2.2 Влияние политического кризиса в Германии

осенью 1923 г. на польско-советские отношения

Дальнейшее развитие событий в Германии привело к значительной активизации советской политики в отношении Польши. В конце лета в Москве все больше утверждались во мнении, что в повестке дня уже непосредственно стоит вопрос о коммунистической революции в Германии, и советское руководство считало необходимым обеспечить благоприятные международные условия для ее победы. Для этого следовало оградить Германию от возможной интервенции и добиться свободы коммуникаций с ней. Успех решения этой задачи во многом зависел от позиции Польши. Именно она являлась той, практически единственной страной в Восточной Европе, которая сама могла существенно повлиять на ход событий в Германии. Кроме того, именно через польскую территорию проходили основные транспортные пути, связывающие СССР и Германию. Поэтому советская дипломатия еще в августе предприняла шаги с целью добиться от польского правительства обязательств в случае революции в Германии сохранять нейтралитет и обеспечить свободу советско-германского транзита.

В Варшаве прекрасно понимали значение свободного транзита через ее территорию для соседей. Генерал В. Сикорский отмечал: «как известно обеспечение свободы коммуникаций между Германией и Россией имеет первостепенное значение для этих государств, вопрос, одинаково важный для них как во время мира, так и во время войны» [55, s. 115]. Он также подчеркивал, что для Польши единственным средством давления на россию может быть лишь затруднение транзита [12, s. 236]. Необходимо отметить, что Польша использовала вопрос о транзите для сдерживания экономического сотрудничества между Россией и Германией. Р. Дмовский писал: «После войны наша политика делала все возможное, чтобы наименее помочь Германии в ее торговле с Россией» [56, s. 236].

Поэтому добиться от польского правительства согласия на свободный транзит в Германию можно было лишь пообещав солидную компенсацию. 20 августа 1923 г. польский представитель в Москве Кнолль сообщил министру иностранных дел Сейде о том, что несколько дней назад у него состоялась неофициальная беседа с Радеком по вопросу отношения к возможному развитию событий в Германии. По словам Р. Кнолля, советский представитель высказал пожелание обсудить следующие вопросы: 1) об отношении к отделению в случае революции в Германии части Восточной Пруссии и того или иного присоединения ее к Польше; 2) о возможном присоединении к Польше других германских территорий; 3) о согласии Польши на свободный транзит зерна из Советской России в Германию. Советское правительство также желало, чтобы Польша обратилась к Франции с предложением оставаться нейтральными в отношении событий в Германии [12, s. 239–240]. Как видим, в послании Кнолля фактически содержится утверждение, что СССР предложил Польше в обмен на ее нейтралитет по отношению к германской революции не препятствовать присоединению к ней ряда германских территорий.

Советская сторона несколько по-иному излагает содержание этой беседы. В письме, направленном НКИД Л. Оболенскому в Варшаву, говорилось, что беседа К. Радека с Р. Кноллем состоялась по инициативе последнего. Вопрос о присоединении к Польше Восточной Пруссии был поднят польской стороной, которая утверждала, что, оккупируя ее, Польша окажет услугу германской революции, так как выведет из строя прусское юнкерство как контрреволюционную силу. Из этого разговора в Москве сделали вывод, что в случае революции в Германии польское правительство имеет твердое намерение захватить Восточную Пруссию [57, л. 34–35].

Несмотря на расхождения, имеющиеся в польских и советских источниках, представляется очевидным, что вопрос о присоединении к Польше Восточной Пруссии в случае революции в Германии обсуждался представителями двух стран. Вполне вероятно, что советское руководство готово было пообещать Польше ряд германских территорий при условии ее невмешательства во внутренние дела Германии. Москва при этом исходила, видимо, из того, что победа коммунистической революции в Германии неизбежно приведет к победе такой же революции и в Польше, да и в других европейских странах. Если бы эти надежды оправдались, то вопрос о принадлежности Восточной Пруссии, как и других территорий, потерял бы для этих, уже советских государств, всякую актуальность. Поэтому советское правительство и готово было согласиться на захват Польшей ряда германских территорий, чтобы обеспечить победу коммунистов в Германии.

