Театр им. В. Ф. Комиссаржевской

Николай Эрдман Самоубийца

Комедия в четырех действиях

Действующие лица

Подсекальников Семен Семе­нович.

Мария Лукьяновна— его жена.

Серафима Ильинична— его теща.

Александр Петрович Калабушкин—их сосед.

Маргарита Ивановна Пересветова.

Аристарх Доминикович Гранд-Скубик.

Егорушка (Егор Тимофеевич).

Никифор Арсентьевич Пуга­чев— торговец.

Виктор Викторович— писатель.

Отец Елпидий— священник.

Клеопатра Максимовна.

Раиса Филипповна.

Старушка.

Молодой человек — глухонемой, Зинка Па­деспань, Груня, хор цыган, два официанта. Модистка, портниха, два подозрительных типа, два мальчика, трое мужчин, церков­ные певчие—хор, фа­кельщики, дьякон, две старушки, мужчины, женщины.

Действие первое

Комната в квартире Семена Семеновича. Ночь. На двуспальной кровати спят суп­руги Подсекальниковы —Семен Семе­нович и Мария Лукьяновна.

С е м е н С е м е н о в и ч. Маша, а Маша. Маша, ты спишь? Маша!

М а р и я Л у к ь я н о в н а (кричит). Ааааа...

С е м е н С е м е н о в и ч. Что ты, что ты — это я.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что ты, Семен?

С е м е н С е м е н о в и ч. Маша, я хотел у тебя спросить... Маша... Маша... ты опять спишь? Маша!

М а р и я Л у к ь я н о в н а (кричит). Ааааа...

С е м е н С е м е н о в и ч. Что ты, что ты — это я.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это ты, Семен?

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну да, я.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что ты, Семен?

С е м е н С е м е н о в и ч. Маша, я хотел у тебя спросить...

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ну... Ну, чего же ты, Семен... Сеня!

С е м е н С е м е н о в и ч. Маша, я хотел у тебя спросить... что, у нас от обеда ливер­ной колбасы не осталось?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Чего?

С е м е н С е м е н о в и ч. Я говорю — что, у нас от обеда ливерной колбасы не оста­лось?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ну, знаешь, Семен, я всего от тебя ожидала, но, чтобы ты ночью с измученной женщиной о ливер­ной колбасе разговаривал, — этого я от тебя ожидать не могла. Это такая нечуткость, такая нечуткость. Целые два дня я как лошадь какая-нибудь или муравей работаю, так вместо того, чтобы ночью мне дать хоть минуту спокойствия, ты мне даже в кровати такую нервную жизнь устраиваешь. Знаешь, Семен, ты во мне этой ливерной колбасой столько убил, столько убил... Неужели ты, Сеня, не понимаешь: если ты сам не спишь, то ты дай хоть другому выспаться... Сеня, я тебе говорю или нет? Семен, ты заснул что ли? Сеня!

С е м е н С е м е н о в и ч. Ааааа...

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что ты, что ты — это я.

С е м е н С е м е н о в и ч. Это ты, Маша?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ну да, я.

С е м е н С е м е н о в и ч. Что тебе, Ма­ша?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я говорю, что если ты сам не спишь, то ты дай хоть дру­гому выспаться.

С е м е н С е м е н о в и ч. Погоди, Маша.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Нет, уж ты по­годи. Почему же ты в нужный момент не накушался? Кажется, мы тебе с мамочкой все специально, что ты обожаешь, готовим, кажется, мы тебе с мамочкой больше, чем всем накладываем.

С е м е н С е м е н о в и ч. А зачем же вы с вашей мамочкой мне больше, чем всем, накладываете? Это вы не задаром наклады­ваете, это вы с психологией мне наклады­ваете, это вы подчеркнуть перед всеми желаете, что вот, мол, Семен Семенович нигде у вас не работает, а мы ему больше, чем всем накладываем. Это я понял, зачем вы накладываете, это вы в унизительном смысле накладываете, это вы...

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Погоди, Сеня.

