Ryabkov_V_M_Antologia_form_KDD_Drevny_mir_D

290

«Что ты познаешь бога, только раздирая одежду и посыпая главу пеплом?

Какое мрачное познание бога! Все это хорошо лишь в том случае, если ты

научился познавать его и в шутках, и в юморе, и на балу, и среди игр»

(Андрей Белый) ". В травестирующих переработках высокого не усматри-

вали профанации святынь, либеральной оппозиции или политической са-

тиры; в карнавальные дни легализованная свобода пародирования заходи-

ла очень далеко.

Главная идея праздника шутов и вообще средневекового карнавала -

инверсия общественного статуса. При помощи переодевания и присвоения

циально-утопический критицизм». В таком понимании карнавальной «ло-

гики образности» есть доля модернизации: ведь кощунственные «обедни обжор» служили сами священники, которых на время покидали серьез-

ность и рассудительность, а комические короли отнюдь не опровергали существования подлинных. «Ведь семантика карнавала — не внешняя и не посторонняя по отношению к официальному ритуалу, именно в нем черпает она в весьма значительной степени свои элементы... Карнавал от-

рицает культуру феодальной иерархии, имея ее внутри себя». Мало того,

некоторые мыслители считали «празднества глупцов», дающие психологи-

ческую разгрузку, полезными для стабилизации общества — от XV в.

дошла любопытная апология этих маскарадов. Парадоксальная обрати-

мость любых установлений под эгидой рождественского и пасхального смеха имела глубокие мировоззренческие корни. «Комическое снижение

— существенное качество средневекового мировоззрения, столь же неотъ-

емлемая черта отношения человека к действительности, как и тяга к воз-

вышенному, священному».

291

В дни карнавальной разрядки, освобождения от повседневной рути-

ны люди периодически превращали в «религиозный бурлеск» свою са-

кральную практику. В создаваемом ими абсурдном «мире навыворот» серьезным институтам противостояли их смеховые подобия, а элитарный декорум превращался в бутафорию.

В «празднествах дураков» принимали участие люди всех чинов и званий: им попустительствовали приходские священники, епископы и ар-

хиепископы, их одобряли уважаемые члены городских магистратов и са-

мые знатные из дворян: они находили фанатичных приверженцев не толь-

ко у простонародья, но даже в монастырях. С XV в. светские шутовские общества молодежи составляли постоянную «армию пародии». Во главе

«дурацких» корпораций, к примеру, парижского общества «Беззаботных ребят» стояли избиравшиеся Князь Дураков и Мать Дуреха.

Король шутов

На масленой неделе в воскресенье Ваш принц дает на рынке представленье

Пьер Гренгор. Клич Принца Дураков

Провозглашение короля или императора дураков, вершившего суд и расправу с ослиного хребта,— важный момент карнавального зрелища.

Того, кто находился у подножия социальной пирамиды, временно объяв-

ляли «правителем», иерархический верх перемещали вниз. «В обряде увенчания и все моменты самого церемониала, и символы власти, которые вручаются увенчиваемому, и одежда, в которую он облекается ..., стано-

вятся почти бутафорскими (но это обрядовая бутафория); их символиче-

ское значение становится двупланным (как реальные символы власти, т. е.

во внекарнавальном мире, они однопланны, абсолютны, тяжелы и моно-

литно-серьезны)». Сходные обычаи были распространены и вне карнавала:

292

на бытовых пирушках по жребию избирали королей пира; королевский ти-

тул присваивали придворным шутам. В замках Британии на 12 дней святок назначали распорядителя празднества — «лорда беспорядка».

Возможно, традиционная фигура «праздничного царя» восходила к древнеримским сатурналиям — празднику в честь бога посевов Сатурна, с

чьим именем связана социальная утопия о золотом веке — эпохе всеоб-

щего равенства. Из числа рабов или осужденных на смерть преступников возводили на престол «царя сатурналий» — смехового дублера носителя власти: господина, императора или самого божества. Обряд включал моти-

вы его вступления на трон и царствования, а когда время правления исте-

кало — поругания и жертвоприношения-казни.

В «Псалтири из Горлестона» эфемерный король претерпел шутов-

скую метаморфозу. Увенчанный короной, он играет на флейте и барабане,

оглашая воздух «песнями безумия». Монарх буффонов руководил всем ходом смехового действа, слуги беспрекословно исполняли его шутливые приказания. Но и самого повелителя осыпали насмешками и безжалостно издевались над ним (пережиток ритуального осмеяния божества в архаиче-

ских обрядах). Вместо благородных кровей коня однодневного властелина посадили на заморенного осла, хромающего на все четыре ноги. Животное напоминает ту клячу, на которой во время карнавала выехал пройдоха дон Паблос в романе Франсиско де Кеведо (1626 г.). Плут выступил в роли «петушиного короля», «короля на час», возглавившего процессию ряженых школяров. «Наступил день торжества, и я появился на улице,

восседая верхом на тощей и унылой кляче, которая не столько от благо-

воспитанности, сколько от слабости все время припадала на ноги в реве-

рансах. Круп у нее облез, как у обезьяны, хвоста не было вовсе, шея ка-

залась длиннее, чем у верблюда, на морде красовался только один глаз, да и тот с бельмом».

