kafedralnye / 4-1. Историография / Лекции / 9. Историография от 31.10.07

9

Лекция № 9

Историография

31 октября 2007 года

Историография западно-европейская в большей или меньшей степени оказывала влияние на наши славянские земли. Популярностью в славянских землях пользовалась немецкая школа историков. Одним из видных представителей немецкой школы историков был Йоган Гердер. Был он сам выходцем из восточно-прусского городка, сыном причетника лютеранской церкви. Довелось ему недолго обучаться на богословском факультете Кенигсбергского университета. Этот факт его биографии обычно предпочитают вспоминать. Потому что там в Кенигсберге Гердер слушал Канта, и по-видимому Кант оказал на него влияние, и Гердер много у него почерпнул.

Кроме этого важного для Гердера и исследователей его творчества факта, вспоминают, что покинув в 1764 году Кенигсберг, Гердер перебирается в пределы тогдашней Российской империи, в Ригу. Там он становится помощником ректора церковной школы, а в 1765 году становится священником.

Позднее петербургские немцы зазывали Гердера перебраться в СПб, но он отклонил это заманчивое предложение, хотя и Ригу в конце-концов покинул.

В 1769 году Гердер держит путь в Париж. Но и в Париже он ненадолго задержался. Потом он осел в Германии.

В 1770 году Гердер знакомится с Гёте. Именно Гёте помог ему в 1776 году перебраться в Веймар.

Обратимся к его творчеству. Гердер работал много и увлеченно. Его привлекали самые разные сюжеты. Он писал и о происхождении языка, и об античном искусстве, о других самых разных сюжетах и предметах. Главный труд его жизни – «Идеи к философии истории человечества». Первое издание вышло в 1784-91 годах, в 4х томах. Эти 4 тома разделяются на 20 книг.

После первого издания были переиздания. В начале 19 века первая часть появилась в русском переводе. Затем предпринимались и другие попытки перевести Гердера. Но полный перевод появился только в 1977 году. Одной из преград был объем книги, около 600 страниц. Сам текст довольно трудный, причем порой допускается различное толкование.

В предисловии к части 1 своего сочинения Гердер задавался вопросом, обращенным и к читателям, и к себе: Коль скоро обо всем, что есть на свете, трактует особая философия и наука, почему бы не быть такой философии и такой науки, которые трактовали бы то, что прежде всего нас касается, всю историю человечества в целом.

Основная тема книги Гердера – история человечества, философия истории. Так он сам формулирует. Но понимает это крайне широко.

Когда мы говорим о философии истории, здесь у нас возникает ассоциация с французами. Но сам Гердер своих французских коллег не очень-то жаловал. Что касается Вольтера, который изобрел сам этот термин «философия истории», он упомянут у Гердера всего 1 раз, да и то с упреком, в связи с тем, что Вольтер не раз позволял себе богохульствовать. Хотя в великие Гердер записал Монтескье, который упоминается у него дважды.

Но все же те рассуждения о формах государства, которые Гердер нашел у Монтескье, Гердера не удовлетворяли.

Что касается англичан, к ним он относился более благосклонно, даже позволял себе защищать Гиббона от обвинений во враждебности к христианству. Хотя, Гердер предпочитал рассуждать на эти темы от собственного имени.

Гердер, как бы он ни относился к своим предшественникам, все-таки следовал уже проложенному курсу. Так, историю человечества он понимал как продолжение истории природы. Первая часть его книги начинается издалека: Наша земля – одна из звезд. Человек – это центральное существо среди земных существ, среди земных животных. Человек создан для того, чтобы усвоить дух гуманности и религии.

Постепенно от довольно отвлеченных умозрительных рассуждений Гердер подходит к более конкретным вещам, конкретных характеристик культур. В частности он касается и древнего Египта, и Китая, Греции и других стран.

Если говорить о Египте и Китае, то можем вспомнить Вольтера, который положил начало универсализму в истории, обратив свой взор за пределы Европы.

Но, касаясь этих сюжетов из истории далекого Китая, более подробно Гердер начинал рассуждать об этом в 3 части своей книги.

Примечательно, что отдельную часть своего труда Гердер посвятил Риму.

Заканчивает книгу специальной главой «Общие размышления о судьбах Рима и его истории».

Гердера как философа волновал вопрос: что помогло возвыситься Риму? В чем причина? Было ли это мужество и доблесть римлян? Или это просто удача?