С е м е н С е м е н о в и ч. Нет, уж ты по­годи. А когда я с тобой на супружеском ложе голодаю всю ночь безо всяких свиде­телей, тет-а-тет под одним одеялом, ты на мне колбасу начинаешь выгадывать.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Да разве я, Сеня, выгадываю! Голубчик ты мой, кушай, пожалуйста. Сейчас я тебе принесу. Господи, что же это у нас опять со светом! Чиним, чиним, платим, платим, а его опять все нет. (Слезает с кровати. Зажигает свечку. Босая, со свечкой в руке идет к двери.) Господи, что же это такое делается? А? Это же очень печально так жить. (Уходит в другую ком­нату.)

Темно. Семен Семенович молча лежит на двуспальной кровати. В комнату возвра­щается Мария Лукьяновна. В одной руке у нее свеча, в другой тарелка. На тарелке лежит колбаса и хлеб.

Тебе, Сенечка, как колбасу намазывать, на белый, на черный?

С е м е н С е м е н о в и ч. Цвет для меня никакого значения не имеет, потому что я есть не буду.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Как не будешь?

С е м е н С е м е н о в и ч. Пусть я лучше скончаюсь на почве ливерной колбасы, а есть я ее все равно не буду.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это еще по­чему?

С е м е н С е м е н о в и ч. Потому что я знаю, как ты ее хочешь намазывать. Ты ее со вступительным словом мне хочешь намазы­вать. Ты сначала всю душу мою на такое дерьмо израсходуешь, а потом уже ста­нешь намазывать.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ну, знаешь, Семен...

С е м е н С е м е н о в и ч. Знаю. Ложись.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что?

С е м е н С е м е н о в и ч. Ложись, я тебе говорю.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вот намажу и лягу.

С е м е н С е м е н о в и ч. Нет, не намажешь.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Нет, намажу.

С е м е н С е м е н о в и ч. Кто из нас муж, наконец, ты или я? Ты это что же, Мария, думаешь: если я человек без жалованья, то меня уже можно на всякий манер регули­ровать? Ты бы лучше, Мария, подумала, как ужасно на мне эта жизнь отражается. Вот смотри, до чего ты меня довела. (Садится на кровати. Сбрасывает с себя одеяло. Кладет ногу на ногу. Ребром ладо­ни ударяет себя под колено, после чего под­брасывает ногу вверх.) Видела?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что это? Сеня!

С е м е н С е м е н о в и ч. Нервный симптом. (Снова ложится и накрывается одеялом.)

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Так, Семен, жить нельзя. Так, Семен, фокусы в цирке показывать можно, но жить так нельзя.

С е м е н С е м е н о в и ч. Как это так нель­зя? Что же мне, подыхать, по-твоему? Подыхать? Да? Ты, Мария, мне прямо скажи, ты чего домогаешься? Ты послед­него вздоха моего домогаешься. И доможешься. Только я тебе в тесном семейном кругу говорю, Мария, — ты сволочь.

Подсвечник вываливается из рук Марии Лукьяновны, падает на пол и разбивается. В комнате снова совершенно темно. Пауза. В темноте в комнату входит Серафима Ильинична.

М а р и я Л у к ь я н о в н а (кричит). Ааааа...

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что ты, что ты — это я.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это ты, мамоч­ка?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну да, я.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что тебе, ма­мочка?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Объясни ты мне, Маша, пожалуйста, почему у вас ночью предметы падают? А? Вы всех в доме так перебудите. Маша? А Маша! Маша, ты плачешь, что ли? Семен Семенович, что такое у вас здесь делается? Семен Семено­вич! Маша! Я тебя, Маша, спрашиваю. Почему ты, Мария, молчишь? Почему ты молчишь?! Мария!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Принципиально.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Господи, боже ты мой, это что же за новые новости та­кие? А?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Пусть Семен Семенович говорит, а я говорить не буду.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Семен Се­менович! А, Семен Семенович! Почему вы молчите, Семен Семенович?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это он из на­хальности, мамочка.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Вы зачем же, Семен Семенович, пантомиму такую устраиваете? А? Семен Семенович!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Сеня!.. Семен!..

