Глава 2

We pulled out the maps, and discussed plans.

Мы разложили карту и начали обсуждать план дальнейших действий.

We arranged to start on the following Saturday from Kingston. Harris and I would go down in the morning, and take the boat up to Chertsey, and George, who would not be able to get away from the City till the afternoon (George goes to sleep at a bank from ten to four each day, except Saturdays, when they wake him up and put him outside at two), would meet us there.

Было решено, что мы отплываем в ближайшую субботу из Кингстона. Гаррис и я выедем туда утром и поднимемся в лодке до Чертси, где к нам присоединится Джордж, которого служебные обязанности удерживали в Сити до середины дня (Джордж спит в каком-то банке с десяти до четырех каждый день, кроме субботы, когда его будят и выставляют за дверь уже в два часа).

Should we "camp out" or sleep at inns?

Но где мы будем ночевать: под открытым небом или в гостиницах?

George and I were for camping out. We said it would be so wild and free, so patriarchal like.

Джордж и я стояли за ночевки на воздухе. Это так первобытно, говорили мы, так привольно, так патриархально.

Slowly the golden memory of the dead sun fades from the hearts of the cold, sad clouds. Silent, like sorrowing children, the birds have ceased their song, and only the moorhen's plaintive cry and the harsh croak of the corncrake stirs the awed hush around the couch of waters, where the dying day breathes out her last.

В недрах грустных, остывающих облаков медленно тают золотые воспоминания об умершем солнце. Уже не слышно щебетанья птичек: они примолкли, словно огорченные дети. И только жалобный зов куропатки да скрипучий крик коростеля нарушают благоговейную тишину над лоном вод, где, чуть слышно вздохнув, почиет день.

From the dim woods on either bank, Night's ghostly army, the grey shadows, creep out with noiseless tread to chase away the lingering rear-guard of the light, and pass, with noiseless, unseen feet, above the waving river-grass, and through the sighing rushes; and Night, upon her sombre throne, folds her black wings above the darkening world, and, from her phantom palace, lit by the pale stars, reigns in stillness.

Преследуя отступающие блики света, призрачное воинство Ночи - темные тени - безмолвно надвигается с берегов реки, из подернутых вечерним туманом лесов; незримой поступью движется оно по прибрежной осоке, пробирается сквозь заросли камыша. И над погружающимся во мглу миром простирает черные крылья Ночь, восходящая на мрачный трон в озаренном мерцанием бледных звезд призрачном своем дворце, откуда она правит миром.

Then we run our little boat into some quiet nook, and the tent is pitched, and the frugal supper cooked and eaten. Then the big pipes are filled and lighted, and the pleasant chat goes round in musical undertone; while, in the pauses of our talk, the river, playing round the boat, prattles strange old tales and secrets, sings low the old child's song that it has sung so many thousand years - will sing so many thousand years to come, before its voice grows harsh and old - a song that we, who have learnt to love its changing face, who have so often nestled on its yielding bosom, think, somehow, we understand, though we could not tell you in mere words the story that we listen to.

И тогда мы причаливаем нашу лодку в какой-нибудь тихой заводи, и вот уже поставлена палатка, а скромный ужин приготовлен и съеден. Набиты и закурены длинные трубки, и идет вполголоса дружеская беседа; а когда она прерывается, река плещется вокруг лодки и нашептывает нам свои старые-старые сказки, и выбалтывает нам свои удивительные тайны, и тихонько мурлычет свою извечную детскую песенку, которую поет уже много тысяч лет и будет петь еще много тысяч лет, прежде чем ее голос сделается грубым и хриплым, - песенку, которая нам, научившимся любить изменчивый лик реки, нежно и доверчиво прильнувшим к ее мягкой груди, кажется такой понятной, хотя мы и не смогли бы словами пересказать то, что слышим.

And we sit there, by its margin, while the moon, who loves it too, stoops down to kiss it with a sister's kiss, and throws her silver arms around it clingingly;

И мы сидим над рекой, а луна, любящая ее не меньше, чем мы, склоняется к ней с нежным лобзанием и заключает ее в свои серебристые объятия.

and we watch it as it flows, ever singing, ever whispering, out to meet its king, the sea - till our voices die away in silence, and the pipes go out -

И мы смотрим, как струятся неумолчные воды, несущиеся навстречу своему повелителю-океану, - смотрим до тех пор, пока не замирает наша болтовня, не гаснут трубки,

till we, common-place, everyday young men enough, feel strangely full of thoughts, half sad, half sweet, and do not care or want to speak - till we laugh, and, rising, knock the ashes from our burnt-out pipes, and say "Good-night,"