Когда Гердер перебирает возможные причины, он приходит к выводу, что скорее всего повлияли все эти факторы: и мужество, и доблесть, и удача, переплетенная с хитростью.

Гердер напоминал читателю, что историк всегда имеет дело только с тем, что уже произошло. Но заявляет: нам нужно отказаться от мнения, будто римский век нужен был для того, чтобы составить более совершенное звено в цепи культур, звено, поднимающееся над греками. Другие народы существовали не ради Рима.

Исходя из этого убеждения, что другие народы существовали не ради Рима, Гердер считал нужным рассматривать историю человечества, не подводя под нее какого-нибудь замысла или плана, и ни в коем случае не следует приписывать такого замысла и планов провидению.

Это отличает труд Гердера от сочинений многих предшественников.

Всего в 4-х томах было 20 книг. Книгу 15 Гердер посвящает размышлениям на тему о закономерностях развития истории. Гердер исходит из такого понимания: какие бы ни происходили катастрофы, человечество все-таки поступательно эволюционирует. Для Гердера это аксиома, т.е. доказательств тут не требуется, он в этом не сомневается. Но эта убежденность в его понимании несколько отличается от варианта франц. мыслителей. Отличие Гердера от большинства своих франц. коллег-просветителей, что он делал особый упор на росте, укреплении и распространении гуманности. В то время как французы на первое место в процессе эволюции ставили успехи разума и просвещения. Несмотря на то, что здесь можно найти общее, но акценты различны.

4 часть книги Гердера посвящена европейскому средневековью и раннему новому времени. Книги с 16 по 20. Именно они привлекают внимание славистов. Одна из глав так и называется «Славянские народы». Открывает эту главу весьма любопытное соображение. Гердер пишет, что славянские народы занимают на земле больше места, чем в истории. И одна из причин этого в том, что жили они дальше от Рима.

Славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, в отличие от немцев. Гердер настаивает на том, что славяне всегда были милосердными, гостеприимными до расточительности. Славяне любили свободу, но были при этом свободны и послушны, даже покорны. Они были врагами разбоя и грабежа.

Таким образом, как бы очертив портрет такого доброго славянина, Гердер предлагал читателям собственное понимание отнюдь не всегда счастливо складывающейся судьбы славянства. «Коль скоро они не стремились к господству над целым светом, не имели воинственных наследственных государей и готовы были лучше платить налоги, только чтобы землю их оставили в покое, то многие народы, а больше всего немцы, совершали в отношении их великий грех».

Итак, оглядываясь на прошедшие века, Гердер с большим сочувствием говорит о порабощении и угнетении славян франками, саксами, о набегах восточных татар, каковые пришлось им пережить. Однако заканчивает главу довольно оптимистичным предсказанием:

«Они много настрадались, много натерпелись, но колесо все переменяющего времени вращается неудержимо, и поскольку славянские нации по большей части населяют самые прекрасные земли Европы, то когда все эти земли будут возделаны, законодательство и политика Европы со временем будут все больше поддерживать спокойное трудолюбие и мирные отношения между народами, то и славянские народы, столь глубоко павшие, некогда столь трудолюбивые и счастливые, пробудятся наконец от своего долгого тяжелого сна и сбросят с себя цепи рабства».

Гердер так по доброму настроенный к истории славян, высказал пожелание, чтобы наконец была создана целостная история этого племени, чего настоятельно требует и общая картина человечества, чтобы славянство не затерялось, а себя в полной мере продемонстрировало.

Даже отдельные выдержки из труда Гердера дают нам понять, почему в славянской историографии имя Гердера всегда произносили с большим почтением.

Главные, особенно заметные сдвиги в западно-европейской исторической мысли эпохи просвещения все же выпадают на вторую половину 18 века, даже на конец 18 века. Не удивительно, что в славянских землях, судьбы которых в этот период времени по преимуществу складывались трудно, сложно, а порой даже трагически, в исориоописании славянских народов во многом продолжали доминировать давние для западно-европейской историографии, отошедшие будто бы навсегда эталоны. Произведения славянских историоописателей лишь в малой степени напоминают нам работы франц. просветителей, английских и даже того же Гердера, который с такой симпатией писал о славянах, и с такой симпатией к ним относился. Славянские историоописатели, пока увы, были очень далеки от тем и проблем, которые волновали их французских, английских коллег. Ведь те стремились выявить закономерности развития человечества посредством изучения истории.

