2 Польско-советские отношения в условиях

рурского кризиса

2.1 Реакция Советской России и Польши на оккупацию Рура

На рубеже 1922–1923 годов международная обстановка заметно обострилась. Французское правительство, используя в качестве предлога приостановку Германией выплаты репараций, начало 11 января 1923 г. оккупацию Рурской области. В ответ германское правительство прибегло к политике «пассивного сопротивления». Европа вновь оказалась на пороге большой войны.

События в Руре затрагивали интересы многих государств, которые пока не участвовали в конфликте. Среди них в первую очередь следует назвать Советский Союз и Польшу. Советское правительство в своей политике исходило из того, что в случае подчинения Германии французскому влиянию, СССР лишится своего единственного фактического союзника в Европе и окажется в полной международной изоляции. В этом случае реальной становилась угроза создания единого фронта капиталистических государств против СССР. К тому же Франция, по мнению советского руководства, являлась в тот момент наиболее сильным и опасным для СССР капиталистическим государством. А советская внешняя политика традиционно базировалась на постулате о необходимости противопоставления наиболее сильного капиталистического государства и более слабых, всячески раздувая имевшиеся между ними противоречия. Тем самым Москва не допускала создания единого антисоветского фронта, одновременно ослабляя своего главного соперника на международной арене. Все эти обстоятельства побуждали советское руководство быть в рурском кризисе на стороне Германии и оказывать ей поддержку. В сложившейся ситуации оно высказало идею заключения советско-германского договора в развитие Рапалло [1, с. 113].

Совершенно иной была позиция Польши. Победа Франции в рурском конфликте вела бы к ослаблению Германии и укрепляла бы Версальскую систему, что соответствовало польским государственным интересам. Ко многому обязывали Польшу и союзные обязательства перед Францией. Так что, во франко-германском конфликте Варшава неизбежно должна была занять сторону Франции. Изменение международной обстановки в связи с рурским кризисом оценивалось в польских политических кругах как благоприятное. Этот вывод базировался на том, что в сложившихся условиях роль польского государства как антигерманского союзника для Франции резко возрастала. Эту возросшую заинтересованность Парижа в союзе с Польшей решено было использовать для решения такой важной для нее задачи, как международное признание польско-советской границы. Для достижения этой цели правительство В. Сикорского считало необходимым проводить политику безусловной поддержки Франции.

Министр иностранных дел А. Скшиньский, выступая 19 января 1923 г. на заседании сеймовой комиссии по иностранным делам с изложением польской позиции по рурскому вопросу, отметил высокую степень заинтересованности Польши в союзе с Францией, а также важность выполнения Версальского договора. Как отмечала газета «Известия» от 24 января 1923 г., в заключении он подчеркнул: «Если бы Франция призвала нас к совместным действиям, мы, несомненно, дали бы свое согласие». На следующий день по этой же проблеме выступил премьер-министр В. сикорский, и его речь была во многом созвучна с выступлением Скшиньского. Он заявил о намерении решительно требовать от России и Германии выполнения ранее подписанных договоров. Таким образом, польское правительство демонстрировало свою готовность активно поддержать Францию. С. Кутчеба так характеризовал степень взаимодействия польской внешней политики с французской в опубликованной в 1923 г. монографии: «Польская политика идет в одном направлении с французской и расхождения между ними нет никакого» [2, s. 32–33].

В условиях рурского кризиса для Польши очень важно было, как будут развиваться советско-германские отношения. Поэтому Варшава очень внимательно следила за их состоянием. Польское посольство в Берлине 3 января прислало в МИД информацию о том, что в ближайшее время должны начаться важные советско-германские экономические переговоры [3, ł. 7]. В связи с обострением международной обстановки для польских правящих кругов вновь приобрел особую актуальность вопрос о возможном советско-германском военном союзе. Польский МИД обратился с запросом в посольство в Берлине по поводу возможного заключения военной конвенции между Германией и Советской Россией. В ответе посольства от 22 декабря 1922 г. сообщалось, что договор пока не подписан. Но он полностью подготовлен и может быть подписан в любую минуту. Посольство ссылается на слова А. Мальцана, который сказал, что договор может быть подписан в течение трех дней. По мнению польских дипломатов, препятствием для подписания договора в настоящий момент является то, что «канцлер Куно сориентирован больше на Запад и в связи с этим заключение договора равносильно перечеркиванию всей западной политики, что для него весьма не симпатично». Но при этом посольство указывает на продолжающиеся поставки из Германии в Россию военных материалов [4, ł. 12]. Ту же информацию о поставках военных грузов из Германии в Советскую Россию германское посольство подтверждает и в телеграмме в Варшаву от 25 января. Она также содержит сведения о деятельности на территории Германии бюро, занимающихся вербовкой германских офицеров в Россию [5, ł. 17]. Польский МИД со своей стороны информировал посольства в Москве и Харькове об активном развитии советско-германского военного сотрудничества в телеграмме от 20 января 1923 г. [6, ł. 10]. Эти же сведения подтверждает и польский генеральный штаб. Он сообщил в МИД 2 января 1923 г. об активном развитии советско-германского военного сотрудничества, включая прибытие немецких офицеров и поставки военных материалов в Россию [7, ł. 21]. Однако посольство в Москве придерживалось иного мнения относительно развития советско-германского военного сотрудничества. Оно сообщало в телеграмме в МИД от 22 января 1923 г. об отсутствии у него сведений о поставках в Россию германских военных материалов и прибытии германских офицеров в последнее время [8, ł. 15].