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Семен Се­менович!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. А вдруг с ним удар, мамочка?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну что ты, Мария! С чего это? Что ты, Семен Семено­вич!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я пойду по­смотрю, мамочка.

В темноте раздаются осторожные шаги Марии Лукьяновны.

Сеня!.. Сеня. Семен... Мамочка!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что случи­лось?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Зажигай свеч­ку.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Боже мой, что с ним?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Зажигай свеч­ку, тебе говорят.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Где она? Где?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. На полу она, мамочка, на полу. Шарь, мама, на полу. На полу шарь. Сеня, голубчик ты мой, не пугай ты меня, пожалуйста... Сеня!.. Мамоч­ка, что же ты?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Я, Маша, ползаю, ползаю.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ты не там, мама, ползаешь. Ты у фикуса ползай, у фикуса.

Наступает тишина, затем что-то падает.

Господи, что это?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Фикус, Ма­шенька, фикус!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я с ума сойду, так и знай.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Обожди, Машенька, обожди, я еще у комода не пол­зала. Мать пресвятая богородица, вот она!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Зажигай ее, зажигай!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Обожди, Машенька, я сейчас. (Чиркает спичкой.)

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я больше, ма­мочка, ждать не могу, потому что здесь ужас что делается.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а (подбегает со свечкой). Что же с ним? Что?

М а р и я Л у к ь я н о в н а (откидывает одеяло). Видишь?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Нет.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. И я нет.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Где же он?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Нет его, ма­мочка. И постель вся холодная, Сеня!.. Сеня!.. Ушел!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как — ушел?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Так ушел. (Мечется по комнате.) Сеня!.. Сеня!..

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а (со свечкой, заглядывая в соседнюю комнату). Семен Семенович?

М а р и я Л у к ь я н о в н а (подбегает к кровати). Свечку! Свечку сюда! (Выхваты­вает у Серафимы Ильиничны свечку, ставит ее на пол, становится на колени и смотрит под кровать.) Батюшки мои, у самой стенки. (Лезет под кровать.)

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что ты, Маша? Куда ты? Очухайся!

М а р и я Л у к ь я н о в н а (из-под крова­ти). Я, на улицу, мама, на улицу. (Вылезает с дамскими ботинками в руке.) Вот они. (Начинает надевать.) Подавай, мама, юбку!

Серафима Ильинична бросается к комоду.

Свечку, свечку оставь!

Серафима Ильинична бросается к кровати, ставит свечку и снова бросается к комоду.

Стой, я сама. (Останавливает Серафиму Ильиничну, подбегает к стене и срывает с гвоздя юбку.)

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Да куда же ты, Машенька? Бог с тобой.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Воротить его надо, обязательно воротить. Он в таком со­стоянии, в таком состоянии. Он в кровати мне даже симптомы показывал.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Матерь Божия!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вдруг он что-нибудь с собой сделает?! Довела его эта ливерная колбаса!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что ж ты раньше, Мария, думала? Обувайся скорей! Обувайся!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Кофту, кофту давай!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Слава богу, штаны!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что штаны?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Вот штаны. Раз штаны здесь, значит и он здесь.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. А что если он без штанов ушел? Он в таком состоянии, в таком состоянии...

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Человек без штанов, никуда он уйти не может...

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Ну, а где же он, мамочка?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Он, долж­но быть, по надобности.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вот он там над собой и сделает.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как это? Что ты?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Очень просто. Пук — и готово.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Мать пре­святая богородица!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Как же нам быть теперь? А? Вдруг он...

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Тише!.. Слышишь?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Нет!.. А ты?..

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. И я ничего не слышу.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Господи, ужас какой! Я пойду постучусь к нему, мамоч­ка. Будь что будет. (Уходит.)

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а (обращается к иконе и осеняет себя крестом). Божии матери: Вутиванская, Ватопедская, Окувицкая, Купятицкая, Ново-Никитская, Арапет-ская, Псковская, Выдропусская, Старорус­ская, Святогорская, Венская, Свенская, Иверская, Смоленская, Аболацкое-Знаменские, Братская, Киевская, Пименовская, Испанская и Казанская, помолите сына своего о добром здравии зятя моего. (Кре­стится, оглядывается на дверь, снова кре­стится, опускается на колени.) Милосердия двери отверзи нам, благословенная бого­родица...