293

В некоторых церемониях осел находился в центре внимания. Еже-

годно на рождество справляли узаконенный церковью с IX в. «ослиный праздник» в память библейского сказания о пророке Валааме. «Валаам» ехал верхом на ослице в сопровождении священников — «ветхозаветных пророков», провозглашавших рождение Мессии. В воспоминание о бегстве святого семейства в Египет праздник сопровождался и другой инсце-

нировкой: переодетый девушкой молодой человек с ребенком на руках или миловидная девочка с куклой, представлявшие деву Марию, триумфально проезжали на осле от церкви по городским улицам в окружении огромной толпы. Постепенно события священной истории приобретают пародийную форму. К началу «ослиной мессы» у храма появлялся осел в золотом цер-

ковном облачении. Перед главными западными вратами его с почетом встречали клирики с бутылями вина в руках, затем торжественно вводили в церковь и ставили у алтаря. Осла приветствовало коленопреклоненное духовенство, ему пели славословия и кадили благовониями. Каждую часть бурлескной службы вместо «amen» заканчивали громогласным ослиным ревом. Осел возил епископа глупцов или подгулявшую девицу легкого поведения. В Сансе архиепископ Пьер Кербейльский запретил клиру вво-

дить осла в храм, но оставил в начале обедни пение «ослиной секвенции».

В 600 г. по Константинополю шествовал осел, на котором восседал пародийный двойник императора Маврикия в венце из чесночных стеблей.

Его свита пела песенку, высмеивающую частную жизнь василевса.

«Игра в царя» была популярна на Руси во время святочных и масле-

ничных потех. В шутовских коронах с подвесками и павлиньими перьями паясничали скоморохи. В буквицах новгородских рукописей XIV в. ими

294

увенчаны гусляры и пирующие танцовщики — «цари разгула». По поли-

тическому сыску 1666 г. известно о возведении «праздничных царей» на масленичном маскараде у тверских крестьян. «Царский завод» с комиче-

скими знаками отличия (воронка вместо венца, носилки взамен престола,

лукошки в качестве барабанов, «платьишко» на шесте вместо знамени,

драницы вместо ружей) власти расценили как «воровской обычай» — са-

мозванчество. Крестьянским «царям» отсекли по два пальца правой руки,

их били кнутом «нещадно» и сослали с семьями в Сибирь. Псевдоцарь при всех регалиях участвовал в болгарских играх кукеров . В XVI в. святочных королей провозглашали и у западных славян. В Чехии и Моравии этот обычай дожил до XIX в.

На гравюре «Праздник дураков» по аллегорическому и сатириче-

скому рисунку Брейгеля Старшего кортеж глупцов, каждый со сферой в руке, выходит на площадь из-под арки крытого рынка, украшенной трель-

яжами. Впереди на жерди торжественно несут наголо обритого принца дураков, который производит смотр своим верным. Рядом с ним в тесно сгрудившейся свите виден епископ недоумков. Запрудившая площадь буй-

ная компания шутов олицетворяет глупость во всевозможных проявлени-

ях. Их жесты и атрибуты знаменуют безумие. Паяц эскорта, обнажив зад,

глумится над владыкой, другие таскают друг друга за нос. Очки у одного из фигляров — символ глупости, духовной слепоты — принадлежность недальновидных людей, неспособных постигнуть истинную сущность ве-

щей, прозрачный намек на тупоумие. В том же значении фигурирует не-

чувствительная к свету сова — обычная спутница буффона, оторопело за-

стывшая в гуще карнавальной сутолоки. Большие шары, игровые аксессуа-

ры потешников, символизируют «круглых дураков», высмеиваемых в сти-

хах под гравюрой. Ср. у Шекспира: «Да будто я такой дурак уж круглый,

чтобы меня, как мяч, пинать ногой?» («Комедия ошибок», II, 1). Вместе с тем шары — атрибут Фортуны (указывают на е непостоянство) и образ

295

мира, которым повелевает капризная богиня. Они знаменуют универсаль-

ное господство бессмертной глупости. Шар символизирует тщету всего земного. Сам король безумных держит в левой руке сферу, как державу. У

Брейгеля бессмысленные забавы шутов — аллегория абсурдной деятель-

ности человечества, символ суетной земной жизни. Однако созданный им собирательный образ глупости амбивалентен. В нем заключена и «вольная праздничная мудрость, свободная от всех норм и стеснений официального мира, а также и от его забот и его серьезности».

