3 План Дауэса, Локарно и польско-

советские отношения

3. 1 Тенденция к польско-советскому сближению в 1924 г.

С конца 1923 г. в европейской ситуации происходят существенные изменения. Они были в первую очередь связаны с германским участком международных отношений. Становится очевидным стремление Германии к сближению с Западом, прежде всего с Англией. Один из крупнейших в ГДР специалистов по истории рапалльской политики В. Руге связывал поворот Германии в сторону Запада с ее стремлением пересмотреть итоги Первой мировой войны. Поскольку, по его мнению, СССР не поддерживал эти цели, то это толкала Германию на сближение с Антантой [1, с. 167]. Вряд ли такое объяснение можно признать вполне удовлетворительным, так как известно, что важнейшей задачей советской внешней политики в 1920-е годы было разрушение Версальской системы международных отношений, созданной после Первой мировой войны, в рамках которой Советская Россия была политическим изгоем. И, безусловно, в деле пересмотра послевоенного статус-кво Берлин вполне мог рассчитывать на поддержку Москвы. Другой вопрос, насколько этой поддержки было достаточно, чтобы достичь поставленной цели. В связи с этим германская дипломатия и пытается через сближение с бывшими противниками по войне найти пути к мирному пересмотру некоторых наиболее неприемлемых для Германии положений Версаля. Со своей стороны, ведущие государства Западной Европы готовы были сделать шаги к нормализации отношений с Германией. Пришедшие в начале 1924 г. к власти в Англии и Франции левые правительства высказались за вхождение Германии в Лигу наций. В январе начал работу комитет экспертов, который к апрелю выработал новый план взимания репараций с Германии, вошедший в историю как план Дауэса.

На характер германо-советских отношений повлияли и события осени 1923 г. в Германии. Они показали, что поддерживая дружеские отношения с германским правительством, Москва одновременно оказывает широкую поддержку германским коммунистам в их попытках захватить власть. Г. Дирксен отмечал в своих мемуарах, что, с одной стороны, германским правительством поощрялась политическая дружба и экономический обмен с Советской Россией. С другой стороны, «шла борьба не на жизнь, а на смерть против смуты и беспорядков, направленная на то, чтобы воспрепятствовать экспорту хаоса в Германию». По словам германского дипломата, СССР досаждал германскому правительству стойким недоверием, подозревая, что Германия может перейти в западный лагерь. Экономические отношения не достигли такого размаха, чтобы считаться надежной опорой рапалльской политики. В силу этих причин, делает вывод Г. фон Дирксен, для советско-германских отношений в период Рапалло были характерны резкие перепады [2, с. 74–75].

С этого же времени начинается существенное ухудшение внешнеполитического положения Польши. Нормализация отношений Германии с Англией и другими противниками по Первой мировой войне воспринималась в Варшаве как угроза Версалю, защита которого, по-прежнему составляла основу польской внешней политики. Для Польши все более зримой становилась угроза полной международной изоляции. Сложным оставалось и внутреннее положение. Страна испытывала серьезные экономические и финансовые трудности.

Начавшееся сближение Германии с Западом не сделало для польской дипломатии менее актуальной задачу разрушения рапалльской политики во взаимоотношениях между СССР и Германией. В новых условиях шансы Польши получить поддержку в защите своих границ со стороны Франции и особенно Англии значительно уменьшились. В силу этого в Варшаве считали, что безопасность страны в еще большей степени будет зависеть от того, удастся ли вбить клин в советско-германские отношения. Складывавшаяся ситуация оценивалась польскими правящими кругами как благоприятная для достижения поставленной цели. В Польше крепло убеждение, что принятие плана Дауэса и нормализация Германией отношений с Западом приведет к крушению «советско-германского» блока [3, с. 250].

В конце 1923 – начале 1924 г. отношения между СССР и Германией складывались таким образом, что польская дипломатия, казалось, действительно могла рассчитывать на успех в решении поставленной задачи. Польские представительства в Германии своими сообщениями в Варшаву подтверждали эту убежденность. В частности, генеральное консульство в Берлине 1 января 1924 г. направило в Варшаву подробный анализ состояния советско-германских отношений. В нем отмечалось разочарование как советской, так и германской стороны сотрудничеством в рамках Рапалло и крайне медленный ход советско-германских переговоров. Россия убедилась, что на германские кредиты, ни частные, ни государственные рассчитывать не может и «значительно остыла в своих симпатиях к Германии». Германия, со своей стороны, убедилась, что Россия «менее всего склонна предоставить Германии в какой-либо экономической деятельности моно-польные права» [4, ł. 3].

Разработка и принятие плана Дауэса, намерение Германии добиваться приема в Лигу наций вызывали беспокойство в Москве. Польская дипломатия считала, что развалу советско-германского сотрудничества можно содействовать если не через реальное улучшение отношений с одним из великих соседей, то, по крайней мере, через демонстрацию такого улучшения. Согласно этим расчетам, такая политика должна была привести к росту недоверия между Москвой и Берлином и содействовать крушению рапалльской системы.

В этих условиях правительство В. Грабского, пришедшее к власти в конце 1923 г., посчитало целесообразным продемонстрировать стремление к улучшению отношений с СССР. Выбор в пользу восточного соседа объясняется тем, что сближение с ним могло привести не только к ухудшению советско-германских отношений, но и, как рассчитывали в Варшаве, заставить Запад больше считаться с польскими интересами. Кроме того, в правительстве В. Грабского преобладали представители польских правых политических партий. Польская правица традиционно считала Германию главным, наиболее опасным врагом Польши и, чтобы противостоять ей, готова была идти на определенную нормализацию отношений с Советским Союзом. Правда, при этом необходимо помнить, что польские правые партии, прежде всего, эндеция, в своей политике исходили из того, что большевистский режим вскоре рухнет, и Россия в силу внутренней борьбы на протяжении еще долгого времени будет оставаться слабой. Один из лидеров польских правых С. Грабский писал в 1922 г., что период развала в России еще не закончен, и рано или поздно большевистский режим падет. «В период падения большевистской власти Россия будет также слаба и беззащитна, как была в 1918 г.». и такое ослабление России С. Грабский прогнозировал минимум на 50 лет [5, s. 143–144]. Другой лидер польской правицы Р. Дмовский подчеркивал, что именно Россия является наиважнейшим соседом Польша, что определяет значимость отношений с ней [6, s. 149].