Итоги дискуссии по вопросу о существовании советско-германского военного договора подвел польский МИД уже в марте 1923 г. 20 марта он разослал циркулярную телеграмму в ряд посольств, в том числе в Москву и в Берлин. В ней сообщалось о полученной из заслуживающего доверия источника информации о ходе советско-германских переговоров о подготовке договора о военном союзе. МИД делал вывод о неоправданности слухов о заключении военной конвенции между Советской Россией и германией еще одновременно с заключением советско-германского торгового соглашения 6 мая 1921 г. По информации польского МИД такие переговоры кабинетом Вирта действительно велись. Они затем были продолжены кабинетом В. Куно и привели практически к полной подготовке военной конвенции. Но канцлер и президент Германии признали конец 1922 – начало 1923 г. неподходящим моментом для заключения военного союза с Советской Россией, так как это могло бы повредить отношениям Германии с Англией и США. Германское правительство рассчитывало на их помощь в решении репарационного вопроса [9, ł. 90–91].

Учитывая возможность польского выступления на стороне Франции, советская дипломатия предприняла действия, направленные на предотвращение такого выступления. Тем более, что информация из Варшавы усиливала тревогу Москвы. Еще 9 января Л. Оболенский сообщал об имеющихся у него сведениях о намерении французов начать в ближайшее время вторжение в Рурскую область, а «польская поддержка пойдет (в случае, если занятие Рурской области вызовет осложнения) в направлении занятия Данцига (на всякий случай, как базу для французского флота), немецкой части Верхней Силезии». Далее Л. Оболенский, ссылаясь на полученные им агентурные сведения, сообщал об активной подготовке польского генштаба к мобилизации нескольких возрастов. 16 января Л. Оболенский еще раз повторил информацию о подготовке поляками выступления на Данциг и немецкую Силезию. По его словам уже объявлена мобилизация и производится переброска воинских частей [10, л. 11].

В этих условиях СССР решил прибегнуть к дипломатическому нажиму на Польшу, чтобы не допустить ее вмешательства во франко-германский конфликт. Член коллегии НКИД Я. Ганецкий 16 января сообщил полпреду в Варшаве о решении советского правительства предупредить поляков, «что мы не можем быть индифферентными к предполагаемой у них мобилизации и, если такая произойдет, вынуждены будем сделать соответствующие выводы». Перед Л. Оболенским ставилась задача довести эту информацию до А. Скшиньского. Одновременно в Москве Я. Ганецкий планировал встретиться с Р. Кноллем, чтобы и ему сообщить советскую позицию по этому вопросу. В то же время советское правительство решило не прибегать к военной демонстрации на польской границе. Ганецкий объясняет это желанием избежать как значительных расходов, так и возможных внешнеполитических осложнений [11, л. 6]. Решено было оказать экономический нажим на Польшу через саботаж выполнения советских материальных обязательств по Рижскому договору. А. Скшиньский в инструкции для иностранных представительств от 23 января 1923 г. констатировал, что Россия очень медленно выполняет Рижский договор, и Польша получила только 3% ценностей, которые были вывезены с ее территории во время Первой мировой войны. Не было, в частности, получено золото, передача которого была предусмотрена ст. 13 Рижского договора. [12, s. 236].

Одновременно в советской прессе была развернута пропагандистская компания, имевшая целью изобразить Польшу как страну, имеющую агрессивные намерения в отношении СССР и Германии. Так, 21 января «Известия» опубликовали статью одного из крупнейших советских руководителей В. А. Антонова-Овсеенко, в которой Польша обвинялась в стремлении захватить Восточную Пруссию на западе и Белоруссию и Литву на востоке. Автор высказывал мнение, что польское правительство может воспользоваться рурским кризисом для развязывания войны против своих соседей. Антонов-Овсеенко особо отмечал, что «окончательное подавление Германии является величайшей угрозой для советской России». Этот тезис и был определяющим в советской позиции в связи с рурским кризисом. Статья, автором которой являлся высокопоставленный советский деятель, должна была быть воспринята в Варшаве как публичное изложение советской позиции и предостережение от вмешательства в рурский конфликт.

В советской историографии сложилась точка зрения, что Польша под давлением Франции готова была в любой момент вторгнуться в Германию [13, с. 145]. Однако, на наш взгляд, польскую позицию нельзя трактовать столь однозначно. Как советское, так и польское правительства, не хотели в это время доводить дело до вооруженного столкновения. Еще 14 января 1923 г. В. Копп писал Л. Оболенскому в Варшаву, что польский представитель в Москве заверял Г. Чичерина в миролюбии польского правительства. Также польские власти проявляли особую предусмотрительность по отношению к советскому полпреду в Варшаве. Все это свидетельствовало, по мнению В. Коппа о том, что «Польпра довольно трезво учитывает положение Польши, как положение некоторой изоляции и крайне нуждается в корректных отношениях с нами». При этом СССР рассчитывал «протолкнуть кое-какие щекотливые вопросы» в отношениях с Польшей [14, л. 3]. Исходя из общего контекста советской политики в отношении Польши, видимо, речь идет о пересмотре материальных обязательств по Рижскому договору. В этих условиях Москва решила проинформировать польское правительство, что Советский Союз останется нейтральным во франко-германском конфликте, а все сведения о советской мобилизации не соответствуют действительности. Советское руководство пришло к выводу, что Польша все же не выступит против Германии, так как и Англия, как писал полпред в Варшаве Л. Оболенский в телеграмме от 30 января, «усиленно рекомендует ей оставаться нейтральной». Далее он подчеркивал, что, если Польша все же проведет мобилизацию и захватит германские территории, то СССР уже не сможет оставаться в стороне [15, л. 15–16]. Позицию, изложенную полпредом в Варшаве разделяло и руководство НКИД. Я. Ганецкий писал Л. Оболенскому: « наше правительство решило не ангажироваться и пока никаких официальных шагов перед Польпра не предпринимает» [16, л. 9]. По сути, советская позиция сводилась тогда к выжиданию и предложению Польше о взаимном невмешательстве в рурский конфликт. На начальном этапе рурского кризиса Советский Союз решил ограничиться в основном моральной поддержкой Германии. Именно эти слова и были употреблены в советской ноте, направленной правительству Германии 17 января [17, с. 102–103].