Вбегает Мария Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Дверь на крюч­ке и не открывается.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. А ты с ним разговаривала?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Разговаривала.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну и что же он?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. На вопросы не отвечает и звука не подает.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как же мы, Машенька? А?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я сейчас Алек­сандра Петровича разбужу, пусть он, мамочка, дверь выламывает.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Александ­ра Петровича беспокоить нельзя.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Как нельзя?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Александр Петрович мужчина под впечатлением. Он на прошлой неделе жену схоронил.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вот и чудно, что схоронил, значит, он понимать теперь должен, сочувствовать. (Подбегает к двери.)

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как бы, Машенька, хуже не вышло.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Все равно нам мужчина необходим. Без мужчины нам, мама, не справиться. (Стучит в дверь.) А не может быть, мамочка...

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что, что... я не знаю, мало ли что. (Подбегает к Сера­фиме Ильиничне.) Ты сходила бы, мама, послушала, вдруг он там зашевелился.

Серафима Ильинична уходит.

(Подбегает к двери, стучит.) Александр Пет­рович!.. Товарищ Калабушкин! Товарищ Калабушкин!..

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (сонным го­лосом). Кто там?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Не сочтите за хамство, товарищ Калабушкин, это я.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). А?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это я, Подсекальникова.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Кто?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Подсекальникова, Мария Лукьяновна. Здравствуйте!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Что?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вы мне очень необходимы, товарищ Калабушкин.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Как необходим?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Как мужчина.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Что вы, что вы, Мария Лукьяновна! Тише!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вам, конечно, товарищ Калабушкин, не до этого, но поду­майте только, товарищ Калабушкин, я одна, совершенно одна. Что же мне делать, това­рищ Калабушкин?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Вы холодной водой обтирайтесь, Мария Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что?.. Товарищ Калабушкин!.. А, товарищ Калабушкин?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Тише, черт вас возьми!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Мне придется, товарищ Калабушкин, дверь выламывать.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (за дверью). Ради бога! Послушайте! Стойте! Да стой же!

Дверь с шумом распахивается. В дверях воз­никает Маргарита Ивановна. Огром­ная женщина в ночной рубашке.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Дверь выла­мывать? Интересное времяпровождение для молоденькой дамочки! Ах вы, шкура вы эдакая, извиняюсь за выражение.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Это как же та­кое? Помилуйте... Александр Петрович!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Вы зачем Александру Петровичу набиваетесь? Мы сидим здесь в глубоком трауре и беседуем о покойнице, а вы дверь в это время хотите выламывать?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Да я разве же эту хотела выламывать? Что я, жульница, что ли какая-нибудь?

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Современные дамочки хуже жуликов, прости господи, так и ходят и смотрят, где кто плохо лежит, Ах, вы...

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (высунув голову). Маргарита Ивановна!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Что тебе?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Если вы ее бить собираетесь, Маргарита Ивановна, то я этого вам не советую, потому что вы здесь не прописаны. (Голова скрывается.)

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Но, позвольте... за что же вы?

М а р г а р и т а И в а н о в н а. А зачем вы чужого мужа обхаживаете?

М а р и я Л у к ь я н о в н а (оправдываясь). Вы не так меня поняли, уверяю вас. Я же замужем.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Понимать здесь особенно нечего — я сама замужем.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Но, поймите, что он стреляется!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч (высунув голову). Кто стреляется?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Семен Семе­нович.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Где стре­ляется?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Не подумайте лишнего, Александр Петрович, в туалете.

Голова Александра Петровича скрывается.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Кто ж, про­стите, в уборной стреляется?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. А куда ж без­дельнику больше пойти?

Из двери выскакивает Александр Пет­рович. Он в рубашке, штанах и туфлях на босую ногу.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Так чего же вы, черт вас возьми, прохлаждаетесь? Надо что-то делать, Мария Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вот за этим я к вам и пришла, Александр Петрович. Человек вы воинственный — тиром заве­дуете, помогите нам с мамочкой дверь к нему выломать.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Почему же вы сразу мне этого не сказали?