Также фактор, который подталкивал Польшу к улучшению ее отношений с СССР в начале 1924 г. – это характер отношений между Германией и Польшей в тот момент. В телеграмме польского посольства в Берлине от 25 февраля отмечалась атака, которую немцы ведут против Польши и рост агрессивности в политике Германии в отношении ее. При этом подчеркивалась необходимость для Польши со своей стороны проводить ответные атаки на международной арене против немцев [7, ł. 6, 11]. Как фактор, способствующий росту антипольской тенденции в германской политике, польское посольство в Берлине отмечает и неблагоприятные для Польши изменения международной ситуации. Имелось ввиду упрочение положения Германии как на международной арене, так и внутри страны. Приход к власти в Англии лейбористского правительства, по мнению польских дипломатов, создавал угрозу пересмотра Версальского договора. Для ослабления возникших в отношении Польши угроз посольство в Берлине предлагало добиваться заключения договора, который ослаб-лял бы международные позиции Германии, а также поддерживать в Германии силы, связанные со 2-м Интернационалом [8, ł. 23, 28–29].

Еще одним средством улучшения международного положения Польши должно было стать сближение с СССР. 19 февраля Восточный отдел польского МИД представил Аналитический реферат о характере и перспективах польско-советских отношений. Перед польской дипломатией в отношениях с СССР ставилась задача «сохранения мира и отношений взаимопонимания». Достичь это поляки намеревались через подписание торгового соглашения и развитие торговых отношений. Здесь большие надежды связывались с отъездом в Москву Л. Даровского в качестве польского посланника, благодаря чему переговоры планировалось начать «в феврале, либо в марте». При заключении торгового договора польское правительство должно было исходить из необходимости добиться от СССР строгого выполнения материальных обязательств по Рижскому договору. Ниже мы увидим, что советская сторона совсем иначе смотрела на эту проблему, следовательно, оставалось немного шансов на успех польско-советских торговых переговоров. В реферате отмечались крайне низкие темпы передачи Советским Союзом Польше промышленного оборудования, культурных ценностей, архивов, золота. Эти вопросы Даровский должен был поставить перед советским правительством в ходе переговоров [9, ł. 90–92]. В начале 1924 г. определенное потепление в польско-советских отношениях отмечалось и советской стороной. Л. Каменев в выступлении на 2-м Всесоюзном съезде советов в конце января отметил усиление миролюбивости в политике Польши. Вскоре последовали и реальные шаги в деле улучшения отношений между двумя странами. Москва и Варшава пришли к соглашению о начале переговоров о заключении железнодорожной конвенции. она уже 24 апреля была подписана. 21 марта начались переговоры о заключении консульской конвенции, которая также была подписана 18 июля [3, с. 233, 239]. Интересно, что при ее заключении советское руководство исходило из интересов работы разведывательной службы. Л. Оболенский отмечал в телеграмме от 18 апреля, что «по мнению представителей известного ведомства» необходимо добиваться открытия консульств в Данциге, Вильно и Львове. В то же время лодзь и Катовице не представляют интереса [10, л. 22].

Большое позитивное влияние на развитие польско-советских отношений могло оказать принятое польским правительством решение о назначении в Москву своего первого дипломатического представителя в ранге посланника и выбор для занятия этого поста Л. Даровского, который был известен как сторонник улучшения польско-советских отношений. По его словам, он видел важнейшую задачу своей миссии в подготовке торгового договора с СССР.

Прибывший 28 февраля в Москву Даровский встретился с Коппом и предложил приступить к торговым переговорам 13 марта в Москве. В ходе предварительного обмена мнениями выяснилось, что позиции, которые занимают стороны в преддверии переговоров, во многом различны. Советское правительство связывало заключение торгового договора с ликвидацией своих материальных обязательств по Риж-скому договору. Москва рассчитывала, что трудное международное положение заставит Польшу пойти на это. Даровский в ответ заметил, что ни одно польское правительство никогда не пойдет на такой шаг [11, л. 5]. Эта позиция была подтверждена в выступлении в сейме нового министра иностранных дел Польши Замойского, который заявил, что базой для улучшения польско-советских отношений является выполнение Рижского договора.

Однако в советских дипломатических кругах были сильны надежды на то, что неблагоприятная для Польши международная ситуация заставит польское правительство пойти на уступки по этому вопросу. В. Копп писал 13 марта «У меня имеется определенное впечатление, что вопрос о предоставлении нам моратория предрешен польским правительством, и что спор пойдет только о сроках моратория и, возможно, формах и размерах оплаты» [12, л. 56].

В эти же дни Л. Оболенский сообщал из Варшавы, что польское правительство стремится подчеркнуть позитивные изменения в политике по отношению к СССР. 14 февраля состоялось представление дипломатического корпуса новому министру иностранных дел Польши. Оболенский пишет, что он был принят в числе первых и отмечен «перед другими тем, что министр беседовал со мной около получаса. Любезность Замойского была так велика, что он беседовал со мной по-русски» [13, л. 32].

Однако тенденция к улучшению польско-советских отношений в начале 1924 г. не получила устойчивого развития. Уже во второй половине марта стало очевидным их охлаждение. В газете «Экономическая жизнь» появилась статья Розенфельтта, в которой подчеркивалась устарелость некоторых юридических норм, регулирующих отношения между СССР и Польшей. В Польше эта статья была воспринята как призыв к ревизии Рижского договора. Польская пресса реагировала на нее рядом статей, в которых подчеркивалось, что никогда Польша на это не пойдет. 17 марта польское посольство в Берлине прислало в МИД в Варшаве сообщение о беседе 1-го секретаря посольства Т. Моравского с секретарем советского посольства Якубовичем. Советский дипломат, отмечая стремление и Даровского и Коппа достичь соглашения, высказал удивление относительно того, что в польской прессе в последнее время была развернута антисоветская кампания. Моравский указал, что причиной этого стала статья в «Экономической жизни». По его словам статья, опубликованная в правительственной советской газете, была воспринята как выражение официальной позиции. Польша с такой позицией согласиться не может. Якубович в ответ заявил, что в статье выражена личная позиция Розенфельтта, и никакая ревизия границ Польше со стороны России не грозит. Польский дипломат отметил, что Россия не признает Версальский договор, который установил границы Польши. На что с советской стороны было замечено, что непризнание Версальского договора не относится к Польше, с которой СССР имеет Рижский договор. Моравский со своей стороны обратил внимание на стремление Москвы как можно скорее свернуть работу Реэвакуационной комиссии, что, по его мнению, является подтверждением позиции, изложенной в статье Розенфельтта [14, ł. 6–9].

