Kultura_Vizantii_XIII_-_pervaya_polovina_XV_vv

ставляющих ее. Оппозиция же тяжести служит упорядочению четырех элементов в космосе. Анализ сочинений Хумна показывает, что его мышление в сфере физики, хотя и свидетельствует о некоторых заимствованиях у Платона, тем не менее статично и целиком покоится на качественной физике Аристотеля 16. Метохит упрекает своего противника в незнании Платона, в упущении одной из важнейших его посылок — количественного аспекта теории элементов, что в конечном счете является следствием недооценки значения математики. Критика Метохита открывает важные перспективы, реализованные наукой, однако лишь в начале XVII в., когда были предприняты попытки решения проблем, поставленных новыми открытиями в области астрономии, которые сразу же выдвинули математику на передний план.

Таким образом, эта идея Метохита была своего рода провозвестницей научной революции XVII в., значительно расширившей применение математических методов в изучении физического мира. Однако Метохит, кажется, не отдавал себе отчета в своем предвидении. Эта мысль — скорее удачный образец полемики и воспроизведение плодотворной идеи платонического мышления, к тому же не проведенной последовательно в других трудах Метохита, в частности в комментариях к сочинениям Аристотеля.

Занятия Метохита астрономией были продолжены его учеником Никифором Григорой. Подобно многим своим современникам, он был широко образован, и предметы квадривиума более всего привлекали его внимание. Григора не оставил каких-либо значительных трудов по математике, но, несомненно, был сведущ в ней, поскольку она составляла основу занятий гармонией и астрономией, которые благодаря его работам были подняты на новую ступень.

Духовная атмосфера того времени хорошо отражена в диалоге Григоры «Флорентий». Автор описывает литературные обычаи своего времени, показывает направление научных интересов. Проблемы, затронутые в диалоге, были, несомненно, живыми вопросами времени, волновавшими общество и разделявшими мыслителей на партии. В споре двух философов, под которыми автор подразумевает ученого монаха Варлаама Калабрий-{364}ского (в диалоге он назван Ксенофаном) и себя (под именем Никагора), решаются научные проблемы, столкнувшие византийских и западных ученых. Примечательно, что состязание сторон начинается с предметов, относящихся к области астрономии: указав на гороскоп, Никагор предлагает Ксенофану определить час дня и положение планет по отношению к зодиаку (Greg. Fior. P. 87). Неуклюжий ответ Ксенофана вызывает единодушный хохот всего собрания.

Варлаам Калабрийский обучался в Италии, поэтому, несмотря на свое греческое происхождение, автор воспринимал его как представителя западной образованности. Каких бы вопросов ни касался в споре Никагор, его противник всякий раз оказывался в затруднительном положении. Особенно очевидным его невежество оказалось в астрономии. Для Никифора это неудивительно: ведь Ксенофан воспитывался у латинян, которые «лишь кончиками пальцев касаются внешней двери образованности». Они не изучают ни астрономии, ни большинства других видов мудрости, находящихся в расцвете у эллинов (Ibid. Р. 96).

Отношение византийских интеллектуалов к латиноязычной образованности в раннепалеологовский период было пренебрежительным. Этому способствовали и недавнее латинское завоевание, и неутихающие споры вокруг унии церквей. Западноевропейская духовная культура долгое время находилась в стороне от внимания византийских ученых. Самосознание византийцев, считавших себя единственными полноправными наследниками эллинских традиций, слишком долго не допускало мысли, что варварский Запад способен самостоятельно развивать эти традиции и создать свою высокую культуру. Катастрофа 1204 г. укрепила антилатинские настроения. Тем не менее контакты с латинским миром, расширявшиеся в силу исторических обстоятельств, не остались бесследными для византийской культуры.

Одним из важнейших путей проникновения латиноязычной образованности в греческий мир было появление на Балканах францисканцев и доминиканцев, развернувших свою деятельность в захваченном латинянами Константинополе. После реставрации империи при Палеологах латинские монахи были выселены из столицы, однако к началу XIV в. они вновь там обосновались 17. Двуязычные представители этих орденов, среди которых были и лица греческого происхождения, играли важную роль в делах, связанных с унией. Через них визан-

16Verpeaux J. Nicéphore Chumnos, homme ďétat et humaniste byzantin. Р., 1959. Р. 161.

17Tinnefeld F. Das Niveau der abendländischen Wissenschatt aus der Sicht gebildeter byzantiner im 13. und

14.Jahrhunderten // BF. 1979. Bd. VI. S. 264.

тийцы имели возможность познакомиться с достижениями западноевропейской духовной культуры.

Сочинение Григоры было, пожалуй, одним из последних памятников, столь ярко отразивших неприятие византийцами западной культуры. Диалог сам по себе констатирует факт научного обмена между греческим и латинским миром, хотя отношение к западной образованности осталось по-прежнему негативным. Даже такие крупные мыслители, как Григора, находясь в плену своих патриотических настроений, оказались не в состоянии по достоинству оценить достижения западноевропейской науки.

Образ Варлаама Калабрийского, одного из ученейших людей своего времени, представлен Григорой в карикатурном виде, но приписываемое ему невежество, особенно в астрономии, вызывает большие сомнения. {365} Варлаам известен как человек компетентный в этой области, как автор двух трактатов о солнечных затмениях 18. Именно в знании астрономии Григора был в свое время уязвлен Варлаамом, указавшим на путаницу в добавлениях, сделанных Григорой к «Гармонии» Птолемея 19.