Руководство СССР могло рассчитывать на то, что поляки благосклонно отнесутся к советскому предложению относительно присоединения германских территорий к Польше. Как отмечает польский историк П. Ставетский, польские военные в то время склонны были рассматривать Восточную Пруссию как дамоклов меч, нависающий над Польшей [58, s. 21]. С. Грабский указывал в одной из своих работ, вышедшей в 1922 г., что национальная Польша не может отказаться от своих обязательств относительно ряда территорий Восточной Пруссии [59, s. 146]. В другой своей работе он развивает эту мысль: «… Польша не может, не имеет права забыть, что половина Восточной Пруссии – это край заселенный прежде людьми по языку и происхождению польскими» [23, s. 111]. Соответственно поляков могла заинтересовать возможность ликвидировать угрозу со стороны Восточной Пруссии. В меморандуме референта польского посольства в Берлине Е. Моравского для посла К. Ольшовского отмечалась в качестве одной из важнейших задач польской политики сформировать у предпринимателей Восточной Пруссии понимание необходимости заключения торгового договора с Польшей отдельно от остальной Германии. В дальнейшем предполагалось создать здесь политическое сепаратистское движение. В то же время он подчеркивал, что из бесед в правительственных кругах в Варшаве вынес твердое убеждение об отсутствии планов оккупировать Восточную Пруссию, как и Верхнюю Силезию. Однако не исключалась возможность отделения Восточной Пруссии от Германии в случае распада страны из-за внутренних беспорядков [60, ł. 51, 57–58].

Польское правительство отнеслось к советскому предложению с большой осторожностью. 28 августа М. Сейда направил представительству в Москве инструкцию в связи с предложениями Радека. Польский министр считал, что Москва, выдвинув названные выше предложения, стремится выяснить планы Польши в отношении Германии, в частности заинтересовать польское правительство присоединением Восточной Пруссии. Также, по мнению Сейды, советское правительство стремилось усыпить бдительность Варшавы относительно той угрозы, «которую представляла для Польши советизация Германии». В этой же инструкции звучит и оптимистическая надежда на ухудшение советско-германских отношений. Сейда отмечает рост в последнее время в Германии антироссийских настроений, вызванных «грозными проявлениями не скрываемой … коммунистической пропаганды советских агентов» [61, ł. 4–5].

В уже упоминавшемся меморандуме референта польского посольства в Берлине Е. Моравского отмечалось, что предложения, высказанные К. Радеком относительно присоединения к Польше Восточной Пруссии польское правительство восприняло как явную провокацию [60, ł. 57–58]. Таким образом, поляки не соблазнились советским предложением о присоединении германских территорий. В Варшаве правильно оценили угрозу, которую для существования независимой Польши представляла возможная советизация Германии. польский историк А. Бохеньский писал о возможном установлении коммунизма на польской западной границе, что «с точки зрения Польши такое положение дел было бы одним из наихудших, которое вообще могло бы существовать. Произошел бы поворот к эпохе, когда кроме общих политических интересов Россия и Пруссия были объединены династическими связями. Это наихудшее и наиопаснейшее для Польши и ее нации положение» [62, s. 47].

В то же время в советской печати разворачивается компания, преследующая цель предупредить иностранное вмешательство в германские дела. 31 августа и 4 сентября в «Известиях» были напечатаны две статьи К. Радека. Автор говорил об угрозе иностранной интервенции в Германию и среди наиболее вероятных и активных ее участников называл Польшу. Далее он предупреждал, что, поскольку вмешательство извне в германские дела задевает интересы СССР, он не останется в стороне. К. Радек выдвигает и прямые обвинения в адрес Польши в стремлении захватить территории своих соседей. Конкретно речь идет о Восточной Пруссии, Ковенской Литве и Белоруссии «по крайней мере до Березины».

По мере обострения политической ситуации в Германии, высказывания советских лидеров в адрес Польши становились все более резкими и угрожающими. Соответствующую информацию в МИД направляло польское посольство в Москве. Например, 9 сентября оно сообщало о росте заинтересованности в советских правящих кругах германскими делами и о крайне агрессивном выступлении на собрании в честь выпуска красных командиров представителя германской компартии [63, ł. 202]. Л. Троцкий в интервью сенатору Кингу, опубликованном в «Известиях» 30 сентября, обвинил польшу в наличии агрессивных планов в отношении Германии и России, но при этом отметил, что Россия не склонна к наступательной войне.

