Аникст А.А. Шекспир. Ремесло драматурга
.pdf13-1 Характеры
друг с другом, на самом деле питают друг к другу склонность. Мы поймем, наконец, что Шайлок несправедлив в своем осуждении Антонио, который портит ему коммерцию, давая деньги в долг без процентов. Эти и многие другие отзывы персонажей друг о друге находятся в соответствии с характером каждого и с тем, как человек данного рода будет относиться к разным лицам из своего окружения. В этом отношении пьесы Шекспира вполне правдоподобны.
Но есть у Шекспира случаи, совершенно противоречащие психологическому правдоподобию. Мы встречаемся в его пьесах с тем, что отрицательные персонажи высоко оценивают достоинства тех, кого они ненавидят, а враги отдают должное тем, против кого они боролись не на жизнь, а на смерть.
Второе может показаться более естественным, ибо в жизни случается, что противники понимают достоин-
ства тех, |
с кем они |
враждуют. Но как бы то ни было |
в жизни, |
посмотрим, |
что происходит в этом отношении |
у Шекспира. |
|
|
Когда цезарианцы одерживают победу над Брутом и узнают о его самоубийстве, Антоний прославляет павшего:
Он римлянин был самый благородный. Все заговорщики, кроме него, Из зависти лишь Цезаря убили,
А он один — из честных побуждений, Из ревности к общественному благу.
(V, 5, 68. МЗ)
Мы могли бы этому поверить, если бы в нашей памяти не оставалась великолепная речь того же Антония на Форуме, у трупа Цезаря. В речи Антония Брут предстает низким предателем. Как согласовать это с его же надгробным словом Бруту?
В свою очередь, когда в трагедии «Антоний и Клеопатра» погибает Антоний, Октавий, который всю жизнь завидовал ему и ненавидел его, так говорит о его смерти:
Не может быть. Обвал такой громады Вселенную бы грохотом потряс.
Земля должна была бы, содрогнувшись,
135 Оценка героев другими персонажами
На городские улицы швырнуть Львов из пустынь и кинуть горожан В.пещеры львиные. Его кончина Не просто человеческая смерть.
Ведь в имени «Антоний» заключалось Полмира.
(V, 1, 14. МД)
Мы узнаем здесь привычную для Шекспира манеру отождествлять смерть правителей с мировой катастрофой чуть ли не космического характера. Октавию вторят его приближенные:
М е ц е н а т
Его достоинства и недостатки Боролись в нем с успехом переменным.
А г р и п п а
Он человеком был редчайших качеств; Пороки же богами нам даны» Чтоб сделать пас людьми, а не богами.
(V, 1, 30)
Неестественность этой сцены, когда враги, только что ожесточенно сражавшиеся против Антония, теперь воздают ему хвалу, не может не броситься в глаза, и Шекспир со смелостью гения, вместо того чтобы искать оправдания этому, наоборот, сам же подчеркивает необычность всей сцены, вкладывая в уста Агриппы вполне справедливое замечание:
Как это-странно, Что достиженье нашей высшей цели Оплакивать природа нам велит.
(У. 1, 28)
Да, это в самом деле странно. Но объяснение этому есть, только оно не психологическое. Природа, велящая римским вельможам оплакивать Антония, — это не их человеческая природа, а та Природа, которая составляет часть мйрового порядка. Оценки, которые мы слышим в этой сцене, — объективная характеристика личности Антония, и исходит она не из субъективного отношения говорящих к павшему владыке полумира, а из объектив-
13-1 Характеры
ного смысла, какой имеет его гибель. Иначе говоря, устами и Октавия, и его приближенных говорит Природа. От имени ее, в соответствии со всем мировым порядком дается оценка личности Антония. И точно так же Октавий, только что стремившийся перехитрить Клеопатру и сделать ее украшением своего триумфа, узнав о ее смерти, сразу забывает о всех усилиях заманить египетскую царицу в ловушку и даже хвалит ее за то, что она парушила его замысел:
Вот мужественный шаг. Она, проникнув В мои намеренья, нашла по-царски Достойный выход.