Григоре принадлежат также два сочинения об астролябии — угломерном приборе, употреблявшемся для измерения положения небесных тел. В одном из сочинений он излагает способ конструирования астролябии, другое, написанное несколько позже, посвящено ее практическому применению и расчетам 20. Трудно сказать, занимался ли сам Григора астрономическими наблюдениями. А. Тион полагает, что и Григора, и Варлаам — крупнейшие знатоки птолемеевской астрономии — использовали свои познания, главным образом в полемике и ради престижа. Оба они достаточно точно рассчитали солнечные затмения, но ни один из них, видимо, не предпринял труда наблюдать их в отличие от западноевропейских астрономов, зафиксировавших те же затмения 21.

Определенный интерес представляет и календарная реформа, предложенная Григорой. Проблемы хронологии и определения даты Пасхи всегда были важны для византийцев. Юлианский календарь, лежавший в основе литургического, постепенно опережал весеннее равноденствие, и это вызывало опасение, что Пасха сдвинется к лету, угрожая нарушить ее традиционную весеннюю датировку22. Календарная реформа Григоры, основанная на точных астрономических расчетах, должна была устранить этот недостаток. На деле она предвосхищала знаменитую григорианскую реформу, проведенную более двух столетий спустя папой Григорием XIII. Император Андроник II, отдавая должное новаторству Григоры, не решился провести его реформу в жизнь, и она осталась в Византии нереализованной 23.

В конце XIII в. в византийской астрономической литературе появляется новое направление, связавшее ее через Трапезунд с арабской астрономией. Начало было положено Григорием Хиониадом, врачом и астрономом, побывавшим в середине 80-х годов в Тебризе и привезшим оттуда арабские астрономические рукописи. Деятельность Хиониада в Трапезунде, где он останавливался по дороге в Константинополь, его переписка с Мануилом и Константином Лукитами и Андреем Ливадином дали повод предположить существование некоей астрономической академии и даже обсерватории в этом городе и связать распространившийся интерес к астрономии с империей на Понте — мнение, достаточно широко бытующее в научной литературе. Исследования Пингри показали, однако, что роль Трапезунда как астрономического центра очень преувели-{366}чивается. Интерес к астрономии в то время был скорее связан с Константинополем и именем Феодора Метохита. Хиониад бывал в Трапезунде лишь проездом, переводы же свои сделал в Константинополе между 1292 и 1302 гг. 24 Около 1347 г. эти сочи-

18Mogenet J., Tihon А. Barlaam de Seminara: Traités sur les éclipses de soleil de 1333 et 1337. Louvain, 1977; Iidem. Barlaam et les éclipses de 1333 et 1337 // Janus. 1970. Т. 57. № 2—3. Р. 125—130.

19«Гармония» Птолемея осталась незавершенной. Григора дописал главы 14—15 к книге III (см.:

Boll F. Studien über Claudius Ptolemäus // Jahrbücher fur classische Philologie. 1893. Bd. XXI. S. 100—101).

20Delatte A. Anecdota Atheniensia. Liège, 1939. Т. II. Р. 195—208.

21Tihon A. Ľastronomie byzantine // Byz. 1981. Т. 51. fasc. 2. Р. 16. 22 По юлианскому календарю год составлял 365 дней и 6 часов. На деле же он короче — 365 дней, 5 часов, 48 минут, 48 секунд. Разница, изначально небольшая, но возраставшая на протяжении столетий, отодвигала праздник на много дней вперед.

23Guilland R. Essai sur Nicéphore Grégoras. Р., 1926. Р. 283—294.

24Pingree О. Gregory Chioniades and Palaeologan Astronomy // DOP. 1964. Vol. 18. Р. 141, 143.

нения комментировал Георгий Хрисококк 25. Техническая терминология его сочинений определенно указывает на элементы восточного происхождения, восходящие к персидскому оригиналу 26. Эта терминология широко распространилась и стала со временем необходимой составной частью греческих астрономических сочинений 27, число которых значительно возросло в палеологовский период. Появились и монументальные труды синтетического характера — такие, как «Астрономическое трехкнижие» Феодора Мелитениота, главы патриаршей школы. Автор использовал в своем сочинении как труды, основанные на традиционной системе астрономии Птолемея и Феона, так и переведенные сочинения персидских астрономов, подчеркивая приоритет греков, ибо восточная астрономия вышла из птолемеевской системы 28.

Астрономией занимался Исаак Аргир, ученик Никифора Григоры, автор многочисленных схолий к астрономическим сочинениям и нового труда об астролябии. Иоанн Хортасмен, известный прежде лишь как писец, благодаря исследованиям Хунгера предстал человеком многообразных интересов, уделявшим немало внимания переписке и комментированию астрономических сочинений 29. Наконец, Исидор, митрополит киевский, позже кардинал римской церкви, редактировал сочинение Абу Ма’шара, известного астронома IX в., был обладателем многих астрономических сочинений, часть из которых переписывал сам. Помимо людей, писавших астрономические труды и комментарии, были и многочисленные читатели этих сочинений. Их анонимные примечания, исправления, пометы, оставленные на полях кодексов, свидетельствуют не только об интересе к предмету, но и о понимании его.

Астрономия, как и математика, иллюстрирует восприимчивость византийцев к научным достижениям других народов — черта, весьма примечательная для палеологовского времени. Наряду с персидскими в тот период распространяются переводы еврейских астрономических трудов: таблицами Иммануила Бонфиса из Тараскона пользовались Георгий Хрисококк и Матфей Камариот, таблицами Якова бен Давида — Марк Евгеник 30. {367}

Однако в астрономических исследованиях византийцы проявили, вероятно, не больше оригинальности, чем в математике. Занимаясь главным образом компиляцией и комментированием, они не вышли за границы, очерченные авторитетом Птолемея, хотя Григора, как и Варлаам, делали поправки к его расчетам. В чем же причина этой консервативности мышления? Одну из них А. Тион видит в национальной гордости византийцев: «Византийцы сознавали себя обладателями знаний греческой древности, и Птолемей был их астрономом — ничто не могло с ним сравниться, и им нечему было учиться у варваров» 31. Однако широкое распространение переводов научных сочинений в тот период — скорее свидетельство того, что византийцы не пренебрегали чужеземной мудростью.