пока мы, в общем довольно заурядные и прозаические молодые люди, не погружаемся в печальные, и в то же время отрадные, думы, которым не нужны слова, - пока, неожиданно рассмеявшись, мы не встаем, чтобы выколотить трубки, пожелать друг другу доброй ночи,

and, lulled by the lapping water and the rustling trees, we fall asleep beneath the great, still stars, and dream that the world is young again - young and sweet as she used to be ere the centuries of fret and care had furrowed her fair face, ere her children's sins and follies had made old her loving heart - sweet as she was in those bygone days when, a new-made mother, she nursed us, her children, upon her own deep breast - ere the wiles of painted civilization had lured us away from her fond arms,

и не засыпаем под безмолвными звездами, убаюканные плеском волн и шелестом листвы. И нам снится, что земля стала снова юной-юной и нежной, какой она была до того, как столетия забот и страданий избороздили морщинами ее ясное чело, а грехи и безрассудства ее сынов состарили любящее сердце; нежной, как и в те далекие дни, когда она, молодая мать, баюкала нас, своих детей, на могучей груди, когда дешевые побрякушки цивилизации не вырвали еще нас из ее объятий,

and the poisoned sneers of artificiality had made us ashamed of the simple life we led with her, and the simple, stately home where mankind was born so many thousands years ago.

когда человечество еще не было отравлено ядом насмешливого скептицизма и не стыдилось простоты своей жизни, простоты и величия обители своей - матери-земли.

Harris said:

Гаррис сказал:

- How about when it rained?

- А что, если пойдет дождь?

You can never rouse Harris. There is no poetry about Harris - no wild yearning for the unattainable. Harris never "weeps, he knows not why." If Harris's eyes fill with tears, you can bet it is because Harris has been eating raw onions, or has put too much Worcester over his chop.

Вам никогда не удастся оторвать Гарриса от прозы жизни. В нем нет никакого порыва, нет безотчетного томления по недосягаемому идеалу. Гаррис не способен "плакать, сам не зная о чем". Если на глазах Гарриса слезы, вы можете смело биться об заклад, что он только что наелся сырого луку или чересчур жирно намазал горчицей отбивную котлету.

If you were to stand at night by the sea-shore with Harris, and say:

Окажитесь как-нибудь ночью вдвоем с Гаррисом на берегу моря и воскликните:

- Hark! do you not hear? Is it but the mermaids singing deep below the waving waters; or sad spirits, chanting dirges for white corpses, held by seaweed?

- Чу! Слышишь? Не пенье ли русалок звучит среди гула вздымающихся валов? Или то печальные духи поют погребальную песнь над бледными утопленниками, покоящимися в гуще водорослей?

Harris would take you by the arm, and say:

И Гаррис возьмет вас под руку и ответит:

- I know what it is, old man; you've got a chill. Now, you come along with me. I know a place round the corner here, where you can get a drop of the finest Scotch whisky you ever tasted - put you right in less than no time."

- Я знаю, что это такое, старина: тебя где-то продуло. Пойдем-ка, тут есть одно местечко за углом. Там тебе дадут глоток такого славного шотландского виски, какого ты отродясь не пробовал, - и все будет в порядке.

Harris always does know a place round the corner where you can get something brilliant in the drinking line. I believe that if you met Harris up in Paradise (supposing such a thing likely), he would immediately greet you with:

Гаррис всегда знает одно местечко за углом, где вы можете получить нечто исключительное по части выпивки. Я убежден, что если вы повстречаетесь с Гаррисом в раю (допустим, что это возможно), то он немедленно обратится к вам с нижеследующим приветствием:

- So glad you've come, old fellow; I've found a nice place round the corner here, where you can get some really first-class nectar.

- Чертовски рад, что и ты здесь, старина! Я нашел тут за углом одно местечко, где можно хлебнуть стаканчик-другой первоклассного нектара.

In the present instance, however, as regarded the camping out, his practical view of the matter came as a very timely hint. Camping out in rainy weather is not pleasant.

Тем не менее надо отдать ему справедливость, что в данном случае, то есть по отношению к идее ночлега под открытым небом, его практическое замечание было вполне уместно. Ночевать под открытым небом в дождливую погоду не так уж приятно.

It is evening. You are wet through, and there is a good two inches of water in the boat, and all the things are damp. You find a place on the banks that is not quite so puddly as other places you have seen, and you land and lug out the tent, and two of you proceed to fix it.

Наступает вечер. Вы промокли насквозь, в лодке воды по щиколотку, и все ваши вещи отсырели. Вы облюбовали на берегу клочок, где поменьше луж, причалили, выволокли палатку из лодки, и двое из вас начинают ее устанавливать.