Именно в это время в польско-советских отношениях обострилась проблема национальных меньшинств. 10 мая 1924 г. Советский Союз заявил резкий протест польскому правительству в связи с нарушением прав проживающих в Польше украинцев и белорусов. Причем практически одновременно с советской, 14 мая, в Варшаве была получена и германская нота по поводу нарушения прав немецкого национального меньшинства в Верхней Силезии. Это дало повод полякам в очередной раз заявить о русско-германском заговоре против Польши. Советский полпред в Варшаве сообщал о сформировавшемся в польском правительстве мнение, что между СССР и Германией заключено соглашение по польскому вопросу, и ноты по поводу положения национальных меньшинств являются первым агрессивным шагом с их стороны [15, л. 49].

Польское правительство в ответной ноте от 15 мая расценило советскую ноту как вмешательство во внутренние дела и предупредило, что в дальнейшем такие попытки оно будет оставлять без внимания. 23 мая последовала новая советская нота Польше по вопросу национальных меньшинств. В ней ключевым моментом был тезис о том, что, поскольку польское правительство не выполняет обязательства по Рижскому договору (ст. 7, которая гарантировала права национальных меньшинств), то и советское правительство считает для себя не обязательным выполнение всех статей Рижского договора. По сути, СССР, муссируя вопрос о правах национальных меньшинств, искал повод отказаться от выполнения невыгодных для него материальных обязательств по Рижскому договору. Попытка советского правительства поставить под сомнение выполнение Рижского договора вызвала скорую и резкую реакцию со стороны Польши. В ноте от 27 мая польское правительство напоминало о взаимности обязательств, которые накладывает ст. 7 Рижского договора в отношении национальных меньшинств, и о том, что эти обязательства должны согласовываться с внутренним законодательством. Поляки также твердо заявляли, что все постановления Рижского договора должны быть точно и лояльно выполнены обеими сторонами [16, с. 292–298].

Одной из целей советской политики в отношении Польши было стремление завоевать симпатии белорусов и украинцев, проживающих на ее территории. Этой цели были подчинены и некоторые внутриполитические акции Москвы, в частности, решение об укрупнении БССР. Подтверждением взаимосвязи этого решения с развитием польско-советских отношений может служить телеграмма В. Коппа полпреду в Варшаве Л. Оболенскому от 7 августа 1923 г. В ней указывается, что в «Польше странным образом прошло совершенно незамеченным наше решение раздвинуть границы Белоруссии на Восток … Мы считаем полезным несколько лансировать этот вопрос, противопоставляя освободительную политику Союза политике угнетения в Польше.» [17, л. 23–24]. При этом для советского правительства была очень важной реакция на укрупнение БССР в польском обществе. В марте 1924 г. Л. Оболенский в связи с этим в ответ на запрос из Москвы писал, что польская пресса полностью проигнорировала факт увеличения территории БССР [18, л. 4]. Это не было случайным, так для польских правящих кругов было очевидно, что распространение информации об увеличении территории БССР будет способствовать росту симпатий к ней белорусов, проживающих в Польше.

Целям ослабления позиций Польши на национальных окраинах во многом была подчинена и деятельность польской коммунистической партии. На своем втором съезде в 1923 г. она приняла резолюцию о праве наций, входящих в состав польского государства, на самоопределение и добровольное присоединение территории той или иной нации к другому государству. В партийных документах КП(б)Б разъяснялось, что в отношении белорусов и украинцев имеется ввиду присоединение к СССР. При этом представители советского правительства иногда открыто говорили фактически о непризнании советско-польской границы, установленной Рижским договором. В апреле 1924 г. бурную реакцию в Польше вызвало заявление главы советского украинского правительства Петровского, в котором он подчеркнул, что между УССР и Восточной Галицией не существует границы, «а есть лишь временная линия» [12, л. 22]. В августе польская печать активно обсуждала заявление главы советской делегации на переговорах с Англией Раковского, которое содержало тезис о непризнании включения Восточной Галиции в состав Польши. Правительство Польши обратилось к правительству СССР со специальной нотой, в которой протестовало против декларации Раковского, ссылаясь на Рижский договор. В ответ НКИД СССР направил польскому правительству ноту, в которой говорилось: «Союзное правительство никоим образом не может рассматривать восточно-галицийский вопрос как внутреннее дело Польши и продолжает видеть в нем еще не разрешенную международную проблему». Тем самым советское правительство фактически подтвердило непризнание границы между СССР и Польшей на галицийском участке.

Симптоматичным в этой связи является заявление, содержавшееся в докладе И. Сталина на 14 съезде ВКП (б) в декабре 1925 г. Он отметил, что Версальский договор узаконил, кроме прочего, «потерю украинской Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией западной ее части, потерю Литвой Вильни и проч.» [19, с. 14]. Логически напрашивается вывод о несправедливости этих потерь и необходимости эту несправедливость исправить.

Анализ нотной переписки между СССР и Польшей по проблеме национальных меньшинств позволяет сделать вывод, что для совет-ского руководства эта проблема не имела важного самостоятельного значения. Данный вопрос рассматривался как инструмент ослаб-ленния позиций Польшы на пространстве Центрально-Восточной Европы, как средство давления на ее. Так, во время нотной переписки в мае 1924 г. советское правительство угрожало прекратить выпол-нение материальных обавязательств по Рижскому договору в ответ на нарушение прав национальных меньшинств. Показательно, что поло-жение национальных меньшинств не было предметом переговоров во время визитов в Варшаву Г. Чичерина в 1922 и 1925 годах, В. Копа в 1923 г., видимо, как не самый важный вопрос.

Поднимая в то время вопрос о положении белорусского и укра-инского национальных меньшинств в Польше, советская дипломатия исходила из того, как это явствует из телеграммы советника советского посольства в Варшаве И. Лоренца от 12 декабря 1922 г. в НКИД, «что самым простым и действенным способом противодействия планам левицы в иностранной политике, направленной в сторону востока, является ослабление их в кресах. … Об этом Вам в свое время уже писал т. Оболенский» [20, л. 48].