Если в XI в. Михаил Пселл утверждал, что эллин не может извлечь ничего полезного из претенциозной мудрости иностранцев 32, то в палеологовское время обмен научными знаниями становится примечательной чертой эпохи.

Другая причина, гораздо более важная, заключается в отношении византийцев к научному эксперименту: несовершенные инструменты не могли соперничать с доводами разума. Это характерно для всей средневековой науки, Византия не является здесь исключением. Наука понималась главным образом как знание дедуктивное. Именно поэтому могли процветать

25Lampsides U. Georges Chrysococcis, le médicin, et son oeuvre // BZ. 1938. Bd. 38, H. 2. Р. 316. Публи-

кацию введения и некоторых глав его сочинения см.: Usener H. Kleine Schriften. В., 1914. Т. 111. S. 356— 371.

26Kunitzsch P. Das Fixsternverseichniss in der «Persischen Syntaxis» des Georgios Chrysokokkes // BZ. 1964. Bd. 57, H. 2. S. 382—411.

27Neubauer O. Studies in Byzantine Astronomical Terminology // Transactions of the American Philosophical Society. Philadelphia, 1960. Vol. 50, pt. 2. Р. 1—45.

28Mogenet J. Ľinfluence de ľastronomie arabe à Byzance du IXe au XIVe siècle // Colloques ďhistoire des sciences I (1972) et II (1973). Louvain, 1976. Р. 53.

29Hunger H. Johannes Chortasmenos (ca. 1370—1436/37). Wien. 1969.

30Solon Р. The Six Wings of Immanuel Bonfils and Michael Chrysocokkes // Centaurus. 1970. Т. 15. Р. 1— 20; Pingree D. The Byzantine Version of the Toledan Tables: the Work of George Lapithe? // DOP. 1976. Vol. 30. P. 87—132.

31Tihon А. Op. cit. P. 614.

32Michel Psellus. Epître sur la Chrysopée / Ed. J. Bidez // Catalogue des manuscrits alchimiques grecs. Bruxelles, 1928. Т. VI. Р. 113.

математические науки, а науки экспериментальные не имели внутреннего импульса к развитию. Средневековая наука представляется прежде всего как интерпретация уже разработанной традиции, как комментарий текста и герменевтический опыт, который распространялся на все области знаний 33.

Традиционная наука античности, унаследованная и развиваемая византийцами, тесно переплеталась с астрологией, магией, алхимией, разного рода оккультными знаниями, составлявшими неотъемлемую часть средневекового мышления и опыта 34. Корни этого явления уходят в позднюю античность, когда идеи неоплатонизма, широко распространившиеся в духовной жизни позднеримского общества, выработали и отношение к научному знанию. Материя

— основа всякого естественнонаучного исследования, определенная Плотином как μη;` ο;’; ` ν,— не могла дать истинного знания. Такая посылка определяла и средства познания, которые лежали за пределами разумного или чувственного восприятия: подлинное знание возможно только через откровение, поэтому теургия и магия приобретали все более реальную силу. У Порфирия и в еще большей степени у Ямвлиха всякое научно-рациональное отношение к реальному миру тонет в оккультной практике и религиозных фантазиях, а математика предстает в виде числовой символики, элементы ко-{368}торой идентифицируются с гипостатическими конструкциями познаваемого мира 35.

Такое смешение религиозной мистики, магии и точных наук, вероятно, и не могло вызвать к жизни новые формы познания окружающего мира. С этим связано все укреплявшееся представление о совершенстве достижений античности. Уже в первые столетия новой эры наука начинает приобретать герменевтический характер, подводит итог, инвентаризируется в ряде компендиев, справочников, исагог и других компиляций, каковыми были сочинения Птолемея, Никомаха, Галена 36. Формы осмысления окружающего мира, сложившиеся в позднеантичный период, оказались настолько устойчивыми, что многие их черты мы узнаем и в поздневизантийской науке. Математика нередко предстает в форме неопифагорейской мистики чисел 37, астрономия переплетается с астрологией, ботаника, минералогия, алхимия, медицина — с герметической традицией. Одними из важнейших положений герметической концепции были стоические представления о «симпатии» и «антипатии» — об отношении единства и противоположности явлений земного мира. Эта концепция охватывала практически все области естественнонаучного знания от астрономии до медицины, от примитивных предсказаний, основанных на магии, до универсальных законов природы, функционирующей в гармонии с небесными телами, связывающей самые разные стороны человеческой жизни с окружающей его средой,— микрокосм с макрокосмом Вселенной.

Геоцентрический космос Птолемея с его концентрическими сферами предполагал бесконечное взаимодействие между Землей и планетными сферами, одной сферы с другой. С периода эллинизма вплоть до Ренессанса доктрина единства космоса и «симпатии», соединяющей все его части, имела значение догмы 38. Торндайк подчеркивала, что эта концепция, которую она назвала астрологической, часто недооценивается исследователями, обращающимися к проблемам средневековой науки 39.

В Византии палеологовского периода интерес к герметической традиции, тесно связанной с неоплатонизмом, был очень велик. Обратившись к каталогам греческих астрологических рукописей, мы можем видеть, что подавляющее большинство кодексов, содержащих герметические тексты, датируются XIII—XV вв. Этот интерес важно отметить не только для характеристики научной мысли в Византии — он связан и с тем обстоятельством, что греческие руко-

33 Verbeke G. Science et herméneutique dans la pensée medievale // 2nd International Humanistic Symposium. Athens, 1972. Р. 32.