Воздерживаясь от выступления против Германии, польское правительство исходило из понимания того, что вести борьбу одновременно против Германии и России практически невозможно, а советские демарши и выступления в прессе не оставляли сомнения, что СССР не останется нейтральным в случае польско-германского конфликта. Такое же впечатление у поляков стремилась создать и германская дипломатия. Польский посол в Берлине сообщал 23 февраля, что главная цель германской пропаганды сформировать у поляков убеждение, что в случае выступления Польши в разразившемся франко-германском конфликте, Советская Россия неизбежно выступит против Польши. Это ведет к нейтрализации «нашей политики в теперешнем европейском конфликте», а это является главной целью германо-российской дипломатической акции. Посол делал вывод о наличии в Германии влиятельных политических сил, в том числе, возможно, и в правительстве, «которые делают ставку на военную помощь России в деле отпора Франции» [18, ł. 76–79]. В целом польские правящие круги сделали вывод, что СССР не вмешается в германо-французский конфликт, пока это же не сделает Польша. Воинственные заявления Москвы и пропаганда советской поддержки Берлином воспринимались в Варшаве как сдерживающий фактор в отношении Польши. И пока СССР ограничивался лишь моральной поддержкой Германии, Польша также занимала выжидательную позицию в отношении франко-германского конфликта.

Тревожные для польского правительства сведения приходили из посольства в Берлине. Оно информировало Варшаву 12 января о настойчивых попытках советского правительства добиться от Германии заключения военной конвенции. Общий курс советской политики в условиях рурского кризиса характеризовался как стремление использовать тяжелое положение Германии, чтобы «крепче привязать ее к себе». Однако, по сведениям польского посольства в Берлине, правительство Куно отвергло все советские предложения относительно военного союза [19, ł. 78–80]. Польский посол в берлине сообщал в тот же день и о беседе с Мальцаном. Представитель германского МИД сообщил, что в последнне время Советская Россия демонстрирует усиленую активность в отношении Польши. При этом большевики считают внутреннее положение Польши благоприятным для осуществления их планов. Немцы, по словам Мальцана, даже отозвали посла из Москвы, чтобы не возникло подозрения об их причастности к советской акции в отношении Польши [20, ł. 24–25]. Германская дипломатия, сообщая полякам в ходе этих бесед о советских планах в отношении Польши, стремилась отвлечь внимание Варшавы в сторону востока и ослабить ее интерес к германо-французскому конфликту. Также германкий МИД стремился внушить польским представителям мысль об угрозе со сторны СССР и тем самым парализовать возможные действия Польши в отношении Германии. Было очевидно, что польские правящие круги не могла не насторожить информация о стремлении советского руководства добиться более тесного военного сотрудничества с Германией на антипольской основе.

Как уже отмечалось, польское правительство стремилось использовать сложившуюся международную ситуацию, чтобы добиться признания ведущими государствами своих восточных границ, установленных Рижским договором. 1 марта 1923 г. в информационном бюллетене центрального белорусского пресс-бюро в Ковно сообщалось со ссылкой на белорусский посольский клуб, что 12 февраля 1923 г. в польском сейме состоялась дискуссия по вопросу о восточной границе Польши, установленной Рижским договором. Все ее участники высказали сожаление, что восточная граница польши не санкционирована Европой и отметили, что важнейшей задачей внешней политики должно быть наибыстрейшее правовое установление польской восточной границы через получение международной санкции [21, л. 18–19]. Франция, заинтересованная в условиях рурского кризиса иметь в лице Польши надежного союзника против Германии, поддержала Варшаву в этом вопросе. 15 марта 1923 г. совет послов Антанты принял дополнительный протокол к Версальскому договору, согласно которому восточные границы Польши получили международное признание. Это вело к распространению на них гарантий Лиги наций, что повышало уровень их безопасности. Подписание названого протокола явилось крупной победой польской дипломатии. В то же время для Советского Союза это стало неприятным моментом, так как он всячески противился любым юридическим подтверждениям установленной Рижским договором границы, которая была для него неприемлема и пересмотра которой он рассчитывал добиться в будущем.

Еще одна важная для Польши международная проблема, которую она пыталось решить в условиях разразившегося рурского кризиса, считая сложившиеся международные условия благоприятными, – мемельская. министр иностранных дел Польши М. Сейда 7 февраля направил ноту своему французскому коллеге, в которой пытался получить поддержку франции в польских претензиях относительно присоединения Мемеля [22, л. 26]. Однако польские притязания на Мемель не нашли поддержки со стороны великих держав, и этот город-порт был включен в состав Литвы. Характерно, что в мемельском конфликте СССР однозначно был на стороне Литвы против Польши. В телеграмме, направленной 23 января Л. Оболенскому в Варшаву, Ганецкий сообщает, что литовцы зондировали у Москвы вопрос о присоединении Мемеля, и советское правительство «благословило их на этот «геройский подвиг»». Причем в телеграмме подчеркивается, что сделано это было Москвой с ведома германского правительства [16, л. 7]. Содержание этого дипломатического документа служит еще одним подтверждением тесной координации советской и германской внешней политики, причем во многом на антипольской основе, после заключения Рапалльского договора.