Польское правительство в связи с угрозой победы революции в Германии оказалось в очень сложном положении. 9 октября в речи на одном из собраний польский министр иностранных дел М. Сейда заявил, что в связи с опасностью со стороны германской революции, стремящейся уничтожить версальский договор, Польша должна быть на чеку и действовать в полном контакте с союзниками. В связи с этим польская дипломатия приветствовала шаги по подготовке франко-чехословацкого военного союза, поскольку это содействовало созданию «кольца вокруг Германии». Франко-польский союз и координация восточной политики Польши также и с Англией считались в польских правящих кругах крайне необходимыми осенью 1923 г. для противостояния как Германии, так и России, отделения их друг от друга [60, ł. 46–47].

Мысль о потенциальной опасности для Польши коммунистического переворота в Германии М. Сейда озвучил и выступая 12 октября на заседании сеймовой комиссии по иностранным делам. Он подчеркнул, что Польша должна самым внимательным образом следить за развитием событий в Германии, находясь при этом в тесном взаимодействии с союзниками, прежде всего с Францией. Было очевидно, что Польша не сможет сколько-либо длительное время существовать как независимое государство в окружении коммунистических соседей. Поэтому правящие круги страны стремились делать все возможное, чтобы не допустить победы революции в Германии. А ее победа во многом, как не без основания считали в Варшаве, будет зависеть от того, удастся ли СССР установить тесную связь с революционной Германией. Такая позиция вела к тому, что, как отмечал Л. Оболенский в телеграмме, направленной В. Коппу 28 сентября, в польской политике «красной нитью проходит стремление все усилия направить на то, чтобы этой смычке помешать». Касаясь вопроса о транзите, полпред отмечал: «В связи с угрозой германской революции даже финансовые соображения не могли бы побороть страха поляков перед смычкой СССР и Германии» [64, л. 205, 206 ].

Чрезвычайная важность вопроса о транзите для Польши подчеркивается и в телеграмме польского МИД в посольство в Англии, датированной 11 октября 1923 г. Руководство польской внешней политики в связи с развитием событий в Германии предполагало, что советское правительство будет предпринимать шаги для обеспечения транзита с Германией через Эстонию и Латвию. При этом не исключалась возможность включения их в состав Советского Союза. В этом случае оказалось бы невозможным сохранить мир в Восточной Европе. Посольство должно было проинформировать о сложившейся ситуации английское правительство. Однако правительство Англии посчитало эту угрозу нереальной, о чем оно и заявило польскому послу в Лондоне [65, ł. 8–9]. Тем не менее, польская дипломатия продолжала нагнетать ситуацию вокруг возможного включения прибалтийских республик в состав СССР. Польское посольство в Лондоне сообщало в МИД 24 октября о переговорах между Советской Россией и Ковенской Литвой о вступлении последней в состав Советского Союза в качестве платы за помощь в борьбе против Польши за Вильну. При этом, правда, признается, что конкретного подтверждения этой информации нет [66, ł. 33]. Затем и польский посол в Риге сообщил со ссылкой на литовские источники, что переговоры Коппа в Ковно не касались вопроса присоединения Литвы к СССР [67, ł. 64]. На кануне визита Коппа польское правительство пыталось уверить Запад в том, что СССР добивается от прибалтийских государств свободного прохода в Восточную Пруссию, чтобы оказать непосредственную поддержку германской революции [38, c. 178]. Вероятно, тем самым поляки пытались оправдать свое вероятное вскоре вторжение в Восточную Пруссию.

Польское правительство, следовательно, не собиралось заключать какое-либо соглашение с СССР, которое могло бы способствовать победе германской революции. М. Сейда в конце октября в интервью западным журналистам, опубликованном 25 октября и в «Известиях», заявил, что только полное согласие между союзниками может предотвратить катастрофу, под которой он понимал германскую революцию. При этом польский министр иностранных дел указывал, что германские коммунисты действуют не изолировано и необходимо принять меры для локализации их выступления. Фактически речь здесь идет о советской поддержке германских коммунистов и необходимости противодействовать ей.