Действительно, когда мы обратимся для начала к историографии Польши, мы заметим, что там и в 18 столетии продолжали выходить сочинения явно барочного образца, с трудно скрываемым сарматским привкусом. Основная мысль сочинений такого рода сводилась к прославлению порядков Речи Посполитой.

Так, к примеру, Августин Коутский в своем сочинении «Отечественный трон или дворец вечности в кратком собрании польских монархов и князей и королей от первого века до нынешних времен», которое появилось в 1707 году, внушал читателям и сам верил, что выборная монархия в Польше установилась, начиная с того самого легендарного Леха. Неудивительно поэтому, что книжка пользовалась популярностью в шляхетской среде, ее не раз переиздавали. Именно по этой книжке, где красной нитью проходит идея, что всегда королей в Польше выбирал шляхетский народ, который свято оберегает свои вольности и свободы, эта популярная книжка превратилась в своего рода учебник. Именно по Августину Коутскому изучали свою историю. Подобного рода сочинений тогда в Польше было немало.

Во второй половине 18 столетия все чаще раздавались уже голоса о необходимости политических реформ. И несколько иной вариант, но той же республиканской концепции предлагает нам иезуит Шимон Майхрович. В его сочинении «Счастливая устойчивость королевств или их печальный упадок, наглядно демонстрируемый вольным народом». Автор возводил шляхетские вольности к эпохе праотца Леха, считая шляхту богоизбранным народом. Но все же здесь, и в этом отличие, акцент был сделан на те опасности, которые несет в себе отступление от католической веры и от давних, освященных уже традицией, польских порядков. Т.е. отступление здесь уже признается и здесь предвещается, что это может не кончиться добром.

Майхровичу, Коутскому осторожно, но все же пытался возражать ксёндз Бенедикт Хмелевский. В своем сочинении «Новые Афины» Хмелевский пытался развивать идеи прогресса. Но при этом все же сохранял верность шляхетским ценностям. Здесь мы наблюдаем балансирование между шляхетскими идеалами и более трезвым взглядом.

Хмелевский признавал, что в древности у поляков правил наследственный монарх. (А Майхрович и Коутский писали, что и тогда правители были выборными.) Но позже, со времен Людовика Венгерского и Владислава Ягайло установилась выборность королевской власти, и тогда в силу вошли королевские вольности.

Поэтому Хмелевский провозглашал: республиканский, куда более совершенный, чем давняя монархия, политический порядок полякам всячески требуется оберегать. Республиканский строй требуется оберегать – это его ключевая идея.

Однако он делал оговорку: если обнаружатся какие-либо искажения республиканизма, то их следует устранять ради того, чтобы оставить жизнеспособным это устройство.

Действительно, какие-то может быть и можно найти отзвуки у Хмелевского идей просвещения, но очень далекие. И все же приходится признать, что пусть новые веяния были еще едва заметны, они все-таки проникали в польские земли, и главным образом из королевской Пруссии.

Так, своими историческими изысканиями выделялся уроженец Гданьска, абсольвент (доцент) университета в _______ Готфрид Богумил Ленгних. Он был человеком интересным, разносторонним, патриотом своего города. Он горячо ратовал за превращение Речи Посполитой в триединое государство, где Королевская Пруссия была бы уравнена в правах с короной и Великим княжеством Литовским.

Другой вариант триединого государства – в составе короны Великого княжества Литовского и Украины. К сожалению, неосуществленный.

Именно Ленгниха полковник Станислав Понятовский, отец будущего последнего польского короля, пригласил в качестве воспитателя к своим детям. Так что Станислав Понятовский или иначе Станислав Августа, последний польский король, был воспитанником Ленгниха.

Как историк Ленгних привлек внимание читающей публики своей критикой старопольских легенд о праролителе Лехе и других предшественниках Мешко 1. На немецком языке он издал историю Королевской Пруссии с 1526 года. Издано с 1722 по 1755 годы. Состояло из 9 томов.

Примечательно, что в основном изложение труда Ленгних предпринял, опираясь на собственные архивные изыскания.

Старания Ленгниха на поприще служения истории были отмечены, поэтому неудивительно, что канцлер подвиг Ленгниха на создание большого историко-юридического трактата «Публичное право королевства Польского». Поскольку «История королевской Пруссии» выходила на протяжении 30 лет, то занимаясь одновременно ее изданием, Ленгних выпустил «Публичное право королевства Польского». Книга вышла в 2х томах, с 1742 ар 1746 годы. Сначала появились 2 издания на латинском языке, затем и польский перевод. В сочинении деликатно проводилась мысль о необходимости упорядочения сословной монархии в Польше.