В польских политических кругах в свою очередь существовала тенденция рассматривать включение Мемеля в состав Литвы в контексте реализации совместных внешнеполитических планов Германии и советской России. С. Грабский писал в 1923 г. в связи с этими событиями: «Присоединение Клайпеды к Литве – это повторное утверждение Германии в устье Немана, это создание немецкого барьера, отодвигающего Польшу от Балтики, это преодоление преграды, которую поставили мы на Двине между Россией и Германией» [23, s. 91].

В условиях рурского кризиса Польша пошла на обострение данцигского вопроса, считая момент удобным, чтобы оказать давление на вольный город, а через него и на Германию. Л. Оболенский в телеграмме Г. Чичерину от 27 марта пишет о намерении поляков захватить Данциг. Однако окончательное решение польского правительства по этому вопросу, по его мнению, будет зависеть от позиции Англии [24, л. 62]. Затем советская пресса на протяжении мая – июня 1923 г. внимательно следила за развитием польско-данцигского конфликта. При этом из публикаций отчетливо видно, что советская сторона занимала явно антипольскую позицию в этом противостоянии.

Начальный период рурского кризиса продемонстрировал, что СССР не допустит польского вмешательства в германские дела и присоединения к польскому государству каких-либо германских территорий. А такие планы у определенных политических кругов Польши действительно имелись. Но, чтобы их осуществить, полякам необходимо было отделить Германию от России, лишить ее советской поддержки. Польская дипломатия в это время предпринимает попытку вбить клин в советско-германские отношения, демонстрируя сближение с СССР. 10 февраля польское представительство в Москве направило советскому правительству ноту, в которой предлагалось возобновить торговые переговоры. Ответная советская нота от 14 февраля содержала предложение начать переговоры 26 февраля в Москве. Фактически они начались 9 марта [25, с. 216–218]. Однако переговоры в условиях неурегулированности вопроса выполнения Рижского договора практически не имели шансов на успех и уже в апреле были прерваны. В телеграмме Я. Ганецкого Л. Оболенскому в Варшаву, датированной 16 марта, в качестве важнейшей внешнеполитической задачи намечалось добиваться смягчения советских обязательств по Рижскому договору, причем подчеркивалось, что «хорошо бы по типу Рапалло» [26, л. 49]. Поляки, конечно, не могли согласиться с пересмотром материальных обязательств по мирному договору, но добиться его выполнения в этом аспекте им было крайне трудно. Как справедливо замечает С. Кутчеба: «При заключении Рижского договора забыли о гарантиях и теперь от доброй воли советского правительства зависит, выполнять этот трактат или нет. А доброй воли там не много» [2, s. 58]. Такие расхождения в позициях сторон и обусловили практически неизбежный провал польско-совестких переговоров. Влияние германского фактора на советско-польские отношения в это время было так велико, что поляки вряд ли могли рассчитывать на улучшение отношений с СССР, не пойдя на очень большие уступки.

В связи с появившимися в начале марта слухами о возможном расширении французской зоны оккупации и увеличении численности оккупационной армии, советское руководство сочло не лишним снова напомнить Польше о необходимости не вмешиваться во франко-германский конфликт. 1 марта состоялась беседа Чичерина с польским поверенным в делах Кноллем. Советский нарком иностранных дел заявил, что «ввиду общеполитической роли Польши, какие бы то ни было ее агрессивные предприятия, даже в другом направлении, могут представлять для нас опасность [25, с. 219]. Безусловно, под другим направлением здесь подразумевается германское. Это заявление должно было послужить Польше предупреждением против атаки в сторону Германии. Последняя, чувствуя советскую поддержку, в марте заняла более жесткую позицию в вопросе урегулирования рурского кризиса. Это отмечалось в циркулярной телеграмме польского МИД в ряд посольств 20 марта [27, ł. 91].

Оболенский как раз в это время сообщал из Варшавы о чрезвычайно сильном нажиме со стороны Франции на Польшу с требованием «немедленной акции содействия в Рурском вопросе». Далее полпред отмечал, что Варшава упорно противится этому и одной из главных причин такого поведения Польши являлась боязнь «нашего вмешательства» [28, л. 49]. Так что, Германия уже пожинала плоды сотрудничества с СССР. Именно советский нажим на Польшу, наряду с английским, явились главными сдерживающими факторами для правительства Сикорского в первые месяцы рурского кризиса. Как отмечала польская газета «Дрога», «обороняться от Германии, имея в тылу русскую опасность, было бы для нас очень трудно, даже если бы нам на помощь поспешили Франция и Румыния» [29, s. 134].

В середине апреля премьер-министр В. Сикорский выступил с резким заявлением в адрес как западного, так и восточного соседа Польши. В донесении польского посольства в Берлине отмечалось, что речь вызвала крайне негативную реакцию в Германии. Ее восприняли как антигерманскую. По мнению польских дипломатов, Сикорский своей речью показал рост международного авторитета Польши в условиях рурского кризиса и после признания Антантой польской восточной границы. Эти обстоятельства должны были заставить Германию, как рассчитывали поляки, пойти на улучшение отношений с Польшей [30, ł. 120–121].