Тем временем германская проблема приобретала для советского руководства все большее значение. В октябре появилась уверенность, что победа коммунистов в Германии – вопрос ближайших недель, а то и дней. Причем ожидалось, что революция в Германии станет непосредственным толчком к мировой революции. В напечатанной газетой «Известия» 16 октября речи Зиновьева на международной крестьянской конференции говорилось: «Да здравствует великая германская пролетарская революция, которая несет освобождение не только Германии, но и всему миру…». В ожидании мировой революции лидеры СССР надеялись, что Польша будет в числе первых стран, где установится диктатура пролетариата. 21 октября «Известия» опубликовали речь Л. Троцкого на съезде металлистов московской губернии. Он заявил, что в ближайшее время следует ожидать перехода власти в Германии в руки пролетариата. По мнению Троцкого, Польша вряд ли решится выступить против Германии, но может попытаться урвать некоторые куски ее территории. И все же, он делает вывод, что войны с Польшей не будет. Заявления советских лидеров, в частности Троцкого, свидетельствуют, что в Москве вопрос о свободном транзите волновал политиков не меньше, чем угроза интервенции. Они рассчитывали, что находящуюся в тяжелом экономическом положении Польшу удастся заинтересовать материальными выгодами, которые она получит от советско-германского транзита, и тем самым решить этот вопрос.

Эта убежденность привела к активизации советских попыток удержать Польшу от вмешательства в германские дела и обеспечить свободный транзит через ее территорию в Германию. Член коллегии НКИД В. Копп 12 октября информировал Л. Оболенского о принятом Москвой решении «вести переговоры с польским правительством на широком базисе с конечной целью добиться как свободного транзита в Германию, так и гарантии невмешательства во внутренние дела Германии». Далее В. Копп сообщал о своем предстоящем визите в прибалтийские государства и в Польшу с целью проведения этого решения в жизнь. При этом советское руководство весьма оптимистически оценивало шансы на успех переговоров с польским правительством. В. Копп в телеграмме по этому вопросу л. Оболенскому от 15 октября отмечал, что Польша весьма обеспокоена «надвигающимися событиями, и что наши попытки сговориться с ней по намеченной программе имеют все шансы на успех» [68, л. 61, 63].

Уже с начала октября 1923 г. советская дипломатия начала проводить зондаж польской позиции относительно визита В. Коппа в Варшаву и тех вопросов, которые он собирался обсудить. Поверенный в делах Польши в Москве сообщал 8 октября о состоявшейся его «недавней» беседе с Коппом. Советский дипломат изложил предложения, которые назвал своим личным проектом. Он предусматривал заключение в ближайшее время советско-польского соглашения, направленного на урегулирование ряда важных вопросов, что должно было привести к значительному улучшению польско-советских отношений. Польский дипломат делал вывод, что это свидетельствует о желании Москвы продемонстрировать «определенное сближение с нами» [69, ł. 7]. М. Сейда 14 октября проинформировал посольство в Москве о беседе с находившимся в Варшаве Раевским. Последний повторил предложения, которые были сделаны Радеком и просил согласия польского правительств на приезд Коппа в Варшаву. Польский министр иностранных дел сделал вывод о высокой степени заинтересованности советского руководства в визите Коппа в Варшаву, так как оно считает настоящий момент очень подходящим для переговоров с Польшей [70, ł. 14].

Из посольства в Москве 15 октября было получено сообщение о состоявшейся 13 октября беседе поверенного в делах Кнолля с Коппом, в ходе которой представитель советского НКИД раскрыл советскую позицию к предстоящим переговорам с Польшей. Он заявил, что основным на переговорах будет вопрос о свободе транзита через территорию Польши в Германию. Копп высказал желание через две-три недели приехать в Варшаву, а также попутно посетить балтийские государства [71, ł. 16]. Советник советского посольства в Варшаве посетил 22 октября польский МИД и сообщил, что визит Коппа в Варшаву начнется 28 октября и продлится 2 дня. Копп имеет намерение обсудить в Варшаве общее состояние политических отношений между СССР и Польшей, причем советской стороной в благоприятной для Польши постановке будет поднят вопрос о выполнении Рижского договора [72, ł. 20]. 23 октября 1923 г. польский МИД рассылает сообщение в свои представительства в Риге и Ревеле, что визит Коппа состоится уже на ближайшей неделе. В качестве основной цели визита В. Коппа польская дипломатия определила обеспечение поддержки германских коммунистов. Высказывалось предположение, что В. Копп будет под угрозой, возможно и военной, добиваться от балтийских государств свободы коммуникаций с Германией. МИД Польши поручал своим представительствам предупредить правительства прибалтийских государств о необходимости на переговорах с Коппом вести себя очень осторожно .

