семинар 1 (17 января) / Литература / Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада

Глава VIII Христианское общество

нию по 100 су каждому из двух тысяч лепрозориев французского королевства. Третий Латеранский собор, разрешив на территории лепрозориев строить часовни и кладбища, предопределил тем са­ мым их превращение в замкнутые миры, откуда больные могли выходить, лишь предварительно расчистив себе дорогу шумом трещотки. Точно так же круг — эмблема евреев — должен был отпугивать добрых христиан. И все же в Средние века еще срав­ нительно редким было то ритуальное «отделение» прокаженных от общества, которое получило распространение в XVI—XVII вв., когда епископ символическими жестами должен был вырвать про­ каженного из общества, сделать его умершим для мира (порой в этом обряде больному предписывалось прыгать в могилу). В сред­ невековом праве повсюду, за исключением Бовези и Нормандии, прокаженный сохранял все права здорового человека.

Но над прокаженными все же висело множество «запре­ тов», и они также легко превращались в козлов отпущения во время бедствий. В период великого голода 1315—1318 гг. евреи и прокаженные преследовались по всей Франции, подозреваясь в отравлении колодцев и источников. Филипп V, достойный сын Филиппа IV, был инициатором множества процессов против про­ каженных, в ходе которых у них под пыткой вырывались при­ знания, приводившие их на костер.

Но, как и в случае с высокородными бастардами и педерас­ тами, знатные прокаженные находились вне опасности, они могли продолжать исполнять свои функции и жить среди здо­ ровых людей. Прокаженными были король Иерусалимский Балдуин IV, Рауль, граф Вермандуа, и Ричард II — тот самый гроз­ ный аббат Сент-Олбанса, вымостивший крестьянскими жерно­ вами свою приемную.

В число отверженных входили и больные, особенно убогие, калеки. В мире, где уродство считалось внешним знаком грехов­ ности, те, кто был поражен болезнью, был проклят Богом и, следо­ вательно, и людьми. Церковь могла временно принимать их (срок пребывания в госпиталях был ограниченным) и спорадически кормить некоторых из них в дни праздников. Всем остальным оставалось только нищенствовать и бродяжничать. Слова «бед­ ный», «больной», «бродячий» были синонимами в Средние века. Госпитали часто размещались у мостов, на перевалах — в местах,

389

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

где обязательно проходили эти скитальцы. Ги де Шолиак, расска­ зывая о поведении христиан во время «черной смерти» 1348 г., от­ мечает, что в одних местах в этом бедствии обвиняли евреев и из­ бивали их, в других — бедняков и калек (pauperes et truncati), ко­ торых изгоняли. Церковь отказывалась допускать к священству физически неполноценных. В 1346 г., когда Жан де Юбан основал коллеж Аве Мария в Париже, он исключил из числа стипендиатов «юношей с телесными повреждениями».

Но главным отверженным средневекового общества был чужестранец. Будучи обществом примитивным, обществом за­ мкнутым, средневековый христианский мир отказывал посто­ ронним, не принадлежавшим к известным общинам, этим но­ сителям неизвестности и беспокойства. Людовик Святой в сво­ их «Установлениях», в главе «О чужестранных людях», стремил­ ся определить их положение: «Чужестранец — человек, не при­ знанный в здешних краях». «Гистрионы, жонглеры и чужестран­ цы» объединены вместе в статусе Гослара 1219 г. Чужестранец тот, на кого не распространены отношения верности, подданства, кто не присягал в подчинении, кто был в феодальном обществе «ничьим человеком».

Средневековье фиксировало свои болевые точки: города и деревни вокруг замков не прятали, а выставляли на всеобщее обозрение свои орудия подавления. Виселицы на большой до­ роге при въезде в город или у подножия замка, позорный столб на рыночной площади или перед церковью и прежде всего тюрь­ ма, владение которой было знаком обладания правом высшей юстиции, принадлежности к высшему социальному рангу. Не­ удивительно, что средневековая иконография, иллюстрируя Библию, изображая святых и мучеников, охотно рисовала тюрь­ мы. Они были реальностью, угрозой, кошмаром средневеково­ го мира.

Тех, кого нельзя было держать на привязи или запереть, средневековое общество выталкивало на дорогу. Сливаясь с куп­ цами и паломниками, калеки и бродяги скитались в одиночку, группами, караванами. Те, что были поздоровее и покрепче, по­ полняли шайки бандитов, засевшие в лесах.