Советская поддержка Германии, когда возникла угроза распространения французской оккупации на восток этой страны, становится более активной. В середине марта Чичерин снова встречался с Кноллем и попросил его передать французскому правительству ноту, в которой выражалась обеспокоенность в связи с возможностью французского продвижения в сторону Берлина и заявлялось, что Россия не может оставаться равнодушной в случае расширения зоны оккупации ближе к Висле». Р. Кнолль увидел за советской просьбой сговор СССР и Германии. Он считал, что это Германия подтолкнула советское правительство к такому шагу, пытаясь спровоцировать выступление Советского Союза против Франции и Польши. Поэтому он отказался принять ноту [31, л. 65]. Видимо, в Москве и не рассчитывали, что поляки передадут ноту в Париж, а стремились лишний раз подчеркнуть свою позицию, направленную на поддержку Германии, и еще раз предостеречь Польшу от вмешательства в германские дела.

Однако, судя по всему, в Москве не очень-то верили в возможность польского вторжения в Германию. Даже Оболенский, который в начале рурских событий постоянно предупреждал НКИД о военных приготовлениях Польши, теперь изменил свое мнение. В пространной телеграмме от 13 марта на имя Я. Ганецкого, он делает вывод, что все польские военные приготовления сделаны под нажимом Франции и на французские деньги, и являются не более чем демонстрацией. То есть, реальной угрозы перехода Польши к активным действиям нет. Кроме того, как считал Л. Оболенский, Польша оказалась не в состоянии вести наступательную войну в силу экономических причин. Страна переживала глубокий экономический кризис. В той же телеграмме он отмечал: «Начиная с января 1923 г., благодаря финансовому краху польской валюты и тяжелому экономическому положению в стране, польский генеральный штаб убедился, что думать и вести наступательную войну и вообще втягиваться в войну Польша … не может» [32, л. 57, 58, 59].

Апрель – май 1923 г. ознаменовались дальнейшим обострением международной обстановки, в том числе и польско-советских отношений. В апреле в очередной раз зашли в тупик и были прерваны польско-советские торговые переговоры. СССР вмешался в конфликт между Польшей и Литвой, оказывая последней дипломатическую поддержку. Москва резко протестовала против юридического закрепления за Польшей Восточной Галиции.

Также советское руководство предпринимало шаги, направленные на ослабление позиций Польши в «восточных крессах». Штаб польского 9-го корпуса, расположенного в Бресте, в конце марта – начале апреля отмечал усилия Москвы по подготовке антипольского восстания в Западной Беларуси. В донесениях командования 9-го корпуса указывалось на направление советской стороной инструкторов на территорию Польши для подготовки восстания, а само оно намечалось на середину мая. При этом польские военные считали, что оно будет поддержано регулярными частями Красной Армии и литовских вооруженных сил [33, л. 5].

Ослабление позиций Польши на восточных окраинах было одним из центральных пунктов политики советского правительства. При этом активно использовался национальный вопрос на этих территориях. И. Лоренц писал Л. Оболенскому весной 1923 г. о целесообразности со стороны БССР заявить о заинтересованности в территориях, «лежащих к востоку от признанной нами границы Литвы». Такое заявление облегчается, по мнению советского дипломата, тем обстоятельством, что БССР не ратифицировала Рижский договор. В предполагаемой ноте протеста белорусское советское правительство должно было указать, что оно не может ратифицировать рижскую границу из-за систематического нарушения польским правительством прав белорусов на территории Польши. В данной телеграмме прямо говорится и о конечной цели советской политики в отношении Западной Беларуси и Западной Украины, которая предполагала их присоединение к СССР: «Нечего подчеркивать, как важно для нас укреплять недовольство в польских окраинах и создавать там тяготение в пользу советских республик» [34, л. 38–39].

В то же время советско-германские отношения шли по восходящей линии. 1 марта было подписано соглашение о продаже Германии не менее 15 млн. пудов советского зерна [17, с. 54]. Активно развивалось и военное сотрудничество между СССР и Германией. В январе в Берлин прибыла делегация во главе с заместителем председателя РВС Склянским для размещения военных заказов на заводах Германии. Переговоры между советскими и германскими военными продолжались и в феврале – марте. В июне Берлин посетил главный начальник воздушного флота СССР Розенгольц [35, с. 8]. Начались советско-германские торговые переговоры, за ходом которых, кстати, внимательно следила польская дипломатия. В донесении польского посла в Берлине от 10 июля подробно излагался ход этих переговоров, их цели и обсуждаемые вопросы [36, ł. 147]. В письме, направленном германскому правительству по случаю годовщины Рапалльского договора, Чичерин имел достаточно оснований употребить по отношению к Германии эпитет дружеская [1, с. 114].

Как реакция на упрочнение советско-германского сотрудничества все больше укреплялись польско-французские связи. В Польшу зачастили высокопоставленные французские военные. В апреле состоялся визит генерала Лерона, а 2–13 мая в Польше находился маршал Фош. Эти визиты вызвали определенное беспокойство, как в Москве, так и в Берлине. И для этого имелись основания. Так, во время визита Фоша польские и французские военные обсуждали различные варианты совместных действий в случае расширения конфликта с Германией. Фош требовал, чтобы в случае войны польская армия сосредоточила основные силы на берлинском направлении. Поляки считали, что в первую очередь им следует занять Восточную Пруссию и Померанию. Они высказали также уверенность, что выступление против Германии неизбежно приведет и к конфликту с СССР. Поэтому польский генштаб считал необходимым оставить достаточно крупные военные силы и на восточной границе. Французы согласились с польскими предложениями [37, s. 88]. Фактически, в ходе визита Фоша был согласован план совместных польско-французских действий на случай войны одновременно против СССР и Германии. После польско-французских военных переговоров позиция Польши по отношению к Германии несколько ужесточилась. 27 апреля поляки призвали из запаса военнообязанных 1896 и 1897 годов рождения [38, с. 145]. Польское правительство потребовало от Германии закрыть консульство в Торне до 15 мая.