(V, 2, 337. МД)
Он сам создает апофеоз великой четы:
Бок о бок мы царицу погребем С ее Антонием. Земля не знала Могил с такой великою четой...
(V, 2, 361. МД)
Повторяю, все это не просто воля автора и тем более не его произвол, а определенный принцип, сочетающий идейный смысл с театральной условностью. Давая оценку погибшим трагическим героям, персонажи говорят уже не столько от себя, сколько от автора. Более того —
иавторская оценка не просто эпитафия павшим героям,
авыражение некоего общего мирового закона, о чем еще будет речь.
До сих пор мы говорили о случаях, которые могут быть также более или менее объяснены с точки зрения простой достоверности. Во всех своих речах короли, вожди и полководцы, когда борьба между ними закончена, отдают должное друг другу, хотя история знает мало примеров такого великодушия.
Но у Шекспира есть также случаи, где едва ли можно подыскать психологическое оправдание. В «Как вам это понравится» завистливый и злобный Оливер, настраивая борца, нанятого им, чтобы тот расправился с Орландо, отзывался о брате так: «. . .это самый упрямый юноша во всей Франции. Он честолюбив, завистлив, ненавидит всех, кто одарен каким-либо достоинством, и тайно и гнусно злоумышляет даже против меня, своего родного
137 Оценка героев другими персонажами
брата» (I, 1, 147). Но вот Оливер остается один, и мы слышим от него такие слова: «Надеюсь, я увижу, как ему придет конец, потому что всей душой — сам не знаю почему — ненавижу его больше всего на свете. А ведь он кроток; ничему не учился, а учен, полон благородных намерений, любим всеми без исключения, всех околдовал и так всем вкрался в сердце — особенно моим людям,— что меня они ни во что не ставят...» (I, 1, 170).
Какой из этих двух характеристик должен был верить зритель? Первая является клеветой. Ирония Шекспира проявляется в том, что злобный Оливер приписывает доброму Орландо все свои отрицательные черты, вплоть до замысла убить брата. Оливер говорит дурное о брате борцу Чарльзу, чтобы объяснить ему, почему надо расправиться с Орландо. Что он чернит брата, вполне правдоподобно. Зачем же после этой хулы, оставшись наедине, Оливер расточает комплименты ненавистному Орландо? Может быть, его слова выражают зависть к достоинствам брата? Но какой негодяй хотел бы быть добрым,' кротким, исполненным благородных намерений? Нет, речь Оливера неправдоподобна. Зачем же она вложена в его уста? Только затем, чтобы первая речь, про^ износимая Оливером в этой сцене, содержащая осуждение брата, не была принята кем-нибудь из зрителей за правильную характеристику Орландо. Зритель должен знать, что Орландо — хороший парень и что Оливер оклеветал его. Вот почему, за неимением другого персонажа, который тут же опроверг бы ложь, драматург возлагает эту задачу на самого Оливера.
Здесь перед нами просто театральный прием, чистая условность, и мы встречаем ее не только в комедии, где условности громоздятся одна на другую, но и в трагедии, причем такой, которая считается образцом шекспировского реализма, — в «Отелло». Уже в самом начале мы узнаем, что Яго ненавидит мавра (I, 1, 6, 7). «Я его смертельно ненавижу», — слышим мы от Яго еще раз в этой сцене (I, 1, 155). Но что же он говорит об Отелло? «Мавр простодушен и открыт душой» (I, 3, 145). И еще:
Хоть я порядком ненавижу мавра, Он благородный, честный человек...