История молодого немецкого крестьянина XIII в. Хельмбрехта, захотевшего освободиться от пут своего социального

390

Глава VIII Христианское общество

положения, может служить поучительным резюме всей социаль­ ной истории.

Вот внешний вид молодого «сеньора»: «Я видел — и утвер­ ждаю это со всей уверенностью — крестьянского сына, чьи бе­ лые завитые волосы спускались на плечи. Он хранил их под пре­ красно вышитым колпаком. Я сомневаюсь, чтобы еще на какомнибудь уборе было сразу столько птиц: попугаи и голубки — все были там изображены». Своему отцу Хельмбрехт заявил: «Я хочу познать вкус господской жизни. Никогда больше не бывать меш­ ку у меня на плечах, я не хочу отныне грузить навоз на твою те­ легу. Да проклянет меня Бог, если я впрягу когда-нибудь в ярмо твоих быков или стану сеять твой овес. Ясно, что это не идет к моим белым завитым волосам, к модной одежде, к моему кра­ сивому колпачку и к шелковым голубкам, вышитым дамами. Нет, никогда не стану я помогать тебе в поле!»

Напрасно отец напоминал ему мораль средневекового об­ щества: «Редко везет тому, кто восстает против своего места, а твое место — это плуг».

Но сын хочет жить как сеньор. А сеньориальная жизнь — это упоение скоростью коней, этих средневековых автомобилей, и угнетение крестьян. «Я хочу слышать мычание похищенных быков, когда я погоню их через поле. Я не смогу жить, коль будет у меня тощая кляча. Не скакать с другими как ветер по равнине, пуская мужицких коней через изгороди, — это, конечно, будет великим ударом для меня!»

Прошло время, и блудный сын вернулся, чтобы удивить своих родителей. Он стал вором, а не сеньором. «Некогда, — рас­ сказывает его отец, — еще мальчиком, мой отец, а твой дед по­ сылал меня на господский двор сдавать сыр и яйца, как делали все арендаторы. Я видел там рыцарей и наблюдал их нравы». И старый крестьянин передает восприятие молодым деревен­ ским парнем жизни замкового общества, подсмотренной с за­ дворок: турниры, танцы, жонглеры и менестрели. Но он знал, что господская жизнь не для него и не для его сына.

Молодой бандит уезжает, совратив свою сестру, кото­ рую он по-крестьянски, без кюре, выдал за одного из своих сообщников по грабежу. Он звался теперь Сожри-страну, его свояк именовался Сжуй-ягненка. Проглоти-барана, Ограбь-ад,

391

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

Взломай-сундук, Сожри-корову, Ограбь-церковь также состав­ ляли их шайку. Они пытают и грабят крестьян: «Одному я вы­ давил глаза, повесил другого над костром, этого я привязал к муравейнику, тому выдрал бороду калеными щипцами, с од­ ного я содрал шкуру, другого колесовал, подвесив за сухожи­ лия. Так все, чем владели крестьяне, стало моим».

Для Хельмбрехта история кончилась плохо.

«Что должно было случиться, произошло. Бог не забывает покарать тех, кто вершит недолжное». Бог избрал два средства наказать Хельмбрехта.

Первым его орудием стал сеньориальный прево. «Им не помог адвокат... Сбир велел повесить девятерых воров, оставив жизнь лишь одному — Хельмбрехту Сожри-страну. Палач вы­ колол ему глаза, отрубил руку и ногу... Хельмбрехту — слепому вору выдали посох, и слуга отвел его в родительский дом. Но отец не захотел его принять и выгнал, не облегчив страданий. „Эй, малый, уведи от меня это чудище!.. Господин чужестранец, сту­ пайте-ка отсюда побыстрее!"

Мать все же сунула ему хлеб в руку, как делала это, когда он был маленьким. Так ушел слепой разбойник. Когда он шел по деревням в сопровождении поводыря, никто из крестьян не упус­ кал случая крикнуть ему: „Эй, вор Хельмбрехт! Если бы ты оста­ вался крестьянином, как я, ты не был бы сейчас слепым и беспо­ мощным!"»

Последним орудием Господнего гнева стали ограбленные Хельмбрехтом крестьяне, не простившие человеку своего класса того, что они обязаны были терпеть от своего сеньора.

«Они велели несчастному исповедаться, затем один из них подобрал щепотку земли и дал ему в знак защиты от ада, после чего они вздернули его на дереве...»