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Что же вы ждете?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Идемте, Ма­рия Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Я боюсь, как мы станем ее выламывать, он возьмет да и выстрелит.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Мы к нему подкрадемся и разом, Мария Лукьяновна. Только тише... Вот так, на цыпочках.

Александр Петрович снимает туфли и кра­дется к двери, за ним — Мария Лукьяновна и Маргарита Ивановна.

Тсс...

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Тсс... (Подкра­дывается к двери.)

Возле самой двери внезапно раздается крик: "А!"

В с е (отшатнувшись). Ой!

В комнату вбегает Серафима Ильинична.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Не ходите туда! Не ходите!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Боже мой!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Что случи­лось?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Вы пред­ставьте себе, пожалуйста, там совсем не Семен Семенович, а Володькина бабушка с той половины.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что ты, ма­мочка?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Честное слово! Я своими глазами видела. Только что оттуда вышла. А я, Маша, как дура, стояла, подслушивала. Тьфу!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Получается ляпсус, Мария Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Что ты, ма­мочка? Ты виновата. Я тебе говорила, что он на улице. Умоляю вас, Александр Пет­рович, побежимте на улицу.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как же он без штанов и на улице.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. А скажите, вы в доме везде искали?

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Совершенно везде.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Разве толь­ко на кухне.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Вот на кухне действительно не искали. Побежимте на кухню, товарищ Калабушкин.

Бросаются к двери, Маргарита Ивановна устремляется за ними.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Нет, уж вы не ходите за нами, Маргарита Ивановна, мы вдвоем.

Убегают.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. До чего он любитель вдвоем уходить, это прямо психоз у него какой-то. Побежимте давайте и мы.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а (бежит за ней). Нет, зачем же! Послушайте! Стойте! Да стойте же!

В этот момент со стороны кухни в последо­вательном порядке раздаются: слово «Стой!», выкрикнутое Александром Петро­вичем, грохот захлопнувшейся двери, нечело­веческий визг Семена Семеновича и, наконец, шум падающего тела, после чего насту­пает совершенная тишина.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Это что же такое? Царица небесная!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Кончен бал! Застрелился он, обязательно застрелился.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Как же мы теперь? А?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Я сейчас закричу или что-нибудь сделаю.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Ой, не де­лайте!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Я боюсь!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Я сама боюсь!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ой! Идут!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Где идут?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ой, несут!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Что несут?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ой, его несут.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Ой, сюда несут!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Так и есть, несут!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Ой!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Несут!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Несут!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Чтой-то бу­дет! Чтой-то будет!

Александр Петрович почти втаскивает пере­пуганного Семена Семеновича.

С е м е н С е м е н о в и ч. Чтой-то было? Чтой-то было?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Не волнуй­тесь, Семен Семенович.

С е м е н С е м е н о в и ч. Вы зачем меня держите? Вы зачем... Отпустите, пустите меня! Пустите!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Не пускай­те!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Держите его! Держите!

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Где же Машенька? Маша где?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Маша ваша на кухне валяется.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как валя­ется?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. В крупном обмороке, Серафима Ильинична.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ой, да что же это будет? Святые угодники! (Убегает из комнаты. Маргарита Ивановна за ней.)

С е м е н С е м е н о в и ч. Виноват! Вы за­чем же в карман ко мне лезете? Что вам нужно? Оставьте меня, пожалуйста!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы сначала отдайте мне эту штуку.

С е м е н С е м е н о в и ч. Что за штуку? Какую штуку? Нет, нет у меня ничего. Понимаете, нету.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Я же видел, как вы ее в рот засовывали.

С е м е н С е м е н о в и ч. Врете вы, ничего я себе не засовывал. Пустите меня сейчас же!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Хорошо, я пущу вас, Семен Семенович, но вы дайте мне слово, Семен Семенович, что пока вы все­цело меня не выслушаете, вы себе над собой ничего не позволите. Я как друга прошу вас, Семен Семенович, только выслу­шайте, только выслушайте.