Когда мы говорим о примечательных с точки зрения развития исторической науки событий в 18 веке, трудно пройти мимо такого события в культурной жизни Польши – было издано 6-томное издание польских законодательных памятников «Волюмино лего». Это издание предпринял один из видных деятелей польского просвещения Станислав Канавский. 6 томов выходили с 1732 по 1739 годы.

В 19 веке было предпринято переиздание в СПб.

Первому тому Станислав Канавский предпослал небольшой исторический очерк, не отличавшийся большой исторической достоверностью. Легенда о Лехе принимается Канавским вполне всерьез, а 1140 годом датируется участие народов шляхты в издании закнонов и в избрании короля, что очень далеко от реальной картины. Но важно другое, автор Станислав Канавский исходил из тезиса, вполне созвучного времени, что правовые нормы не вечны и подвержены переменам. Это читалось читателями как известное поощрение реформаторских замыслов. Несмотря на то, что на престоле Август, Станислав Канавский в этот период уже подготовил базу для реформаторства Станислава Понятовского.

В этот период времени для Польши Барская конфедерация и последовавший затем 1й раздел Польши, придавали историческим студиям в польских землях добавочную остроту. Число публикаций росло, причем полемика охватывала не только политически злободневные сюжеты. Споры шли вокруг известных легендарных Леха, Чеха и Руса, вокруг сарматской родословной поляков. Этногенетический миф и объяснение того, каким образом все-таки возникло Польское государство, требовали верификации нового осмысления.

Поскольку эта задача ощущалась остро, она требовала исполнителя. Такой исполнитель нашелся, им стал Михал Вильгорский, весьма просвещенный польский аристократ, республиканец, состоявший в переписке с Мобли и Руссо. Кстати, семейство Вильгорских после раздела вполне обжились в России. Вы наверняка встречала иной вариант фамилии – Виельгорский.

Вильгорский, который поддерживал тесные контакты с французами. Для нас существенно разобраться, что эти сторонние наблюдатели, Руссо и Мобли, предлагали полякам, которые оказались в столь непохожем для своих западных соседей положении. Барские конфедераты при посредничестве Михала Вильгорского обратились с просьбой к Мобли как к авторитету в области законодательства с просьбой дать рекомендации по поводу предполагаемых польских реформ. Мобли откликнулся, активно переписывался с Вильгорским. Правда уже позднее, после раздела в 1776 году, побывал на Волыни в гостях у Вильгорского и похоже, что то, что ему пришлось увидеть там, избавило его от иллюзий по поводу польского республиканизма.

В результате так нескоро, лишь в 1782 году Мобли опубликовал свой памфлет «О правительстве и законах Польши», опубликовал очень осторожно в Лондоне. Казалось бы, он был не так категоричен, потому что высоко оценил роль выборности королей, конфедерации, принципа либерум вето. Но в то же время Мобли проявил себя довольно трезвым политиком в том, что касалось и проблем Польши. Мобли рекомендовал упразднить эти институты: выборность королей, либерум вето, конфедерации, которые стали основой чудовищной анархии. И рекомендовал установить прочную наследственную королевскую власть.

Это было уже после первого раздела. Во-вторых, не совсем это могло понравиться полякам. Поэтому еще в то время когда с Мобли хоть отношения и завязались, но ничего реального поляки в качестве совета не получили, решили обратиться к другому французу – Жан-Жаку Руссо. Славистам он известен по своему памфлету «Замечания о польском правительстве и его предполагаемой реформе». В отличие от Мобли Руссо написал свой трактат весьма оперативно, трудился он над ним около полугода, и весной 1771 года этот памфлет появился.

Для того, чтобы написать эти замечания о польском правительстве, Руссо требовали материалы. Эти материалы ему предоставили барские конфедераты через Михала Вильгорского. Первое, что обращает на себя внимание, что Руссо был преисполнен сочувствия к полякам. Причем Руссо их открыто похвалял. Любопытная ситуация: Руссо известен как убежденный демократ и противник абсолютизма. Но он совершенно по-своему истолковал ситуацию. Он именно превозносил старопольские шляхетские институты, т.е. то, чем поляки гордились. Это те институты, которые Мобли предложил упразднить: избрание королей, конфедерация. Более того, похвалы философа удостоился даже принцип либерум вето, который по сути выступал камнем преткновения для многих польских реформ.