«Пути-дороги были небезопасны; но теперь можно путешествовать спокойно, раз Хельмбрехт повешен...

Но может быть, у Хельмбрехта найдутся сторонни­ ки? Они станут маленькими Хельмбрехтами.

Я не могу защитить вас от них, но они кон­ чат дни свои, как и он, — на виселице».

392

Глава IX

МЕНТАЛЬНОСТЬ, МИР ЭМОЦИЙ, ФОРМЫ ПОВЕДЕНИЯ

(X—XIII ВВ.)

Чувство неуверенности — вот что влияло на умы и души людей Средневековья и определяло их поведение. Неуверенность в материальной обеспеченности и неуверенность духовная; цер­ ковь видела спасение от этой неуверенности, как было показано, лишь в одном: в солидарности членов каждой общественной группы, в предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или падения того или иного из них. Эта лежавшая в основе всего неуверенность в конечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в которой нико­ му не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами, ни благоразумным поведением. Тво­ римые дьяволом опасности погибели казались столь многочис­ ленными, а шансы на спасение столь ничтожными, что страх не­ избежно преобладал над надеждой. Францисканский проповед­ ник Бертольд Регенсбургский в XIII в. возвещал, что шансы быть осужденными на вечные муки имеют 100 тыс. человек против одного спасенного, а соотношение этих избранных и проклятых обычно изображалось как маленький отряд Ноя и его спутни­ ков в сравнении со всем остальным человечеством, уничтожен­ ным Потопом. Да, именно в природных бедствиях средневеко­ вый человек находил образы для выражения и оценки духовных реальностей, и историк имеет основания говорить, что продук­ тивность умственной деятельности казалась средневековому человечеству такой же низкой, как и продуктивность его сель­ скохозяйственной деятельности. Итак, ментальность, эмоции,

393

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

поведение формировались в первую очередь в связи с потреб­ ностью в самоуспокоении.

Прежде всего хотелось опереться на прошлое, на опыт пред­ шественников. Подобно тому как Ветхий Завет предшествует Новому и служит основанием для него, поведение древних должно было обосновывать поведение людей нынешних. Если и можно было предположить что-то определенное, так только то, что могло найти подтверждение в прошлом. Особенное значе­ ние придавалось тем, кого считали авторитетами. Конечно, имен­ но в теологии, наивысшей из наук, практика ссылок на авторите­ ты нашла свое наивысшее воплощение, но и она, став основой всей духовной и интеллектуальной жизни, была строго регламен­ тирована. Высшим авторитетом являлось Писание; к нему при­ бавлялся авторитет отцов церкви. На практике этот всеобщий авторитет воплощался в цитатах, которые как бы превращались в «достоверные» точки зрения и сами начинали в конце концов играть роль «авторитетов». Поскольку суждения авторитетов часто были темны и неясны, они прояснялись глоссами, толко­ ваниями, которые, в свою очередь, должны были исходить от «до­ стоверного автора». Нередко глоссы заменяли собой оригиналь­ ный текст. Из всех сборников текстов, отражавших интеллекту­ альную деятельность Средневековья, больше всего обращались к антологиям глосс и из них чаще всего делали заимствования. Знание оказывалось мозаикой цитат — «цветов», — именовав­ шихся в XII в. «сентенциями». Совокупность таких сентенций — это и есть сборники авторитетов. Уже в середине XII в. Робер де Мелен протестовал против того влияния, которое среди этих из­ речений имели глоссы. Тщетно. Отец Шеню считает, что не только посредственная «Сумма изречений» Петра Ломбардско­ го — учебник теологии для университетов XIII в. — лишь собра­ ние глосс, «отыскать источник которых довольно затруднитель­ но», но что даже в «Сумме теологии» св. Фомы Аквинского обна­ руживается довольно много считающихся авторитетными текс­ тов, происхождение которых в действительности можно устано­ вить·, лишь обратившись к деформациям в «glossae».