( I I , 1, 296. БП)
13-1 Характеры
Правда, Яго знает за Отелло два проступка. Самый главный: мавр обошел его по службе и выбрал своим помощником Кассио. Это больше всего разозлило Яго, и ои готов немедленно мстить. Другую вину, приписываемую им Отелло, он знал давно и долго терпел: мавр будто был близок с его женой, — подозрение, ни в малейшей степени не подтверждаемое в пьесе.
В отзывах об Отелло у Яго замечается такая же двойственность, как и у Оливера. Успокаивая Родриго, что для него не все потеряно, он уверяет: «Не может быть, чтобы мавр долго любил ее... Эти мавры переменчивы. То, что ему теперь кажется сладким, как стручки, скоро станет горше хрена» (I, 3, 351). Но, рассуждая сам с собой, Яго столь же решительно утверждает совершенно противоположное:
Он благородный, честный человек И будет Дездемоне верным мужем, В чем у меня ничуть сомненья нет.
( I I , 1, 297. БП)
Выходит, что Яго честит Отелло только в глазах других, а про себя думает о нем хорошо! За этим не кроется никакой психологической тонкости. В обоих случаях слова Яго имеют значение театральное. Когда Яго говорит с Родриго, он высказывает то, что естественно сказать в данной ситуации для одурачивания простодушного поклонника Дездемоны. Это оправдано по ходу пьесы. Но добрые слова, если они прорываются у Яго, — поправки для зрителя, который не должен быть одурачен, как
Родриго. |
знать истину. |
Следовательно, |
Публике полагается |
||
эта речь — театральная |
условность Мы |
еще лучше пой- |
мем ее, если вспомним, что все речи наедине персонажи произносили на авансцене, окруженные публикой, и они представляли собой как бы беседу актера со зрителями. Монологи такого рода могли быть неискренними, но должны были быть истинными. Актер, произносящий речь такого рода, выступает как бы в роли объективного рассказчика. Он выходит за рамки роли и словно сбрасывает с себя часть своей сущности, чтобы сообщить зрителям не свое мнение, а истину.
139 Дополнительные функции персонажей
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ ПЕРСОНАЖЕЙ
Самый разительный пример такого выхода из образа встречается в «Ричарде III». Кровопийце нужен человек для исполнения нового чудовищного замысла — убийства маленьких принцев. Ричард спрашивает пажа, не знает ли он кого-нибудь готового за деньги совершить убийство. Паж сразу же называет некоего Тиррела, которого «золото прельстит... на что угодно» (IV, 2, 38). Знакомство заказчика и исполнителя происходит так:
Р и ч а р д Решишься друга моего убить?
T и р р е л
Готов милорд; Но предпочел бы двух врагов убить.
(IV, 2, 70. АР)
Коротко и ясно дан облик бессовестного наемного убийцы.
В следующей сцене он появляется и рассказывает, как выполнил волю Ричарда III, и трудно поверить своим ушам, потому что устами Тиррела говорит не Тиррел:
Кровавое свершилось злодеянье, Ужасное и жалкое убийство, В каком еще не грешен был наш край!
Дайтон и Форест, купленные мною, Чтоб в бойне жесточайшей поработать, Два стервеца, два кровожадных пса, Мне говоря о жалостном убийстве, Растроганные, плакали, как дети.
«Вот так, — сказал мне Дайтон, — дети спали». «Так, — Форест перебил, — обняв друг друга Невинными и белыми руками.
Их губы, как четыре красных розы . На летней ветке, целовались нежно. Молитвенник лежал на их подушке; II это все во мне перевернуло;
Но дьявол..,» — тут мой негодяй замолк, И Дайтон.продолжал: «Мы задушили Сладчайшие, нежнейшие созданья, Которые природа сотворила». Раскаяньем и совестью терзаясь, Они умолкли; я оставил их.
Весть королю кровавому принес я.
(IV, з, 1. АР)
13-1 Характеры
После этого Тиррел деловито и лаконично докладывает королю, что поручение исполнено.
