Зрелый эстетизм:
взгляды Оскара Уайльда
и Джеймса Уистлера.
Эстетический пессимизм Оскара Уайльда
Для того, чтобы понять, что такое эстетизм конца XIX века, нет более благодатного для изучения материала, чем кри тические и художественные произведения Оскара Уайльда. Он был не только самым ярким представителем английского эстетизма, но и, пожалуй, всего европейского эстетизма вообще. Уайльд пользовался большой популярностью не только у себя в стране, но и во Франции, а также в США (в 1882 году он ездил туда с чтением публичных лекций по эстетике). По-французски Уайльд говорил прекрасно и написал на этом языке свою знаменитую драму «Саломея»; она была издана во Франции в 1893 году.
В конце прошлого века Париж был столицей мирового искусства, и тут Уайльд чувствовал себя лучше, чем в каком бы то ни было другом месте. Но наибольшее влияние на формирование его эстетических взглядов оказала, безусловно, все-таки английская культура. Сам эстетизм был более типичен для Англии, чем для любой другой страны. Исследователь культуры конца прошлого столетия Филип Жулиан довольно точно охарактеризовал ситуацию так: «Англия была эстетствующей, Франция - декадентствующей»(82) .
Английская буржуазия была самой богатой, самой уверенной в себе и наверняка самой пошлой буржуазией конца века. Вычурная безвкусность викторианской эпохи и была основной причиной эстетской реакции, столь отчетливо давшей о себе знать именно в Англии.
Оскару Уайльду, как наиболее талантливому и интересному из английских писателей-эстетов, удалось наиболее полно выразить суть движения, его критическую и позитивную стороны. Самое сильное влияние на Уайльда оказал Пейтер и английские романтики. Многим обязан Уайльд Рескину, который открыл ему глаза на уродства и ужасы капитализма. Из французов им были любимы Гюисманс, Бальзак, Готье, Бодлер. С любовью и уважением относился Уайльд к русским писателям Тургеневу и Достоевскому.
Прежде часто говорили о несамостоятельности Уайльда в искусстве и теории, находя множество источников, откуда он черпал идеи и образы, но со временем эта точка зрения была вытеснена другой, согласно которой не отрицаются влияния многих писателей на Уайльда, но подчеркивается его значимость для мировой культуры. Обвинения в плагиате в эпоху постмодернизма уступили место позитивному анализу его наследия.
Нас Уайльд интересует как самый яркий представитель эстетизма в практике и теории, и посему, отмечая его заимствования, мы основное внимание обратим на созданную им концепцию искусства и его связи с жизнью.
Эстетика Оскара Уайльда изложена им в книге «Замыслы» (1891 г.), а наиболее полным художественным воплощением его идей стал роман «Портрет Дориана Грея» (1891 г.), который вызвал бурную реакцию современников и остался самым интересным произведением писателя и для нас.
«Мы, - проповедовал Уайльд, путешествуя по Америке, - порождения тревожного, бесноватого века, и куда нам бежать в такие роковые минуты отчаяния и надрыва, куда нам укрыться, как не в ту верную обитель красоты, где всегда много радости и немного забвения, в тот божественный град, в ту citta divina, как его называет старинный итальянский апокриф, где хотя бы на краткий миг можно позабыть все распри и ужасы мира, а также и печальный удел, выпавший в мире для нас»(83) . Пессимизм Уайльда характерен для всей упаднической культуры конца столетия, но в рамках этого трагического мировоззрения есть светлое пятно - искусство, способное спасти от пошлости, грубости, несовершенств, переполняющих мир. Концепция Пейтера в сравнении с Уайльдовской выглядит более радостной. В вышеприведенном утверждении Уайльда исключается возможность наслаждаться жизнью, в то время как у Пейтера жизнь в мире может доставлять радость и прекрасные, захватывающие переживания.
Ниже мы увидим, что Уайльд принимает возможность и даже необходимость наслаждения жизнью, но настроения пессимизма, бывшие у Пейтера не такими сильными, все больше захватывают лидера английского эстетизма. Уайльду мир кажется много мрачнее и безобразней, чем Пейтеру.