С е м е н С е м е н о в и ч. Говорите. Я слу­шаю.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Ну, спасибо. Садитесь, Семен Семенович. (Усаживает его. Встает перед ним в позу.) Гражданин Подсекальников! Подождите минуточку. (Под­бегает к окну. Раздергивает занавеску.)

Нездоровое городское утро освещает разво­роченную постель, сломанный фикус и всю невеселую обстановку комнаты.

Гражданин Подсекальников! Жизнь пре­красна!

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну, а мне что из этого?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. То есть как это что? Гражданин Подсекальников, где вы живете? Вы живете в двадцатом веке? В веке просвещения! В веке электричества!

С е м е н С е м е н о в и ч. А когда электри­чество выключают за неплатеж, то какой же, по-вашему, это век получается? Камен­ный?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Очень камен­ный, гражданин Подсекальников. Вот какой уже день как в пещере живем. Прямо жить из-за этого даже не хочется. Тьфу ты черт! Как не хочется? Очень даже хочется! Вы меня не сбивайте, Семен Семенович! Граж­данин Подсекальников! Жизнь прекрас­на!

С е м е н С е м е н о в и ч. Я об этом в га­зетах даже читал, но я думаю — будет опро­вержение.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вот напрасно вы думаете. Вы не думайте! Вы рабо­тайте!

С е м е н С е м е н о в и ч. Безработным рабо­тать не разрешается!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы все жде­те какого-то разрешения. С жизнью надо бороться, Семен Семенович.

С е м е н С е м е н о в и ч. Разве я не борол­ся, товарищ Калабушкин. Вот смотрите, пожалуйста. (Вынимает из-под подушки книжку.)

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Это что?

С е м е н С е м е н о в и ч. Руководство к игранью на бейном басе.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Как? На чем?

С е м е н С е м е н о в и ч. Бейный бас — это музыка. Духовая труба. Изучить ее можно в двенадцать уроков. И тогда открывается золоченое дно. У меня даже смета уже со­ставлена. (Показывает листок бумаги.) При­близительно двадцать концертов в месяц по пяти с половиной рублей за штуку. Зна­чит, в год получается чистого заработка тысяча триста двадцать рублей. Как вы сами, товарищ Калабушкин, видите, все уже приготовлено, чтоб играть на трубе. Есть желание, есть смета, есть руководство, нету только трубы.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Это общая участь, гражданин Подсекальников. Что же сделаешь, все-таки надо жить.

С е м е н С е м е н о в и ч. Без сомнения надо, товарищ Калабушкин.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы соглас­ны?

С е м е н С е м е н о в и ч. Согласен, това­рищ Калабушкин.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Значит, я убедил вас! Спасибо! Ура! Отдавайте револь­вер, гражданин Подсекальников.

С е м е н С е м е н о в и ч. Какой револьвер? Какой револьвер?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы опять начинаете? Я же видел, как вы его в рот засовывали.

С е м е н С е м е н о в и ч. Я?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы!

С е м е н С е м е н о в и ч. Боже мой! Я засо­вывал. Для чего?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы зачем из меня идиота устраиваете. Все же знают, что вы стреляетесь.

С е м е н С е м е н о в и ч. Кто стреляет­ся?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы стреляе­тесь!

С е м е н С е м е н о в и ч. Я?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы!

С е м е н С е м е н о в и ч. Боже мой! Подо­ждите минуточку. Лично я?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Лично вы, гражданин Подсекальников.

С е м е н С е м е н о в и ч. Почему я стре­ляюсь, скажите пожалуйста?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Что вы, сами не знаете?

С е м е н С е м е н о в и ч. Почему — я вас спрашиваю.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Потому что вы год как нигде не работаете и вам совест­но жить на чужом иждивении. Разве это не глупо, Семен Семенович?

С е м е н С е м е н о в и ч. Подождите мину­точку. Кто сказал?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Да уж будь­те спокойны. Мария Лукьяновна.

С е м е н С е м е н о в и ч. Ой! Уйдите! Ос­тавьте меня одного. Вон отсюда к чертовой матери!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вот отдайте револьвер, тогда уйду.