Польское правительство, между тем, готовилось к предстоящему визиту В. Коппа. Предварительно были разработаны тезисы, которыми должен был руководствоваться М. Сейда в ходе переговоров. Они были изложены в циркуляре польского МИД в дипломатические представительства в Париже, Лондоне, Бухаресте от 25 октября. В отношении вмешательства во внутренние дела Германии предполагалось заявить об отсутствии у польского правительства таких намерений, но признавалось нецелесообразным принимать на этот счет формальные письменные обязательства. Видимо, поляки все же стремились сохранить свободу рук в этом вопросе, чтобы в дальнейшем действовать в зависимости от складывающейся ситуации. Вопрос о свободе транзита польское правительство намеревалось увязать с выполнением СССР материальных обязательств по Рижскому договору. В отношении договора о ненападении поляки предполагали занять ту же позицию, которую они занимали на конференции по разоружению в Москве в декабре 1922 г. Эта позиция Польши была доведена до сведения балтийских государств [73, ł. 43].

Выше уже отмечалось, что пойти на предоставление свободы транзита поляки могли лишь при существенной компенсации с советской стороны. Москва в качестве таковой предложила присоединение к Польше ряда германских территорий. Однако Варшава с самого начала настороженно отнеслась к советским предложениям на этот счет. В подготовленных польским МИД тезисах к переговорам с Коппом прямо говорилось, что «разговоры на тему отношения Польши к присоединению Гданьска и Восточной Пруссии, которое в неофициальной беседе было через Радека предложено посланнику Кноллю, не должны присутствовать в официальных беседах с Коппом, так как существует возможность использования этого против Польши». Поляки считали, что СССР не намерен использовать германский кризис для развязывания войны против Польши. Сейда в ходе переговоров должен был концентрировать основное внимание на проблеме выполнения Рижского договора [12, s. 243–246].

Что касается свободы транзита, то о важности этого вопроса для Польши в тот момент свидетельствует и то, что он обсуждался на самом разном уровне, не только в правительстве, но и на местах. Так, отдел информации Полесского воеводства в письме от 19 октября информировал старост, что по информации министерства внутренних дел советское руководство всяческими способами добивается свободы транзита в Германию, в том числе и для перевозки военных грузов, причем контрабандным путем. Местным органам власти на территории воеводства предписывалось самым внимательным образом следить за перевозкой грузов из России в Германию [74, л. 13].

Позиция, которую польское правительство намеревалось занять на переговорах с Коппом, оставляла мало шансов на то, что советский представитель в ходе визита в Варшаву добьется поставленных целей.

В. Koпп прибыл в Варшаву 28 октября. В тот же день состоялась его первая беседа с Сейдой. Советский дипломат предложил обсудить четыре основные проблемы, решение которых, по мнению Москвы, было необходимо для выполнения Рижского договора: 1) торговый договор между двумя странами; 2) свободный транзит для России через Польшу и для Польши через Россию; 3) план порядка и срока выплаты Советским Союзом 30 млн. рублей золотом в качестве компенсации Польше за его материальные обязательства по Рижскому договору; 4) взаимный персональный обмен. В ходе переговоров выяснилось, что советская сторона стремится сосредоточить основное внимание на переговорах на двух проблемах: свободе транзита в Германию независимо от внутриполитической ситуации в ней и невмешательстве Польши в германские дела. При обсуждении вопроса о транзите Сейда заявил, что Польша и в дальнейшем при его решении будет руководствоваться ст. 22 Рижского договора. Эта статья давала право Польше в каждом отдельном случае принимать решение о предоставлении СССР и Германии права на транзит. Отвечая на вопрос В. Коппа о политике Польши в вопросе транзита в случае политических изменений в Германии, М. Сейда заявил, что Польша не склонна рассматривать вопрос о транзите как вопрос политический, а лишь как экономический, вытекающий из Рижского договора. Когда советский представитель предложил письменно зафиксировать, что Польша не будет создавать препятствий в транзите в зависимости от развития политического положения в Германии, польская сторона ответила отказом. По поводу невмешательства во внутренние дела Германии Сейда заявил, что Польша не намерена вмешиваться, но письменно зафиксировать это обязательство отказался [12, s. 248–249]. Таким образом, первый день переговоров показал, что они имеют мало шансов на успех.

