3.2. Литературный герой

Если в системе Переверзева образу литературного героякак проекции «социального характера» придавалось очень большое значение, то в школе Фриче отношение к этому элементу художественной структуры произведения было более дифференцированным.

В «буржуазном» романе (его часто называли «буржуазно-семейным») личность, образ героя безоговорочно признавался главным элементом художественной структуры, хотя в глазах социологов это вовсе не было положительным моментом и связывалось с «индивидуализмом» буржуазии как отрицательным качеством ее «социального характера». Зато по отношению к «социалистическому» роману роль героя была решительно пересмотрена. Уже в развитии «буржуазной» литературы эры «индустриально-технической общественной формации» В.Фриче обнаружил тенденцию вытеснения образа героя образом массы, толпы и считал это явление отнюдь не отрицательным, а прогрессивным. Что касается советского романа, то он должен, по Фриче, поставить в центр изображения не героя, а класс. «Противопоставляя образу-характеру личности образ класса-строителя, – утверждал А.Зонин, – Фриче сделал огромный шаг вперед в определении основного содержания пролетарской литературы, он стянул все проблемы литературного творчества в один железный узел, принципиально противопоставил анархический стержень буржуазной литературы – человека – организованной единице нового общества – рабочему классу»².

Остановимся на этом подробнее. Выше уже говорилось, что В.М.Фриче строил свою систему литературно-теоретических понятий, исходя не из «социального характера» и соответствовавшего ему «образа», как В. Переверзев, а из «стиля», который выводился им из форм производства. «Ремень от махового колеса фабричной машины», по словам П.Сакулина, «набрасывался прямо на шею писателя»³. Это сказалось и в решении проблемы героя. В 1924 г. в статье «Трансформация литературных жанров» Фриче обратил внимание на процесс «обезличения» буржуазной литературы, исчезновение из нее личности, характера. Он связал это явление с чертами высокоразвитого капитализма, в обстановке которого «индивидуумы заслоняются и поглощаются, с одной стороны, большими объединениями (тресты, профсоюзы, партии), с другой стороны – «вещами» (городом, машинами, товарами)». В результате этого, по его мнению, происходит коренное изменение в литературе, из которой «исчезает ее прежний главный устой – личность», в результате чего рождаются «новая лирика, новый роман, новая драма»¹. Образцами такой новой литературы он считает «финансовый роман» «Волк Фенрис», напечатанный перед первой мировой войной в Германии без имени автора, «производственный роман» Пьера Ампа и «урбанистический роман» (Жюль Ромен «Силы Парижа»).

Отмеченные Фриче процессы, происходившие в начале ХХ века в западной литературе и связанные с проявлением симптомов «обезличения», оценивались им вовсе не негативно, а позитивно, не как признак разрушения, распада романной формы, а как начало вполне закономерного, необходимого и даже прогрессивного этапа развития литературы. Проявление таких же тенденций в советском романе Фриче безоговорочно приветствовал. В статье «К вопросу о повествовательных жанрах пролетлитературы» он приветствует «безгеройный» роман и утверждает, что «столбовой дорогой» пролетарской литературы, ее основным жанром должен стать жанр «социалистического производственного романа». Он резко противопоставляет его такому же «буржуазному» роману, поскольку для него это «другой жанр», возникший и функционирующий в границах другого классового стиля и организуемый другой «психоидеологией». Но одной из важнейших особенностей структуры нового, «социалистического производственного романа» он считает то же самое «отсутствие героя и героев», а также «апсихологичность всей структуры произведения»². В центре такого романа должен стоять не человек, не характер (эти слова Фриче даже берет в кавычки), а (в «буржуазном» варианте) производство, в «социалистическом» – строительство… Фриче был уверен в том, что возможен роман без человека, организуемый только «образом вещи» и утверждал даже превосходство такого вида романа над романом с образом человека в центре³. Не случайно он не видел разницы между реализмом и натурализмом, а вершиной реализма считал творчество Э.Золя, не соглашаясь с Луначарским, утверждавшим в этом отношении первенство Бальзака⁴.

Развивая взгляды Фриче, И.Нусинов утверждал, что в социалистическом романе на смену традиционному романическому треугольнику придет другой, «производственный» (директор – партком – профсоюз), и противопоставлял «коллективное» начало «личному, семейному», о котором отзывался весьма неодобрительно: «В коллективе стоит вопрос о продвижении класса, в семейно-бытовой обстановке – о собственном продвижении. Семейно-бытовая обстановка – бульон для выращивания микробов хлестаковщины, смердяковщины, собственнических и эгоистических наклонностей, ставших инстинктом человека собственнического общества»¹. Эти теории немедленно отозвались в критике отрицанием «героя» и пропагандой «производственного» жанра не только в «пролетарской», но даже и в «крестьянской литературе». Теоретики «крестьянской литературы» из журнала ВОКП «Земля советская» тоже занялись отрицанием роли «личности» и пропагандой «индустриального романа» как «столбовой дороги»крестьянскойпрозы².