34Исследования Торндайк показали, что магия в средние века и начале нового времени была главным источником эмпирического и экспериментального приближения к природе. См.: Thorndike L. The History of Magic and Experimental Science. N. Y., 1923—1958. Vol. 1—8.

35Jürss F. Bemerkungen zum naturwissenschaftlichen Denken in der Spätantike // Klio. 1965. Bd. 43—45. S. 390.

36Festugière O. La revelation ďHermes Trismegist. Р., 1950. Т. 1. Ρ. 2—4.

37Как, например, в сочинении Иоанна Педиасима (см.: Cumont F. ĽOpuscule de Jean Pédiasimos Περι;`

ε;‛πταμήνων και;` ε;’ννεαμήνων // Revue Belge de Philologie et ďHistoire. 1923. Vol. 2. Ρ. 5—21).

38Festugière О. Ор. cit. P. 90.

39Thorndike L. The True Place of Astrology in the History of Sciehce // Isis. 1955; Vol. 46, pt 3. Р. 276.

писи, попавшие в Италию, дали импульс распространению там неоплатонизма и герметической традиции, вызвавших живой интерес у итальянских мыслителей. Известно, к примеру, что Марсилио Фичино переводил по просьбе Козимо {369} Медичи неоплатонические и герметические сочинения 40. Этими представлениями насыщена и его собственная космологическая концепция 41.

Заметных успехов в поздневизантийский период достигла медицина, где бережно сохранялась богатая традиция древней науки. Авторитеты Гиппократа и Галена в этой области были так же важны, как имена Платона и Аристотеля в философии. В их сочинениях можно было найти сведения по самым разным вопросам теоретической и практической медицины. Они постоянно переписывались и эксцерптировались, входили в курс школьного обучения 42. Большой популярностью пользовались и труды ранневизантийских медиков — Оривасия, Аэция Амидского, Александра Траллского, Павла Эгинского, опиравшиеся на сочинения Гиппократа и Галена.

Медицина в Византии рассматривалась как часть философии в широком понимании, которая включала в себя и науку о природе, и науку о человеке. Иоанн Актуарий, один из самых замечательных медиков палеологовского времени, объяснял побудительные причины занятий медициной, ссылаясь на давнюю свою склонность к «естественной части философии» (φυσικόν μέρος της φιλοσοφίας) 43. Известные медики имели, как правило, разностороннее образование (Актуарий принадлежал к числу учеников Максима Плануда.)

Иоанн Актуарий систематизировал медицинские знания своего времени, изложив материал точно и содержательно, его труды оказались нагляднее, нужнее и полезнее для практикующего врача, чем труды Галена, на опыт которого он опирался. Актуарий не был открывателем в своей области, но сочинения его содержат не только его собственные наблюдения, но и опыт медицины других народов. Примечательно и то обстоятельство, что Актуарий был знатоком астрономии. Знание этой науки в средние века было необходимой частью образования врача. В сочинении «О диагностике» Актуарий устанавливает критические дни болезни, связывая их с положением Луны и Солнца в зодиаке, с зависимостью органов человека от зодиака 44. Эта традиция восходит к древней медицине, к сочинениям Гиппократа. Астроном Григорий Хиониад, принадлежавший к числу друзей Актуария, также занимался медициной. Врачом был и другой астроном — Григорий Хрисококк 45.

Среди медиков поздневизантийского периода большой, известностью пользовался Николай Мирепс, получивший звание «актуария» еще при никейском дворе. Его собрание рецептов, написанное под влиянием знаменитой итальянской школы медиков в Салерно и переведенное на латинский язык в XIV в., приобрело популярность не только в Визан-{370}тии, но и на Западе 46. На закате империи медицину в Константинополе преподавал Иоанн Аргиропул, изучавший медицину в Падуе. Известны имена Константина Мелитениота, Георгия Хониата, переводивших с персидского языка на греческий собрания рецептов.

В целом же история поздневизантийской медицины изучена крайне мало 47. Рукописи XIV—XV вв. содержат богатый материал, который до сих пор остается малоизвестным, и бесконечные inedita во многом препятствуют исследователям. Свои сложности имеет и изучение текстологической традиции: если ранневизантийские компиляции во многом сохранили богатство и традицию античного оригинала, то в поздний период эта традиция предстает в весьма деформированном виде. Многие тексты, включенные в медицинские сборники, анонимны и

40The Cambridge Illustrated History of the World’s Science. Cambridge, 1984. Р. 274.

41Horsky Z.. Le rôle du platonisme dans ľorigine de la cosmologie moderne // Organon. 1976. N 4. Ρ. 47—

54.

42Temkin 0. Byzantine Medicine: Tradition and Empirism // DOP. 1962. Vol. 16. Р. 99.

43Hohlweg Α. Johannes Aktuarios. Leben — Bildung und Ausbildung — De Methodo medendi // BZ. 1983. Bd. 76, Η. 2. S. 305.

44Актуарий исправил перевод на греческий сочинения Ибн Сины, которое использовал в одном из своих трактатов. «Древние и современные врачи греков и варваров» — их он называет своими источни-

ками (см.: Hohlweg Α. Johanes Attuarios. S. 312, 319).

45Trapp Ε. Die Stellung der Ärzte in der Gesellschaft der Palaiologenzeit // BS. 1972. Τ. 33, fasc. 2. S. 232.

46Held F. Nicolaus Salernitanus und Nicolaus Myrepsos. Leipzig, 1916. S. 21—22.

47О перспективах изучения практической медицины в Византии см.: Hohlweg Α. Praktische Medizin in Byzanz // XVI. Internazionaler Byzantinistenkongress. Akten. 1. Beiheft. Wien, 1981. 2. 2. (JÖB. Bd. 31).