Епископ дураков

В искусстве нашли отражение церковные ритуалы, переведенные на язык буффонады и фарса,— «parodia sacra» («священная пародия»). Для карнавальной образности характерны бурлескные церемонии избрания шутовских иерархов церкви — епископов, архиепископов, папы глупцов или папы осла. В XII—XIII вв. авторами и инициаторами самопародий вы-

ступали представители низшего клира и школяры. «Поелику танцы, кои обычно в день избиения младенцев в некоторых церквах устраиваются,

обычно причиной ссорам и беспокойству не только в прочее время, но да-

же и во время священнослужения являются, мы впредь запрещаем сии за-

бавы под страхом отлучения. Также запрещается создавать епископов на этом празднестве, ибо в доме господнем сие лишь поводом для смеха и осмеяния епископского достоинства является». Причт кафедральных соборов выбирал из своей среды епископа глупцов. При его возведении в сан пародировали литургические формулы и обряды. Вновь посвященный прелат в полном епископском облачении, с инсигниями совершал пышное богослужение перед алтарем и раздавал насмешливые благословения па-

стве. Вслед за тем, принимая хлеб и пиво, он возглавлял процессию из ду-

ховных лиц и мирян, проходившую по городу, предместьям и ближним де-

ревням, — смеховое подражание ежегодным визитам епископа в свой диоцез.

296

В рукописи романа «Ланселот Озерный» шутовской епископ в мит-

ре едет на осле задом наперед — типично карнавальная поза. Вместо по-

соха он держит конец ослиного хвоста, а правой рукой благословляет сво-

их клевретов и подопечных. Доминирует обратная логика: вместе со сме-

ной одеяния обновляется и социальный образ. Происходит иерархическая перестановка: перевоплощение шута в высшего духовного сановника. Но мотив глумления над «епископом в насмешку» говорит о преходящей при-

роде его власти. Осыпаемый бранью, он подвергнут всенародному поно-

шению: дурацкого епископа посадили лицом к ослиному хвосту — знак развенчания и последней степени унижения. Так к месту казни следовали преступники. В Византии так поступали с человеком, которого желали обесчестить. Держа животное за хвост, несчастный ехал по улицам, под-

вергаясь оскорблениям черни. Этот «триумф наказанного» ждал свергну-

тых императоров, потерпевших поражение претендентов на трон, измен-

ников и неверных жен. Их антиповедение, характерное для ритуала нака-

заний, имело символический смысл, поскольку публичное осмеяние вос-

принимали как приобщение к потустороннему демоническому миру, т. е.

символическую смерть. На Руси к шутовским иерархам приравнивали сто-

ронников ереси — уполномоченных кромешного (бесовского) антимира.

В 1490 г. новгородский архиепископ Геннадий применил к "жидовствую-

щим" еретикам обряд поругания, разработанный до мелочей. Он приказал посадить виновных «на коня в седла ючныя, и одежа их повеле обращати передом назад и хрептом повеле обращати их к главам коньскым, яко да зрят на запад в уготованный имь огнь. А на главы их повеле възложити шлемы берестены остры, яко бесовьскыа (имитация остроконечных шапок западноевропейских евреев?), а еловци (султаны) мочалны, а венци соло-

мены, с сеном смешаны, а мишени писаны на шлемах чернилом: „Се есть сатанино воинство!"» (Сказание о новоявившейся ереси). В осмеянии «во-

297

инства сатаны» использованы «ложные» материалы, излюбленные скомо-

рохами,— береста, мочала, солома.

В «Псалтири Лутрелла» шутовской епископ в митре и ризе, орна-

ментированных красными и голубыми клеточками, заставляет прыгать сквозь обруч маленькую собачку.

Во французском Часослове епископ дураков вышагивает на высоких ходулях. Кроме митры, обнаженный до пояса смеховой прелат лишен прочих знаков епископского достоинства. На нем только короткие нижние штаны. Внизу стоит демон с крючьями, готовясь подцепить грешного пас-

тыря, как только тот потеряет равновесие. Известно, что в 1439 г. во фло-

рентийской праздничной процессии ряженые шли на ходулях и «св. Авгу-

стин» вещал с высоты 25 футов.

В инициале «S» «Романа об Александре» полулежащий «епископ безрассудства» водит щипцами по челюстной кости. Под звуки антиинст-

румента резвятся зайцы: один играет на дудке, другой пляшет на задних лапках.