Кавторитетам прибегали, по всей видимости, в той мере,

вкакой они не противоречили собственным воззрениям писав-

394

Глава IX

Ментальность, мир эмоций, формы поведения

шего. Алену Лилльскому принадлежит ставшая крылатой фраза, что «у авторитета нос из воска, и форму его можно изменить в любую сторону». По всей вероятности, авторитетами для ин­ теллектуалов Средневековья становились также такие неожидан­ ные авторы, как языческие и арабские философы. Тот же Ален Лилльский утверждал, что нужно прибегнуть к авторитету «бла­ городных» философов, чтобы пристыдить христиан. В X в. араб­ ские писатели были до такой степени в моде, что Аделард Батский не без лукавства признавался, что многие свои собствен­ ные мысли он приписывал арабам, чтобы они лучше восприни­ мались читателями, что должно — подчеркнем это — побуж­ дать нас к осмотрительности в оценке влияния арабов на сред­ невековую христианскую мысль. Влияние это подчас преувели­ чивается. В действительности ссылки на арабов часто были лишь данью моде, маской, призванной привлечь внимание к ориги­ нальной мысли. Как бы то ни было, ссылка на то, что то или иное высказывание заимствовано из прошлого, была в Средние века почти обязательна. Новшество считалось грехом. Церковь спе­ шила осудить novitates (старофранцузское «novelletés»). Это ка­ салось и технического, и интеллектуального прогресса. Изобре­ тать считалось безнравственным. Самое важное, что почтенный «аргумент традиции», силу которого хорошо понимаешь, если говорят о «согласии явившихся из глубин веков свидетелей, чтобы давать единогласные показания», часто становился пред­ метом спора. «Чаще всего, — пишет отец Шеню, — здесь ссыла­ ются на одного автора, приводят один текст вне времени и про­ странства, не заботясь о том, чтобы сформировать систему сви­ детельств».

Гнет древних авторитетов ощущался не только в интеллек­ туальной сфере. Он чувствовался во всех областях жизни. Впро­ чем, это печать традиционного крестьянского общества, где ис­ тина и тайна передаются из поколения в поколение, завещаются «мудрецом» тому, кого он считает достойным ее наследовать, и распространяются в большей мере не через посредство пи­ саных текстов, но из уст в уста. Один монах в надписи на манус­ крипте Адемара Шабаннского раскрыл эту преемственность, определяющую ценность культуры, передаваемой через тради­ цию: «Теодор Монах и аббат Адриен учили искусству грамматики

395

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

Альдхельма, Альдхельм обучал Беду, Беда (через посредство Эгберта) обучал Алкуина, тот учил Храбана и Смарагда, а тот Теодульфа, после которого идут Хейрик, Хукбальд, Ремигий и его многочисленные последователи».

Итак, авторитеты управляли духовной жизнью. Средневе­ ковая этика преподавалась и проповедовалась при помощи сте­ реотипных историй, иллюстрировавших урок и неустанно по­ вторявшихся моралистами и проповедниками. Эти сборники примеров (exempla) и составляют однообразный ряд средневе­ ковой нравоучительной литературы. При первом чтении нази­ дательные истории могут развлечь; но когда сто раз обнаружи­ ваешь их в разных местах, то становится ясной эта практика по­ стоянного повторения, которая переводит в интеллектуальную сферу и духовную жизнь стремление остановить время, стано­ вится ясной сила инерции, как бы поглощавшая большую часть ментальной энергии средневековых людей. Вот один из многих exemplum, формирование которого вскрыл А.-Л. Габриэль. Это история легкомысленного студента, «сына легкомыслия», кото­ рый совершает тяжкий грех, вознамерившись изменить свое положение. Exemplum появляется в трактате английского кли­ рика «De disciplina scolarium», написанном между 1230 и 1240 гг., и, разумеется, автор начинает с того, что приписывает его одно­ му из самых неоспоримых авторитетов, самому Боэцию. Затем, более или менее приукрашенная, с вариациями, история этого студента, который сначала учился, потом занимался торговлей и сельским хозяйством, побывал в рыцарях, углублялся в право, женился, стал астрономом — причем все это служит поводом для сатиры на разные «сословия», — эта история обнаруживает­ ся повсюду. Мы встречаем ее, и это весьма забавно, в некоторых французских переводах «Утешения философией» Боэция; пере­ водчики включили ее туда, доверившись автору exemplum. Но она встречается также и в многочисленных фаблио, посвящен­ ных разным «сословиям». И то же самое в различных коммента­ риях — к Боэцию ли или к трактату «De disciplina scolarium». Пальма первенства принадлежит в конечном счете английскому доминиканцу Николасу Трайвету (ум. около 1328 г.), который по­ вторил эту историю в двух комментариях — и к тому и к дру­ гому сочинению — и который донес до нас, может быть, суть

396

Глава IX

Ментальность, мир эмоций, формы поведения

примера, приведя пословицу: «Катящийся камень не обрастает мхом». Обращаясь к поговоркам, ждущим еще своего фундамен­ тального исследования, которое позволило бы нам добраться до самых глубин средневековой ментальности, мы спускаемся к основам фольклорной культуры. В этом традиционном кре­ стьянском обществе поговорка играла важнейшую роль. Но в ка­ кой мере она являлась ученой обработкой расхожей земной муд­ рости, а в какой, наоборот, откликом народа на пропаганду, исходившую от верхушки общества?