трудны для датировки. И все-таки даже немногочисленные опубликованные сочинения дают представление об удивительно высоком уровне медицинских знаний в поздней Византии 48.

Особого внимания заслуживают практическая медицина и постановка больничного дела, достигшие таких успехов, каких не знала в тот период Западная Европа 49. Забота о попечении больных и немощных, с одной стороны, лежала на церкви, распространявшей на них заповедь о любви к ближнему, с другой — всегда поддерживалась центральной властью, органично вытекая из имперской идеологической доктрины 50. Церковь издавна создавала приюты при монастырях, которые принимали всех страждущих и нуждающихся в лечении. Многие из таких приютов разрастались в больницы со штатом практикующих врачей и систематической подготовкой новых. Особую известность среди них получило учреждение, основанное в XII в. Иоанном Комнином при монастыре Пантократора 51, и больница при монастыре Продрома, основанная сербским королем Стефаном Милутином.

Больницы, как правило, располагали библиотеками. Рукописи с сочинениями античных и византийских медиков здесь не только читались, но и постоянно переписывались, превращаясь в процессе многократного копирования в сборники глав и фрагментов, предназначенных для быстрой ориентации в практике. В течение последних столетий они приняли форму иатрософов, куда, помимо традиционного материала, включались наблюдения и собственный опыт врачей 52. Иатрософы являются ценным свидетельством врачебной практики, своего рода справочниками, пользую-{371}щимися большим спросом в больницах. Здесь содержались самые необходимые сведения о болезнях, их симптомах и способах лечения, сведения о кровопускании, правила диеты 53. Большинство этих сборников анонимны и практически совсем не изучены.

Ни в какой другой области знаний не обнаруживается до такой степени отличие наших представлений от картины мира средневекового человека, как в области естествознания. Современная наука давно избавилась от многих понятий, которые были важны для средневекового ученого. К таковым принадлежат, к примеру, представления о конечной причине и цели: всякое явление не существует само по себе, оно создано творцом для определенной цели — от движения небесных светил, необходимых для того, чтобы дать людям свет и тепло, до растений, имеющих цвет, запах и форму, потому что оно предназначено для определенного употребления. С этими представлениями тесно связано и другое убеждение, не менее важное для понимания общей концепции средневековой науки о природе: подобные вещи производят подобные действия. Этот принцип основывается на широком разнообразии «родственных» отношений: похожая субстанция, похожее географическое происхождение, похожие цвет, форма, структура. Он является основой проявления «симпатии» — одного из основных герметических понятий, объединяющих космос в единое целое, основой самых разнообразных форм «симпатической» магии 54.

Отношения подобия объединяют также подлунный и небесный миры. Обратимся к ботанике: каждая планета, каждое созвездие зодиака оказывают влияние на определенную, свою группу растений, с которой их соединяют отношения сходства 55.

Растения представляли для византийцев прежде всего практический интерес — они были средством лечения и средством магии. Ботаническое знание очень часто выступает в рукописях в виде алфавитных лексиконов, которые появляются на дополнительных или пустых листах кодексов, написанных более поздней рукой 56. Большая часть рукописей, содержащих

48См., например, переведенный Г. Г. Литавриным на русский язык византийский медицинский трактат XI—XIV вв.: Литаврин Г. Г. Византийский медицинский трактат XI—XIV вв. (по рукописи Cod. Plut. VII. 19 Библиотеки Лоренцо Медичи во Флоренции) // ВВ. 1971. Т. 31. С. 249—301.

49Philipsborr A. Der Fortschritt in der Entwicklung des byzantinischen Krankenhauswesen // BZ. 1961. Bd. 54, Η. 2, S. 363.

50Hunger H. Die hochsprachliche prophane Literatur der Byzantiner. München, 1978. Bd. 1. S. 315.

51Детальное описание его сохранилось в типике монастыря. См.: Gautier Р. Le Typikon du Christ Sauveur Pantocrator // REB. 1974. T. 32. Р. 26—131.

52Philipsborr А. Op. cit. S. 78.

53Temkin О. Op. cit. Р. 113.

54Hansen В. Science and Magie // Science in the Middle Ages. Chicago, 1978. Р. 491—493.

55Подробнее о герметической традиции в ботанике см.: Festugière О. Ор. cit. Р. 137—186.

56Thomson Μ. Textes grecs inédits relatifs aux plantes. Р., 1955. Р. 26.

эти тексты, относится к палеологовскому периоду, когда вкус и интерес к научным сочинениям были особенно велики. Однако ботанические тексты восходят, как правило, к более раннему времени. Различные по объему, они преимущественно анонимны. Названия растений приводятся параллельно на нескольких языках, образуя смесь научных и «народных» представлений. Эти ботанические словари представляют интерес и с точки зрения развития ботанической терминологии византийского периода. Время их возникновения удается определить редко. В качестве авторов подобных словарей в поздний период известны Неофит Продромин (XIV в.) 57, врач Димитрий Пепагомен (XV в.) 58. Максим Плануд перевел с латинского снова на греческий язык псевдоаристотелевское сочинение «О растениях» 59. {372}

Много медико-фармакологических сочинений, где содержатся сведения о растениях, собрано в упомянутых выше иатрософах. Это главным образом собрания рецептов, где старая медицинская традиция смешана с разного рода магией, широко практиковавшейся в медицине. Ни сочинения Диоскура, ни трактаты Павла Эгинского и других византийских медиков не смогли избежать влияния демонологии. Представления о «материальных демонах» (υ;‛λικοι;`

δαίμονες), властвовавших над лечебными и ядовитыми растениями, было широко распространено 60.