It is soaked and heavy, and it flops about, and tumbles down on you, and clings round your head and makes you mad. The rain is pouring steadily down all the time. It is difficult enough to fix a tent in dry weather: in wet, the task becomes herculean.

Она намокла и стала тяжелой; ее полы хлопают по ветру, и она валится на вас и облепляет вам голову, и вы сатанеете. А дождь все льет да льет. Не так-то просто установить палатку даже в хорошую погоду; в дождь этот труд по плечу разве лишь Геркулесу.

Instead of helping you, it seems to you that the other man is simply playing the fool. Just as you get your side beautifully fixed, he gives it a hoist from his end, and spoils it all.

Без сомнения, ваш товарищ, вместо того чтобы помогать вам, попросту валяет дурака. Только-только вам удалось закрепить свой край палатки, как он дергает с другой стороны, и все ваши старания идут насмарку.

- Here! what are you up to?" you call out.

- Эй! Что ты там делаешь? - окликаете вы его.

- What are YOU up to?" he retorts; "leggo, can't you?

- А ты что делаешь? - кричит он в ответ.-Не можешь отпустить, что ли?

- Don't pull it; you've got it all wrong, you stupid ass! - you shout.

- Не тяни, осел! Ты же все своротил! - орете вы.

- No, I haven't, - he yells back; - let go your side!

- Ничего я не своротил! - вопит он.-Отпусти свой край!

- I tell you you've got it all wrong! - you roar, wishing that you could get at him; and you give your ropes a lug that pulls all his pegs out.

- А я тебе говорю, что ты все своротил! - рычите вы, мечтая добраться до него; и вы дергаете веревку с такой силой, что вылетают все вбитые им колышки.

- Ah, the bally idiot!" you hear him mutter to himself; and then comes a savage haul, and away goes your side. You lay down the mallet and start to go round and tell him what you think about the whole business, and, at the same time, he starts round in the same direction to come and explain his views to you. And you follow each other round and round, swearing at one another, until the tent tumbles down in a heap, and leaves you looking at each other across its ruins, when you both indignantly exclaim, in the same breath:

- Ах, проклятый идиот! - бормочет он себе под нос; за этим следует свирепый рывок, и ваш край срывается ко всем чертям. Вы бросаете молоток и направляетесь к партнеру, чтобы высказать ему все, что вы думаете, а он направляется к вам с другой стороны, чтобы изложить вам свои взгляды. И вы гоняетесь друг за другом вокруг палатки, изрыгая проклятия, пока все сооружение не рушится наземь бесформенной грудой и не дает вам возможность увидеть друг друга поверх руин; и вы с негодованием восклицаете в один голос:

- There you are! what did I tell you?

- Ну вот! Что я тебе говорил?

Meanwhile the third man, who has been baling out the boat, and who has spilled the water down his sleeve, and has been cursing away to himself steadily for the last ten minutes, wants to know what the thundering blazes you're playing at, and why the blarmed tent isn't up yet.

Тем временем третий, который вычерпывает воду из лодки, наливая ее главным образом себе в рукава, и чертыхается про себя без передышки в течение последних десяти минут, осведомляется, какого-растакого дьявола вы так канителитесь и почему, черт побери, треклятая палатка еще не поставлена.

At last, somehow or other, it does get up, and you land the things. It is hopeless attempting to make a wood fire, so you light the methylated spirit stove, and crowd round that.

В конце концов палатка кое-как установлена, и вы втаскиваете в нее пожитки. Поскольку бесполезно пытаться развести костер, вы зажигаете спиртовку и теснитесь вокруг нее.

Rainwater is the chief article of diet at supper. The bread is two-thirds rainwater, the beefsteak-pie is exceedingly rich in it, and the jam, and the butter, and the salt, and the coffee have all combined with it to make soup.

Основным блюдом вашего ужина является дождевая вода. Хлеб состоит из нее на две трети, мясной пирог насыщен ею до отказа; что же касается варенья, масла, соли и кофе, то они, перемешавшись с дождевой водой, очевидно, вознамерились создать какой-то невиданный суп.

After supper, you find your tobacco is damp, and you cannot smoke. Luckily you have a bottle of the stuff that cheers and inebriates, if taken in proper quantity, and this restores to you sufficient interest in life to induce you to go to bed.

После ужина вы убеждаетесь, что табак отсырел и раскурить трубку невозможно. К счастью, вы захватили с собой бутылку снадобья, изрядная доза которого, поднимая бодрость духа и туманя рассудок, придает земному существованию достаточную привлекательность, чтобы заставить вас лечь спать.