Как и следовало ожидать, сила традиции обретала особую мощь в применении к общественному устройству, то есть по от­ ношению к феодальным структурам. В самом деле, ведь в основе феодального права и практики лежала кутюма, то есть обычай. Юристы определяли ее как «юридическое правило, обычай, родив­ шийся в результате мирного повторения общественных актов, которые в течение длительного времени не порождали никаких споров и противоречий». В этом классическом определении Фран­ суа-Оливье Мартена одно слово остается всего лишь желанием,

ане действительностью: «мирно». Ведь кутюма есть не что иное, как право, установленное силой, которой достаточно долго удава­ лось заставить молчать несогласных. Можно оценить революци­ онное значение знаменитого высказывания Григория VII: «Господь не сказал: мое имя Обычай». Но и спустя долгое время после папыреформатора в обществе продолжало господствовать обычное право. Корни его уходили в незапамятные времена. Это было то, что восходило к самым истокам коллективной памяти. Доказатель­ ством истины в феодальную эпоху было «извечное» существова­ ние. Вот, например, конфликт, в котором в 1252 г. выступали друг против друга сервы собора Парижской Богоматери в Орли и ка­ ноники. Каким образом стороны доказывали свою правоту? Кре­ стьяне утверждали, что они не должны платить капитулу подать,

аканоники возражали, опираясь на опрос осведомленных людей, которых спрашивали, что говорит на этот счет традиция («мол­ ва» — fama). Обратились к двум самым старым жителям данной местности. Один из них, некто Симон, мэр Корбрёза, которому было более семидесяти лет, заявил, что, согласно fama, капитул может облагать людей податью и что он поступал именно так «с незапамятных времен» («a tempore a quo non exstat memoria»).

397

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

Другой свидетель, архидиакон Жан, бывший каноник, заявил, что он видел в капитуле «старые свитки», где было записано, что каноники имеют право облагать податью жителей Орли, и слы­ шал, что такой обычай существовал «со времен глубокой древ­ ности» («a longe retroactis temporibus») и что капитул верил этим свиткам, «принимая во внимание древность записи» («sicut adhibetur aucientie scripture»).

Даже в том, что касается знати, гарантией почтенности была прежде всего древность рода. Именно это, скорее, чем отбор выс­ шего духовенства по социальному признаку, в большой степени объясняет значительное количество знатных среди святых и тот факт, что благородное происхождение приписывалось многим святым, на самом деле его не имевшим. Это то же самое, что ге­ неалогия Иессея, доказывающая древние царские корни семьи Марии, то есть земной семьи Иисуса Христа. Что, как не пережи­ ток средневекового сознания, заставляло архиепископа Париж­ ского времен Реставрации наивно заявлять: «Господь наш не толь­ ко был Сыном Божьим, но он еще и происходил из прекрасной семьи».

К доказательству авторитетом, то есть доказанной древно­ стью, прибавлялось доказательство чудом. Средневековые умы привлекало совсем не то, что можно было наблюдать и подтвер­ дить естественным законом, регулярно происходящим повторе­ нием^ как раз наоборот, то, что было необычно, сверхъестествен­ но или, уж во всяком случае, ненормально. Даже наука более охот­ но избирала своим предметом что-то исключительное, чудеса (mirabilia). Землетрясения, кометы, затмения — вот сюжеты, достойные удивления и исследования. Средневековые искус­ ство и наука шли к человеку странным путем, изобиловавшим чудовищами.

По всей вероятности, доказательство чудом стало сначала употребляться для определения святости, которая сама по себе исключительна. Здесь встретились народная вера и доктрина церкви. Когда с конца XII в. папы стали претендовать на исклю­ чительное право канонизации святых, которых раньше причис­ ляли к таковым «волей народа» (vox populi),TO они провозгласи­ ли совершение чудес одним из обязательных условий для при-

398