На следующий день обмен мнениями был продолжен. Советская сторона предложила подписать протокол об основных направлениях выполнения Рижского договора. Его главная идея сводилась к гарантии свободного транзита для обеих сторон независимо от внутреннего положения в странах назначения [25, с. 251]. Понятно, что в тех условиях протокол имел реальное значение главным образом для поддержания советско-германских связей. Но поляки не изменили своей позиции по проблеме транзита и протокол не подписали. Вопрос о присоединении к Польше германских территорий, судя по всему, не обсуждался, так как ни в отчете Коппа, ни в отчете Сейды о переговорах он не упоминается. В то же время польская сторона подняла вопрос о концентрации советских войск на польской границе. Но Копп постарался опровергнуть этот факт. После того, как в ходе переговоров поляки отказались формально зафиксировать обязательства невмешательства в германские дела и свободы транзита, советская сторона потеряла интерес к обсуждению и других проблем, обозначенных в ходе первой беседы Копа и Сейды: выполнение Рижского договора, персональный обмен [75, ł. 48, 78–79].

Миссия В. Коппа закончилась неудачей. Польское правительство отказалось принять письменные обязательства не вмешиваться в германские дела, а также отказалось выполнить советское требование о предоставлении безусловного свободного транзита в Германию. Результаты варшавских переговоров были встречены в Москве с крайним раздражением. В заявлении советского правительства по их итогам говорилось, что нормальные отношения между СССР и Польшей могут быть достигнуты «лишь при готовности обоих правительств решительно отказаться от вмешательства с оружием в руках в дела третьих государств и, в то же время, обеспечить действенную и полную свободу транзита независимо от развития событий в Центральной Европе» [25, с. 253]. Москва придавала огромное значение победе пролетарской революции в Германии, и развитие советско-польских отношений ставила практически в полную зависимость от того, насколько благожелательной по отношению к германской революции будет позиция Польши.

Отношения между СССР и Польшей в связи с подготовкой революции в Германии достигли такой остроты, что возникает вопрос о возможности польско-советского военного конфликта осенью 1923 г. К. Радек писал в «Известиях» 31 августа 1923 г., что, если при решении судьбы Германии капиталистические страны попробуют бросить меч на весы истории, то им следует помнить, что меч есть и в руках России. Политбюро ЦК РКП(б) обсудило 18 сентября 1923 г. вопрос о повышении боеспособности войск Красной Армии в западных приграничных округах. Были намечены меры по значительному усилению этих войск кадрами политработников [76, с. 5–6]. На возможность начала военных действий между Польшей и СССР осенью 1923 г. со ссылкой на донесение польского военного аташе в Москве указывает современный польский исследователь М. Лечик. В донесении в качестве фактов, свидетельствующих о подготовке Советского Союза к войне, указывается призыв в Московском военном округе на службу военнообязанных четырех возростов и заявление Л. Троцкого, в котором Польша ставилась перед альтернативой быть мостом или барьером между Германией и Советской Россией и не исключалась возможность скорой войны с ней [77, s. 63]. 19 октября военное министерство проинформировало польский МИД о существовании в советском руководстве группы во главе с Н. Бухариным, которая выступает за активную вооруженную поддержку германской революции. Предлагалось, в частности, создание на территории СССР вооруженных отрядов для последующей переброски в Германию. Называются фамилии руководителей этой операции. Правда, отмечается, что окончательный ее план до настоящего времени не разработан, но это может произойти в ближайшее время [78, ł. 14]. Еще в августе польский генеральный штаб сделал вывод, что война Польши с одним из ее великих соседей неизбежно вызовет выступление проти нее и другого [37, s. 88]. И все же, как свидетельствуют дипломатические документы, правительство Польши исходило из того, что СССР не использует германский кризис для начала войны [12, s. 243–246].