С позиций правдоподобия и психологической достоверности рассказ Тиррела никак не может быть объяснен. Мало того, что Тиррел, в предыдущей сцене представший как отпетый негодяй, вдруг осознал чудовищность преступления, — нанятые им убийцы тоже оказались сентиментальными плаксами.
В чем же здесь дело? Просто в том, что в данном месте пьесы нужен вестник для сообщения зрителям об убийстве маленьких принцев. Но фактической справки драматургу недостаточно. Она должна быть эмоционально впечатляющей. Вот и приходится Тиррелу перестать быть самим собой и выполнить обе функции, необходимые для драмы.
Эту особенность персонажей Шекспира следует подчеркнуть. Все они обладают определенным характером, судьбой, местом в разыгрывающейся драме, но вместе с тем они остаются актерами, которые выполняют дополнительные задачи, необходимые для полноты драматического действия. Роль вестника им достается нередко. Иногда один из них играет роль Пролога. Обычно задачу утихомирить толпу, собравшуюся в театре, и сказать, о чем будет пьеса, выполнял один из главных актеров труппы, может быть даже исполнитель главной роли. (Если последнее предположение верно, то оно войдет в число причин, объясняющих, почему, как правило, герой появляется не сразу в начале действия, а некоторое время спустя, во второй сцене или в конце первой.) Но не обязательно один и тот же актер исполнял и пролог, и эпилог. Так, в «Мере за меру» герцог произносит эпилог, но пролог он произнести не успел бы, потому что уже в первой сцене выступает как действующее лицо.
Пролог представлял собой самостоятельную роль только тогда, когда он выступал на протяжении всей пьесы, как в «Генри V» и «Перикле». Зато эпилог всегда произносит одно из главных действующих лиц. В «Двух веронцах» — Валентин, в «Как вам это понравится» — Розалинда, в «Мере за меру» — герцог, в «Зимней сказке» — Леонт, в «Буре» — Просперо.
В исторических драмах и трагедиях эпилог произно-
141 Дополнительные функции персонажей
сит победитель в драматическом конфликте, глава государства или тот, к кому переходит задача восстановления порядка.
Особо следует сказать о «Короле Лире». В доброкачественном тексте фолио 1623 года, положенном в основу канонического издания сочинений Шекспира, последние слова произносит Эдгар. Он достаточно высокопоставленное лицо — законный наследник герцога Глостера. Кроме того, из участников трагического конфликта он единственный остался в живых, победив на поединке брата. Но в издании трагедии, вышедшем при жизни Шекспира (1608), последние слова произносит «герцог», то есть Олбени, муж Гонерильи. Именно он возглавлял английские войска, отразившие вторжение французов, приведенных Корделией, и из всего королевского семейства только он не погибает, престол переходит к нему. По порядку, принятому Шекспиром, в государственных драмах заключительное слово должен произносить глава государства. Поэтому некоторые редакторы, вопреки тексту фолио, отдают последние слова Олбени.
Иногда Шекспир отступал от заведенного порядка, особенно в комедиях. В «Сне в летнюю ночь» последнее
слово принадлежит проказнику |
Пэку, — он ведь и учи- |
нил всю комическую кутерьму, |
вылив волшебный сок |
не только в глаза спящей Титании, но и двух молодых пар, бежавших в лес, так что в известном смысле он — творец всей этой комедии и по праву заключает:
Коль я не смог вас позабавить...
(V, 2, 430. ТЩК)
В «Двенадцатой ночи» последние слова пьесы произносит герцог, но за этим следует еще песенка шута Фесте. Действительным концом пьесы является эпилог герцога. Песня Фесте принадлежит к дивертисменту, то есть той части спектакля, которая следовала за окончанием пьесы, — исполнялась песенка и танцевалась джига. В «Много шума из ничего» формального эпилога нет (может быть, он не сохранился), но, пожалуй, уместно, что последнее слово в комедии остается за Бенедиктом.