Фактором ослабления позиций Польши на территории «восточных крессов» должно было стать и партизанское движение, поддерживаемое советским руководством. Польский историк межвоенного времени Г. Свобода отмечал, что «1924 г. принес усиление акций со стороны коммунистов и украинцев. На восточных крессах ширились диверсионные акции. Из России в Польшу проникали диверсионные отряды, находившие поддержку у местного населения» [21, s. 170]. В 1924 г. советская пресса достаточно часто писала о действиях партизан в Западной Беларуси. При этом СССР стремился создать у международного сообщества впечатление, что партизанское движение – это прямой результат проводимой польским правительством политики на этой территории. Так, генеральный секретарь крестьянского интернационала Домбель заявил в интервью «Известиям», что причина партизанских действий – невыносимое положение населения Западной Беларуси и Западной Украины. Выход из этого положения население видит только в объединении с советскими Беларусью и Украиной. Все шаги СССР, связанные с отстаиванием прав белорусов и украинцев в Польше имели одну конечную цель – присоединение при благоприятных условиях Западной Беларуси и Западной Украины к советским республикам. Достаточно красноречиво об этом сказал несколько позже в выступлении на III Всесоюзном съезде советов СССР, опубликованном в «Известиях» 15 мая 1925 г., председатель Совета народных Комиссаров СССР Н. Рыков: «… национальная политика поляков прямо противоположна нашей, и так как на границах Советской Белоруссии есть польская Белоруссия, а на границах Советской Украины есть Украина западная, то это соседство вызывает со стороны национальных меньшинств на территории Польши тяготение к Союзу Советских Социалистических Республик».

Отмечая стремление СССР и Германии использовать вопрос о национальных меньшинствах, чтобы ослабить международные позиции Польши, необходимо отметить, что и польские правящие круги использовали те же методы, стремясь ослабить международные позиции своих внешнеполитических соперников. Так, в телеграмме от 31 марта 1924 г. польский МИД ставил перед посольством в Берлине задачу «актуализировать вопрос о положении польского национального меньшинства в Германии». Для этого предписывалось подталкивать союз поляков в Германии к различным акциям, содействующим привлечению внимания Лиги наций к положению национальных меньшинств в Германии. Также предполагалось заинтересовать Литву идеей совместной защиты прав национальных меньшинств в Восточной Пруссии. Кроме прочего, это должно было отвлечь ее внимание от Виленщины [22, ł. 33–34]. Мысль об использовании вопроса о национальных меньшинствах в интересах ослабления соседей звучит и в меморандуме, подготовленном референтом посольства в Берлине Е. Моравским для нового посла К. Ольшевского в октябре 1923 г. В нем отмечается необходимость поддержки польского и мазурского национальных движений в Восточной Пруссии для подрыва здесь позиций Германии [23, ł. 51]. В отношении Советской России после Рижского мира польские правящие круги не отказываются от политики прометеизма. Она включала в себя секретные действия по поддержке сепаратистских движений на национальных окраинах России. Как справедливо отмечает Г. Г. Лазько, эта политика после заключения Рижского договора была для Польши способом изменения зафиксированного им статус-кво в свою пользу [24, с. 119].

В условиях общего ухудшения польско-советских отношений практически не двигались с места и торговые переговоры между двумя странами. Во время встречи с Оболенским 4 апреля 1924 г. Замойский отметил, что правительство Польши стремится к прогрессу на торговых переговорах с СССР, но советское правительство ставит перед поляками очень трудные условия, на которые они не могут пойти. Фактически советское правительство настаивало на том, что лишь ревизия советских материальных обязательств, налагаемых Рижским договором, может открыть путь для советско-польского сближения [12, л. 22 ]. Советское руководство, вероятно, считало, что ухудшение внешнеполитического положения Польши и финансово-экономический кризис внутри страны заставят правительство В. Граб-ского согласиться на ликвидацию ряда положений Рижского договора, что собственно и составляло для СССР главную цель переговоров. В действительности, принять такие условия польское правительство не могло. В конце апреля предварительные переговоры по торговому договору зашли в тупик. Возглавлявший на переговорах советскую делегацию В. Копп вовсе уехал из Москвы в отпуск, о чем НКИД информировал польское посольство в Москве специальной нотой от 30 апреля [25, ł. 130]. Л. Оболенский писал, что в Варшаве этот отъезд был воспринят как дипломатический ход, имевший своей целью сорвать переговоры: «Поляки прямо убеждены, что мы не хотим идти на экономическое сближение и сотрудничество» [26, л. 33].

Советский саботаж торговых переговоров с Польшей в начале 1924 г., наряду с другими причинами объясняется, видимо, и тем, что в это же время шли советско-германские торговые переговоры. Москва опасалась, что налаживание сотрудничества с Польшей помешает достижению соглашения с Германией. В то же время советское руководство считало полезным информировать правящие круги Польши о том, что такие переговоры идут. 17 апреля посольство в Берлине прислало в МИД сообщение о встрече 1-го секретаря посольства Т. Моравского с секретарем советского посольства в Берлине Якубовичем. Советский дипломат по собственной инициативе начал беседу с информации о ходе советско-германских торговых переговоров. Он отметил, что переговоры идут трудно и договор вряд ли будет подписан раньше, чем в августе. Одновременно советский дипломат подчеркнул мирный характер политики Советского Союза в отношении Польши [27, ł. 10]. Как представляется, советская дипломатия пыталась, с одной стороны, продемонстрировать польскому правительству угрозу советско-германского соглашения. С другой, отмечая трудности в ходе переговоров между СССР и Германией, хотела внушить польскому правительству мысль, что советско-польское соглашение, как альтернатива советско-германскому, возможно, если Польша пойдет на существенные уступки.

Советско-германские переговоры были прерваны практически одновременно с советско-польскими в результате нападения немецкой полиции на советское торгпредство 3 мая. В данном случае инициатива срыва переговоров исходила не от советского правительства. Представляется маловероятным, что советское руководство пошло на одновременное прекращение переговоров с Польшей и с Германией. Предыдущие события показывают, что СССР, как правило, при срыве переговоров с одним из этих партнеров поддерживал переговорный процесс с другим, как инструмент маневра или давления. При этом действия берлинской полиции советское руководство решило использовать, чтобы добиться максимальных уступок со стороны Германии.

Польское правительство рассчитывало, что в связи с конфликтом в советском торговом представительстве в Берлине появляется шанс разрушить советско-германское сотрудничество в рамках Рапалло. Польская дипломатия внимательно следила за развертыванием конфликта между Советским Союзом и Германией. Уже 5 мая из посольства в Берлине пришла подробная информация по данному поводу. При этом отмечалось, что германский МИД стремится всячески смягчить конфликт, в то время как советская сторона заняла очень жесткую позицию. Стоит даже вопрос об отзыве полпреда Н. Крестинского в Москву [28, ł. 34]. В тот же день посольство в Берлине прислало еще одно сообщение о развитии советско-германского конфликта в связи с инцидентом в торгпредстве. Оно содержало информацию о беседе польского посла в Берлине с представителем советского посольства. Советский дипломат указал на то, что Москва намерена занять жесткую позицию в связи с конфликтом вокруг торгпредства. Он также заявил, что теперешний момент является наименее благоприятным для начала советско-польских переговоров [9, ł. 14–16]. Следовательно, несмотря на обострение отношений с Германией, советское правительство в тот момент не собиралось идти на улучшение отношений с Польшей, даже чисто тактическое с целью оказания давления на Германию. Видимо, оно рассчитывало на скорое урегулирование инцидента вокруг советского торгпредства в Берлине.