Со своей стороны германское правительство считало польское вторжение осенью 1923 г. вполне реальным. Польское посольство в Берлине доносило в МИД 16 октября, что в правящих кругах Германии крепнет убеждение в подготовке Польши к военной оккупации Восточной Пруссии, Верхней Силезии, вольного города Данцига. Посол Германии в Варшаве У. Раушер информировал свое правительство о якобы уже принятом поляками решении об окку-пации этих территорий. Он отмечал, что приготовления зашли уже так далеко, что польские отряды готовы в любой момент вторгнуться в Германию [79, ł. 212–213].

Характерно, что польский МИД выжидал до 3 ноября, не направляя в посольство в Берлине никаких инструкций об опровержении германских опасений на счет польской военной акции в отношении Германии. Только 3 ноября, когда уже наметилась явная тенденция к стабилизации политической ситуации в Германии, в польское посольство в Берлине из МИД была направлена телеграмма, суть которой сводилась к тому, что приписывание Польше намерения оккупировать Восточную Пруссию, Верхнюю Силезию и Гданьск подрывают ее престиж на международной арене и с ними необходимо энергично бороться [79, ł. 214].

Позже советское руководство стремилось представить свои дипломатические шаги осенью 1923 г. как направленные не на поддержку германской революции, а как помощь Германии вообще в деле противостояния возможному расширению французской оккупации и польскому вторжению. Выступая в конце января на 2-м Всесоюзном съезде советов Л. Каменев, объясняя позицию СССР, отмечал: «Продвижение французских войск из Рейнской области означало бы потрясение тех основ устойчивости и равновесия в мировом положении, на котором стоит Советская Республика. Чувство государственной безопасности и чувство охраны завоеваний Октябрьской революции требовали от нас принятия этих предупредительных мер и эти предупредительные меры были предприняты. Лучшим выражением нашей политики в эти месяцы служит поездка В. Коппа в Латвию, Литву и Польшу». Хотя это утверждение Л. Каменева имело целью скрыть советские усилия по поддержке германской революции, оно раскрывает и некоторые реальные мотивы советской политики в условиях политического кризиса в Германии осенью 1923 г. Подчинение Германии французскому влиянию означало полную изоляцию СССР в Европе и действительно резко ухудшало бы его международное положение.

Нельзя не заметить, что активность советской дипломатии с целью не допустить польского вмешательства в германские дела значительно возросла в то время, когда в повестке дня стал вопрос о победе коммунистической революции в Германии. Здесь четко прослеживается классовый характер советской внешней политики. В начальный период рурского кризиса Москва ограничивалась главным образом моральной поддержкой Германии. Когда же реальной стала перспектива победы коммунистической революции в Германии, усилия СССР, направленные на обеспечение польского нейтралитета и свободы транзита, многократно возросли. Но эти усилия были направлены не на поддержку германского государства, а на обеспечение благоприятных условий для победы германской революции. В этом отношении характерна деталь, отмеченная поляками во время переговоров с Коппом, что львиная доля хлеба, направляемого из Советского Союза в Германию через Польшу, шла в «коммунизированные» районы Германии [80, s. 250].

Польская дипломатия предпринимает шаги, направленные на то, чтобы заручиться международной поддержкой в деле противодействия советизации Германии. Прежде всего, поляки рассчитывали на помощь со стороны Франции. Однако польская позиция не нашла понимания в Париже. В конце октября 1923 г. польское посольство во Франции направило две телеграммы в МИД по этому вопросу. В первой из них сообщалось, что в Париже ни коммунистическая угроза в Германии, ни концентрация советских войск на западных границах не вызывают беспокойства. Масштабы коммунистического движения в Германии французы считают сильно преувеличенными, прежде всего прессой России [81, ł. 51].

В другой телеграмме сообщалось о встрече польских дипломатов с представителем французского МИД Перрети. Он отметил, что руководство французской дипломатии не беспокоит коммунистическое движение в Германии, так как согласно французским данным не имеет оно достаточно сил, чтобы считать его способным вызвать гражданскую войну в Германии. Также по мнению французского МИД не существует реальной угрозы вооруженного выступления советской России [82, ł. 81]. Так что попытки Варшавы убедить Запад в реальности угрозы коммунистического переворота в Германии и советского вторжения в Польшу успеха не принесли.