There you dream that an elephant has suddenly sat down on your chest, and that the volcano has exploded and thrown you down to the bottom of the sea - the elephant still sleeping peacefully on your bosom. You wake up and grasp the idea that something terrible really has happened. Your first impression is that the end of the world has come; and then you think that this cannot be, and that it is thieves and murderers, or else fire, and this opinion you express in the usual method. No help comes, however, and all you know is that thousands of people are kicking you, and you are being smothered.

Потом вам снится, что вам на грудь уселся слон и что началось извержение вулкана, которое сбросило вас на морское дно, - причем, однако, слон продолжает мирно покоиться на вашей груди. Вы просыпаетесь и понимаете, что действительно произошло нечто ужасное. Сначала вам кажется, будто наступил конец света; но тут же вы соображаете, что это невозможно, и, стало быть, это грабители и убийцы или, в лучшем случае, пожар. Результаты своего умозаключения вы доводите до всеобщего сведения обычным в таких случаях способом. Однако никто не приходит на помощь, и вам ясно только одно: вас топчет многотысячная толпа и из вас вышибают дух.

Somebody else seems in trouble, too. You can hear his faint cries coming from underneath your bed. Determining, at all events, to sell your life dearly, you struggle frantically, hitting out right and left with arms and legs, and yelling lustily the while, and at last something gives way, and you find your head in the fresh air. Two feet off, you dimly observe a half-dressed ruffian, waiting to kill you, and you are preparing for a life-and-death struggle with him, when it begins to dawn upon you that it's Jim.

Кажется, кому-то еще, кроме вас, приходится туго: из-под вашей постели доносятся сдавленные стоны. Решив, что бы там ни было, дорого продать свою жизнь, вы бросаетесь очертя голову в схватку, нанося без разбора удары ногами и руками и издавая неистовые вопли; и в конце концов что-то подается, и вы чувствуете, что ваша голова находится на свежем воздухе. Вы различаете в двух шагах от себя полураздетого бандита, который подстерегает вас, чтобы убить, и вы готовы к борьбе не на жизнь, а на смерть, и вдруг вас осеняет, что это Джим.

- Oh, it's you, is it?" he says, recognising you at the same moment.

- Как, это ты? - говорит он, тоже внезапно узнавая вас.

- Yes, - you answer, rubbing your eyes, - what's happened?

- Да, - отвечаете вы, протирая глаза, - что тут творится?

- Bally tent's blown down, I think, - he says. - Where's Bill?

- Кажется, чертова палатка свалилась, - говорит он, - А где Билл?

Then you both raise up your voices and shout for "Bill!" and the ground beneath you heaves and rocks, and the muffled voice that you heard before replies from out the ruin:

Тут вы оба принимаетесь аукать и кричать: "Билл!" - и почва под вами начинает колебаться, собираться в складки, и полузадушенный, но знакомый голос отвечает откуда-то из развалин:

- Get off my head, can't you?

- Эй, вы, слезете вы когда-нибудь с моей головы?

And Bill struggles out, a muddy, trampled wreck, and in an unnecessarily aggressive mood - he being under the evident belief that the whole thing has been done on purpose.

И наружу выкарабкивается Билл - покрытый грязью, затоптанный обломок кораблекрушения. Он почему-то очень зол: очевидно, он считает, что все было подстроено.

In the morning you are all three speechless, owing to having caught severe colds in the night; you also feel very quarrelsome, and you swear at each other in hoarse whispers during the whole of breakfast time.

Утром выясняется, что вы все трое без голоса, так как за ночь зверски простудились; кроме того, вы очень раздражительны и в продолжение всего завтрака переругиваетесь хриплым шепотом.

We therefore decided that we would sleep out on fine nights; and hotel it, and inn it, and pub. it, like respectable folks, when it was wet, or when we felt inclined for a change.

В конце концов мы решили, что в ясные ночи будем спать под открытым небом; а в плохую погоду или когда нам захочется разнообразия, будем, как порядочные люди, останавливаться в отелях, в гостиницах и на постоялых дворах.

Montmorency hailed this compromise with much approval. He does not revel in romantic solitude. Give him something noisy; and if a trifle low, so much the jollier.

Монморанси безоговорочно одобрил такой компромисс. Романтическое одиночество не его стихия. Ему подайте что-нибудь этакое, с шумом; и если это даже чуточку в дурном вкусе, то тем веселее.