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну, вы сами пой­мите, товарищ Калабушкин, ну откуда я мог бы его достать.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. В наше время револьвер достать не трудно. Вон Панфилыч револьвер на бритву выменивает. Отда­вайте револьвер, Семен Семенович!

С е м е н С е м е н о в и ч. Не отдам!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Ну, простите, пеняйте тогда на себя. Я физической силой его достану. (Хватает его за руку.) Все рав­но вам теперь от меня не уйти.

С е м е н С е м е н о в и ч. Не уйти? Ну, так знайте, товарищ Калабушкин. Если вы моментально отсюда не выйдете, я сейчас же у вас на глазах застрелюсь.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Не застрели­тесь!

С е м е н С е м е н о в и ч. Вы не верите? Хорошо! Я считаю до трех. Раз!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Ой, застре­лится!

С е м е н С е м е н о в и ч. Два!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Я ушел! (Пулей в свою комнату.)

С е м е н С е м е н о в и ч. Три! (Вытаски­вает из кармана ливерную колбасу.) Ой, куда же, куда же ее положить. Где тарелка? (Кладет колбасу на тарелку.) Все как было. До смерти не догадаются. Ну, Мария, по­стой, я тебе докажу. (Подбегает к столу, начинает рыться.) Я тебе докажу... как мне совестно жить на твоем иждивении. Ну, по­стой! Докажу! Вот она! (Вынимает бритву.) Шведской стали. Отцовская. Эх, наплевать, все равно мне не бриться на этом свете. (Убегает.)

Александр Петрович выходит из своей ком­наты. Серафима Ильинична и Маргарита Ивановна втаскивают бесчувственную Ма­рию Лукьяновну.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что вы де­лаете? Что вы делаете? Ноги в руки возь­мите, Маргарита Ивановна!

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Осторожнее, осторожнее!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Вы совсем обезумели. Для чего же вы женщину воло­ком тащите? Ставьте, ставьте ее на попа.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну, теперь расстегните ее.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. С удоволь­ствием.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Кто здесь?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Все свои, не стесняйтесь, Мария Лукьяновна.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Где он? Что с ним? Он умер, товарищ Калабушкин?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Умереть он не умер, Мария Лукьяновна, но я должен вам честно сказать — собирается.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Побежимте к нему!

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. И не про­буйте даже, Мария Лукьяновна, вы все дело изгадите. Он мне сам говорил. Если вы, говорит, мой порог переступите, я у вас, говорит, на глазах застрелюсь.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну, а вы?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Я и так, я и сяк, и молил, и упрашивал — ничего не подействовало.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Здесь прика­зывать надо, а не упрашивать. Вот пойдите сейчас, заявите в милицию, пусть его аре­стуют и под суд отдадут.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Нет такого закона, Маргарита Ивановна. К жизни суд никого присудить не может. К смерти мо­жет, а к жизни нет.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Где же вы­ход?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. В трубе, Се­рафима Ильинична.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Как в тру­бе?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Есть такая труба, Серафима Ильинична, труба бе, гели­кон или бейный бас, в этом басе весь выход его и спасение.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Для чего же, простите, ему труба?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Для нажития денег, Мария Лукьяновна. Если эту тру­бу для него достать, я могу гарантировать, что он не застрелится.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. На какую же сумму такая труба?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Полагаю, рублей на пятьсот или более.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. На пятьсот? Да когда у нас будет пятьсот рублей, он тогда и без этой трубы не застрелится.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Это, верно, пожалуй, Мария Лукьяновна.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Нужно бу­дет моим музыкантам сказать, пусть они им трубу напрокат спротежируют.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Неужели у вас музыканты свои?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Они с нею в одном ресторане работают, грандиозный оркестр симфонической музыки.

М а р г а р и т а И в а н о в н а. Три свобод­ных художника.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Потолкуй­те вы с ними, Маргарита Ивановна!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Попросите у них.

Се р а ф и м а И л ь и н и ч н а. И сейчас, не откладывая.

М а р и я Л у к ь я н о в н а. Мы поедем к ним вместе, Маргарита Ивановна. Одевай­тесь скорей!