В конце мая в Польше происходит очередная смена правительства. На смену кабинету В. Сикорского пришло правительство В. Витоса. Пост министра иностранных дел занял М. Сейда. Преобладающим влиянием в новом правительстве пользовались представители правых политических сил, что породило в Москве надежду на позитивные изменения в польской политике по отношению к Советскому Союзу. Определенные основания для такой точки зрения у советского руководства имелись. Польские правые всегда считали Германию, а не Россию главным и наиболее опасным врагом Польши и говорили о неизбежности польско-германской войны. С Россией же, по их мнению, следовало стремиться к нормализации отношений. Вот как оценивает внешнеполитическую линию польской эндеции в телеграмме в Москву от 1 февраля 1923 г. Л. Оболенский: «Эндеки (Грабский) открыто заявляют, что германская опасность – основной момент для нашего сближения, ибо нам эта опасность угрожает не меньше, чем Польше». В результате, по мнению польских правых политиков, «единство наших интересов с Польшей против Германии рано или поздно под руководством Франции должно будет непременно выявиться». Таким образом, основой для польско-русского сближения польская правица считала совместное противодействие германской угрозе, которую она считала реальной для Польши и России. Чтобы противостоять ей, Россия должна была пойти на значительное улучшение отношений с Польшей и Францией за счет близости с Германией. Но далее в своей телеграмме Л. Оболенский справедливо заметил, что такой ход событий маловероятен, так как «наша общая линия международной политики направлена в противоположную сторону, и трудно ожидать субъективного и объективного улучшения отношения к нам Польши [39, л. 2]. Таким образом, советский полпред в Варшаве считает, и в этом с ним можно вполне согласиться, что приоритет тесного сотрудничества с Германией в советской внешней политике являлся основным препятствием на пути к улучшению советско-польских отношений. Прогерманская ориентация советской внешней политики вела к тому, что даже польские правые политики стояли на антироссийских позициях и искали поддержки у Франции. Так что, надежды советского руководства на то, что приход к власти в Варшаве нового правительства приведет к существенным позитивным изменениям в польской политике по отношению к СССР, были безосновательны. Пока Советский Союз поддерживал дружеские отношения с Германией, трудно было рассчитывать на улучшение польско-советских отношений.

Также на политику польских правых партий влияла и надежда на скорое падение большевистского режима. Л. Оболенский в телеграмме в Москву на имя Л. Карахана отмечал, что Сейда в своей политике ставит задачу подготавливать почву для урегулирования отношений с будущей Россией. Хаосом и слабостью, которые, по мнению поляков, были характерны для России в тот момент, необходимо было воспользоваться для ускорения дела объединения восточных окраин с остальной Польшей. Учитывая такую позицию М. Сейды, как представителя польского правого политического лагеря, Л. Оболенский делал вывод, что советскому руководству следует оставить попытки завоевать симпатии польской эндеции. К тому же Л. Оболенский указывал и на классовую враждебность польской правицы советскому государству, что делало еще более проблематичным для Москвы налаживание сотрудничества с новым польским правительством В. Витоса [40, л. 106].

То, что представителем Польши в советской России в тот момент являлся Р. Кнолль, было еще одним субъективным фактором, не содействовавшим улучшению польско-советских отношений. НКИД информировал 22 мая Л. Оболенского: «Кнолль стоит на той точке зрения, что нельзя строить отношения Польши с Совроссией, забывая о том, что Советы скоро провалятся и что на смену им придет новая Россия» [41, л. 95]. В польских правящих кругах в тот момент достаточно широко было распространено мнение о предстоящем падении большевистского режима и необходимости готовиться строить отношения с постсоветской Россией. Это, безусловно, отрицательно влияло на отношения между двумя странами. В качестве важнейшего условия польско-советского сближения новое польское правительство рассматривало точное выполнение Советским Союзом Рижского договора. В заявлении в сейме 3 июня 1923 г. премьер-министр В. Витос подчеркивал, что в отношениях с Россией Польша искренне желает полного выполнения Рижского договора, а советское правительство противится выполнению своих обязательств. Это был еще один важный фактор, препятствовавший нормализации отношений между двумя странами.

Тем не менее, проблема улучшения двусторонних отношений летом 1923 г. стала активно обсуждаться как в Москве, так и в Варшаве. М. Сейда во время своей первой встречи с Л. Оболенским заявил о необходимости «установить прочные и незыблемые основы мирного добрососедского сожительства, а также сотрудничества с Советской Россией». Далее польский министр иностранных дел подчеркнул, что основой для этого должно стать выполнение обязательств по Рижскому договору [42, л. 102]. Но советское правительство как раз и стремилось использовать нахождение у власти в Польше правых политических сил, чтобы добиться аннулирования своих обязательств. В интервью газете «Манчестер Гардинг», опубликованном и в «Известиях» 20 июня, Г. Чичерин подчеркнул, что лидеры нового польского правительства заявляют себя сторонниками мирных, деловых отношений с Россией. Советское руководство, со своей стороны, готово начать переговоры обо всех еще не разрешенных вопросах польско-советских отношений.

