимали по-своему, не по-петербуржски. Колоритной фигурой в мире богатейшего московского купечества был Николай Рябушинский, о котором Александр Бенуа писал: «Что же касается его манер, то казалось, точно он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского» (163).
Н.П. Рябушинский, который субсидировал журнал «Золотое руно» и выставки голуборозовцев, внес тем самым существенный вклад в развитие художественной культуры Серебряного века. Еще он отличался страстью к роскошным празднествам. В подмосковном Петровском парке Николай Рябушинский выстроил виллу «Черный лебедь». «Новоселье справляли с невиданной пышностью, по городу разослали массу приглашений, отпечатанных на великолепной бумаге все с тем же вензелем - в черном овале силуэт лебедя - и надписью «Вилла Черный лебедь». Гости были поражены, едва вступив за ворота сада: они увидели дорожки, обрамленные рядами высаженных в грунт пальм, и клумбу перед террасой, сплошь засаженную орхидеями и другими тропическими растениями. На этом сюрпризы не кончились: в саду у собачей конуры сидел на цепи молодой лепард! У входа в сад был воздвигнут мраморный саркофаг, увенчанный бронзовой фигурой быка, - здесь должны были покоиться останки хозяина после его смерти» (164).
Бурная театрализация жизни не могла, конечно, не увлечь дам эпохи модерна. В столице мирового искусства Париже, как на сцене, так и в жизни эталоном женственности считалась актриса Сара Бернар, с которой было написано немало портретов. Оскар Уайльд старательно подражал ее выговору и специально для нее написал одну из своих лучших пьес «Саломея».
В Российской столице блистала поэтесса Зинаида Гиппиус. То она носила исключительно белые платья, то наряжалась в мужской костюм, который ей весьма шел. Одетой почти по-мужски ходила известная пианистка И. Миклашевская, та же склонность была у художницы Елизаветы Кругликовой. Здесь театрализация плавно перетекала в карнавал. Карнавальное поведение нашло мощное продолжение у футуристов и прочих представителей раннего модернизма (или авангардизма), но это особая тема.
Отечественные приверженцы национальной идеи облачались, в противоположность эстетствующей богеме, в деревенские, а чаще в псевдодеревенские наряды. Поддевки, шелковые рубахи-косоворотки, сафьяновые сапожки, лапти и прочие деревенские атрибуты активно и с удовольствием использовали Сергей Есенин, Николай Клюев, Федор Шаляпин, Максим Горький. Уместно здесь вспомнить и последователей Льва Толстого, одетых в широкие крестьянские сборчатые блузы с пояском. Как видим, и западники, и народники в начале нашего века в одинаковой степени были подвержены желанию выразить в поведении свои эстетические принципы и таким образом, хотя бы отчасти, преодолеть разрыв между жизнью и искусством.
Серебряный век в России (также впрочем как и в других странах) породил изрядное количество всевозможных интеллигентских кружков и собраний для избранных. Основатели «Мира искусства» начинали путь с организации кружка самообразования, они называли себя автодидактами. На первых встречах делались доклады по различным актуальным и историческим темам, связанным с развитием изобразительного искусства. Потом были триумфальные выставки, роскошный журнал и Русские сезоны в Париже.
Самым знаменитым и одновременно весьма таинственным собранием в Петербурге начала века были среды в башне у Вячеслава Иванова. Один из наиболее глубоких мыслителей и поэтов русского символизма Вячеслав Иванов увлекался философией Ф. Ницше и был одним из лучших знатоков античной культуры; особенно его интересовали дионисийские мистерии (основной его руд на эту тему «Дионис и прадионисийство» был запоздало издан только в 1923 г.). Его вторая жена Лидия Зиновьева-Аннибал как нельзя лучше дополняла Иванова.