Что же получается? Руссо восхваляет это, хотя на взгляд Руссо, где «сильно феодальное варварство» и царит анархия, преобразования нужны. Постепенно все-таки надо стремиться к облегчению участи простонародья. Но то, что необходимо делать, все надо делать только постепенно, с большой осторожностью, избегая резких движений. Трудно предугадать, что же ожидали услышать от Руссо сами поляки, но в памфлете прозвучал парадоксальный с точки зрения поляков, хотя по-своему мудрый совет, который преподал Руссо своим не очень близким, но соседям: он заявил следующее: если хотите реформировать правительство, начните с сужения своих границ. Руссо искренне недоумевал, что до сих пор «обширность территории Польши уже сотню раз не превратила ее строй в деспотию, не унизила души поляков». Вообще-то эта цитата, несмотря на тот шок, который испытали поляки, прочтя это мнение Руссо, косвенных образом также свидетельствует о похвале устройства Речи Посполитой. Если до сих пор этого не случилось и к деспотии поляки не скатились. Учитывая это его суждение, что надо сузить границы, на этом основании можно сделать вывод, что пожалуй Руссо сходился здесь во мнении с Монтескье насчет того, что в обширных державах возможна только абсолютистская форма правления. А если мы хотим все же демократическое устройство установить, республиканский строй может быть прочен только в государствах по территории небольших.

На худой конец Руссо предлагал превратить Речь Посполитую в федерацию автономных воеводств. Памфлет был создан весной 1771 года, за 1 год до первого раздела. Судя по всему, Руссо, мыслителю, довольно опытному писателю, философу, было не сложно предугадать недалекое будущее Польши. Поэтому когда он сказал о желательности сократить территорию государства, он здесь же добавил: может быть ваши соседи намерены оказать вам такую услугу? Предсказание сопровождалось следующим комментарием: бесспорно, это было бы великим злом для отдельных частей Речи Посполитой, но великим благом для всего народа.

Вот так понимал себе проблемы поляков нынешних и оценку их истории Руссо.

Но это был взгляд со стороны. Ближайшие планы у самих поляков были все же иными: не стремиться самим к сужению границ своего государства и насколько хватит сил отстоять эти границы. Собственно под флагом восстановления границ 1772 года всё польское освободительное движение 19 века проходило.

Если вернуться к Михалу Вильгорскому, с подачи которого поляки получили 2 трактата, принадлежащих перу французских просветителей, то хотелось бы подчеркнуть, что недаром Вильгорский поддерживал интенсивные контакты с французами. Похоже он стремился им подражать в своих сочинениях. Недаром на польскую почву он переносил так называемую «теорию завоеваний».

Вильгорский понимал дело так: на востоке Европы обитали сарматы, которых некогда завоевали пришельцы-славяне. И так родилось Польское княжество, где завоеватели-славяне составили шляхту. А завоеванные-сарматы – подвластное им простонародье. Обращает на себя внимание, что как во Франции, так и здесь, теория завоевания в руках публицистов и историков оказывалась орудием обоюдоострым. Признав факт завоевания одного этноса другим, можно было делать совершенно противоположные, даже взаимоисключающие выводы.

Итак, в глазах консерваторов, некогда произошедшее завоевание вполне оправдывает, даже освещает нынешнее социальное неравенство, нынешний порядок. А сторонники реформ в этом факте завоевания находили аргумент в пользу того, что нынешний порядок несправедлив. И значит потомки завоеванных сарматов вправе бороться за свою свободу.

Сам Вильгорский предпочитал толкование консервативно-шляхетское.

Значимость всякого рода исторических аргументов в ходе борьбы за реформы, а осознание необходимости этой борьбы присутствовало и в годы, предшествующие Станиславу Августу на польском престоле. Осознавал это и последний польский король Станислав Август. У него возникали разного рода проекты, в том числе издательские. Но на первых порах проекты оставались только на уровне замысла. Но наконец в середине 1770х годов Понятовский поручил наконец-то написать большой труд по истории Польши Адаму Нарушевичу. И в этом он не ошибся.