Московское посольство дважды, 6 и 8 мая, присылало в польский МИД подробный обзор советской прессы по теме обыска германской полицией в советском торгпредстве [30, ł. 36; 31, ł. 44], что подтвер-ждает повышенный интерес польского правительства к этой проблеме. 15 мая состоялась беседа польского посла в берлине К. Ольшовского с министром иностранных дел Германии Г. Штреземанном. Один из вопросов, который поставил в ходе беседы посол, в каком состоянии находится конфликт между советским и германским правительствами, вызванный событиями в торгпредстве. Германский министр ответил, что способ действий берлинской полиции не может быть оправданным и выразил надежду на скорое урегулирование конфликта [32, ł. 37–38]. Из этой беседы польское руководство уже должно было сделать вывод о несостоятельности его расчетов на крах рапалльской системы в связи с конфликтом 3 мая 1924 г.

К концу мая польское посольство в Берлине приходит к выводу, что советско-германский конфликт вокруг торгового представительства будет урегулирован в самое ближайшее время. Польский посол писал 27 мая в МИД по этому поводу, что немцы уступят по всем пунктам, в том числе и по вопросу экстерриториальности торговой миссии. Тем самым создавался прецедент для торговых представительств СССР в других странах, что вызывало беспокойство поляков [33, ł. 50]. Однако это не означало, по мнению посла в Берлине, сохранения незыблемости рапалльского курса со стороны германского правительства. В послании в МИД 4 июня он отмечал слабость политической системы, созданной в Рапалло и указывает на изменения в германской политике, проявившиеся в повороте в сторону Запада. Этот поворот связывался с деятельностью Г. Штреземанна на посту министра иностранных дел. При сохранении Г. Штреземанном своего поста влияние А. Мальцана как основного творца рапалльской политики будет уменьшаться, а следовательно, делался вывод, советско-германские отношения вскоре могут быть подвержены серьезной ревизии [34, ł. 63–64]. Убеждение в возможных негативных переменах в советско-германских отношениях, несмотря на урегулирование инцидента 3 мая, польская дипломатия вынесла и из беседы секретаря посольства в Берлине Войтковского с советским поверенным в делах в Германии Братман-Бродовским. В отчете посольства от 2 июня отмечается сделанное советским дипломатом заявление, что даже ликвидация конфликта, которая может вскоре наступить, не будет в состоянии вернуть немцам их прежних выгодных торговых отношений с Россией. Очень важным для Польши было высказанное Братман-Бродовским желание Советского союза добиваться улучшения отношений с Францией в условиях прихода там к власти левого правительства [35, ł. 29–31]. Это давало дополнительную надежду на ослабление советско-германского сотрудничества. Однако дальнейшие события показали, что надежды польских дипломатов на крах политики Рапалло и на этот раз не оправдались.

В Москве летом 1924 г., несмотря на события 3 мая 1924 г., считали возможным преодолеть затруднения в отношениях с Германией и продолжить политику Рапалло. В выступлении на 13 съезде РКП (б) с политическим отчетом ЦК Г. Зиновьев отметил, что история с обыском в советском торгпредстве «будет только эпизодом в советско-германских отношениях». Эту точку зрения он обосновывал крайней заинтересованностью Германии в торговле с СССР. Также было заявлено о том, что советское правительство не пойдет ни на какие уступки Германии в ходе урегулирования конфликта [36, с. 59]. Нарком внешней торговли Красин, выступая в прениях, добавил, что Советский Союз в силу Рапалльского договора искусственно увеличивал товарооборот с Германией, желая ей по-добрососедски помочь, а «в охотниках занять место Германии в экономике СССР недостатка не было и не будет» [36, с. 145]. Поскольку советское руководство было уверено, что Германия пойдет на уступки в деле урегулирования конфликта вокруг торгпредства в Берлине, его позиция по отношению к Польше оставалась жесткой. Как отмечал польский посол в Берлине Ольшовский, ухудшение советско-германских отношений не коснулось единственного вопроса – их отношения к Польше [37, s. 12]. Переговоры с Польшей о торговом договоре советское руководство готово было возобновить лишь при условии, что будут шансы добиться от Польши уступок в деле выполнения материальных обязательств по Рижскому договору. Также советская сторона могла выступить с инициативой возобновления переговоров с Польшей, если бы возникла потребность оказать давление на Германию, чтобы побудить ее к продолжению рапалльской политики.

Таким образом, улучшение отношений с Польшей не было для СССР важной самостоятельной целью внешней политики. Это и обусловило неудачу политики Замойского в деле разрушения рапалльской системы. 29 июля был подписан протокол об урегулировании советско-германского конфликта в связи с инцидентом 3 мая 1924 г. в советском торгпредстве. Тем самым СССР и Германия сохраняли дух и букву Рапалло в своих отношениях. Германская печать в своей массе активно приветствовала урегулирование германо-советского конфликта, высказывая при этом пожелание, чтобы отношения между двумя странами в дальнейшем не омрачались вмешательством СССР в германские внутренние дела. Польское посольство в Берлине отмечало в телеграмме от 8 августа сильное стремление в правительственных кругах Германии к заключению договора с СССР [38, ł. 79].

В сложившихся условиях Л. Даровский признал неудачу своей миссии и обратился к министру иностранных дел с просьбой об отставке. Он писал, объясняя свой шаг, что отношение СССР к Польше строится на предубежденности против нее, и Москва стремится держать отношения между двумя странами в постоянном напряжении [39, л. 53]. В свете провала польско-советских торговых переговоров польская газета «Курьер поранны», близкая к пилсудчикам, писала, что советский рынок не имеет никакого практического значения для Польши. Соответственно, торговый договор с СССР бесполезен для Польши. Таким образом, в польских правящих кругах весной – летом 1924 г. далеко не все поддерживали курс на улучшение отношений с СССР, что делало его крайне неустойчивым.