Основные направления советской политики по отношению к Польше в новых условиях были определены решением политбюро от 14 июня. В нем говорилось о желательности сближения, прежде всего экономического, с Польшей, но оно ставилось в зависимость от согласия поляков аннулировать советские материальные обязательства по Рижскому договору. Информируя об этом решении полпреда в Варшаве Л .Оболенского, член коллегии НКИД В. Копп указывал, что наилучшим выходом было бы аннулирование советских платежей Польше [43, л. 108]. Советская сторона всевозможными способами затягивала передачу материальных ценностей Польше в соответствии с Рижским договором. Член коллегии НКИД Я. Ганецкий признавал это в письме полпреду в Варшаве, датированным 1 июня 1923 г. Он писал: «Без преувеличения можно сказать, что мы за прошедшие два года выполнили не более одной сотой обязательств. В этом вопросе мы проявили саботаж максимальный» [44, л. 103]. Такая позиция советского правительства также не способствовала нормализации польско-советских отношений. Как видно из выше сказанного, каждая из сторон стремилась достичь улучшения отношений на своих условиях, зачастую игнорируя интересы другой стороны.

Уже в конце июня стало очевидно, что Польша не желает идти на любые уступки СССР в вопросе выполнения Рижского договора, на что рассчитывало советское правительство. Это вызвало трудно скрываемое раздражение в советских дипломатических кругах. Член коллегии НКИД Копп в связи с этим писал в Варшаву Оболенскому 29 июня: «Укажите ему (М. Сейде – Н. Мезга), что на нас эти разговоры о необходимости сделать первые шаги для выполнения Рижского договора создают впечатление старых надоевших мелодий и кажутся находящимися в противоречии с первоначальными заявлениями Сейды» [45, л. 130]. В то же время среди советских дипломатов была распространена другая точка зрения. Они считали, что польское правительство, учитывая реальное положение вещей, не будет проявлять настойчивости, чтобы добиться от Советского Союза выполнения материальных обязательств по Рижскому договору. И. Лоренц писал 3 июля в Москву: «… я склонен считать, что мы не стоим перед серьезной польской попыткой заставить нас выполнить полностью договор. Они (эндеки – Н. Мезга) отдадут преимущество тому, чтобы получить то, что мы согласны будем дать и сделают вид, что договор выполнен» [46, л. 30–31].

Точка зрения, что Польша пойдет на уступки в деле выполнения Рижского договора, нашла отражение и в директиве политбюро ЦК ВКП(б) к переговорам с Польшей, о которой В. Копп писал Л. Оболенскому в телеграмме от 13 июля. Советское руководство считало необходимым связать заключение торгового договора с Польшей с пересмотром советских обязательств по Рижскому договору. Намечалось «… предложить Польше 20 млн. золотых рублей как сумму, которой должны быть погашены все претензии Польши по Рижскому договору, за исключением промышленной собственности в натуре и культурных ценностей …». Выплата этой суммы должна была осуществляться с рассрочкой на 10 лет. Далее В. Копп отмечает, что польское правительство, скорее всего, не согласится вести переговоры на этой основе. Чтобы заставить его, необходимо заявить, что «Россия и дальше будет саботировать мирный договор, и Польша получит мизер» [47, л. 148–149]. Именно коренное расхождение позиций сторон по вопросу выполнения Рижского договора стало главной причиной того, что торговые переговоры между СССР и Польшей до начала 1924 г. так и не возобновились. А это стало важным препятствием на пути реального улучшения советско-польских отношений.

Польские власти отмечали действия советского руководства, способствовавшие росту напряженности в отношениях между двумя странами. В начале лета СССР прекратил передачу Польше ценностей, предусмотренную Рижским договором. Мотивировалось это продолжавшимися вторжениями вооруженных банд с польской территории [38, c.169]. В начале июля в инструкции, которую М. Сейда направил Кноллю в Москву, говорилось о посылке советской стороной на территорию Польши агентов для проведения диверсий. Также указывалось на военные приготовления советской России, которые имели якобы целью проведение военной операции против Польши в «случае возникновения в Германии революционного движения» [48, л. 137]. В связи с прекращением Советским Союзом выполнения материальных обязательств по Рижскому договору и назреванием революционных событий в Германии, Польша стала чинить препятствия советском транзиту в эту страну через свою территорию. В частности, возникли трудности с перевозкой советского зерна в Германию [38, с.175].

Но даже только разговоры об улучшении отношений между Польшей и СССР вызвали беспокойство в Берлине. Кнолль в послании в Варшаву от 9 июля отмечал, что намерение Советского Союза к улучшению отношений с Польшей вызывает беспокойство у представителей третьих стран, прежде всего Германии [25, с. 239]. Правящие круги Германии опасались, что Польше тем самым удастся в известной степени преодолеть внешнеполитическую изоляцию.

Однако не только в Берлине внимательно следили за развитием польско-советских отношений, но и в Москве проявляли большой интерес к отношениям польско-германским. Полпреду Л. Оболенскому из наркомата иностранных дел была поставлена задача: «Особое внимание уделить политике эндеков по отношению к Германии. Здесь крайне сложный узел взаимоотношений и нам пока важнее всего быть точно информированными о конкретных намерениях польского правительства» [49, л. 111]. С приходом к власти в Польше правого правительства антигерманская тенденция в польской внешней политике усилилась. Польша выступила с инициативой подписания соглашения о дополнительных гарантиях со стороны германии в отношении германской восточной границы. МИД поручил польскому посольству в Париже обратиться к французскому правительству с предложением предпринять совместные шаги, чтобы добиться от Германии дополнительных гарантий неприкосновенности польско-германской границы. Однако французская дипломатия ответила отказом на указанное предложение польской стороны. Отрицательная позиция Франции в отношении польской инициативы была доведена до правительства Польши и ее посольством в Варшаве [50, ł. 169–170]. В принципе, усиление антигерманской тенденции в польской политике отвечало интересам СССР, так как это должно было подтолкнуть Берлин в направлении еще более тесного сотрудничества с СССР, в чем советское правительство было крайне заинтересовано.