В позднем средневековье фигурки епископов глупцов, награжден-

ных жезлом шута, вырезали на церковных алтарных сиденьях. Во Фран-

ции в честь высших сановников шутовской иерархии выбивали свинцовые жетоны. На одном из них представлен дурацкий папа в тиаре и с крестом в руке. Его сопровождают шут и двое персонажей в докторских беретах.

Надпись гласит: «Moneta nova Adriani stultorum pape». На обороте — фигу-

ра Глупости с погремушкой; перед ней преклонился кардинал. На другом жетоне изображен коленопреклоненный епископ, благословляющий толпу;

вместо пастырского посоха он держит атрибут буффона — марот.

Дураческое карнавальное шествие, в котором участвуют безобраз-

ные демоны, представлено на рисунке Брейгеля Старшего«Невоздержание,

или Роскошь)». Шутовской епископ — обнаженный человек в митре, с за-

вязанными за спиной руками — едет на монстре с головой, похожей на

298

лошадиный череп. В кортеже ликующих бесов ведут обнаженных блуд-

ниц, ближайший к епископу птицеголовый демон хлещет его розгами.

Процессию возглавляет волынщик. За адским кортежем виднеется бородка ключа — атрибута апостола Петра (сатирический намек на грехи папской курии?). Интересно, что на гравюре по этому рисунку митра с каким-то текстом на ней, очевидно по цензурным соображениям, заменена «ней-

тральной» цилиндрической шапкой.

При византийском императоре Михаиле III (842—867) дворцовый скоморох Грилл передразнивал патриарха, разъезжая на белом осле по улицам Константинополя. В публичном осмеянии участвовали сам васи-

левс и придворные в облачениях архиепископов. В челобитной царю Алексею Михайловичу (1651 г.) вяземский иконописец старец Григорий сообщал, что в Вязьме во время святок справляли «игрища разные и мерз-

кие..., на коих святых нарицают, и монастыри делают, и архимарита, и ке-

ларя, и старцов нарицают». В Шотландии (только в Лоуланде) на 12 дней святок в замках выбирали «мнимого аббата» — устроителя празднеств. //Даркевич В. П. Народная культура средневековья: Светская празд-

ничная жизнь 1Х - ХУ1 вв./В.П. Даркевич. - М., 1988. - С. 161 - 167.

Фарс

Площадной фарс выделяется в самостоятельный театральный жанр со второй половины XV века. Однако он до этого прошел долгий путь скрытого развития. Само название происходит от латинского farta («на-

чинка»). И действительно, устроители мистерий сплошь и рядом писали:

«Здесь вставить фарс». Веселые масленичные представлении и народ-

ные спектакли дали начало «дурацким корпорациям» - объединениям мел-

ких судебных чиновников, разнообразной городской богемы, школяров,

семинаристов. В XV в. шутовские общества распространялись по всей Европе. В Париже были четыре большие организации и регулярно устраи-

вались смотры парады их фарсовых представлений. В этих парадах вы-

299

смеивались выступления епископов, словопрения судей, въезды королей в город. В ответ на это светские и духовные власти преследовали фарсеров,

изгоняли их из горда, бросали в тюрьмы. Фарс повернут всем своим со-

держанием и художественным строем к действительности. Он высмеивает солдат-мародеров, монахов-торговцев индульгенциями, чванливых дворян,

скаредных купцов. Остро подмеченные и обрисованные черты характеров несли сатирически заостренный жизненный материал. Главным принципа-

ми актерского искусства для фарсеров были характерность, доведенная до пародийной карикатуры, и динамизм, выражающий активность и жизне-

радостность самих исполнителей. Сценической задачей фарсеров было воссоздание определенных типов: ловкого городского молодчика, хвастли-

вого солдата, хитрого слуги и т.п. Но при определенности сценических ти-

пов-масок была развита и импровизация - следствие живого общения фар-

серов с шумной ярмарочной аудиторией. Судьба веселых комических лю-

бительских корпораций фарсеров от год в год становилась все плачевнее.

Монархическая и церковная власть все сильнее наступала на городское вольномыслие и на одну из его форм - фарсовый театр. В конце XVI - на-

чале XVII в. под ударами властей прекращают существование крупней-

шие корпорации фарсеров. Фарс оказал большое влияние на дальнейшее развитие театра Западной Европы. В Италии из фарса родилась комедия дель арте; в Испании -творчество «отца испанского театра» Лопе де Руда; а

в Англии по типу фарса писал свои интерлюдии Джон Гейвуд. В Германии

- Ганс Сакс; во Франции фарсовые традиции питали искусство гениально-

го Мольера. Именно фарс стал звеном между старым и новым театром.

Мистерии

Массовые инсценировки на городской

площади - "Мистерии"