Предпринимая попытку улучшить отношения с СССР, польское правительство заняло достаточно жесткую позицию по отношению к Германии. Д. С. Климовский отмечал, что именно в 1924 г. появились «первые предвестники германо-польской войны» [40, с. 16]. В речи в сейме 13 февраля Замойский заявил, что «настоящее положение Германии не дает достаточных гарантий ее перехода на мирное строительство на основе существующего договора. Поэтому Польша должна проводить свою германскую политику в тесном контакте с теми государствами Запада, которые заинтересованы в сохранении мира на континенте». Учитывая фактически союзный характер отношений между СССР и Германией, поляки стремились создать такую систему союзов, которая гарантировала бы помощь Польше как в случае войны с Германией, так и с СССР. Однако эти планы не всегда удавалось претворить в жизнь. В середине февраля в Варшаве прошла конференция представителей Польши и прибалтийских государств, на которой поляки в очередной раз пытались претворить в жизнь идею польско-балтийского союза и в очередной раз потерпели неудачу.

За ходом этой конференции внимательно следили в Москве и в Берлине. Германия и СССР видели в создании польско-балтийского союза угрозу своим интересам. Представитель советского наркомата иностранных дел С. Аралов заявил в связи с польско-балтийской конференцией в Варшаве: «Если же конференция затронет вопросы, связанные с отношением к соседним странам, например, СССР, то она может дать только отрицательный результат». Советский Союз воспринимал возможность создания польско-балтийского союза как непосредственную угрозу своим интересам. Такой же позиции придерживалась и Германия. Поэтому неудача Варшавской конференции была с удовлетворением воспринята в обеих странах. Немецкий посол в Варшаве У. Раушер в день закрытия конференции прислал к Л. Оболенскому своего информатора с сообщением о ее ходе и поздравлениями по поводу ее провала [41, л. 36]. Крах польско-балтийской конференции признали и в Польше. Близкая к Ю. Пилсудскому газета «Голос правды» 23 февраля выступила со статьей, в которой констатировала полную неудачу конференции и попыток создания Балтийской Антанты.

Более успешно складывались отношения Польши с Румынией, хотя и здесь были определенные расхождения. В центре польско-румынских отношений стояла проблема противостояния советско-германскому блоку. В Румынии господствовала точка зрения, что единственная реальная угроза для страны исходит со стороны СССР. Со стороны же Германии таковой нет [16, с. 276]. Варшава придерживалась иного мнения. Чтобы привлечь и Румынию к антигерманскому блоку, поляки прибегли к помощи Франции. 7–8 апреля в Варшаве состоялась конференция представителей генеральных штабов Франции, Польши и Румынии. На ней обсуждались возможные варианты действий на случай возникновения конфликта между одним или несколькими участниками конференции и Германией или СССР, а также программа строительства вооруженных сил. Решения конференции предусматривали в случае войны сосредоточение основных сил ее участников против Германии, а против России ведение сдерживающих действий, чтобы помешать ей соединить свои силы с германскими. Польская армия должна была сражаться на два фронта. На востоке ее союзником должна была выступать румынская армия, а на западе – французская [42, s. 90]. Таким образом, участники конференции исходили из того, что СССР и Германия в случае войны с участием одного из них не оставят друг друга без всесторонней поддержки. Как нам представляется, это был верный взгляд на существовавшее положение вещей. В политике Польши четко прослеживается стремление создать под своим руководством блок государств Центрально-Восточной Европы. Он должен был укрепить ее положение перед лицом «советско-германского союза», существование которого в Варшаве считали реальностью. Это был шаг по пути реализации идеи создания военного союза Польши со всеми соседями России и Германии, которую польские военные высказывали еще в самом начале 1922 г. накануне заключения Рапалльского договора [43, s. 184]

Шаги польского правительства по укреплению союза с Францией и Румынией и продолжавшиеся попытки создать польско-балтийский союз, с одной стороны, и нежелание СССР идти на подписание торгового договора с Польшей без ликвидации ряда положений Рижского договора, привели к тому, что к лету польско-советские отношения серьезно ухудшились. Оболенский сообщил в Москву 6 июня, что в настроениях в Варшаве снова произошел перелом в отрицательную для СССР сторону [44, л. 54]. Нe последнюю роль в ухудшении советско-польских отношений сыграл и германский фактор. Именно советско-германское сотрудничество побуждало Польшу искать союзников, чтобы противостоять блоку Германии и России. У. Раушер писал 25 июня министру иностранных дел Штреземанну, что Польша всегда была противницей русско-германского союза, рассматривая его как угрозу. Поэтому она всегда будет на стороне Франции [45, s. 41]. Сам германский министр иностранных дел в сентябре 1924 г. в беседе с польским послом в Берлине предлагал забыть прошлое и улучшить польско-германские отношения за счет охлаждения между Берлином и Москвой [3, c. 252]. Трудно поверить в искренность такого предложения Штреземанна, так как оно шло в разрез со стратегической линией внешней политики Германии и было вызвано, скорее всего, сложностями, которые в тот момент возникли в советско-германских отношениях в связи со стремлением Германии вступить в Лигу наций.

Когда в начале года наметилось улучшение польско-советских отношений, то это сразу вызвало озабоченность в Берлине. Л. Оболенский сообщал в феврале из Варшавы, что последние два месяца германский посол в Варшаве постоянно проявляет к нему большую симпатию [41, л. 36]. Эти два месяца как раз и были временем некоторого потепления в советско-польских отношениях. Советское правительство не могло не считаться с негативной реакцией на это Берлина. Оно не могло себе позволить допустить ухудшения советско-германских отношений ради соглашения с Польшей.

Тем временем произошла смена министра иностранных дел в Польше. На смену близкому к правым Замойскому, подавшему в отставку 16 июля, пришел А. Скшиньский, который уже занимал этот пост в 1923 г. В Москве со сменой руководителя польского МИД связывали начало более жесткой линии в политике Польши в отношении СССР. В связи с этим Л. Оболенский обратился в Москву с просьбой об отставке. Он посчитал себя слишком мягким для новой ситуации и высказал мнение, что теперь в Варшаве нужен полпред с «крепкими кулаками» [46, л. 67–68]. В Москве решили, что таким полпредом может стать П. Войков.

Эти кадровые изменения должны были, казалось, негативно сказаться на польско-советских отношениях. Однако сложившаяся в середине 1924 г. международная ситуация объективно подталкивала Польшу и СССР к сближению. С 16 июля по 16 августа проходила Лондонская репарационная конференция, которая завершилась принятием плана Дауэса. Уже в недалекой перспективе его осуществление должно было привести к восстановлению экономической, а затем и военной мощи Германии. Кроме того, Франция обязалась эвакуировать Рурскую область. Берлин стал добиваться приема в Лигу наций. Германским правительством были выработаны условия, на основе которых Германия должна была войти в эту международную организацию. Пожалуй, главным среди них было требование предоставления постоянного места в Совете Лиги.