Оценивая вклад византийцев в развитие науки о растениях, Брюне писал: «Византийские писатели предоставили для изучения растений, особенно целебных, знания, следы которых сохранились и в наши дни. Византийцы собрали, развили и передали современности свойства многочисленных растений, применение которых было распространено и в ученой, и в народной среде» 61.

Не осталась без внимания в поздней Византии и зоология, интерес к которой сосредоточился преимущественно на практической стороне: пчеловодство, шелководство, домашние животные, охота составляли главный интерес 62. Особую ценность представляют сочинения, посвященные охоте с использованием птиц и животных. Во времена Палеологов большой популярностью пользовалась соколиная охота. Известному врачу Димитрию Пепагомену принадлежит трактат об уходе за соколом, написанный по просьбе императора. Во введении он пишет, что целебные травы и камни — благословенный дар природы, который используется для лечения охотничьего сокола, и сообщает, что своими рецептами он обязан снам, посланным Богом, а также многолетнему опыту 63. Аналогичное сочинение он посвятил уходу за собаками 64. Зоологические сюжеты были популярны в литературе. В парадоксографическом жанре создана поэма Мануила Фила «О свойствах животных» — с описанием птиц, рыб, мифических животных. К середине XIV в. относится «Пулолог», написанный по аналогии с «Физиологом». Однако эти сочинения скорее литературного, чем научного, жанра.

Представление о природе, основанное на учении о единстве мира, «симпатии» всех явлений, распространилось и на минералогию, и на алхимию.

Византийская алхимия, одна из важнейших областей средневекового знания, изучена пока крайне мало 65. Рукописи, среди которых особый интерес представляют рукописи Paris gr. 2325, 2327 (XIII— XV вв.), дают представление о трактатах, имевших хождение в тот пе-

57Публикацию текста см.: Delatte А. Ор. cit. Р. 279—302.

58Публикацию текста см.: Thomson Μ. Ор. cit. Р. 90—107.

59Hammerdinger В. Le «De plantis» de Nicolas de Damas à Planude // Philologus. 1967. Bd. 111, Η. 1—2. Р. 56—65.

60Hunger Η. Die hochsprachliche profane Literatur... S. 274.

61Цит. по: Thomson Μ. Ор. cit. Р. 33.

62Theodorides J. Introduction à la zoologie byzantine // Actes du VIIe Congrès International ďHistoire des Sciences. Jerusalem; P. 1953. Ρ. 601—609.

63Demetrii Pepagomeni Περι;` τη;˜ς τω;˜ν ι;‛ερακω;˜ν α;’νατροφη;˜ς τε και;` θεραπείας // Ex rec. К. Hercheri // Claudii Aeliani Varia Historia, Epistolae, Fragmenta. Lipsiae, 1866. Vol. II. S. 335—516; Hunger Η. Die hochsprachliche profane Literatur... S. 268.

64Demetrii Pepagomeni Cynosophium / Ex rec. R. Hercher // Claudii Aeliani Varia Historia... S. 587—599.

65Ни восемь томов «Каталога алхимических рукописей», ни пестрящие ошибками публикации М. Бертело не могут восполнить этого пробела (см.: Catalogue des manuscrits alchimiques grecs / Ed. J. Bidez et al. Bruxelles. T. I—VIII; Berthelot М. Collection des anciens alchimistes grecs. P., 1888. Т. II. Р. 4—459).

{373}риод 66. Большое сходство ранних и поздневизантийских текстов показывает, что эта наука была, вероятно, достаточно статична 67.

Развитие химических знаний в Византии шло в двух направлениях: с одной стороны, это алхимические доктрины, связанные с общей герметической картиной мира, с другой — технические традиции ремесленного искусства, которыми всегда славилась империя (практика работы с металлом, стеклом, ювелирное искусство, живопись). Однако оба эти направления развивались изолированно. Знания и опыт, накопленные ремеслом, никогда не были предметом внимания ученых. Этому в значительной мере способствовало и предубеждение к ремесленному труду, будто бы недостойному образованного человека, по мнению подавляющего большинства ученых, принадлежавших к правящему классу 68.

Наука в Византии была рафинирована. Она развивалась изолированно от жизненной практики и опыта. Лаборатории алхимиков никогда не представляли интереса для византийских ученых, которые ограничивали себя редакцией теоретических трактатов о превращении элементов. Это обстоятельство и послужило причиной, что столь высокая цивилизация, как византийская, не смогла создать опытного и экспериментального методов, которые произвели переворот в науке и которые были созданы в Западной Европе. Роль алхимии была здесь особенно велика. Именно в лабораториях алхимиков следует искать начало методического применения экспериментального опыта — основы науки нового времени. Не случайно крупнейшие западноевропейские ученые (Альберт Великий, Роджер Бэкон, Парацельс и др.) занимались алхимией. Их труды предшествовали физическим опытам Галилея и Ньютона 69.

И все-таки, несмотря на то что поздневизантийская наука во многих своих чертах еще не достаточно исследована, мы можем выделить те характерные приметы времени, которые позволяют поставить ее в общий гуманистический контекст культуры палеологовского периода. Уже обратившись к рукописям того времени, можно констатировать не только наличие их необычно большого числа (это обстоятельство было связано также и с широким распространением бумаги в этот период), но и то, что рукописи сочинений одних античных авторов — это древнейшие сохранившиеся кодексы, рукописи трудов других — лучшие версии текстов, и это не случайность 70.