Маргарита Ивановна и Мария Лукьяновна уходят в комнату Александра Петровича.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Я боюсь, как бы он до трубы не того-с...

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Раз вы здесь остаетесь, Серафима Ильинична, вы его до трубы отвлекайте от этого.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Чем же мне отвлекать?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Я вам так предложу, Серафима Ильинична. Вы сту­пайте на полном нахальстве в ту комнату и под видом, что вы ничего не знаете, начи­найте рассказывать.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Что расска­зывать?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Что-нибудь отвлеченное: про хорошую жизнь, про весе­лые случаи. Вообще юмористику.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Я такого не знаю, товарищ Калабушкин.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. «Я не знаю». Придумайте! Зять на карте стоит, Сера­фима Ильинична, это дело не шуточное. Расскажите ему анекдоты какие-нибудь, кви-про-кво или просто забавные шуточки, чтобы он позабылся, отвлекся, рассеялся, а мы тут подоспеем к нему с трубой — и спасли человека, Серафима Ильинична. Ну, идите, не бойтесь, рассказывайте. (Ухо­дит в свою комнату.)

Серафима Ильинична останавливается перед дверью.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Боже мой, что я буду ему рассказывать. Ну, была не была. (Входит в свою комнату.)

Входит Семен Семенович. Беспокойно осматривается. Вынимает из кармана револьвер. Садится за стол. Открывает чернильницу. Отрывает листок бумам.

С е м е н С е м е н о в и ч (пишет). В смерти моей...

Серафима Ильинична выходит из своей комнаты.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Батюшки! С добрым утром, Семен Семенович. Ох, я случай какой вам сейчас расскажу, обхохо­четесь. Вы про немцев не слышали?

С е м е н С е м е н о в и ч. Нет. А что?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Немцы моп­са живого скушали.

С е м е н С е м е н о в и ч. Какие немцы?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Вот какие — не помню, а только скушали. Это мой муж покойный у нас рассказывал. Еще в мирное время, Семен Семенович. Уж мы все хохотали тогда, до ужаса. (Пауза.) Мопс — ведь это собака, Семен Семенович.

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Мопсов люди не кушают.

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Ну, а нем­цы вот скушали.

С е м е н С е м е н о в и ч. Ну?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Все.

С е м е н С е м е н о в и ч. Что — все?

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Боже мой, что я буду ему рассказывать. А то тоже вот случай смешной, вроде этого.

С е м е н С е м е н о в и ч. Вы бы лучше ушли, Серафима Ильинична.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Вы со смеху помрете, Семен Семенович.

С е м е н С е м е н о в и ч. Не мешайте, я занят, вы, кажется, видите.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а. Нет, вы только послушайте, Семен Семенович. Вот тоже был случай на коронации...

Семен Семенович вскакивает, хватает руч­ку, бумагу и чернильницу.

Стойте, стойте, да что вы, Семен Семено­вич? (Бежит за ним.) Александр Благосло­венный во дворцовом парадном...

Семен Семенович убегает в соседнюю ком­нату.

С е р а ф и м а И л ь и н и ч н а (перед дверью). Не рассмеялся. Где же взять мне еще для него юморески? Боже мой! (Убе­гает за ним.)

Из комнаты Александра Петровича выхо­дят: Александр Петрович, Мария Лукь-новна и Маргарита Ивановна.

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Едем, едем скорей, Маргарита Ивановна!

М а р и я Л у к ь я н о в н а. А не страшно нам Сеню одного оставлять?

А л е к с а н д р П е т р о в и ч. Он же с те­щей, не бойтесь, Мария Лукьяновна, я ее научил. (Убегают.)

Из соседней комнаты выскакивает Семен Семенович с чернильницей, ручкой и бума­гой в руках.

С е м е н С е м е н о в и ч (кричит в дверь). Если вы еще раз мне про мопса расскажете, я с вас шкуру сдеру. Не ходите за мной. Идиотка вы старая! (Захлопывает дверь. Подходит к столу, расправляет листок бу­маги. Дописывает.) Не винить. Подсекальников.