To look at Montmorency you would imagine that he was an angel sent upon the earth, for some reason withheld from mankind, in the shape of a small fox-terrier. There is a sort of Oh-what-a-wicked-world-this-is-and-how-I-wish-I-could-do-something-to-make-it-better-and-nobler expression about Montmorency that has been known to bring the tears into the eyes of pious old ladies and gentlemen.

Посмотреть на Монморанси, так он просто ангел во плоти, по каким-то причинам, оставшимся тайной для человечества, принявший образ маленького фокстерьера. Он всегда сохраняет выражение "ах-как-плох-сей-мир-и-как-я-хотел-бы-сделать-его-лучше-и-благороднее", которое вызывает слезы у благочестивых старых леди и джентльменов.

When first he came to live at my expense, I never thought I should be able to get him to stop long. I used to sit down and look at him, as he sat on the rug and looked up at me, and think: "Oh, that dog will never live. He will be snatched up to the bright skies in a chariot, that is what will happen to him."

Когда он впервые перешел на мое иждивение, я и не надеялся, что мне выпадет счастье долго наслаждаться его обществом. Бывало, я сидел в кресле и смотрел на него, а он сидел на коврике и смотрел на меня, и в голове у меня была одна мысль: "Этот щенок не жилец на белом свете. Он будет вознесен на небеса в сияющей колеснице. Этого не миновать".

But, when I had paid for about a dozen chickens that he had killed; and had dragged him, growling and kicking, by the scruff of his neck, out of a hundred and fourteen street fights; and had had a dead cat brought round for my inspection by an irate female, who called me a murderer; and had been summoned by the man next door but one for having a ferocious dog at large, that had kept him pinned up in his own tool-shed, afraid to venture his nose outside the door for over two hours on a cold night; and had learned that the gardener, unknown to myself, had won thirty shillings by backing him to kill rats against time, then I began to think that maybe they'd let him remain on earth for a bit longer, after all.

Но после того как мне пришлось уплатить за десятка два умерщвленных им цыплят; после того как мне привелось его, рычащего и брыкающегося, сто четырнадцать раз вытаскивать за загривок из уличных драк; после того как некая разъяренная особа женского пола принесла мне на освидетельствование задушенную кошку, заклеймив меня именем убийцы; после того как сосед подал на меня в суд за то, что я не держу на привязи свирепого пса, из-за которого однажды морозным вечером он целых два часа просидел в холодном сарае, не смея оттуда высунуть носа; после того как я узнал, что мой же садовник тайком от меня выиграл пари в тридцать шиллингов, поспорив о том, сколько крыс моя собака задавит в определенный срок, - я начал думать, что, может быть, все-таки ее вознесение на небеса несколько задержится.

To hang about a stable, and collect a gang of the most disreputable dogs to be found in the town, and lead them out to march round the slums to fight other disreputable dogs, is Montmorency's idea of "life;" and so, as I before observed, he gave to the suggestion of inns, and pubs., and hotels his most emphatic approbation.

Околачиваться возле конюшен, собирать вокруг себя шайку собак, пользующихся самой дурной славой, и водить их за собой по всяким трущобам, чтобы затевать бои с другими собаками, имеющими не менее сомнительную репутацию, - это, по мнению Монморанси, и называется "жить по-настоящему"; а потому, как я уже выше заметил, предложение о гостиницах и постоялых дворах он поддержал с жаром.

Having thus settled the sleeping arrangements to the satisfaction of all four of us, the only thing left to discuss was what we should take with us; and this we had begun to argue, when Harris said he'd had enough oratory for one night, and proposed that we should go out and have a smile, saying that he had found a place, round by the square, where you could really get a drop of Irish worth drinking.

Таким образом, вопрос о ночлеге был разрешен к полному удовольствию всех четверых; оставалось обсудить лишь одно-что мы возьмем с собой. Но только мы начали толковать об этом, как Гаррис заявил, что на сегодня с него хватит прений, и предложил выйти на улицу и опрокинуть стаканчик; он сказал, что знает одно местечко за углом, где мы раздобудем по глотку неплохого ирландского.

George said he felt thirsty (I never knew George when he didn't); and, as I had a presentiment that a little whisky, warm, with a slice of lemon, would do my complaint good, the debate was, by common assent, adjourned to the following night; and the assembly put on its hats and went out.

Джордж сказал, что его мучит жажда (я не помню, чтобы она хоть когда-нибудь не мучила Джорджа); и так как у меня появилось смутное предчувствие, что капля-другая подогретого виски с ломтиком лимона может оказаться полезной при моем болезненном состоянии, - продолжение дискуссии было по общему согласию перенесено на следующий вечер. Мы надели шляпы и вышли на улицу.