Столь резкий крен Германии в сторону Запада вызвал беспокойство и в Москве, и в Варшаве. В 20-х числах сентября советская печать много писала о возможном скором вступлении Германии в Лигу наций. По мнению авторов статей это неизбежно вело к ликвидации рапалльской политики. Они отмечали, что, если Германия вместо продолжения рапалльской политики вступит в состав Лиги наций, она тем самым войдет в состав другого лагеря, станет членом коалиции империалистических победителей, что будет в действительности ликвидацией рапалльских идей.

Советское правительство подчеркивало угрозу рапалльскому курсу, которую создает вхождение Германии в Лигу наций. Г. Чичерин отмечал, что вхождение Германии в Лигу наций без СССР означало бы ее присоединение «к враждебной нам группировке. Германия наравне с другими членами Лиги наций должна была бы поддержать Польшу, Финляндию и так далее в случае конфликта с советскими республиками. Это конец Рапалльской системы» [47, с. 237]. Характерно, что в числе государств, с которыми СССР может оказаться в состоянии войны, Чичерин называет первой Польшу. Однако даже в советской историографии признавалось, что германская внешняя политика не стала однонаправленной в сторону Запада, а в ней обозначилось две линии: одна – рапалльская, а вторая – ориентированная на Англию [48, с. 128]. Стремление Г. Штреземанна сохранить равновесие между этими двумя линиями привело к тому, что поздней осенью советско-германские отношения, несмотря на курс Германии на вступление в Лигу наций, стабилизировались, и стороны начали активный переговорный процесс.

В Варшаве происходившие на международной арене изменения также вызывали заметную тревогу. В сентябре польская печать выражала большую обеспокоенность возможным вступлением Германии в Лигу наций и ходом ее сессии в Женеве. Сообщалось о том, что Германия поднимает вопрос о Верхней Силезии и Данцигском коридоре как условии вступления в Лигу наций. Особенно неприятной для Польши была позиция, которую Г. Штреземанн занял в отношении ст. 16 Устава Лиги наций. Польское посольство доносило в Варшаву еще 22 октября 1923 г. о намерении немцев связать вступление в Лигу наций с интерпретацией этой статьи таким образом, чтобы Германия не была обязана принимать участие в санкциях против Польши в случае польско-советского конфликта [49, ł. 101]. Поляки были также очень встревожены обязательством Франции эвакуировать Рур. Премьер-министр В. Грабский отмечал, что немецкая опасность над Польшей нависла с того момента, когда Франция решила отступить с Рура [50, s. 92]. Особенно опасным для Польши, по мнению журналистов, было то, что германские планы находили понимание у английского премьер-министра Р. Макдональда. Газета эндеков «Газета Варшавская» писала, что Польша находится перед большой опасностью определенного перелома в европейской политике в пользу Германии. Таким образом, у СССР и Польши появился общий повод для беспокойства, связанный со сближением Германии с Западом. Правда, отношение к плану Дауэса среди польских политиков не было однозначным. Подчеркивалась его опасность для Польши, так как он давал возможность Германии восстановить ее могущество. В то же время в польских политических кругах появилась надежда, что принятие плана Дауэса приведет к крушению советско-германского блока. Газета «Курьер Варшавский» 19 августа приветствовала план Дауэса и указывала, что его принятие Германией следует расценивать как одновременный отказ от Рапалло. Она выражала надежду, что теперь Германия откажется от связи с большевиками [3, с. 250].

Учитывая сложное международное положение страны, польское правительство демонстрировало готовность к улучшению отношений с СССР. 25 августа 1924 г. было подписано советско-польское соглашение о реэвакуации имущества и взаимной компенсации. Оно ликвидировало последние претензии польши к СССР по 13 и 14 статьям Рижского договора. При этом необходимо отметить, что советская сторона далеко еще не выполнила возлагавшиеся на нее Рижским договором обязательства. Например, не выплатила 30 млн. золотых рублей за участие польских земель в хозяйственной жизни Российской империи согласно ст. 13 договора [16, с. 320]. Несмотря на значительные уступки с польской стороны соглашение 25 августа не сняло острых противоречий по вопросам выполнения Рижского договора, и 30 августа советское правительство из-за возникших разногласий даже отозвало своих представителей из Рассчетной комиссии.

28 августа А. Скшиньский обратился с личным письмом к Г. Чичерину, в котором содержалось предложение о личной встрече. Видимо этот вопрос был для советского руководства очень важным, так как уже в тот же день 28 августа политбюро ЦК ВКП(б) обсуждало предложение А. Скшиньского [51, с. 7]. Ответ советского наркома был сдержаным. Не возражая против встречи, он делал оговорку о необходимости ее всесторонней подготовки [16, с. 321, 323]. Это отодвигало встречу на неопределенное время. Негативное отношение Москвы к данной инициативе польской дипломатии, призванной продемонстрировать улучшение отношений между двумя странами, в значительной степени объясняется тем, что к этому времени уже был урегулирован советско-германский конфликт, вызванный событиями в советском торговом представительстве в Берлине 3 мая 1924 г. Теперь в Москве опасались, как бы визит Г. Чичерина в Варшаву не создал новые затруднения в отношениях с Германией. Не могли не вызывать тревоги у советского руководства описанные выше шаги Польши по укреплению союза с Румынией и Францией и ее попытки создать польско-балтийский союз. В польском правительстве были сильны позиции сил, выступавших против польско-советского сближения. Прежде всего, здесь следует назвать имя военного министра В. Сикорского. Выступая 20 июня в сейме с программной речью, он обрушился на русский и прусский милитаризм, которые хотят заставить Польшу быть мостом между ними. Негативно сказался на советско-польских отношениях и возникший осенью конфликт в связи с аккредитацией в Варшаве нового советского полпреда П. Войкова. Польское правительство длительное время отказывалось принять его, ссылаясь на причастность Войкова к убийству царской семьи. Так что тенденция к улучшению польско-советских отношений пробивала себе дорогу с большим трудом и не получила должного развития.

В советской историографии широко распространена точка зрения, что советское правительство стремилось ослабить антисоветское острие плана Дауэса через сближение с Польшей, так как он угрожал и ей. Однако урегулирование польско-советских отношений в тот момент сорвали правящие круги Польши [3, c.258]. Такая оценка представляется односторонней. Для советского руководства отношения с Германией были несравнимо важнее, чем отношения с Польшей. Поэтому мы вправе говорить о демонстрации со стороны СССР возможности сближения с Польшей с целью сделать Германию более сговорчивой, чем о стремлении к реальному улучшению советско-польских отношений. Тем более, что и Г. Штреземанн демонстрировал готовность сохранить рапалльскую политику, несмотря на сближение Германии с Западом.