Их квартира, располагавшаяся на верхнем этаже углового дома по Таврической улице - та самая башня - стала легендарным местом сбора художественной и литературной элиты символизма. Тут часто бывали К. Сомов, М. Добужинский, А. Блок, З. Гиппиус, Ф. Сологуб, Вс. Мейерхольд, С. Судейкин; захаживал А. Луначарский. Множество слухов окружало башню Иванова. Достоверно известно, что там устраивались дионисийские игрища с возлияниями и переодеваниями в античные одежды. Зиновьева-Аннибал очень любила в таких случаях наряжаться в пеплос или хитон. Также имели место спиритические сеансы, спектакли-экспромты, а главное - доклады и дискуссии по философским, религиозным, эстетическим вопросам.
В. Иванов и его единомышленники проповедовали в те годы грядущее откровение Святого Духа, предполагалось, что вскоре утвердится новая религия Третьего Завета (первый, Ветхий Завет, от Бога-отца; второй, Новый Завет, от Сына; третий - от Святого Духа). Естественно, что православная церковь решительно осуждала подобные идеи.
Такие кружки и общества можно было обнаружить, пожалуй, во всех культурных центрах Российской империи; несколько позже они стали неотъемлемой частью жизни русской эмиграции. Да и в Европе конца-начала века новых художественных, литературных, религиозных, совершенно неформальных организаций было в изобилии.
Еще один знак театрализации жизни Серебряного века - возникновение множества литературных и художественных кабаре. В Петербурге наиболее популярны были театры-кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов», а в Москве прославилась «Летучая мышь».
Организованный в 1908 году Никитой Балиевым театр-кабаре «Летучая мышь», стал особенно знаменит в 1915-м, когда он обосновался в подвале известного московского небоскреба (тучереза) «дома Нирнзее» в Гнездиковом переулке. Художник Сергей Судейкин расписал фойе, по его же эскизу сделали занавес. С первого вечера ведущий-конферансье Балиев сумел создать здесь легкую и непринужденную атмосферу. Этот театр-кабаре вырос непосредственно из веселых капустников МХАТа, где начинал свою актерскую карьеру Балиев. Репертуар «Летучей мыши» состоял из театральных миниатюр, оперетт и вполне серьезных спектаклей. Жующая публика за столиками со временем была заменена зрителями в рядах кресел. Здесь отдыхал и развлекался артистический мир Москвы. В 1920 году Никита Балиев с лучшей частью труппы эмигрировал.
Последнее десятилетие предыдущего века и первое нынешнего отмечены обостренным интересом, как тогда выражались, к «проблеме пола». Прекрасное тому подтверждение - деятельность венского врача и психолога Зигмунда Фрейда, которого интересовала прежде всего область бессознательного и сексуальность (либидо) как ядро бессознательного. Вряд ли случайно в той же Вене и в то же время один из лидеров стиля модерн Густав Климт тоже увлекся исследованием, но уже средствами искусства, царства эроса. Насквозь эротична была графика Обри Бердсли и Фелисьена Ропса...
В России особенно часто к проблеме пола обращались писатели Василий Розанов, Алексей Ремизов, Михаил Арцибашев и философ Николай Бердяев. Среди отечественных художников в этот ряд надо поставить Константина Сомова, Льва Бакста, Николая Феофилактова. Причем, происходила явная эротизация не только искусства, но и жизни артистической богемы. То была быстрая сексуальная эволюция.
Примечания:
158. Ходасевич В. Русский эрос или философия любви в России. - М.: Прогресс, 1991. - С. 338.
159 .Цитата по: Панорама искусств, № 13. - М.: Советский художник, 1990. - С. 71.
160. Успенский П.Д. Новая модель Вселенной. - СПб: Изд-во Чернышева, 1993. - С. 13-14.
161. Блок А. Собр.соч. в 8-ми томах. - М-Л., 1962. - Т. 8. - С. 56.
162. Панорама искусств, № 13. - С. 74.
163. Цитата по: Думова Н. Московские меценаты. - М.. Молодая гвардия, 1992. - С. 246.
164. Думова Н. Московские меценаты. - С. 201.