Прежде чем перейти непосредственно к эстетике Уайльда, мы выясним его общефилософскую позицию, посмотрим, как он решает основной вопрос философии. Уайльд пишет: «Если рассматривать природу как совокупность явлений, лежащих вне человека, то люди в ней открывают лишь то, что они сами в нее привносят. У нее нет собственных замыслов»(84) . Мало кто из писателей и художников интересующего нас круга столь ясно решает центральный философский вопрос. Уайльд так же, как и Пейтер, последовательный идеалист. «Природа вовсе не великая мать, родившая нас; она сама наше создание...»(85) , - подытоживает Уайльд свои субъективно-идеалистические взгляды.
Благодаря такой оценке природы, и шире - действительности, она оказывается эстетически бедной. Только сознание привносит в природу все то, что мы в ней обнаруживаем, сама по себе она бесцветна и не обладает никакими значениями или свойствами. Природа представляется материалом сырым и инертным, из которого сознание человека образует его жизненный мир и его искусство. Все это немало напоминает кантовский априоризм.
Эстет восклицает: «Наслаждаться природой! Какое счастье, что к этому я уж с давних пор решительно неспособен. ...Ведь что открывает нам искусство? - что в природе нет никакой соразмерности, что она на удивление груба, до крайности монотонна и лишена какой бы то ни было завершенности»(86 ). Таким образом, субъективный идеализм приводит к обесцениванию действительности как объекта эстетического наслаждения. Эстет оказывается в такой мировоззренческой ситуации, где ни социальная жизнь, ни природа не могут в полной мере быть объектами искусства.
Справедливости ради нужно отметить, что в эстетике Уайльда все же допускается возможность использования действительности в качестве самого сырого исходного материала для художественного творчества. «Жизнью и природой, - полагает Уайльд, - порою можно пользоваться в искусстве, как частью сырого материала, но, чтобы принести искусству действительную пользу, они должны быть переведены на язык художественных условностей»(87) . Однако в общем контексте рассуждений Уайльда данное положение тонет в почти тотальном отрицании эстетической ценности действительности.
Есть возможность по-другому толковать эстетические взгляды Оскара Уайльда. Иные исследователи его наследия, обнаруживая некоторую сбивчивость в рассуждениях лидера английских эстетов, отмечая различные отклонения от чисто формалистического принципа, объявляют его эклектиком. В частности, Епифанио сен Жейн полагает, что «как критик, Уайльд непоследователен и несистематичен; не изменяет он только своему резкому тону»(88) . Безусловно, систематизированной эстетической концепции Уайльд не создал и в его произведениях можно найти идеи, не всегда увязывающиеся полностью друг с другом. Уайльд был развивающейся личностью и как всякий творческий человек искал Истину, новизну, Прекрасное... Все это может несколько усложнить выяснение его философских и эстетических позиций, но отнюдь не лишает нас возможности определить суть и основную направленность его общетеоретических взглядов.
В трудах почти всякого заметного мыслителя обнаруживаются некоторые неясности и противоречия. Неудивительно, что они есть и у Уайльда; мы же попытаемся выяснить как суть философии эстетизма, так и отклонения от нее, а также попытаемся указать на причины и основания этих отклонений.
Пока мы можем сделать вывод о том, что для Уайльда действительность хотя и может служить источником творчества, но этого крайне тало для искусства. Решающее значение тут приобретают условность и фантазия. Наиболее интересным и плодотворным явлением в истории европейского искусства Уайльд считает романтизм, а наиболее несовершенным - реализм. Такие оценки вполне логично проистекают, опять же, из идеалистического решения отношения сознания к бытию.
Примечания:
82. Jullian Ph. Esthetes et Magiciens. - P. 33.
83. Уайльд О. Полн.собр.соч.. - СПб: Изд-во А.Ф. Маркс, 1912. - Т. 4. - С. 142.
84. Там же, с. 169.
85. Там же, с. 179.
86. Уайльд О. Избранные произведения. В двух томах. - М.: Республика, 1993. - Т. 2. - С. 218.
87. Зарубежная литература ХХ века. - М.: Просвещение, 1981. - Т. 1. - С. 257.
88. Juan Epifanio san. The Art of Oscar Wilde. - Princenton, 1967. - P. 74.