Все же в последние два месяца 1924 г., пожалуй, можно снова говорить о некотором потеплении в советско-польских отношениях. Чичерин, выступая в октябре на 2-й сессии ВЦИК, как сообщали «Известия» 19 октября, заявил, что «с польшей можно ожидать улучшения отношений». Был урегулирован дипломатический конфликт, связанный с аккредитацией в Польше П. Войкова. Польские власти длительное время отказывались принять его в качестве советского полпреда, указывая на его причастность к расстрелу царской семьи. 4 ноября он прибыл в Варшаву, а 8 ноября вручил верительные грамоты. 12 декабря сейм ратифицировал советско-польские почтово-телеграфную и железнодорожную конвенции. В декабре в Берлине состоялась встреча сотрудника берлинского торгпредства Раевского с директором департамента торговли министерства промышленности и торговли Польши Танненбаумом. Польский представитель заявил, что группа во главе с Грабским и Скшиньским считает выгодным договориться с СССР, так как это позволило бы нормализовать экономическое развитие страны. Танненбаум предложил начать переговоры по широкому кругу проблем. Предполагалось достигнуть договоренности о признании территориальной целостности государств, невмешательстве во внутренние дела, неучастии во враждебных коалициях [16, с. 344]. 18 декабря это предложение обсуждалось на заседании политбюро ЦК ВКП (б). Советская сторона согласилась начать переговоры. Не исключалась даже возможность поездки в Варшаву наркома иностранных дел Г. Чичерина, чтобы придать переговорам необходимый импульс. В то же время в решении политбюро указывалось, что при ведении переговоров не следует отказываться от принципа исправления границ [51, с. 10].

В принципе, советская позиция совпадала с позицией Германии, которая предложила основным предметом советско-германских политических переговоров, начавшихся в середине декабря 1924 г., сделать польскую проблему, и прежде всего вопрос об оттеснении Польши «в ее этнографические границы» [48, с. 132–133].

19 декабря 1924 г. Москва сообщила польскому правительству о согласии начать переговоры и выразила готовность принять предложение о встрече министров иностранных дел [16, с. 344]. Войков в декабре в интервью для польской печати отметил улучшение советско-польских отношений в последнее время и высказал мнение, что открываются широкие возможности для развития торговли между двумя странами [16, с. 345].

Наряду с ухудшением экономического положения страны и неблагоприятным изменением международной ситуации, для польского правительства толчком к улучшению отношений с СССР явилось и успешное развитие советско-германских отношений. 16 октября «Известия» информировали читателей о назначении советской делегации для ведения торговых переговоров с Германией. Ее председателем был назначен Я. Ганецкий. Польская дипломатия имела информацию о предстоящих советско-германских переговорах еще до сообщения советской печати. 8 октября польское посольство в Берлине информировало свой МИД о беседе одного из советников посольства с начальником восточного отдела германского МИД. Германский дипломат в ходе беседы сообщил о скором, не позднее ноября, открытии советско-германских торговых переговоров. Польская сторона из этой беседы вынесла и убеждение, что немцы сильно разочарованы состоянием отношений с Россией и даже не стараются это скрывать от собеседника [52, ł. 93].

Советское правительство, напротив, подчеркивало положительную динамику в развитии советско-германских отношений в тот момент. Выступая на 2-й сессии ЦИК СССР, советский нарком иностранных дел отмечал дружеский характер отношений СССР с Германией, что, по его мнению, обусловлено чрезвычайно сильной экономической потребностью двух стран друг в друге, а также тем, что господствующие империалистические державы являются угрозой и для СССР и для Германии. Таким образом, Г. Чичерин фактически в очередной раз подчеркнул антиверсальскую направленность советско-герман-ского сотрудничества, что не могло не вызывать тревоги в Польше.

Нарком иностранных дел Г. Чичерин 11 ноября принял германского посла в Москве У. Брокдорф-Ранцау. В ходе беседы, которая согласно записи советской стороны носила «дружеский» и «конструктивный» характер, было достигнуто соглашение о начале торговых переговоров. Уже с 15 ноября они начались [53, с. 538–539, 541]. Советская печать 3 декабря сообщила об успешном ходе торговых переговоров с Германией [53, с. 565].

В этой связи в польских деловых кругах усилились опасения быть полностью вытесненными с российского рынка. Поэтому поляки решили активизировать свои дипломатические контакты с Москвой, чтобы заключить, прежде всего, экономическое соглашение. К тому же, в Варшаве все больше убеждались в невозможности договориться с Германией. В меморандуме МИД Польши от 6 августа 1924 г. отмечалось, что путь к нормализации отношений между Польшей и Германией закрыт теми отношениями, которые сложились между ними во время войны и ставшими ее результатом территориальными изменениями. Авторы меморандума подчеркивали: «… немцы не согласились с положением вещей, установленным Версальским договором, и что ожидают только благоприятного момента, чтобы восстановить довоенное статус-кво на своей восточной границе». Далее указывалось, что кардинальным способом обеспечения границ и независимости Польши со стороны Германии «есть независимость восточной пруссии в той или иной форме от Пруссии и империи и подчинение ее польскому влиянию» [43, s. 263, 265]. Такие планы Польши имели весьма призрачные шансы на успех. Следовательно, угроза со стороны Германии оставалась. Значит, надо было попытаться договориться с СССР. В случае успеха Польша не только значительно ослабила бы негативное влияние англо-германского сближения на свое внешнеполитическое положение, но и нанесла бы удар по советско-германскому блоку. Такой ход событий представлялся тем более реальным, что в конце года польское правительство располагало сведениями о больших трудностях в ходе советско-германских переговоров. Посольство в Берлине прислало 31 декабря сообщение в польский МИД, в котором перечислялись важнейшие предложения, выдвинутые Германией на переговорах, и отмечалось, что они все были отвергнуты советской стороной [54, ł. 105].

Одновременно Польша пытается укрепить союз с Францией. В начале ноября 1924 г. состоялся визит в Париж польского военного министра В. Сикорсокого. Одним из центральных вопросов переговоров было согласование политики в отношении Советской России и Германии. Они рассматривались как две страны, которые совместно выступали на международной арене. Франция также подтвердила свои обязательства снабжать Польшу оружием в случае ее конфликта с СССР [43, s. 289–292].