Античная культура, эндемичная для Византии, переживала процесс усиленного изучения. Это было время интенсификации контактов с культурой античности, контактов, скорее не прерывавшихся полностью, чем вновь открытых 71. В науке палеологовского времени языческое и христианское образуют известный симбиоз, названный Хунгером «христианским гуманизмом греческого толка» 72. При этом речь шла уже не о простой {374} рецепции духовного богатства античности, как это было обычно для средневековья до XII в., но о духовной дискуссии с нею. Попытка переосмысления достижений античной культуры и превращение их в фактор мировоззрения являются идейной основой византийского гуманизма 73.

Неудивительно и то обстоятельство, что ни один из выдающихся поздневизантийских ученых не принадлежал к партии паламитов. Печальный конец Никифора Григоры свидетельствует о том, сколь велика была ненависть исихастов к представителям гуманистической культуры.

Весьма примечательны для этого времени все расширявшиеся контакты с культурными ценностями других народов, засвидетельствованные появлением большого количества переводов, прочно вошедших в поздневизантийскую науку. Нельзя сказать, что это явление было совершенно новым для Византии — еще в XII в., к примеру, перевод астрономического трактата Абу Ма’шара был очень популярен и лег в основу поэмы Иоанна Каматира 74; известны пере-

66Многие из них опубликованы в указанном в предыдущем примечании издании М. Бертело.

67Taylor F. Survey of Greek Alchemy // JHS. 1930. Vol. 50. Р. 111.

68Stephanides M. Les savants byzantins et la science moderne. Renaissance et Byzance // Archeion. 1932. Vol. XIV, N 1. P. 495.

69Ibid. Р. 494.

70Hunger H. Von Wissenschaft und Kunst... S. 124—125.

71Ševčenko I. Théodor Metochites, Chora et les courants intellectuel de ľépoque // Art et société à Byzance sous les Paléologues. Venise, 1971. Р. 15.

72Hunger H. Von Wissenschaft und Kunst... S. 136.

73Медведев И. П. Указ. соч. С. 160.

74Шангин М. А. Ямбическая поэма Иоанна Каматира «О круге Зодиака» по академической рукописи

воды с арабского Симеона Сифа в области медицины и фармакологии. Однако переводы эти носили тогда спорадический характер. В палеологовский же период влияние восточной и западной науки коснулось практически всех областей знания, они свободно воспринимались византийскими учеными. Одновременно происходил и обратный процесс — Византия оказывала влияние на развитие духовной культуры Западной Европы, которая заново открыла для себя научное богатство греческой античности 75. Достаточно вспомнить Георгия Гемиста Плифона, впервые познакомившего итальянских гуманистов с географическим сочинением Страбона, и это знакомство в западном мире в какой-то степени подготовило идею о возможности кругосветного плавания 76. Падение империи дало стимул греческой диаспоре. Образованная элита Византии эмигрировала на Запад, увозя свои рукописи и традиции эллинистической образо-

ванности 77. «Graecia nostro exilio transvolavit Alpes» — эти слова Иоанна Аргиропула стали символом времени. {375}

16

Развитие географии в поздней Византии

Ученые палеологовского времени унаследовали от предшественников идею сферичности Земли и небес как единственно приемлемую для объяснения устройства Вселенной. Из этой идеи исходят авторы всех значительных астрономических произведений, созданных в поздней Византии,— Георгий Пахимер (в соответствующих разделах «Квадривиума»), Феодор Метохит (во «Введении в астрономию»); Димитрий Триклиний (в трактате «О луне»), Феодор Мелитиниот (в «Троекнижии») и др. Поздневизантийские ученые хорошо знали работы своих непосредственных предшественников — Михаила Пселла, Евстратия Никейского, Симеона Сифа (о чем свидетельствуют сохранившиеся рукописи XIII—XV вв.). В XIII в. Никифор Влеммид составил парафразу сочинения Симеона Сифа и включил ее под названием «История земли» в свой учебник физики (GGM. II. Р. 469—470). О высоком авторитете космографических концепций средневизантийского периода не только в самой империи, но и за ее пределами говорит тот факт, что в XV в Константин Костенечский — болгарский книжник, работавший при дворе сербского деспота Стефана Лазаревича (1389—1427),— подготовил хрестоматию «Отрывки по космографии и географии» на основе переведенных им с греческого на болгарский выдержек из произведений Симеона Сифа, Михаила Пселла и др. 1 Греческие ученые сохраняли интерес к Стефану Византийскому (VI в.): ссылки на его труд «Этника» встречаются у ряда авторов XIII—XV вв. 2

Но особый пиетет географы поздней Византии испытывали к классическому античному наследию. Конкретные географические идеи древности продолжали жить в византийской научной традиции, продолжали изучаться и труды античных географов. Тот же Никифор Влеммид 3, опираясь на труд Дионисия Периегета, написал небольшое сочинение «Всеобщая география» (GGM. II. Р. 458—468). В 40-х годах XV в. эллинизованный итальянец из Фокеи

// Изв. АН СССР. 1927. Сер. 6. Т. 21. С. 425—432.

75О связях византийской и западноевропейской науки см.: Thurndike L. Relation between byzantine and Western Science and Pseudo-Science before 1350 // Janus. 1964 Vol. LI, N 1. Р. 1—48.

76Anastos M. Pletho, Strabo, Columbus // Annuaires de ľInstitut de Philologie et ďHistoire orientale et slave. 1953. Vol. XII. P. 15.

77Vranoussis L. Ľhellenisme postbyzantin et ľEurope. Manuscrits, livres, imprimeries. Athènes, 1981.

1Опубл.: Novaković S. Odlomi srednevjekovne kosmografije geografije // Starine. 1884. Т. 16. S. 41—56.

ОКонстантине Костенечском см.: Дуйчев И. За книжовното творчество на Константин Костенечски // Известия на института за българска литература. С., 1954. С. 223—231.

2Diller Α. The Tradition of Stephanus Byzantius // Transactions of American Philological Association. 1938. T. 69. P. 338—348.