По мере того, как падали шансы на победу коммунистов в Германии, Москва стала отказываться от своих ультимативных требований к Польше в отношении транзита и нейтралитета. Приходило понимание, что в условиях поражения германской революции исчезает и угроза польской интервенции в Германию. 12 ноября В. Копп писал в Варшаву Л. Оболенскому, что имеются сведения о концентрации польских войск на германской границе, а также о попытках польского правительства добиться согласия Франции на оккупацию Польшей Восточной Пруссии. Однако Копп ставил под сомнение достоверность этих сведений и высказывал предположение, что, учитывая последние события в Германии, эти слухи являются сильно преувеличенными [83, л. 67]. Со своей стороны Л. Оболенский подтвердил эти сомнения. В ответ на телеграмму В. Коппа он сообщил в НКИД, что по агентурным данным никакой концентрации польских войск против Германии нет. Он высказал предположение, что эта дезинформация специально подбрасывается Берлином, чтобы держать в напряжении советско-польские отношения [84, л. 214].

В это время в польских правящих кругах не существовало единой позиции по вопросу о политике в отношении СССР. Это четко проявилось при обсуждении внешнеполитических проблем на заседании польского сейма 17 ноября. Представители левых партий, как сообщала газета «Известия» 20 ноября, традиционно требовали от правительства занять более жесткую позицию в отношении России. В то же время правые депутаты высказались против «бряцания оружием» и в пользу заключения торгового договора с Россией. На этом строились расчеты правых на обеспечение безопасности Польши со стороны востока.

К концу года напряженность в польско-советских отношениях пошла на убыль. Обе стороны высказались за начало торговых переговоров. 12 декабря польское правительство юридически признало СССР. Со своей стороны и СССР выразил готовность пойти навстречу Польше по ряду вопросов. В ноте Г. Чичерина на имя польского поверенного в делах Вышинского выражалось удовлетворение фактом признания Польшей СССР. Также в ней выражалась готовность советского правительства разрешить открытие польских консульств в Минске и Харькове независимо от подлежащей заключению консульской конвенции. В ноте говорилось и о намерении советской стороны разрешить репатриацию польских граждан с тех территорий СССР, которые не подпадали под действие Рижского договора и признать отдельные материальные претензии Польши к республикам Закавказья. Напрашивается вывод, что после того, как германская проблема, вследствие неудачи пролетарской революции, несколько потеряла для Москвы свою злободневность, открылись определенные возможности для улучшения польско-советских отношений.

Уже в первые годы Рапалльской политики германский фактор оказывал большое влияние на советско-польские отношения. Причем влияние это было отрицательным. Польша восприняла подписание Рапалльского договора как огромную опасность для своей независимости и территориальной целостности. Эти опасения были во многом обоснованы, так как в результате Рапалло Польша оказалась в Восточной Европе в значительной степени в изоляции.

Противостоять советско-германскому блоку польские правящие круги пытались, создавая систему военно-политических союзов, направленных против СССР и Германии, и стремясь раздувать противоречия между Москвой и Берлином, чтобы вбить клин в советско-германские отношения и подорвать политику Рапалло. Однако особых успехов в этом польская дипломатия добиться не в тот момент так и не смогла.

Рурский кризис привел к дальнейшему обострению польско-советских отношений. Советское правительство в 1923 г. практически полностью подчинило свою польскую политику необходимости оказать поддержку Германии. Прежде всего, оно стремилось не допустить польского вмешательства во франко-германский конфликт и внутренние дела Германии. Между Москвой и Варшавой завязалась сложная дипломатическая «игра», в ходе которой каждый из контрагентов стремился получить односторонние выгоды за счет другого. Особой остроты польско-советские отношения достигли осенью, когда, по мнению Москвы, открылась перспектива победы пролетарской революции в Германии. Отказ Польши формально зафиксировать обязательства свободного транзита в Германию и невмешательства в ее внутренние дела советским правительством был воспринят крайне болезненно.

Рурские события окончательно убедили польское руководство в возможности, а скорее неизбежности совместных действий Германии и Советской России против Польши в случае ее конфликта с одним из великих соседей. В то же время события осени 1923 г. внесли определенный разлад в советско-германские отношения. Активное подталкивание Москвой социалистической революции в Германии убедило ее правящие круги, что тесное сотрудничество с СССР не гарантирует от коммунистической подрывной деятельности. Осознание этого факта делало германское руководство более осторожным в проведении рапалльской политики и подталкивало его к более активному поиску путей для нормализации отношений со странами, являвшимися победителями в первой мировой войне.