В «Виндзорских насмешницах» — самый оригиналь-
13-1 Характеры
ный комический финал: трое наиболее одураченных исходом запутанной интриги — Фальстаф, миссис Пейдж и Форд — добродушно признаются в своем проигрыше.
Самый страшный эпилог — в «Троиле и Кресеиде». Fro произносит сводник Пандар, и его слова полны презрения к человеческому роду, погрязшему в пороках и разврате. Все гнусно, и он покидает сцену, оставляя зрителям «в наследство» дурные болезни.
В «Все хорошо, что кончается хорошо» эпилог произносит французский король, при этом он дает знать публике, что роль его изменилась:
Спектакль окончен. Я уж не король, Я лишь бедняк, игравший эту роль.
(V, 3, 335. МД)
Так обнажается еще одна из условностей шекспировского театра.
РАЗВИТИЕ ХАРАКТЕРА
Персонаж становится характером, когда у него появляется свое индивидуальное человеческое содержание. Таковы уже характеры ранних пьес Шекспира, как и характеры его наиболее даровитого предшественника — Марло. Об этих героях можно сказать, что они последо-
вательны |
в своей силе, |
как Тамерлан и Ричард III, |
в своей |
слабости — как |
Эдуард II и Ричард II. Точно |
так же и комические герои молодого Шекспира — от начала до конца выдержаны в одном тоне.
Личность в жизни не то же самое, что характер в искусстве. Художественный образ ярче, сильнее и вместе с тем прозрачнее, чем реальный человек. Конечно, и в действительности люди весьма разны, но своеобразие каждого не сразу обнаруживается. Чтобы узнать человека, требуется время. В произведении искусства, особенно в драме, художник совершает за нас ту работу мысли, которая требует времени, и сразу рисует нам характеры в их определенности. Шекспир не оставляет нас в недоумении, что представляет собой тот или иной пер-
143 Развитие характера
сонаж его драм. Каждый из них с первого выхода на сцену уже выявляет существенные черты своей личности. Мы еще не знаем этого человека целиком, но в сознании зрителя возникает первое представление об этой личности, и оно не обманчиво. Симпатии и антипатии зрителя в общем определяются почти сразу. Так, в первой сцене «Короля Лира» со всей очевидностью обнаруживается лживость Гонерильи и Реганы, правдивость и искренность Корделии, властный характер Лира, его любовь к Корделии, капризность и преувеличенное представление о своей личности. По почти неуловимым штрихам с первого выхода Клавдия на сцену становится понятно, что он — нехороший человек. Гамлет почти ничего не говорит, но его скорбь сразу возбуждает к нему сочувствие.
Шекспир — мастер поразительно быстрых определений личности своих героев. Они как бы сами идут навстречу нам, знакомят с собой, и окружающие героя лица помогают нам в этом. Достигается это не только словесными характеристиками, но той драматической ситуацией, в которой герой оказывается с самого начала. Его положение среди других, обстоятельства, в которые он поставлен, имеют при этом важнейшее значение. Еще до того, как Отелло рассказал о силе любви, которая свела его и Дездемону, побег героини из дома отца сразу дает понять, что ею и благородным мавром овладела могучая страсть. Зачин любой пьесы Шекспира очень рано раскрывает перед нами ситуацию, в которой достаточно ясно раскрываются стремления персонажей, их отношение к другим. Любовь Ромео, властолюбие Ричарда, гордость Кориолана, могучая чувственность Антония и Клеопатры обнаруживаются перед зрителем сразу.
Таким образом, характер в шекспировской драме возникает драматически, не как некая психологическая данность, а как ощущение личности, добровольно или вынужденно обнаруживающей свои стремления, желания, намерения, притом выявляющей их в обстановке действия, развивающегося со стремительной быстротой.
Драматический персонаж обретает определенность в соотношении с ситуацией, в которую он поставлен,, и в столкновениях с другими участниками событий. Поразительное качество Шекспира—его умение быстро