3Подробнее о космографических и географических взглядах Никифора Влеммида см. в гл. 2.

Иоанн Канавутцис (Канавуччи) подготовил обширный комментарий к труду другого Дионисия

— знаме-{376}нитого древнегреческого логографа Дионисия Галикарнасского 4. Комментарий Иоанна Канавутциса представляет значительный интерес для истории географии. В связи с идеей Дионисия о переселении греческих племен в Италию Канавутцис рассуждает об этнических миграциях, открытии полезных ископаемых, основании италийских городов. Им использована обширная географическая номенклатура 5.

Античная теория климатических поясов продолжала пользоваться популярностью в поздней Византии. Упоминания о климатах встречаются в сочинениях многих византийских авторов 6. В 1322 г. появился диалог «Гермипп, или Об астрологии», принадлежащий перу Иоанна Катрария 7. Здесь климатическое учение легло в основу своеобразной концепции астрологического прогноза. По мнению Катрария, судьба каждого города (время его возникновения, расцвета, упадка и гибели) зависит от того, в какой климатической зоне он расположен и какая область небесной эклиптики «управляет» им. Сочетание климата и зоны эклиптики индивидуально для различных участков земной поверхности, и ему соответствует та или иная звезда, по местоположению которой можно судить о будущем города. Иоанн Катрарий приводит примеры действенности своей концепции. В сущности, его труд лежит в русле особой, квазинаучной, астрологической географии. Напомню, что в эпоху античности астрология и география вообще были тесно связаны между собой (не случайно в развитии обеих колоссальную роль сыграло творчество Клавдия Птолемея). Эта взаимосвязь не прервалась и в поздней Византии, что нашло отражение в творчестве таких ученых, как Григорий Хиониад и Георгий Хрисококк. На опыт античных астрологов опирался, конечно, и Катрарий. Показательно, что его «Гермипп» долгое время относили к ранневизантийскому периоду 8.

Огромным авторитетом в области географии для ученых поздней Византии оставался Страбон. В известном сборнике эксцерптов из древних и византийских авторов, принадлежавшем Максиму Плануду,— «Общеполезное собрание выдержек из разных книг» (Ευ;’ναγογή:

συλλεγεΐσα α;’πο;` διαφόρων βιβλίων... πάνυ ω;’φέλιμος) — преобладают выдержки из «Геогра-

фии Страбона» 9. Никифор Григора в своей «записной книжке» хранил эксцерпты из Страбона (как сделанные непосредственно из его труда, так и извлеченные из компендия Максима Плануда) 10. В 1321/22 г. Иоанн Катрарий составил хрестоматию «Обозрение морских заливав нашей ойкумены, извлеченное из „Географии“ Страбона» (Συ;’; ´νοψις τω;˜ν κόλπων {377} τη;˜ς

καθ’η;‛μα;˜ς οι;’κουμένης ε;’κλεγεΐσα έκ τη;˜ς γεωγραφίας Στράβονος). Известна и другая, не-

сколько более поздняя эпитома сочинения Страбона, составленная ок. 1350 г. (книги III—XVII, I—II) 11. Страбона хорошо знает и цитирует Феодор Мелитиниот. В XIV в. «Географию» Страбона скопировал Никифор Григора. В начале XV в. ее переписывал в Константинополе Георгий Хрисококк. В 1438 г. Виссарион Никейский увез рукопись «Географии» с собой в Италию. Более десяти экземпляров «Географии» Страбона было вывезено из Византии на Запад в первой половине XV в. Византийские географы старались примирить Страбона и Птолемея, использовать сочинения одного географа для исправления другого. Знаменитый кодекс Птолемея (Vat. Urb. gr. 82) испещрен эксцерптами из Страбона, комментирующими текст 12. Страбонов-

4Joannis Canabutzae... in Dionysium Halicarnassensem commentarius / Ed. M. Lehnerdt. Leipzig, 1890.

5Diller A. Joannes Canabutzes // Byz. 1970. Τ. 40. Ρ. 271—275; Idem. Joannes Canabutzes and Michael Chrysococces // Ibid. 1972. Т. 42. Р. 257 sqq.

6Honigmann Ε. Die sieben Klimata und die ΠΟΛΕΙΣ ΕΠΙΣΗΜΟΙ. Heidelberg. 1929. S. 98—99.

7Anonymi christiani Hermippus de astrologia dialogus / Ed. W. Croll, P. Viereck. Lipsiae, 1895.

Иоанн Катрарий (первая половина XIV в.) известен также как переписчик рукописей, географкомпилятор и автор стихотворного памфлета против некоего ритора Неофита.

8Krumbacher К. Geschichte der byzantinischen Litteratur von Justinian bis zum Ende des Oströmischen Reiches (527—1453). München, 1897. S. 627.

9Diller Α. The Textual Tradition of Strabo’s Geography. Amsterdam, 1975. Р. 89.

10Biedl A. Der Heidelberger Cod. Pal. gr. 129-die Notiziensammlung eines byzantinischen Gelehrten // Würtzburger Jahrbücher. 1948. Bd. 3. S. 100—106.

11См. об этом: Sbordone F. Excerpta ed epitomi della Geographia di Strabone // Atti dello VII Congresso Internazionale di studi bizantini. Roma, 1953. Т. 1. Р. 204—205. Существует еще ряд незначительных соб-

раний эксцерптов из Страбона в рукописях XIV—XV вв. См.: например: Lasserre F. Etude sur les extraits médiévaux de Strabon suivie ďun traite de Michel Psellus // Antiquite Classique. 1959. Т. 28, fasc. 1. P. 41— 42.

12Diller A. The Textual Tradition... P. 91.