Адам Нарушевич (1733-1796). Он был епископом, близким к фигуре короля политиком, был секретарем Постоянного совета. Постоянный совет – это тот орган, который был создан еще по инициативе Екатерины 2, дабы контролировать деятельность Станислава Августа. В действительности он превратился в орудие, в инструмент королевской политики.

Адам Нарушевич известен и как поэт. Сам он был большим ценителем исторических трудов. Свою страсть к истории проявил в том, что переводил Тацита. Сам стал историком выдающимся. Поляки считают его великим своим историком.

Его капитальный труд «История польского народа» составил целую эпоху в историографии Польши. И что немаловажно, повлиял на развитие исторической науки в соседних славянских странах.

Оба деятеля, исполнитель Нарушевич, и инициатор Понятовский понимали, что для успеха задуманного предприятия, для написания капитальной истории Польши надо обратиться к источникам. А это означало, что прежде всего эти источники надо собрать.

Король Станислав Август за свой счет создал особую канцелярию, в обязанность сотрудников которой входило разыскание и копирование исторических памятников.

В итоге мы имеем весомый плод их трудов, который составил 231 том таких копий исторических памятников. В историю они вошли под названием «Теки Нарушевича» - «Портфель Нарушевича».

Остается только сожалеть, что в своей истории сам Адам Нарушевич успел использовать лишь малую часть собранного. Большинство документов относятся ко временам, до которых историк так и не дошел в своей «Истории польского народа», поскольку его история доходит только до 1386 года.

Зато к этим портфелям Нарушевича с благодарностью прибегали и прибегают все новые и новые поколения историков. Почему? Потому что оригиналы, сохранившиеся еще в 18 веке, зачастую были утрачены в дальнейшем.

Это опять к вопросу о том: что такое первоисточник? Получается, что те копии, которые были собраны в 18 веке, они остались для нас единственным источником.

Прежде чем писать свою работу, Адам Нарушевич изложил свое понимание задач историка в специальном мемориале. Насколько смог, реализовал эти задачи в своей «Истории».

В период с 1780 по 1786 год в свет вышло 6 томов, но со 2 по 7, который был доведен до 1386 года, т.е. до воцарения Владислава Ягайло, т.е. до начала правления Ягеллонской династии в Польше.

Что касается 1 тома. Он был уже написан, но Нарушевич считал, что печатать его еще рано, полагая, что над этим периодом надо бы еще потрудиться, поскольку эта легендарная эпоха требует к себе особого внимания, учитывая, что эти легенды вызывали очень много суждений.

В итоге 1 том появился уже после смерти Нарушевича в 1824 году.

Когда мы говорим о Нарушевиче-историке, с него в учебнике начинается обзор польской историографии, там по сравнению с другими Нарушевичу отведено немало места, почти 2 страницы. Кое-что однако изложено не вполне удачно. Именно в этом разделе о Нарушевиче зримо обнаруживают себя типичные недочеты, часто встречающиеся в историографической литературе. Здесь находим формулировки, стереотипные обороты, которые при всей своей внешней эффективности либо не несут никакой полезной информации, либо способны сбить писателя с толку.

В учебнике Нарушевич записан в представители умеренного направления шляхетско-буржуазной историографии. Иными словами, при характеристике места ученого в историографическом процессе, здесь в ход пошли сословные классовые категории, что по сути уводит нас от существа дела, создавая лишь видимость аналитического подхода.

Достаточно задать себе вопрос: а что собственно такое историография шляхетско-буржуазная? Попытаемся в этом разобраться. Во-первых, прилагательное «шляхетская» допускает двоякое понимание. Речь, как известно, может идти о шляхте средней и мелкой, которая идеологически в условиях Речи Посполитой противопоставляла себя когда королю, а когда магнатам. В то же время, это определение «шляхетская» могло быть и синонимом всего феодального порядка, который противостоял и противопоставлялся порядку буржуазному.

Во-вторых, как шляхетские и мещанские, так и буржуазные воззрения могли комбинироваться по-разному. А когда они берутся вместе, и шляхетские, и буржуазные, по сути это и есть весь спектр мировоззренческий 18 столетия. За пределами этого спектра собственно ничего не остается.

Выходит так, что вся предложенная нам формулировка оказывается попросту бессодержательной. Равно бессодержательным может быть признан и заключительный вывод раздела: колебания Нарушевича и определенная непоследовательность его концепции определялась идеологией шляхетско-буржуазных кругов, к которым он принадлежал.