Напряженные отношения с Россией и Германией побуждали Поль-шу к укреплению связей со старыми союзниками и к поиску новых. Выступая в сейме 10 июня, М. Сейда заявил, что польско-румынский союз необходимо дополнить сотрудничеством с Чехословакией и Югославией, с тем, чтобы на севере союз опирался на прибалтийские государства. Этим польское правительство рассчитывало гарантировать как западную, так и восточную границы страны. Но ему следовало учитывать ту негативную реакцию, которую такие планы неизбежно должны были вызвать в Москве и в Берлине. Ведь было очевидно, что эта система союзов должна была стать барьером между СССР и Германией. И вскоре, действительно, стали обнаруживаться признаки беспокойства в этих странах, вызванные польскими намерениями создать под эгидой Польши систему союзов между Балтийским и Черным морями. Это беспокойство особенно активно проявлялось в отношении планов создания польско-балтийского союза. Как отмечал Оболенский, этот союз создавался с целью отрезать Советскую Россию от Германии [51, л. 20].

Однако на прибалтийском направлении польскую дипломатию ожидала неудача. Она не смогла на проходившей в середине июля конференции представителей Польши и Прибалтийских стран осуществить идею создания военно-политического союза с участием этих государств. Страны Прибалтики, прежде всего Финляндия, отвергли польскую инициативу. Финская печать отмечала антигерманскую направленность польской политики, что для Финляндии было абсолютно неприемлемо. Финны подверглись очень сильному нажиму Германии, которая стремилась не допустить расширения польского влияния в этом регионе. В этом же направлении действовала и советская дипломатия. Англия также не хотела допускать усиления позиций Польши в Прибалтике, так как это вело к росту здесь французского влияния. Позиция трех названных государств и привела к провалу польских планов. После завершения польско-балтийской конференции советская печать с удовлетворением констатировала провал планов Польши по созданию союза с балтийскими государствами.

Другим направлением, где польская дипломатия летом 1923 г. проявляла большую активность, были страны Малой Антанты. В июле, в преддверии конференции Малой Антанты, в польской прессе стал активно обсуждаться вопрос о вступлении Польши в этот блок. Как отмечало польское посольство в Берлине, тенденция к польско-чехословацкому сближению вызвала большое беспокойство в германских правящих кругах. Немецкая пресса утверждала, что Польшей проводится политика окружения Германии. Польское правительство в своей оценке ситуации исходило из того, что его политика в регионе Центрально-Восточной Европы совпадает в тот момент с французской политикой, в основе которой стремление отделить Германию от России с помощью блока малых и средних государств. Такая французская политика, по мнению польских дипломатов, являлась в тот момент полонофильской, так как имела антироссийскую и антигерманскую ориентацию [52, ł. 191].

С определенной долей опасения о возможном создании блока Польши и Малой Антанты много писала в июле 1923 г. советская пресса. Но Чехословакия и Югославия не хотели связывать себя гарантиями с Польшей, так как это грозило им быть втянутыми в войну не только с Германией, но и с СССР. На открывшейся 29 июля конференции Малой Антанты вопрос о вступлении Польши в этот блок даже не обсуждался, так что и на этом направлении польская дипломатия не выполнила задачу, поставленную в речи Сейды от 10 июля. Сам польский министр иностранных дел, выступая в сеймовой комиссии по иностранным делам, заявил, что Польша не вступила в Малую Антанту, так эта организация не координирует политику в отношении советской России. Из стран Малой Антанты лишь с Румынией поддерживались самые тесные союзные отношения. Демонстрацией этой дружбы стал состоявшийся в июне 1923 г. визит в Польшу румынского короля.

Знаковым событием, символизирующим ужесточение польской позиции в отношении СССР, стала речь премьер-министра В. Витоса в Торуне 20 июля. Он заявил, что со стороны Германии и России для Польши исходит опасность. Эти государства, восстановив свои силы, неизбежно начнут думать о реванше, и польша должна быть готова обеспечить свою безопасность. Далее В. Витос указал, что Польша в дальнейшем будет продвигаться не на запад, а на восток. В Москве эти слова были восприняты как провозглашение агрессивных поль-ских планов в отношении СССР. В. Копп в телеграмме Л. Оболенскому предлагал использовать речь В. Витоса как повод, чтобы обвинить Польшу в непризнании Рижской границы и иметь дополнительные основания саботировать выполнение материальных обязательств по Рижскому договору [53, л. 7]. Создается впечатление, что советское руководство готово было выискивать любые казусы, чтобы уклониться от передачи Польше ценностей в соответствии с Рижским договором. Даже Л. Оболенский фактически признал надуманность советских претензий относительно речи В. Витоса. В ответ на указанную выше телеграмму он писал, что от М. Сейды получены вполне удовлетворительные объяснения. Согласно им, Витос не ставил под сомнение границу, установленную Рижским договором, а говорил об экономическом продвижении Польши на восток. Поэтому, по мнению Л. Оболенского, заявить протест полякам по поводу речи премьер-министра не представлялось возможным [54, л. 157].

Как видим, с начала 1923 г. события, связанные с рурским кризисом, стали оказывать во многом определяющее влияние на состояние польско-советских отношений. Причем влияние это было отрицательным, и преодолеть его не позволил даже приход к власти в польше правых политических сил.